11.
Дни в лагере летели быстро, и никогда еще за время пребывания в Империи я не был так счастлив. Люди, окружавшие меня, казались лучшими на свете людьми. Их помыслы были чисты, убеждения тверды, а сердца верны, нигде я еще не встречал таких людей. Те, две недели, что я провел в лагере, оказались счастливейшими на пороге невероятных страданий. Что за судьба!
Кстати, о судьбе. Трусливый и жестокий артак Дупель сошел с ума, видимо, Шанкор слишком перепугала его, да еще сказалась травма головы: с того самого разговора он так и не пришел в себя, – никого не подпуская, он забивался в уголок, раскачивался из стороны в сторону и тихо взахлеб что-то бормотал. Ала-Тер больше не интересовалась артаком, а Нао не решался спросить у нее, что делать с ним, убить Дупеля он не отваживался, но держать в шатре опасного сумасшедшего было просто безумием, поэтому его препроводили к солдатам. Что дальше стало с артаком, я не знаю, да и не интересуюсь. Он причинил людям много зла, но без него моя жизнь никогда бы не стала тем, чем она стала. Пусть его! Я думаю, он мертв.
Я по-прежнему жил в шатре Нао. Артак любезно оказывал мне гостеприимство, делясь одеждой, едой и кровом, но не переставал доброжелательно подшучивать, называя Адриатой, и похлопывать по заду. Сначала это казалось забавным, потом начало злить, но, в конце концов, я смирился и старался не обращать внимания на выходки Нао. По натуре он был очень живым и веселым человеком, и это добродушие никак не вязалось с рассказами о его жестокости и свирепости в бою. Хотя, что там говорить! Я о себе-то никогда не думал, что буду с кровожадной настойчивостью желать смерти врагу, что буду убивать людей и оправдывать это войной. Война! Война лишь вскрывает в людях их неискоренимую жестокость и бездну пороков. Правдивой целью люди оправдывают низменные страсти. Как глупо! Я сам такой же. Люди преклоняются перед силой? Да! В любом ее проявлении. А если и борются с нею, то лишь ради того, чтобы самим стать этой силой.
Честное слово, лучше бы я помер или сошел с ума, тогда, возможно, я не знал бы, кто я.
Так и Нао. Он стал моим лучшим другом. Потомок древнего рода, уходящего корнями в Начало Начал, человек очень благородных кровей, – он имел все права стать знатнейшим и уважаемым человеком в Городе Семи Сосен, он мог стать даже набожником! Его отец с недовольством замечал в мальчике мягкосердечие, неприличествующее высокому сану и мужскому достоинству. И он начал с остервенением изживать из своего отпрыска излишне «женские» качества. С трех лет отец дал ему в руки меч, посадил на коня и заставил сына драться с его воинами. Музыка, танцы, книги, – все было запрещено в присутствии молодого артака. Но запретный плод сладок, ничто не могло бы так привлечь мальчика, как запрещенная музыка, танцы и книги. Двойственная жизнь Нао продолжалась довольно долго, пока его не пригласили ко двору набожника, а затем и Императора. Именно там он познакомился с Шанкор, именно там он проникся идеями о справедливости, о равенстве всех, ох, как молодые сердца полны революцией, как сказал кто-то умный. Что нужно? – толчок. Когда Шанкор прогнали, он долго не мог предать своей клятвы набожнику, но год назад все же ушел за нею, вызвав негодование всего Города. Его имя стало ругательством, а ведь когда-то он был любимцем многих важных лиц.
«Лучше бы отец не запрещал мне музыку», – смеялся Нао, – «я стал бы музыкантом и не натворил бы бед для страны». Но мало того, что он последовал за изменницей, предав все клятвы служить набожнику и Императору, сменив их на другие, он осмелился выступить перед собранием аристократов с пламенной речью в защиту повстанцев, вселив в сердце некоторым смуту. После этого артаку пришлось бежать из Города, официально он был изгнан в Липпитокию, а недавно и приговорен к смерти.
– Я загубил свою жизнь, – говорил он, – и не жалею об этом. Как можно жить и довольствоваться брошенной тебе, как собаке, сухой коркой хлеба, погрызенной мышами. Я Человек, в конце концов! Я сделаю свою страну справедливой, уничтожу диктат набожника, верну власть Императору!
Эти речи воодушевляли меня, но затылком я понимал, зная историю своей страны и мировую историю, что все это обычный лепет революционера. Погибнут люди, но мало что изменится.
Так вот, я спрашивал Нао: зачем он убивает людей, и не жаль ли ему их. Ответом мне были полный презрения взгляд и насмешливо искривленные губы.
– Я – мужчина.
Понимай так: ты – женщина, раз спрашиваешь об этом.
Больше подобных разговоров я с ним не заводил.
Не знаю, как описать, что сказать – невозможно выразить словами то, что происходило со мной и Шанкор. Глядя на нее в редкие и короткие минуты наших встреч, я вспоминал слова Марци-Марцибуса, что женщина для меня только одна, других может быть много, но она одна. Холодная и жестокая Ала-Тер околдовала меня и затронула мужскую гордость. Когда женщина не видит в тебе мужчину, больше всего хочется, чтобы она увидела, и для этого не жаль ничего.
Дня за три до окончания моего счастья, она опять призвала меня, Нао, Шалмантора и еще нескольких приближенных воинов в свой шатер. Была уже почти ночь. В полумраке горело несколько свечей. Шанкор склонилась над листом бумаги и что-то рисовала. По ее знаку мы сели вокруг стола.
– Добрый вечер, – отозвалась она на наши приветствия. Лицо ее несло печать раздумий и забот.
– Я много думала, – продолжила она, – и пришла к выводу, что предложенный Андрэ план – лучший. Я даже назначила день наступления и направила гонца с письмом к Илетте и ее мужу. Я утвердила, что наступление будет совершено в полночь первого дня месяца весны, то есть чуть больше, чем через три месяца. Я отправлю вас, Андрэ, и вас, артак, в Город Семи Сосен. Там вы будете нужнее, возьмете на себя подготовку, и возглавите восстание со стороны Города. Муж Илетты, если он будет жив, введет вас в курс дела. Завтра начинайте готовиться в путь, следующей ночью вам необходимо выехать. – Шанкор на минуту замолчала и мимоходом взглянула на меня. – Это план дворца Императора, – она ткнула пальцем в лежащий на столе чертеж. – Нао знаком с ним, а вот ты, Андрэ, нет, поэтому хорошо бы тебе на всякий случай это знать. Все свободны.
Когда воины и Нао покинули шатер, Шанкор пододвинула ко мне чертеж и начала объяснять:
– Дворец состоит из трех частей. Правая – комнаты Императора, левая – его семьи и окружения. Всю центральную занимает огромный зал для приемов. Последний раз прием был десять лет назад, – она усмехнулась. – Набожник не позволяет никому смотреть на Императора. Проникнуть во дворец можно только через дверь в центральный зал, но попасть из него в комнаты Императора невозможно, если дверь будет заперта изнутри. Но, и это большая тайна, проход в покои Императора есть в левом крыле, попасть в которое гораздо легче. Левое крыло соединяется с правым множеством потайных ходов. Я смогу провести через них отряд смельчаков, и хочу, чтобы ты был в этом отряде. Нужно будет лишь избавиться от караула на дверях во дворец и в левое крыло. Посмотри на карту и хорошенько запомни ее. Это план. Лучше его или другого нет.
Я внимательно посмотрел на карту.
– А если ходы перестроили? – спросил я.
– Это невозможно, – холодно ответила она. – Дворец Императора нельзя перестраивать, он священен и это закон.
– Но ведь теперь закон – Тобакку, если он попирает правила ваших предков, то и это может не быть исключением. Наверняка, он знает о вашем плане – захватить дворец. Разве он настолько глуп, чтобы не защищать себя и свою власть?
– Что ты за человек, Андрэ! – рассердилась она. – Никакой план тебе не годен!
– Ты же знаешь, – улыбнулся я, – я не человек – каро.
– Ты так и не рассказал о северных богах.
– Боги как боги, – ответил я. – Я бы лучше поговорил о тебе, обо мне.
Шанкор нахмурилась и скинула капюшон.
– Мне кажется, – произнесла она, приняв властную позу, – что ты с недостаточным уважением относишься ко мне. Я – Ала-Тер. Ты – каро, и не можешь разговаривать со мной, как с равной тебе. Я не собираюсь терпеть твое нахальство, даже в угоду нашему делу. Я требую соответствующего моему положению уважения. Помни, мы заключили союз, и ты обязан повиноваться.
– Прости, Ала-Тер, – насмешливо сказал я, не отрывая восхищенного взгляда от ее старательно подделанного под гнев лица. – Никак не могу это запомнить. Как посмотрю на тебя – сразу думаю: вот женщина, способная затмить лучших красавиц этого Мира. Совершенно не умею вести себя в присутствии красивой женщины.
Шанкор вспыхнула.
– Ты свободен, – она указала мне на дверь.
– Надеюсь, – прошептал я, вставая, – я увижу тебя до отъезда в Город Семи Сосен еще раз. Как знать, вдруг нам не суждено больше свидеться.
Она ничего не ответила, и я вышел из шатра.
Нао сидел за ужином, белоснежными зубами раздирая кусок мяса.
– Садись, Андрэ. Подкрепись. Завтра нам нужно отоспаться и набить животы перед дорогой.
Я удрученно сел, разговор с Шанкор не принес мне радости. Если бы она с большим интересом относилась ко мне, я чувствовал бы себя самым счастливым человеком на земле.
– Ты чему-то не рад, – заметил Нао. – Неужели не хочешь ехать?
– Я бы лучше остался с твоей Ала-Тер, – усмехнулся я. – Не нравится мне все это.
– Ты должен понять, – с серьезным видом сказал Нао, – что Шанкор не женщина. Ты видел, что стало с Дупелем? Вот до чего доводит ее любовь. Забудь ее. Она холодна, как камень, и очень беспощадна, даже я не столь жесток, как она. К тому же она не испытывает симпатии к легкомысленным мужчинам и судит их лишь по боевым заслугам.
– Нао, в каждой женщине живет женщина, как ни крути. А в нашей Ала-Тер есть что-то необыкновенное.
– Это необыкновенное в твоем сердце! – засмеялся он. – Поверь мне, Шанкор – не женщина. Ты рискуешь увязнуть по уши.
– Она красивая, – сказал я.
Нао расхохотался.
– Она уродлива, Андрэ! Черт побери! Я еще мог предположить, что ты ухаживаешь за ней ради ее высокого положения, но чтобы так! Будь осторожен, – серьезно сказал он. – Многие поплатились жизнью за право поцеловать ее.
Слова эти не выходили у меня из головы, всю ночь я не мог уснуть, вспоминая полные вожделения глаза и очень плохо разыгранный гнев. Женщина, которую мужчины боятся, должна быть очень чувствительна к ласке и словам любви. Слабое часто маскируется под сильное не в угоду себе. Она – женщина. Она должна хотеть мужчину. К тому же я влюбился в нее, во мне взыграл инстинкт завоевателя.
Проведя бессонную ночь, я спал до обеда. Разбудил меня лагерный гул и бряцанье оружия, непривычно громкий и активный. Наспех одевшись, я вышел из шатра и увидел, что палатки сворачивают, а воины готовятся в путь. Я остановил пробегающего мимо воина и спросил, что происходит.
– Мы снимаемся и к вечеру покидаем лагерь, уходим восточнее. Разведчики видели большой отряд воинов Тобакку, судя по всему по наши души. Не то сейчас время, чтобы вступать в открытое столкновение, приходится бежать.
К вечеру все было готово. Воины ждали сигнала. Наши с Нао лошади тоже были оседланы, после заката мы должны были двинуться на север, в Город Семи Сосен.
Легкий холод чувствовался в воздухе, наполняя его бодрящей свежестью и предчувствием холодов. Сказав Нао, что пройдусь к реке, я прошел небольшую чащобу и присел на валун, омываемый водами неведомого ручейка.
Тихая грусть наполняла меня, смешиваясь с терпким предчувствием бурных свершений. Что ждало меня? Слава Богу, я этого тогда не знал. Хоть был спокойнее.
Я сидел на валуне и смотрел, как ледяная, даже на взгляд, вода струилась по разноцветным камушкам. Вот так все и проходит, прав был царь Соломон – и это тоже пройдет.
Я почувствовал ее присутствие, только когда она заговорила.
– Что же ты печалишься, Андрэ? Что гложет тебя?
– Шанкор, – грустно сказал я, пододвигаясь и освобождая ей место, – если бы ты знала, как нелепо быть пешкой.
– Я знаю, – тихо сказала она, откидывая капюшон. Ее волосы распустились и упали вперед, так что я не мог видеть ее лица.
– Но ведь ты живешь своей жизнью, тебе не нужно выбирать между разными мирами, не нужно подстраиваться под обстоятельства, у тебя есть цель, есть прошлое, есть, в конце концов, друзья и враги. У меня больше нет ничего, а если и есть, то я не чувствую, что это настоящее.
– Это не беда, – ласково сказала она, взгляд ее больших и темных глаз с нежностью смотрел на меня. – Все еще будет, жизнь впереди длинна, время само все сделает за тебя, даже не о чем тревожиться. Плыть по течению легче, чем бороться с ним, – это не обессиливает до срока. Ты должен знать, все, что произойдет, предначертано Богом, и верить ему. Он всегда укажет тебе, где дверь.
– Он уже указал, – горько рассмеялся я. – Он не только указал, но и вытолкал меня в эту дверь. Я не жалею уже ни о чем. Я все принял. Я решил жить здесь и сейчас. Я решил, что смогу все забыть и начать сначала, а вот – не могу. Никогда я не смирюсь. Теперь я это понял. Но не хочу и лишать себя будущего.
– Наверное, трудно быть изгнанным? – с сочувствием спросила она.
– О нет, быть не трудно, но хочется обратно.
– Я понимаю тебя. Но если ты вернешься, устроит ли это тебя? Не будешь ли ты чувствовать, что вернулся зря?
– Возможно. Но мы говорим о разном, вряд ли ты поняла меня.
– Ты отрицаешь во мне душевную чуткость, считаешь, как и остальные, что я думаю только о войне и величии, – с волнением сказала она.
– В самом деле, сложно поверить, что ничто человеческое тебе не чуждо, – честно признался я.
– Что сделать, чтобы ты поверил?
– Поцелуй меня.
В следующий миг я оказался в ледяной воде, из разбитого носа в ручей хлынула кровь, окрасив его розовым. Не в силах что-либо сообразить и оправиться от удара, я ничком лежал в воде, пока Шанкор не вытащила меня на берег. Она склонилась надо мною и слегка похлопала по щекам.
– Не думаю, что это разумно, – сказала она, наклоняясь еще ниже.
Ответить я не успел. Мягкие губы нежно коснулись моих и ощущение, что я вернулся домой, затопило меня наравне с неземным блаженством. Я перевернулся так, что Ала-Тер оказалась подо мной, и поцеловал ее в ответ, как, пожалуй, целовался в первый раз в жизни – со страхом и яростным желанием.
Шанкор нежно обняла меня и притянула ближе. Ах, что это была за женщина! Еще ни одна не целовала меня столь безрассудно, она, как бы это сказать, вся была моя, вся. И мы были единой душой.
Мир, какой он есть, перестал быть для нас, а все, что было – только мы вдвоем. Мы не слышали ржания коней, бряцанья мечей, грубые крики солдат, не слышали журчание ручейка и шорох веток. Все чувства замерли, кроме невероятного чувства счастья. Да что говорить! Как можно объяснить любовь! Словами? Нет! Если вы можете объяснить любовь – вы не любили, вы начитались умных книг и возомнили себя всезнайкой, но если вы когда-нибудь по-настоящему любили, то ни за что не станете утверждать, что все знаете, ни за что!
Я с трудом оторвался от нее и, переводя дыхание, сказал:
– Я люблю тебя.
Даже в сумерках я увидел, как вспыхнуло ее лицо.
– Я не… не знаю, – с трудом ответила она.
– Я тебя люблю. Я часто говорил эти слова, но не понимал, что это значит. Теперь знаю.
– Я тоже никогда так не любила, – прошептала она, ласково касаясь моего лица. – Я не знала, что можно чувствовать так полно.
– Я люблю тебя, люблю тебя одну, и навсегда, – улыбаясь, сказал я и еще раз поцеловал ее.
Мы поднялись, я нежно взял ее за руку и ласково провел по запястью и выше. Шанкор улыбнулась и сделала то же самое с моей рукой, но улыбка ее внезапно исчезла с лица, и она внимательно посмотрела на мое заклейменное предплечье. Я чертыхнулся про себя.
– Что это значит? – жестко спросила она.
– Я вдовец. Моя жена умерла, она утопилась в первую брачную ночь, я даже не успел… ничего не успел. Я никогда не любил ее, меня заставили жениться на ней.
– Разве можно к чему-нибудь принудить тебя? – зло сказала Шанкор. – Ты даже надо мною имеешь власть!
– Какое значение имеет прошлое, – пожал я плечами. – Я люблю тебя и только тебя одну. Я не могу, и очень сожалею, что не могу, уничтожить шрам, потому что никогда не признавал законность этого брака. Пусть он не беспокоит тебя, любовь моя. На сердце он не оставил отметины, а вот ты исполосовала его вдоль и поперек.
Шанкор отодвинулась от меня и холодно сказала:
– Я не могу оскорбить память другой женщины в тебе. Я не хочу занимать место, которое Богом предназначено для другой.
– Шанкор, это все глупости! – рассмеялся я, приближаясь к ней. – Я люблю только тебя, а для бога это самая важная клятва. Я клянусь, хочешь, я поклянусь тебе в верности и любви до самой смерти, навсегда!
– Я тоже очень люблю тебя, – прошептала она, касаясь моей щеки. – Но теперь, пока, между нами не может быть ничего. Может быть, новый мир спасет нас. Я попрошу у Императора счастья считать этот брак незаконным. После победы мы сможем быть вместе, ведь не будет тогда Ала-Тер. Ты должен идти и не думать обо мне, у нас есть важная цель, самая важная, она больше, чем ты или я. Но помни, что я люблю тебя, – она ласково поцеловала меня и крепко прижалась щекой к груди, слушая сердце.
В лагере раздались крики: звали Шанкор.
Краешком плаща она отерла кровь с моего лица и игриво улыбнулась.
– Здорово ты меня отделала, – рассмеялся я. – Мало найдется женщин с твоей силой. Только больше не бей меня. Я скорее умру, чем причиню тебе вред.
– Я верю, но нам пора. Не хочу думать, что ждет впереди, нам стоит плыть по течению, когда-нибудь оно вынесет нас на берег, я буду молиться, чтобы мы оказались на одном берегу.
Еще раз поцеловав меня, она исчезла в чащобе. В руке у меня остался ее амулет. Сейчас, глядя на него, я вспоминаю тот вечер, и слезы застилают мне глаза. Нет! Тот, кто любит, не рассуждает о любви. Именно так сказал Люся.
Когда я вернулся в лагерь, Нао удивленно посмотрел на меня и поинтересовался, с какой радости я выкупался в такую холодную пору. Я сказал, что упал. Я упал и летел долго-долго, пока паутина мироздания не зацепила меня и не втянула в неведомый мир зазеркалья, где чувства ярче, а жизнь полнее, я барахтаюсь в этой паутине, а когда умру от голода и истощения, Бог приютит меня в мягком небытии.
Нао ничего не понял.
часть четвертая «Император»
1.
Через неделю мы с Нао подъезжали к каменным стенам Города Семи Сосен. Молодой артак оказался знающим и приятным попутчиком, вследствие чего мы еще больше сдружились. Что это был за человек! – веселый и смелый, озорной и добрый, он не упускал случая пошутить надо мной, бедняжкой Адриатой. Переодеваться в женское платье я не стал, лишь натянул на голову свой подстриженный черноволосый парик, чтобы скрыть цвет волос, единственный в своей неповторимости во всей Империи. С сережкой в ухе, в расшитом золотом кафтане Нао, на горячем скакуне и с мечом на поясе, я чертовски напоминал пирата.
Тот путь, которым мы возвращались, отличался от того, каким мы с Дупелем удирали от Маклаки. Выйдя из леса, мы попали в Лассаго – город, куда первоначально хотел привести меня невменяемый ныне артак. Маленький уютный городок торговцев и охотников. Первые – покупали все, вторые не гнушались охотиться на путников. От Лассаго до Города Семи Сосен вела прямая и очень удобная дорога. Дождей не было давно, поэтому по хорошо укатанной дороге лошади шли быстрой удобной рысью.
Я боялся, и хотел в Город Семи Сосен. Боялся той жизни, того бурного потока, который ждал меня там, опасности, войны, но и одновременно трепетал от предвкушения всего того же. Храбрость в борьбе! Наслаждение в опасности! Но я с тяжелым сердцем покидал Саламанский лес. Я там был счастлив! Я там полюбил женщину, которая оказалась столь непостижима, чтобы, любя, отвергнуть меня, узнав, что я женат, хотя бы и не по-настоящему. Я любил разных женщин, но эта любовь была любовью служения, самоотречения, самая сладкая – недостижимая любовь. Чувство, которое я мог выразить лишь в отваге и собственной гибели.
Меня отвергла женщина, но я не чувствовал себя оскорбленным, я не считал зазорным и стыдным быть не принятым, – я был отвергнут такой женщиной! – это так же приятно, как быть ею обласканным. Меня грело сознание, что она тоже любит, возможно, так же сильно, как я ее, а возможно, и сильнее, ведь для Шанкор не существовало полутеней, получувств, полуцелей. Сердце разрывалось от желания быть с ней, любить ее так, как никого больше. К черту все: воспоминания, прошлую жизнь, цели самоутверждения, помыслы и мечты! Ничего мне не надо, кроме этой женщины. Нет, теперь я не стремился вернуться в свой мир, я не проклинал этого, я рвался назад, в Саламанский лес, к ручью. Да разве зная, что произойдет, я позволил бы ей касаться моих рук?! Ах, Серпулия, какую жестокую шутку сыграло со мной глупое благородство, как по-идиотски все вышло! Желая сделать счастливой тебя, я себя сделал настолько несчастным, что тоска по женщине перекрыла даже тоску по дому!
Видя мое тоскливое настроение, Нао всячески старался меня развлечь. Он рассказывал историю своей страны, заметив мое невежество в этом вопросе, веселил прибаутками из жизни, тренировал мое умение владеть мечом, удачно заметив, что все, что я умею, – заслуга Пике. Каким он был прекрасным бойцом, но он ведь меч держал с трех лет, а я впервые его увидел не в музее два года назад. До чего здорово ощущать в руке тяжелое острое оружие, да еще и понимать, что в твоей руке оно становится опасным и грозным. В свою очередь Нао просто влюбился в хозяина зверя и с завистью смотрел, как ловко я им управляюсь. На вопрос, откуда у меня такой великолепный кинжал, я рассказал ему историю пребывания в хотской деревне. Нао слушал с жадностью и по несколько раз просил меня повторять о том, как я победил серебряного зверя, как бился на руинах деревни, как разделался с пиявкой Донджи. Все эти рассказы я обильно сдабривал прикрасами и выдумками, новыми подробностями моего несуществующего геройства. Нао, который восхищался мною и до этого, теперь зауважал еще сильнее, считая меня не только каро, но и великим воином, как когда-то думал Хоросеф, пока не убедился в обратном.
По обе стороны дороги тянулась угрюмая каменистая пустыня, скалы, редкие кущицы деревьев, сменяющиеся полным их отсутствием. Унылая, грустная местность. Погода была довольно теплой, и Нао с радостью говорил мне о весне и новой жизни, которая начнется, когда мы свергнем набожника, и над Империей вновь воссияет солнце ее прославленного Императора, но судьбе было угодно распорядиться по-иному…
Ровно через неделю после нашего отбытия из Саламанского леса мы стояли перед Западными воротами в длинной очереди желающих попасть в Город. Тлел серый грустный рассвет, на душе было пасмурно и сонно. Толпа перед воротами была вызвана тем, что охрана внимательно осматривала каждого въезжающего: подобное недоверие было вызвано оживлением деятельности повстанцев. В толпе говорили, что особенно тщательно обыскивают седых стариков и женщин, и всех проезжающих проверяют на «истинность волос». Мы с Нао переглянулись и отъехали в сторону, освободив место толстому мужику на телеге, жующему булку.
Нао склонился ко мне и прошептал на ухо:
– Тебе в ворота въезжать нельзя, слишком внешность бросается в глаза. Наверняка, Маклака очень красочно описал тебя, да и обо всех твоих перевоплощениях упомянуть не забыл. Ехать нельзя.
– Но что же делать, Нао? А тебя не узнают?
– Нет, – улыбнулся он, – я так давно не был в Городе, что обо мне уже, наверняка, забыли вспоминать. К тому же я хотел бы посмотреть ворота, что называется, в натуре с этой стороны. Что же делать? – Нао с тревогой посмотрел на уменьшающуюся очередь.
– Послушай! – воскликнул он, что-то вспомнив. – Поезжай назад. Войдешь в Город через подземный ход. Сейчас поворачивай вдоль стены до сторожевой башни, а потом прямо на юг. Там будет лесок. В нем есть дерево с глубоким дуплом, рядом с ним склоненный сук – это рычаг. Нажмешь на него – дверь и откроется. По подземному ходу пойдешь прямо, уткнешься в каменную стену. Отступишь от нее на шаг, протянешь в сторону левую руку – там потайное устройство. Такая же стена закрывает вход в дом Пике. Встретимся в обед на улице Пахос, – это возле реки. Я буду тебя ждать, – при этих словах Нао дал шпоры коню и въехал в конец очереди.
Кивнув ему на прощание, я поехал вдоль стены, старательно отворачивая лицо, чтобы какой-нибудь особо дальнозоркий стражник не узнал меня. Доехав до хмурой сторожевой башни, я повернул на юг, и, стараясь придерживаться небольшого холма, как ориентира, примерно через полчаса оказался в небольшом лесочке, состоящем из зеленых мохнатых сосен. Долго я плутал по нему, отыскивая помеченное дуплистое дерево, перещупал, пересмотрел все сосны, но безрезультатно. Я уж грешным делом начал подумывать, что заехал не в тот лес, но тут на глаза мне попалось небольшое полуоблетевшее дерево с тонкими веточками. Отведя висячие ветви, я с облегчением нащупал глубокое дупло.
Один из суков дерева неестественно изогнулся до земли, я несильно нажал на него, и тут же на глазах земля во рве начала разверзаться, открывая моему взору глубокую черную дыру. Я спешился, стегнул коня хлыстом, и бедняга, обидно заржав, кинулся из леса. Я спустил ногу в нору и нащупал ступеньки. Осторожно, чтобы не поскользнуться на земляной лесенке, я спустился в потайной ход, и, протянув руку, захлопнул люк, оказавшись в кромешной темноте.
Дыхание перехватило от застоявшегося гнилого воздуха подвала. Поглубже вдохнув и закрыв глаза, – так я чувствовал себя спокойнее, страшно с открытыми глазами видеть одну лишь темноту, кажется, будто ты ослеп, – я нашарил рукой холодную скользкую стену и, держась за нее, осторожно двинулся вперед.
В коридоре стоял могильный холод, и неприятные мыслишки начали шевелиться в голове – я был похоронен заживо, а если не найду пружину, а если меня завалит, а если я никогда не выберусь отсюда и тысячи других, не менее тревожных если. Тяжело дыша, на подкашивающихся от напряжения ногах, а весь пол был покрыт какими-то склизкими грибами, держась одной рукой за холодную стену, а другой отдирая от лица липучую паутину (в такой темноте еще и пауки живут!), я уже начал думать, что никогда не выберусь из этого коридора; время будто остановилось, и тяжелейший страх опять, как в ночь моего падения, сжимал сердце. Но реальность осталась той же: носом я уткнулся в каменную стену. Переведя дыхание, я сделал шаг назад и, вытянув руку, стал щупать по стене. Ходом, видимо, никто давно не пользовался, потому что вся стена была в паутине, грибах и корнях, из чего я сделал вывод, что нахожусь уже ближе к земной поверхности. С трудом я нащупал заветную проволочку и потянул за нее. Нехотя, со скрипом, дверь поддалась и поехала в сторону, открывая мне не менее черную пустоту, чем та, из которой я вышел. Я нырнул в проход и услышал, как дверь с лязгом захлопнулась за мной.
Собрав последние остатки храбрости, я двинулся дальше. Я заметил странную вещь, чем дальше я шел, тем уже становился проход и теплее воздух. Пройдя еще немного, справа я нащупал лесенку и понял, что нахожусь уже возле городской стены – именно здесь мы с Пике вылезли и вытащили мертвого Ардоса. Так и есть: коридор стал суше, в воздухе появился нормальный кислород, и мне уже не приходилось спотыкаться на каждом шагу.
Идти до дома Пике было еще далеко, я прекрасно помнил, как много времени у нас с Пике ушло на то, чтобы добраться до стены, а ноги меня уже не держали. Я сел прямо на пол и прислонился к стене, ощущая приятное расслабление в бедрах. Темнота убаюкивала, и я старательно боролся со сном: спать было нельзя, ведь Нао будет ждать меня в обед, а сейчас, интересно, сколько времени? Непонятно. Мне казалось, что прошла целая вечность, не меньше.
Как удивится, наверное, Пике, увидев меня, выходящего из храма книги, всего перемазанного выделениями грибов и грязного, но счастливого оттого, что проделал этот путь, отбросив страхи, и в конце пути увидел своего любимого старика. Что он скажет?
Веки тяжелели, я понял, что если не поднимусь сейчас, то не поднимусь никогда, уснув, задохнусь в этом подвале, а сонливость, скорее всего, была следствием нехватки кислорода.
Я поглубже вздохнул и, поднявшись, продолжил путь. Я поднимался все вверх и вверх, то и дело ощущая под ногой ступеньки, пока не оказался перед последней каменной стеной. Я потянул пружину, и стена отъехала в сторону. Полумрак Храма Книги ударил мне в глаза, как яркий свет, и я радостно засмеялся, чувствуя, что прозрел.
Немного попривыкнув к свету, я открыл дверь в переднюю комнату, и потрясенному взору моему открылась ужасная картина: пятеро стражников в серых собачьих хламидах сидели на полу и резались в кости. Стражники оказались потрясены не меньше моего, они глупо взирали на меня, не понимая, откуда я взялся.
Первым пришел в себя я. Я выхватил меч, и, не дав противникам опомниться, бросился на них.
Двоих я уложил сразу, пока остальные хватались за оружие. Я оказался один против трех. Но ведь когда Дупель напал на нас с Маклакой, условия были еще хуже, может быть, и на этот раз мне удастся выйти победителем, на другое рассчитывать не приходилось, потому что другое – смерть.
Трое дюжих парней выстроились напротив, их обнаженные мечи готовы были вздеть меня, как барашка не вертел, а я лихорадочно соображал, как выйти из создавшегося положения, как мне одному недоучке победить троих воротил. Выпрыгнуть в окно? – не успею, ставни закрыты. Ринуться обратно в подземный ход? – но тогда они узнают о коридоре, и наш прелестный план рухнет, я-то не погибну, но что будет с армией? Оставался один выход – убить их всех, хотя можно было бы попробовать схитрить.
Я опустил меч.
– Ребята, вы чего, накинулись на меня, как на жирную курицу? – удивленно и обижено спросил я, ничем не защищенный и чувствуя себя хорошей такой мишенью.
– Ты кто? – спросил один, но оружия не опустил.
– Я Хиро, хотер господина Тобакку, дай бог ему долгих лет жизни, единственного и всемогущего правителя Империи. Я Хиро – знатный человек, и не позволю, чтобы шавки кидались на волка.
Моя речь и надменное выражение лица повергли стражников в смущение, все, как один опустили мечи и с открытыми ртами уставились на меня. Это был отличный момент, чтобы удрать, но я уже вошел в роль.
– Как вы смеете бросаться с оружием на посланника набожника? Отвечайте!
– Мы… – промямлил один, – мы не знали.
– Должны были знать! – рявкнул я. – Вас, что, не предупредили?
– Нет, – проблеял стражник.
– Дурдом! – я четко выругался. – Из-за этих повстанцев в стране сплошной дурдом! Что вы здесь делаете? Почему в этом доме стража?