3.
Нет, меня не казнили сразу, не казнили и через месяц, судить об этом можно хотя бы потому, что я жив и пишу эти строки; меня не казнили, но каждый день я ждал этого, просыпаясь утром, молился даровать мне еще один день жизни, мучительный, наполненный ожиданием. Где-то в глубине души тлела надежда, что повстанцы, если конечно победят, вызволят меня из этого ада, но! ведь никто не знает, что я здесь, скорее Нао поверит, что я бросил их или подался на сторону набожника, или ушел к полубогам на Северный мыс. Если Тобакку не разбазарил по Городу, что изловил демона, они никогда не узнают, что несчастный Андрэ томится в клетке. А Шанкор, что она подумает? Нетрудно догадаться. Презрение – вот чего я буду достоин в ее глазах, презрения и смерти. Я никчемный человек, я хотел помочь ей, но оказалось, что не способен рассуждать здраво, биться смело и не бояться смерти. Зачем ей любить такого человека? А может, все они только использовали меня, прикрывались мною, и я был лишь пешкой в их мудреной шахматной партии. Почему Тобакку больше не стал допрашивать меня, а решил прикончить? Потому что понял, что я ничего не расскажу? Вряд ли. Здесь было замешано что-то другое. Для того чтобы понять что, мне не хватало информации из-за стен Замка Роз.
Но все разъяснилось. Тобакку пришел ко мне в камеру сам, его сопровождал Миатарамус. «Пытать в камере?» – подумал я, вставая с топчана и с ненавистью глядя на своего врага.
– Здравствуй, мой друг, – приветливо проворковал набожник. – Я вижу, ты тут совсем неплохо устроился, да? Надеюсь, гостеприимство Замка Роз тебя не обескуражило. Здесь любят гостей.
Я молчал.
– Ну-ну, ты не должен обижаться на меня, – продолжал он свою издевательскую речь. – Я ведь набожник, а ты повстанец, мы по идее, должны ненавидеть друг друга, но поверь, я не настолько зол, чтобы испытывать к тебе крайне жестокое чувство, я тебя, скорее, презираю, ты невыносимо глуп. Я даже не стану больше пытать тебя. Незачем. К тому же ты ведь все равно ничего не скажешь, да? упрямый. Вот если бы кто-нибудь из твоих друзей сидел на пыточном стуле, Пике, например, ты бы рассказал мне все и даже больше.
Ужас обуял меня: неужели они поймали Пике и собираются пытать старика?!
– Я вижу: ты испугался. Я понял тебя. Хочешь что-нибудь рассказать?
Я помотал головой.
– Упрямишься, значит, хочешь увидеть мучения старикашки? А если бы на твоем месте оказалась Шанкор, а?
– Хватит, набожник! – сдавленно воскликнул я. – Что бы ни произошло, ты убьешь меня, ведь приговор уже вынесен.
– А кто в этом виноват? – деловито поинтересовался он. – Кто был упрямым и не хотел разговаривать со мной? Я всегда был готов пойти на сотрудничество, я предлагал тебе не только свободу, но и почетное место у моего трона. Что выбрал ты? Смерть. Что выбираем, то и получаем, не так ли? И каждый получает то, чего он достоин. Ты сам посчитал себя достойным смерти, ее ты и получишь. Но, – он поднял вверх указательный палец, – в моих силах приблизить или отложить исполнение смертного приговора, а в твоих молчать или говорить.
– Глупая игра! – презрительно сказал я. – Неужели ты думаешь, что я куплюсь на лживые обещания! Я не дурак, понимаю, что ты никогда не станешь милосерден к человеку, который опасен. Вот ты сейчас не побоишься собственноручно меня прикончить? Но я точно знаю, что ты испугаешься, потому что суеверен, как и твои подданные, и не решишься помериться силой с демоном. Посмотри, я слаб, мои глаза плохо видят, и руки не могут даже удержать меч, давай померимся силами, если ты не только набожник, но и мужчина!
Тобакку побагровел от моего нахального предложения-оскорбления. Возможно, он стерпел бы его, если бы рядом не стоял Миатарамус – невольный свидетель нашего разговора.
– Миатарамус, уйди, – коротко приказал набожник, вынимая из ножен меч.
Не меру удивленный господин Ужас, не произнеся не слова, покинул камеру.
– Глупый! – расхохотался Тобакку, приставляя к моему горлу меч. – Ты прав, я не стану с тобой сражаться, потому что я в первую очередь набожник, и лишь потом мужчина, потому что я все-таки мужчина и не собираюсь драться с тем, кто гораздо слабее меня, и потому что в мои планы пока не входит убивать тебя, ты можешь и должен послужить мне живым. С этого дня тебя переведут в хорошую комнату и не в этом замке, а в моем, тебя оденут, отмоют, и ты появишься при дворе, ты будешь против воли служить мне, и будешь молчать, сколько тебе будет угодно.
Я рассмеялся.
– Нет уж, лучше ты убей меня, но я никогда не пойду к тебе на службу, я лучше сгнию в Замке Роз. Я буду кричать на всю Империю, что думаю о тебе!
– Да кто тебя спросит, дурачок. Я же говорю, ты будешь молчать. Мне важно, чтобы твои дружки поверили, что ты перешел на мою сторону, а то так они, понимаешь, не верят слухам. Увидев тебя у трона моего, у них не останется никаких сомнений.
Тобакку вложил меч в ножны и, не сказав больше ни слова, вышел и захлопнул за собой дверь камеры.
Отчаяние овладело мною: так вот какую веселую шутку надумал сыграть Тобакку. Браво! Удара больнее мне и Шанкор он нанести не смог бы. Он отрежет мне язык, и я буду куклой стоять на всеобщем обозрении, подтверждая могущество набожника и его приспешников. Да! Тобакку покорил демона, Тобакку сильнее всех, умнее, он – набожник всея земли. Я готов был в ярости колотить по стене, но руки не слушались меня, я лишь судорожно сжимал большие пальцы, до боли впиваясь обломанными ногтями в кожу. Фактически, я был калекой: руки не двигались, а нога была в плачевном состоянии, я хромал и не мог быстро передвигаться, я больше ничем не смог бы послужить Шанкор, лишь сердцем своим, своей гибелью. Но даже умереть по своей воле я не мог, а вынужден был страдать и жить. Сознание принудительного предательства будет медленно убивать меня, пока не сожжет душу в огне мучительного стыда, вот только в теле, немощном, искалеченном останется капля жизни, которая будет поддерживать сознание.
В копилку Тобакку прибавилась еще одна монетка, теперь он был должен мне больше, во сто крат больше. О, набожник, ты сам раздувал во мне пламя злобы, пусть Бог накажет тебя, раз я не смог.
Вскоре в камеру вошел Алеас, грустно глядя на меня, он сказал:
– Вас переводят во дворец набожника, я буду сопровождать вас по высочайшему повелению моего господина. Я вынужден вас связать, хотя в этом и нет смысла.
Алеас сам слабо перевязал мне запястья впереди тела, потому что, как он правильно заметил, в этом совершенно не было необходимости, затем он платком завязал мне глаза, а сверху натянул мешок, чтобы скрыть лицо, только после этого он позволил сопровождающим войти в камеру и взять меня. Видимо, мое пребывание в Замке Роз держалось в большом секрете, только Алеас, Тобакку, Миатарамус да несколько стражников знали, кто я.
Началось бесконечное путешествие по коридорам, вверх, вниз, поворот влево, вправо, нескончаемые звуки и запахи смерти; иногда мы останавливались, Алеас что-то говорил кому-то, и путешествие продолжалось.
Руками я почувствовал свежий воздух, волоски на них зашевелились от порыва ветра, который проник даже под удушающий мешок. В дверях мы остановились. Немного погодя меня посадили в тележку, и я благополучно покинул свою тюрьму, чтобы сменить ее на еще более страшное заточение. Тележка медленно покатила по Городу, проезжая по многоголосым улицам под улюлюканье горожан, я невесело думал, что Нао был не прав, когда говорил, что из Замка Роз выезжают телеги только с мертвецами, я – живой, был тому опровержением.
Город Семи Сосен, живущий для меня лишь в многообразии звуков, проносился мимо, и я, не в клетке, практически не связанный, чувствовал себя вдвойне пленником. Ах, если бы я мог двигать руками, если бы мог! И я буду ими двигать, я верну в них чувствительность, а нога заживет, и я сбегу из дворца набожника, в конце концов, он не тюрьма, не крепость, – так я подбадривал себя.
По мере приближения к цели суета спадала, мы много поворачивали, и остановились. Алеас ссадил меня с телеги и подвел к двери, затем долго с кем-то разговаривал, мы ждали, наверное, целую вечность, чтобы попасть во дворец. Наконец, нас впустили, и мы медленно двинулись, все время останавливаемые стражниками. Сначала я решил запоминать дорогу, но скоро сбился в подсчете поворотов и лестниц.
Вдруг мы остановились. Алеас снял с меня мешок и повязку. Я, щурясь, открыл глаза и оглянулся.
Я находился в небольшой, но роскошной комнате. На зарешеченных (я сразу это подметил) окнах висели расшитые золотом шторы, золото вообще превалировало в отделке комнаты. У стены стояла огромная кровать, заваленная мехами (первый раз за время моего пребывания в Империи я увидел кровать), небольшой стол, на полу хаотично разбросаны вытканные ковры, и среди этого великолепия стоял я, поднятый из ада, грязный и упавший духом.
Алеас, улыбаясь, следил за моей реакцией на всю эту роскошь, и видимо, она ему не понравилась.
– Вы должны благодарить набожника за такую милость, – осуждающе сказал он.
– Мне все равно, где помирать, Алеас, – усмехаясь, сказал я, – ты знаешь, для чего…
– И знать не должен, – коротко оборвал он меня и, натянув мне на голову мешок с прорезями для глаз, три раза хлопнул в ладоши.
Сквозь мешок я увидел, как двое слуг втащили в комнату большую ванну с горячей водой, третий нес одежду, четвертый поднос с едой. Когда слуги удалились, Алеас закрыл дверь на задвижку и лишь после этого снял мешок с моей головы.
– Начнем с ванны, – бодро проговорил он.
Алеас помог мне раздеться и забраться в воду, затем тщательно вымыл меня, вытер и обработал мазью начавшую гноиться ногу.
– Ты будто нянька, Алеас, – съязвил я, – приходится выполнять разные поручения Тобакку, да?
– Не вижу причин для иронии, – как будто не задетый, сказал страж, – если бы ты сам мог помыться, я не стал бы тебе помогать.
Я почувствовал себя слегка пристыжено и позволил Алеасу усадить себя, позволил одеть и подстричь.
Алеас задумчиво смотрел на творение своих рук, а я чувствовал себя куклой.
– Да, ваш внешний вид, в самом деле, отличается необычностью. Легко ли чувствовать себя другим? – чуть улыбаясь, спросил он.
– Я готов отдать весь свой вид, лишь бы выбраться из этой золотой тюрьмы! Послушай, Алеас…
– Не надо, – сухо сказал Алеас, – я буду жить с вами в одной комнате, и не хочу быть посвящен ни в какие секреты, если вы помните, я – служитель набожника и буду обязан доносить ему обо всех ваших словах. Но по некоторым причинам я не хочу быть наушником, поэтому прошу вас, не говорите мне ничего, каждое слово я передам своему господину.
Я испытывал благодарность к Алеасу, и каким бы подлецом он не был на самом деле, я всегда буду вспоминать о нем с теплотой, ведь он был единственным человеком, облегчавшим мне жизнь в Замке Роз. Он был главным в этой тюрьме и, как я узнал позже, часто отдавал самые бесчеловечные приказы, не гнушаясь работой палача.
Тогда я не знал об этом, я видел перед собой бесконечно доброго стража, испытывающего ко мне симпатию. А он и не мог относиться по-другому, слишком важной я был птицей, ведь сам Тобакку допрашивал меня, я его был его личным пленником, и только он имел право истязать меня, любые действия подобного рода со стороны других расценивались как преступление. Это теперь знаю я грозное имя Алеаса, проклинаемое и имперцами, и хотами. Для прочих людей попасть в его заботливые руки значило сполна хлебнуть горя и боли.
Но я не знал, я с облегчением думал, что мне придется быть именно под его охраной, под присмотром доброго Алеаса.
Весь день мною никто не занимался, его я посвятил сну, излечивающему и благодатному, затягивающему все раны, в том числе и душевные; но даже во сне видел я беспокойное смутное серое море и себя, носящегося по нему на утыканной гвоздями досточке.
Алеас разбудил меня среди ночи, в свете свечи его лицо было хмурым и невыспавшимся.
– Вставайте, к вам пришли.
Алеас поставил свечу на стол и, как тень, выскользнул из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, из угла вышла другая тень, неясных очертаний, чернее ночи.
Незнакомец подошел к кровати, я сел и с некоторой долей замешательства посмотрел на него.
– Я извиняюсь, – раздался знакомый голос, – за то, что врываюсь в твой сон среди ночи, но стража неподкупна, не знай я довольно близко господина Алеаса, не бывать бы мне здесь.
Я с изумлением смотрел на хотера-двойника, не понимая, как он здесь оказался и чего хочет от меня, мне же надо было о многом его спросить.
– У меня есть к тебе вопросы, господин хотер, – холодно проговорил я, поднимаясь с кровати.
– И у меня, – кивнул он, – именно поэтому я здесь.
– Кто начнет?
– Я. Кто ты?
Я рассмеялся.
– А ты не видишь? Я – это ты, что, разве не похож?
– Я не спрашиваю, похож или не похож, я хочу знать, кто ты. Похожие люди часто встречаются под этим небом, но вылитые, только если они братья.
– Я не брат тебе, не бойся, – уже более мирно сказал я. – Не брат и не друг, я враг. Ты же знаешь, я – каро, повстанец, демон Андрэ. Уже только потому, что я рожден вне этого мира, я не могу быть твоим братом. Хотя, как заманчиво было бы тебя обмануть! Я приговорен к смерти, опозорен, ненавистен и гоним всем миром, мне нечего терять. Я могу тебе поведать правду, и мне все равно, сохранишь ли ты ее в тайне или побежишь рассказывать Тобакку. Плевать. Ты же хотер набожника.
– Я, прежде всего мужчина, – гордо сказал он, – прежде всего честный человек, в моих жилах течет кровь знатных людей. Я Деклес!
– А, господин! – насмешливо сказал я. – Я же говорю: мне все равно. Ты один виноват, что я не умер, а оказался здесь, возможно, смерть моя была бы во благо, тогда как жизнь принесет горе тем, кто мне дорог.
– Я не мог допустить, чтобы свора псов заколола воина, воин имеет право погибнуть только в бою с равным!
– Романтические бредни! Воин вообще прав не имеет, а судьба, поверь мне, делается именно сворой псов, благородство не принесет тебе пользы.
– Ты очень зол, – заметил хотер, слегка сжав мое плечо. – Неужели ты не столь смел, чтобы смириться и принять все так, как оно есть?
– А я, вообще, ничего не хочу принимать!
– Вот опять, – усмехнулся он. – Расскажи лучше, какого черта, ты похитил мое лицо, кто ты, откуда, что произошло, как ты чуть не убил меня, куда ты меня отправил?
– То есть? – не понял я.
– Когда ты прикоснулся ко мне, я оказался в какой-то стране грез, страшной, нелепой, и теперь она снится мне каждую ночь. В этой стране я был тобой.
Сердце забилось, как у маленького кролика, взятого в руки, ведь если я мог отправить его в свой мир, значит, он притянул меня сюда, он может вернуть меня обратно!
– Ты был в моем мире, – дрожащим от волнения голосом сказал я. – Ты был в моем доме. Ты видел мою мать, сестру, невесту?
– Да, – подтвердил хотер. – Я видел твою мать, которая не смирилась с потерей мужа, видел сестру, которая прекрасна, как весенний рассвет, я видел твою любимую, которая одна на все времена, которую ты ждал, чтобы утолить жажду жизни. Я видел твой дом, маленькую нелепую каморку, видел твой мир, дымящий, шумный, полный искушения и прогнивший в корне.
– Я хочу в этот мир, – со страстью прошептал я, – хочу в этот в корне прогнивший мир, хочу в свою каморку, к своей семье. Ты можешь забрать свой мир, верни мне мой.
– Я? – удивленно спросил Деклес.
– Да, ты. Я жил двадцать три года так, как хотел, я сам вершил свою судьбу, я мог выбирать между правдой и ложью, мог идти, куда хочу, а не куда меня ведут, я мог быть тем, кем хотел быть, мне не навязывали роль, не убеждали, что я – не я, а другой. У меня была прекрасная каморка, дело по душе, семья, которую я любил, и которую люблю, у меня была невеста, и, черт побери, любовница, да, любовница, которую я обожал и боготворил больше жизни. Скажи, что ты сделал?! Как получилось, что все это исчезло в мгновение ока, и я оказался в диком мире, где потайные страхи стали явью, где все пороки завладели мною, где я чужой, где любимая гонит меня, люди боятся, а кто не боится – хочет убить, где нет ни одного друга, но все враги. Признавайся, что ты наколдовал два года назад в четвертый день месяца Вседозволения, будь он проклят ваш дурацкий календарь! – я схватил хотера за грудки и зло прошептал. – Если ты, сволочь, не вернешь меня домой или не узнаешь, как это сделать, я тебе жизни не дам, ты ведь понимаешь, да? Я буду являться к тебе во сне, ты будешь смотреть в зеркало, а видеть меня, ты будешь целовать женщин и понимать, что целую их и я, моя тень сольется с твоей, мое грязное и предательское настоящее пятном будет лежать на твоей честной и благородной жизни, и не будет тебе покоя, пока я в твоем мире!
– Отпусти! – со страхом сказал он, вырываясь. – Мне нет покоя с самой первой нашей встречи, нет покоя и сна. Я пришел к тебе, чтобы найти ответы на свои вопросы, а ты взываешь ко мне с ними же. Я мог бы убить тебя, но боюсь и понимаю, что погибну с тобою вместе, в миг, когда твое сердце остановится, перестанет биться и мое. Видит Бог, сколько я сил приложил, чтобы тебя не казнили, сколько доводов привел набожнику, чтобы он не пытал тебя и повременил с казнью, но спасти тебя я не в силах. Я ходил во все храмы, ко всем мудрецам, но и они не смогли найти ответы на мои вопросы, и ты ничего не смог сказать мне. А я не в силах спать, мне снится твой мир, я устал от него, я не могу больше так; мне плохо вдали от тебя, рядом с тобой я умираю, но только ты в силах спасти меня, я прошу: спаси меня!
Я понуро сел на кровать.
– Если бы я мог, – устало сказал я.
– Но ты должен! – зло воскликнул он. – Ты обязан. Зачем ты пришел сюда, разве кто звал тебя? Этот мир был прекрасен без тебя, в нем только начала налаживаться жизнь. Ты пришел, и посмотри, что ты натворил: расшевелили гнездо спящих змей, пошатнул устои правды. Я сегодня шел по улице и видел играющих детей. Угадай, в кого они играли? – В тебя. Мало того, что ты вломился в мой мир, ты еще начал устанавливать в нем свои порядки, не говоря уж о том, как ты испортил мою жизнь. Я вынужден скрывать лицо под маской, притворяясь, что обезображен раной, чтобы никто не принял меня за тебя, мне стыдно смотреть на свою семью и думать, что скоро они отвернутся от меня, и я стану, как ты, гоним. Пока еще не поздно – уходи. Я прогоняю тебя!
Это не помогло.
– Если ты знаешь, как прогнать меня, прогони, – грустно сказал я. – Может быть мне нужно снова коснуться тебя?
– И убить? Ты только что касался меня, но ничего не произошло.
– Касался… – я осекся, поднял руки и посмотрел на них, посгибал их в локтях, покрутил в плечах. Хотер удивленно смотрел на мою импровизированную зарядку. Я снова мог двигать руками, мог!
Я протянул руку и положил ее на плечо хотеру, чувствуя, как наполняет ее неведомая сила, перетекая из него в меня, в ней сверкают бриллианты и благоухают розы, я даже закрыл глаза от удовольствия.
– Что ты делаешь? – со страхом воскликнул он, сбрасывая мою руку. – Ты решил убить меня? – прошептал он и схватился за сердце.
На моих глазах ноги его подкосились, и он мягко упал на пол. Я стянул с него маску, расстегнул кафтан и побрызгал в лицо водой. Постепенно жизнь возвращалась к нему. Открыв глаза, он пробормотал:
– Никогда больше так не делай, запомни: моя смерть – твоя смерть, когда мое сердце перестанет биться, остановится и твое. Если бы ты знал, как мне было больно, когда тебя пытали.
– Да извини, я не знал, что так получится, – я почему-то чувствовал себя виноватым.
Полежав еще несколько минут, Деклес совсем оправился и сел.
– Я совсем не хочу умирать так, – бесцветным голосом сказал он. – Я воин и желаю погибнуть в бою.
– Ну не раньше, чем я помру, – усмехнулся я.
– Боюсь, что мечта моя не сбудется: тебя скоро казнят. Знаешь ли ты хоть кого-нибудь, кто может знать, как вернуть тебя обратно?
– Нет, но… молнией мысль мелькнула у меня в голове. – Я думаю, кажется. Хот Пике, он знает Книгу Мира, может быть, там есть что-нибудь об этом. У него одного есть ее копия.
– Да, он известный мудрец, говорят, он владеет многими обрядами старины. Но хот Пике бежал, – сказал хотер, – исчез, как сквозь землю провалился, и нет его нигде. Я искал старика, но тщетно. Империя – большая страна, в каком краю он может скрываться? Но он может знать, ты прав.
– Если бы я раньше это понимал! – в отчаянии воскликнул я. – Почему я раньше не видел твоего лица! Ведь я жил с Пике в одном доме, ел из одного котла, беседовал с ним об этих проклятых антиподах, и ни словом не обмолвился о том, кто я, боясь, что он не поверит! Какой я дурак, идиот!
– Я буду искать его, – уверенно сказал хотер. – Постарайся остаться живым, я не хочу пока умирать и надеюсь на удачу, если бы ты мог выбраться…
Дверь распахнулась, и в комнату быстрыми шагами вошел Алеас.
– Пора уходить, сюда идет набожник.
Деклес выбежал из комнаты, я забрался в постель, Алеас улегся на пороге, но в ту ночь Тобакку так и не пришел, зато страшные догадки посетили меня столько раз, сколько отмерили часы, пока не наступил рассвет.