4.
Это случилось примерно через два месяца после того памятного дня, когда Пике попал под копыта лошади, и судьба таким нелепым и странным образом поселила нас под одной крышей. Дивная осень упала на Город, да так и не смогла встать. Мучительная жара сменилась теплым бархатным фонтаном, брызгами вселявшими в сердца тревожную тоску грядущей зимы, и бешенство вселилось в людей, и стали толпы жителей Империи наводнять Город, как рыба идет на нерест, и ожил Город.
Необыкновенное столпотворение было вызвано притоком приезжих, осень была порой сбора и сбыта урожая, осень была порой активной торговли, а с ростом оборота денег росло и культурное бешенство. В кабаках, в притонах отбою не было от посетителей, желающих в вине и женщинах утопить свою грусть и доход. Всю ночь напролет из распахнутых окон неслась залихватская музыка, звуки оргий и пьяные песни. Я больше не посещал подобных заведений и тосковал по вину, так как был весьма ограничен в денежных средствах, да и положение мое, сожительство с благочестивым Пике, который считал меня чуть ли не святым старцем, не позволяло такого поведения. Это тяготило, возможно ли, молодому парню двадцати четырех лет отроду вести жизнь старика: думать, как старик, говорить, как старик и поступать соответственно. Меня начали утомлять сверхразумные разговоры, которые вел Пике, его полет философской мысли, мне хотелось быть собой и не прятаться ни от кого, не играть чужие роли.
Иногда у меня мелькала крамольная мысль – сбрить бороду, постричься и предстать перед Пике в моем естественном виде, я фантазировал, какое у него станет лицо, и что он будет лепетать, да, именно, лепетать, потому что не сможет сказать ничего вразумительного. А потом честно рассказать, кто я, откуда, поведать, что был знаком с Жукой и знаю, кто на самом деле Пике, что я все-все знаю. Тут уж я не сомневался, что старик либо придушит меня ночью, когда я буду спать, либо отравит и скормит собакам. Третьего не дано.
Поэтому мне хотелось напиться.
Осенью в больших дворцах гремели праздники. Знать выкручивала кренделя на все лады – кто лучше, богаче и пышнее. Я, помнится, с черной завистью смотрел на роскошные огни факелов, прислушивался к веселой музыке и женскому смеху. Именно женщины были для меня проблемой. Желание, особенно по ночам, совершенно одолевало меня, и на утро я вставал больной и не выспавшийся. Но женщины не смотрели на дряхлого старичка, даже Пике рядом со мной казался бравым молодцем. Поэтому мне хотелось напиться вдвойне, а еще снять хотя бы шлюху.
Народ стремился загород отдыхать, кто пешком, а кто ехал. Все хотели поймать последнее теплое солнце в райских сосновых кущах. Отчасти именно от этого на базаре творился форменный ад: увеличилось количество проезжающих конных отрядов и знати, стремившихся выехать загород через более свободные в это время года южные ворота, путь к которым из центра лежал через рынок. А еще у меня прибавилось число покупателей в связи с осенним бумом. Хуси привозил теперь булки два раза в день – утром и в обед, но и этого было мало. Если бы он стал возить товар еще и к вечеру, все равно до заката я бы его распродал. Но я устал, я немыслимо устал. И поэтому втройне хотелось напиться, а еще снять женщину, а еще отдохнуть.
Именно поэтому однажды ночью я решился сделать небольшую вылазку, которая и повлекла за собою следующие события.
В тот вечер я особенно тщательно прифрантился – помылся, причесался, вычистил свою нищенскую залатанную одежду (из всего одеяния только кожаные штаны имели божеский вид). Пике долго и внимательно смотрел на мои приготовления и, наконец, не выдержав, спросил, куда это я так принарядился.
– К Милам, – коротко бросил я.
– Зачем к Милам? – удивленно спросил он.
– Нам нужно обговорить дела, – небрежно ответил я, на что Пике не только не рассмеялся, но и ничего не сказал.
На самом деле, я не собирался к Милам, а метил в ближайший кабак, но Пике меня бы не понял, скажи я, что иду провести ночь за выпивкой и любовью.
Денег у меня было мало, поэтому я решил не шиковать, а найти что попроще.
Он заманил меня диким разгулом и уютной обстановкой, этот кабак под названием «Пьяный Стопор». Заведение было небольшое, но вполне приличное, если можно употребить это слово. Посетителей даже для буднего дня было совсем немного: небольшая бесшабашная компания, трое-четверо одиноких пропойц и два стража порядка, решивших после тяжелого трудового дня снять напряжение.
Я сел за столик и тут же, как по мановению волшебной палочки, передо мной вырос хозяин кабака «Пьяный Стопор», сам стопорообразный.
– Чего желаете, уважаемый отец? – елейным голосом спросил он.
– У вас есть женщины? – напрямик спросил я.
– Э-э-э, – непонятно протянул он, а потом добавил. – Что вы имеете в виду?
– То, что сказал.
– Да, конечно, у нас есть женщины, но я не уверен, что они… что вы… – совсем зарапортовался бедняга.
– Сколько стоит? – спросил я, решительно доставая кошелек.
– Если вам нужна красавица, – захихикал хозяин, – одного империала, я думаю, хватит.
Я отсчитал деньги, и хозяин, согласный на все, велел мне подняться наверх – вторая дверь слева к прекрасной Аме, уже зрелой женщине, чтобы удовлетворить аппетиты старика.
Необыкновенно счастливый, я спустился пару часов спустя в общую залу, и расторопный хозяин поднес мне крепкого, но очень мерзкого вина. А это было все равно, впервые за много месяцев меня отпустило, и я был счастлив.
Хозяин, лукаво улыбаясь, сказал:
– Прекрасная Ама по ее личной просьбе готова принять вас в любое время дня и ночи вне очереди. По ее выражению, пусть даже землетрясение разрушит город до основания, она готова.
После первого же кубка мне стало весело и захотелось поговорить, и я, будучи приглашен, с удовольствием подсел к двум стражам порядка. Они были пьяные и забавные; дежурили на Голубой площади и, сдав караул, завалились в ближайший кабак. Оба оказывали мне соответствующее почтение, но, поняв, что я не обычный старик, отбросили формальности. Первый, Фиска, очень быстро скис и оказался под столом; второй, Ардос, оказался чрезвычайно занимательным человеком. Он был типичным бесшабашным весельчаком и прожигателем жизни, но добрый, он пил, как слон и не терял сдержанности языка и ясного рассудка.
Опьянев, я рассказал ему о своей сгоревшей деревне, и он, хоть и был истинным имперцем, искренне пожалел меня, эта жалость проявилась в похлопывании по спине и подливании вина, за которое, кстати говоря, платил мой собутыльник. В конце концов, с непривычки я наклюкался так, что на ногах стоять не мог.
Бедный Ардос, который был еще достаточно трезв, вызвался проводить меня до дома, на что я с радостью согласился, не доверяя своим ногам.
Обнявшись, по тускло освещенным улицам мы добрались до дома с розовыми ставнями. Сквозь щель в оконном проеме мелькал слабый огонек, и, несмотря на то, что был сильно пьян, я удивился, что Пике не спит в столь поздний час. Неужели дожидается меня?
Я потянул дверь, но она оказалась закрыта. «Как странно», – подумал я, – «Пике не спит, но закрылся, или быть может, экономный старик забыл погасить свечу». Я постучал раз, другой, третий. Открывать мне никто не собирался.
– Э-хе-хе, – сказал мой спутник. – Видимо, тебя теперь еще и домой не пустят. Не будешь по ночам гулять. Эй, хозяин! – крикнул он. – Открывай! Именем стажа четвертого отряда Великого Города, открывай!
В доме закопошились, послышалась суматошная беготня. Пике в отчаянии рвал замок, который, как назло не открывался; наконец, дверь отворилась, и в глубине комнаты я увидел бледного Пике, лихорадочно смотрящего на меня. Я никогда не видел старика в подобном состоянии, поэтому не сразу сообразил, что к чему, а когда понял, было уже поздно.
Руки Пике взметнулись над головой, и в ту же минуту Ардос упал с мечом в груди. Не успев даже крикнуть, я глухо рухнул на пол от тяжелого удара по затылку, краем глаза заметив у себя за спиной неясный силуэт. Теряя сознание, я услышал, будто через толстую стену, голос Пике:
– Предатель!
Я очнулся от чего-то мокрого и холодного, лежавшего у меня на лбу; хотел было убрать это что-то, но не смог и пальцем двинуть – руки были крепко связаны за спиной. Я лежал на полу и отчетливо видел бегающие взад-вперед ноги Пике, а с другой стороны подозрительную струйку крови, вытекающую из-под груды тряпок.
Я застонал, отчасти пытаясь привлечь к себе внимание ног, но больше от тупой боли в затылке. Ноги подбежали ко мне, и Пике убрал с моего лба мокрую тряпку.
– А-а, очнулся, собака, – презрительно сказал он.
– Развяжи меня, Пике, ты что сдурел! – еле выдохнул я
– Ну, да, – рассмеялся он, – чтобы ты удрал и привел сюда целую армию своих товарищей. Что ты за человек, Андрэ? Втерся в доверие и предал. Так кто ты?
– Кто? Хотер набожника! – рассвирепел я. – Да будь я хотером набожника, ты давно был бы уже на небесах, идиот. Ты столько раз выдавал себя, что не заметить этого было невозможно. Не я привел стражника, а стражник привел меня, потому что я был пьян и еле держался на ногах.
– Пусть так. Все равно придется тебя убить, – несколько печально сказал он, вынимая из-за пояса кинжал. – Я думал, ты умрешь от удара, но ты оказался живуч.
Пике приставил мне к горлу кинжал, а я в совершенном ужасе заорал:
– Нет, ради светлой памяти Жуки, не делай этого, иначе пожалеешь!
Рука Пике дрогнула, и клинок тупой стороной прошелся по моему плечу. Не давая ему опомниться, я закричал:
– Жука умер у меня на руках, защищая меня, его предсмертным желанием было, чтобы я нашел тебя и рассказал о его гибели. Я не предатель! Этот стражник помог дойти мне из кабака в уважении к моему несуществующему возрасту. Клянусь тебе памятью Жуки, я не лгу! – уже тише сказал я, заметив, что Пике выпустил нож и сел на пол возле меня.
– Что ты сказал? Жука, мой Жука умер? – с отчаянием в голосе спросил он, глядя на меня глазами полными слез.
– Да, – грустно сказал я. – Это случилось, когда псы-хоты напали на деревню. Мы бились, и Жука пал, пронзенный в живот, когда битва уже закончилась и псы-хоты бежали. Он сражался, как лев, плечом к плечу со мной и ради меня. Он хотел, чтобы ты знал это.
– Но почему? – вскричал он, потрясая кулаками. – Почему ты мне раньше этого не рассказал, если это, действительно, правда?
– Я не был уверен в тебе, Жука был повстанцем, и я мог безвинно пострадать, как сейчас, ведь только что ты, чуть не убил его единственного друга и соратника по несчастью.
Пике перевернул меня на живот и разрезал веревки, затем помог подняться и усадил на диван. Голова закружилась, и я схватился за плечо Пике, чтобы не упасть.
Когда я окончательно пришел в себя, Пике оставил меня и подошел к окну, он долго вглядывался в густую предутреннюю темноту, затем встал напротив и заглянул в глаза:
– Так, всю правду, Андрэ, хочу слышать из твоих уст, – сказал он.
Я слабо улыбнулся, и, поняв, что разговора не избежать, решил рассказать всю правду, за некоторыми исключениями, конечно. Я поведал ему о том, как жил год в хотской деревне, рассказал о дружбе с Жукой и бунте против сборщиков налогов. Рассказывая о гибели Жуки, я протянул Пике камушек на кожаном ремешке, тот самый талисман, что дал мне бродяга перед смертью.
Он принял амулет и, покрутив его в руках, вернул.
Пике был невероятно потрясен и не мог сказать ни слова, он лишь покачивал головой, пытливо заглядывая мне в глаза, будто желая прочесть в них истину.
– Дайте мне полчаса, чтобы сбрить бороду, и вы все поймете, – усмехнулся я.
Эти полчаса были мне даны, и не только они, мне были даны также горячая вода, мыло, невесть откуда взявшаяся чистая и добротная одежда и сапоги. Побрившись и переодевшись, я почувствовал себя молодым и сильным.
Пике все это время молча сидел и смотрел за моим преображением, на лице его попеременно мелькало то выражение удивления, то недоверия; и когда я предстал перед ним в своем настоящем виде, соответствующем моему двадцатичетырехлетнему возрасту, Пике потрясенно улыбнулся и развел руками.
– Это… – но слов у него не было. – Это… не может быть.
– Увы, милый Пике, я вынужден скрывать свою внешность под маской старости, потому что все считают меня демоном и норовят изловить.
– А разве это не так? – спросил он.
Я рассмеялся и резко ответил:
– Не так. Я не демон. Только суеверные бабы да женоподобные мужики, боящиеся собственной тени, считают так. Вы же не такой, да, Пике?
– Невероятно, все это невероятно. И я не знаю, как это можно объяснить. Я никогда не видел людей с таким цветом волос. Но совсем непонятно, зачем Жука столько рассказал тебе и зачем отправил тебя сообщить мне о своей гибели, мы давно разошлись в стороны, потому что не сошлись во взглядах. Он не любил меня и надеялся на взаимность, – Пике развел руками.
– Да нет, любил, разве стал бы он так часто упоминать о вас в наших с ним разговорах.
– А ведь упоминать можно и из ненависти, из чувства неприязни, – возразил он.
– Не знаю я ничего, – резко ответил я, мне надоело врать проницательному старику. – Только вот на вас теперь лежит безвинная гибель этого стража порядка, – и я кивнул на него. – Надеюсь, вы уже передумали отправлять меня вслед за ним.
– Я думаю, что мне делать с тобой, – вздохнул Пике. – Ты не причинишь мне вреда, но знаешь слишком много. О чем еще рассказал тебе Жука?
– Да, в общем-то, ни о чем, – очень неуверенно ответил я.
– Ну и ну, неужели он не рассказывал тебе о Шанкор, о планах повстанцев, об их вылазках, а?
– Нет, – твердо ответил я. – О Шанкор я и без него знаю, а все ваши выдумки о новом прекрасном мире меня не интересуют.
– Значит, ты не повстанец, – вздохнул Пике, – и не сочувствуешь нашему делу, ты не имперец, но ты и не хот, потому что, судя по тому, что ты рассказал, хотов ты ненавидишь. Тогда кто же ты, а?
– Я же говорил, не спрашивайте меня об этом, уважаемый Пике, вам не понять, – заметив, что Пике хочет что-то сказать, я остановил его жестом и добавил. – И я не демон. Считайте, что мне все равно, кто из вас победит, а кто проиграет.
Пике молчал, и я понял, что совсем запутал старика, для него существовало лишь два лагеря, он верил, что Мир один и не доверял мне. После продолжительного молчания Пике, наконец, вымолвил слово, и надо отдать ему должное, это было мудрое слово:
– Хорошо. Я принимаю все, как есть. Не обладаешь ли ты какими-нибудь особенными способностями, Андрэ? – спросил он.
– Нет, у меня нет никаких выдающихся способностей, и я не знаю ничего, кроме того, чему вы меня сами научили.
– Но ты убил серебряного зверя, ты имел смелость сражаться против слуг набожника, защищая неприятных тебе людей, ты смог прикидываться стариком и обвел вокруг пальца даже меня, а я очень проницательный человек. Да, ты не демон, ты изгнанный демон, – каро, демон, лишенный силы. Так ведь? – лукаво улыбнулся он.
Я рассмеялся.
– Знаете, Пике, мне нравится эта мысль, – ответил я, – она очень близка к истине, но только в слове «изгнанный».
– Ага! – обрадовался он. – Значит, тебе некуда идти, тебя прогнали свои, а к чужим ты примкнуть не хочешь, об этом говорит хотя бы то, что ты бросил сгоревшую деревню и ее жителей, когда тебя ничего уже не держало рядом с ней. Но зачем бродить одному, неприкаянному, не иметь возможности применить свою силу во благо, не лучше ли помогать тем, кто борется за правое дело? Быть может, это зачтется тебе в будущем, и ты сможешь достичь высот и, как знать, вернуться туда, откуда был изгнан.
Слова Пике были заманчивы, они предлагали мне неплохую перспективу – подохнуть и вернуться домой или к Богу. Но если бы я хотел умереть, то не стал бы противиться всем тем, кто желал мне смерти, а их было много, и я чувствовал, что будет еще больше, если я соглашусь с Пике. Я просто приманивал неприятности. Откажусь я – мне придется уйти, а то и умереть, как лишнему свидетелю, соглашусь – как знать, что будет дальше?
– Ты же дашь мне подумать, а Пике? – спросил я, не надеясь на положительный ответ.
– Нет, Андрэ, времени на раздумья нет. Скоро вернется моя девочка, а для нее нет полуслов.
– Какая девочка? – удивился я.
– Моя внученька, кстати, это она огрела тебя по голове, – хитро улыбнулся он, – видимо, пожалела, раз ты до сих пор жив, она бьет без промаха и наповал, а может, решила, что такого хлипкого старикашку легко свалить, не прикладывая много сил.
– Меня столько били по голове, – усмехнулся я, вспомнив отчаянные драки своей юности, – что она теперь очень крепкая. Что за внучка, тоже из повстанцев?
– Не расспрашивай меня о внучке, – строго ответил Пике. – Для нас это запрет. Женщины, которые помогают нам, не являются темой для обсуждения.
– Но ведь глава вашего восстания женщина?
– Шанкор – не женщина, – рассмеялся он. – Она повелительница. Тот, кто считает ее женщиной, очень дорого платит за свое мнение. Она почти сестра Императору, а это перевешивает все. Такое родство дает ей наибольший авторитет.
Я подошел к окну и посмотрел в ночную тьму: ну какой ответ я жду от безмолвных небес?!
– Так как нам быть, ты согласен? – спросил Пике, не скрывая нетерпения.
– Я не хочу, но у меня нет выхо…
Но договорить я не успел. Услышав, как кто-то скребется в дверь, Пике метнулся к окну и, посмотрев в щель, открыл.
Тоненькая низкорослая женская фигурка проскользнула в комнату, и дверь за ней мягко закрылась.
Увидев меня, женщина резко остановилась и удивленно приподняла свою изогнутую бровь, в то же мгновение я оказался на полу с рассеченной губой, а тяжелый башмак сдавил мне горло. Я попытался оторвать от шеи душившую меня ногу, но бесполезно, складывалось ощущение, что я борюсь против каменного столба.
– Кто это? – строго и тихо спросила женщина.
– Отпусти его, это друг, – ответил Пике.
В то же мгновение нога оторвалась от моей шеи, и я, судорожно глотнув воздуха, скорчился, схватившись за горло.
– Что за друг? – продолжала она допрос.
– А ты не узнаешь? – насмешливо спросил Пике. – Это тот самый дед, которого ты стукнула по голове.
Воцарилось молчание, нарушаемое лишь моим шумным дыханием. Пике внимательно смотрел в окно, девушка на меня, я на девушку, ибо это действительно была девушка, совсем молодая, лет двадцати, низкорослая и тощая. Одета она была по-мужски, да еще и куталась в просторный плащ, будто мерзла. Низко надвинутый капюшон, не мешал рассмотреть ее лицо с правильными, но нисколько не примечательными чертами, исключение составляли только глаза, удивительные, в них было то невероятное, во что никогда не поверишь, не увидев сам, это были притягательнейшие глаза на свете, полыхавшие умным и пронзительным огнем. Оторвавшись от этих магнетических глаз, я понял, что она красива, невероятно, но красота эта холодная, как рассвет над ледяной пустыней.
– Та-ак, так-так, – приглушенно пробормотала она, – если это старик, то он хорошо сохранился для своего возраста. Сколько тебе лет, отвечай, – строго и жестко приказала она.
– Мне двадцать четыре года, а тебе сколько? – дерзко спросил я, оскорбленный ее тоном и поведением.
– Смел, – презрительно сказала она. – Зачем ты привел стража, что ты знаешь?
– Оставь его детка. – Пике, наконец, оторвался от созерцания окна. – Я все тебе объясню. Он друг Жуки, – девушка дернулась и опять впилась в меня взглядом. – Он тоже повстанец, изгнанный демон, ты только что чуть не убила его во второй раз. Не беспокойся, он безобиден.
– Зачем мне безобидный воин? – насмешливо спросила она, – да еще и демон в придачу?
– Зато он умен и проворен, а по части обмана цены ему нет. Но хватит о нем. Что ты намерена делать?
– Сейчас я ухожу, я сделала все, что было нужно в Городе, но перед этим, позволь мне поговорить с тобой.
Пике жестом указал ей на дверь, ведущую в Храм Книги. И она, не колеблясь, отворила ее. Чуть помедлив на пороге, девушка обернулась и сказала, будто кинула подачку:
– Мне двадцать три года.
Дверь закрылась, и Пике с внучкой растворились в темноте.
5.
Вот так я и стал повстанцем. Забавно, всю жизнь был законопослушным гражданином, а тут взял и стал лютым врагом государства. Это политика. Я не понимал, зачем мне это, мне-то оно зачем? Если бы я родился в этом мире, если бы дорогие мне люди жили в нем, тогда еще было бы понятно, почему я рьяно бросился в гущу борьбы за правое дело, как выразился Пике, но ведь я даже не любил этого мира. И, тем не менее, я стал бунтовщиком, и поздно оплакивать, сожалеть и злиться, ни к чему растрачивать силы на душевные бури, проводя время в бесполезных страданиях, ведь его у меня осталось не так много. Всего пара ночей.
В ту памятную ночь мы с Пике затащили тело несчастливого стражника в Храм Книги и, воспользовавшись длинным подземным ходом, дверь в который была замаскирована шкафом со свитками, выволокли его на улицу позади городской стены. Пике оглянулся и сказал скорее для себя:
– Деточка уже ушла, – затем повернулся ко мне и добавил. – Зароем его здесь и по-быстрому, чтобы не привлекать внимание дозорных с башни.
Там мы и закопали Ардоса, под городской стеной. На рассвете мы вернулись в дом и молча завалились спать. Я так устал, что еле передвигал ноги, я был голоден и избит, и я не спал всю ночь, к тому же меня мучило жесточайшее похмелье. Ни о какой торговле больше и речи быть не могло: моя маскировка была нарушена, теперь на рынок ходил Пике, передавая своим людям письменные указания под видом Книги Мира. В деньгах мы больше не нуждались, Пике оказался подпольным миллионером, я больше не питался полузасохшим хлебом и не носил ободранной одежды и обмотанных веревкой сапог, но я и не выходил на улицу днем, только ненадолго ночью. Я жил, как в заточении и ждал чего-то кого-то, в общем, неизвестное.
И дождался.
Однажды ночью в дом постучали. Почему-то я испугался этого еле слышного стука настолько, что затаил дыхание, чувствуя, как трепещет в груди горячее сердце. Пике поднялся и, подойдя к двери, прислушался. Стук повторился. Тогда он отпер дверь и впустил черную массивную фигуру. Я приподнялся на лежанке, кутаясь от холодного ночного воздуха в теплое одеяло. Пике зажег свечу и таинственные тени заплясали на потолке. Незнакомец скинул плащ и, потирая руки, сел на диван рядом со свечой, но так, что лицо его оставалось в тени.
– Что привело тебя в мой дом, Безносый? – спросил Пике, знаком веля мне лежать и не двигаться.
– Поручение от Шанкор уважаемый, – густым басом ответил ночной гость.
– Что поручает мне повелительница?
– Здесь все, – ответил Безносый, подавая Пике свернутый в несколько раз листок бумаги, который он достал из-за пазухи. – Это важно, так важно, что госпожа рискнула связаться с тобой напрямую.
– Что нового? – спросил Пике, принимая из рук громилы бумажку.
– Мы опять проиграли, – с ненавистью ответил он. – Мы опять разбиты и прячемся в Саламанском лесу. Погибло много наших воинов, лучших. Два дня назад ночью большой отряд псов-хотов напал на наш лагерь в Тихом Ущелье, мы вовремя не заметили их и не успели даже взяться за оружие, как большинство было перебито. Шанкор удалось бежать, но возникла одна большая проблема – все здесь, – сказал он, указывая на письмо. – Клянусь, придет день, и мы отомстим!
– Да будет так, – вздохнул Пике.
– Слушай, Пике, покажи своего демона, – вкрадчиво попросил Безносый. – Наши не могут поверить, что ты поймал каро, заставил его служить тебе и вытирать сапоги. Покажи, дай посмеяться.
Но смеяться ему не пришлось. Вне себя от ярости я соскочил с постели и звезданул ему по морде. Безносый упал с диванчика, и с удивлением и болью взирал на меня.
– Это не я, а ты сейчас будешь вытирать мне сапоги, придурок, – прошипел я и пнул громилу, с недоверием ожидая, когда он врежет мне в ответ. Но драться он не стал, а поднявшись с пола, поклонился Пике и молча выскользнул из дома.
Пике давился беззвучным смехом.
– А ты чего хохочешь, тоже захотел? – вспылил я, отпинывая плащ Безносого, который тот в спешке забыл.
– Не сердись, Андрэ, он как все воины прост и исполнителен. И, боюсь, ты произвел на беднягу неизгладимое впечатление, да к тому же создал себе хорошую репутацию, этот дурачок всем разболтает, как его шарахнул по лицу невесть откуда взявшийся демон. А ты хорош, – взгляд старика скользнул по мне, – хоть и строен, но силен, честно говоря, я не ожидал. В общем, это не важно. Надо посмотреть, что пишет Шанкор.
Он развернул листок, испрещенный ровным почерком. С минуту он читал послание, но вдруг рука его задрожала, он вскрикнул и, выронив письмо, сел на диван и зарыдал.
– Погиб! Он погиб! – рыдал он.
Я поднял письмо и пробежал по нему глазами. Вот что оно гласило:
«Отец мой, Пике. Несу тебе с этой запиской скорбную весть: мы разбиты, Галливон попал в Замок Роз, я скрываюсь в Саламанском лесу. Я не осмелилась бы послать в твой дом своего человека, но дело слишком важно и не терпит отлагательств.
Просвещенный Пике, я прошу тебя об одолжении. Во время стычки в Тихом Ущелье мне пришлось позорно и быстро убегать. Письмо, которое я писала сестре Илетте, попало в руки врагов – очередной предатель в наших рядах! Верные люди сообщили мне, что оно находится у некоего человека, проживающего на улице Великого Рассвета в большом сером доме с колоннадой, который пытается продать письмо, содержащее важные для нашего дела сведения, хотеру набожника. Сделка назначена на полночь пятого дня месяца Прощения. Она не должна состояться!!! Письмо не должно попасть в руки Тобакку, а торговец должен быть наказан. Пошли кого-нибудь из своих людей. Нужно успеть.
Шанкор.
И еще Барадурис погиб, прикрывая мое бегство».
Я покрутил письмецо в руках и положил его на подоконник.
– Сожги, – слабым голосом произнес Пике, отрывая от лица старческие руки.
Я поднес бумагу к свече и уничтожил послание, только тогда Пике вздохнул спокойно.
– У меня теперь нет никого для этого дела, – сказал он после продолжительного молчания. – Большинство моих людей занимаются вербовкой в Липпитокии, остальные в силу положения не могут рисковать. – Пике метнул на меня пронзительный взгляд. – Придется тебе выполнить это поручение, раз уж ты с ним ознакомился.
– Мне?! – потрясенно воскликнул я.
– Ничего сложного, такого, с чем бы ты ни справился, в этом деле я не вижу. Всего-то нужно успеть завтра до полуночи украсть письмо и убить торговца. Это самое простое, что я могу тебе поручить.
– Но я не могу.
– Ты должен, – твердо сказал Пике, – во имя нашего дела, и… меня, я не могу подвести Шанкор. Слишком важно письмо, и если оно попадет в руки людей набожника, все наши планы будут раскрыты. Я дам тебе в помощники Маклаку, он проведет разведку, осмотрит дом снаружи, поможет тебе проникнуть в него. Но особо на него не рассчитывай, он простой воин и лучше всего умеет махать мечом, а не мозгами. Дальше действуй по обстановке.
В ту ночь с моей спокойной жизнью было покончено. Я окончательно запутался.
Вечером следующего дня я встретился с Маклакой на углу пересечения улиц Великого Рассвета и Заката. Меня забавляла игра слов: надо же стою на месте, где встречаются рассвет и закат. Маклака – высокий и сильный мужик с длинным носом и ленивым взглядом, – притопывая от нетерпения на месте, спешил поведать мне, что ему удалось узнать: дом неприступная крепость, попасть туда невозможно никак иначе, чем через дверь, охраняемую двумя стражниками, требовавшими от входящих пароль. В доме полно вооруженных людей, и вся эта затея – дело гиблое.
– Значит, нечего и пытаться, – воспрял я духом.
– А как же письмо? – потерянно спросил Маклака. – Мы должны добыть письмо, иначе нам всем конец. Ты, я слышал, демон, а если так, то, возможно, сумеешь как-нибудь проникнуть в дом.
– Черт побери, Маклака! Даже демоны не ходят сквозь стены!
Я устало оглянулся: улица была почти пуста, лишь редкие прохожие мелькали в сгущающихся сумерках. Это натолкнуло меня на одну интересную мысль.
– Маклака, как ты думаешь, хотер придет на встречу один?
– Возможно, – хмыкнул он. – Если ему ни к чему привлекать лишнее внимание.
– А как ты думаешь, справимся мы с ним?
– Что ты задумал?! – поразился Маклака, понимая ход моих мыслей. – Это самоубийство. Если хотер будет подстрахован засадой, нам конец, это плен, пытки и позор.
– Не бей панику, – оборвал я его. – Попытаться стоит. Пошли.
Когда мы достигли означенного в письме дома, я понял, что Маклака был прав, он и в самом деле выглядел, как крепость. На первом этаже не было окон, а расположенные выше имели вид узких бойниц, из которых порой выглядывали весьма воинственного вида мужики. Возле единственной, железной, двери маячила пара стражников. Дождавшись, когда они войдут в дом, мы с Маклакой подобрались ближе и устроились в кустах возле железной решетки забора.
Я оглянулся: неподалеку красовалась небольшая рощица молодых сосенок.
– Иди туда, спрячься. Достань меч и жди. Как только я появлюсь с хотером, будь готов приставить ему меч к горлу, но не убивать.
Я подал ему свой меч. Маклака недовольно посмотрел на меня, забрал оружие и исчез в рощице.
У меня не было четкого плана, его вообще не было, но мне нужно было, во что бы то ни стало, затащить живого хотера в эту рощицу.
Я поплотнее закутался в плащ, натянул поглубже капюшон, выпустив наружу белые пряди волос, и стал ждать полуночи, до которой оставалось совсем немного. Тем временем колесики в моем мозгу вращались с необычайной скоростью. Я должен был придумать, должен, как сказал Маклака, а вот кому я должен, я так и не понимал.
Несмотря на мое напряженное и внимательное состояние, он появился неожиданно, я сразу понял, что это он. Сомнений быть не могло – танцующая походка опытного воина, смело накинутый длинный расшитый плащ из шерсти (он был привилегией богатых людей), не скрывающий все же меча, лицо закрыто черной маской, – в густой темноте он осторожно шел к дому, внимательно осматривая окрестности и ожидая орду повстанцев. Но никого не было, и он осмелел.
Набрав побольше воздуха в легкие, я поднялся и со всех ног побежал на него. Хотер остановился и, обнажив меч, приготовился обороняться от полчищ неприятеля.
– Господин, господин, не убивайте меня! – прокричал я, падая на колени и с отвращением целуя его грязные сапоги.
Оторопев от таких проявлений нежности, хотер безуспешно пытался отпихнуть меня, но я хваткой рака вцепился в его красивый плащ: добыча не должна была ускользнуть.
– Да отстать ты, падаль, – гневно закричал он, пнув меня сапогом, отчего я на несколько шагов отлетел от бедного хотера и зарылся лицом в уличную пыль.
Я на коленях подполз к нему и, схватившись за край его плаща, запричитал:
– Помогите, помогите, господин! Моего сыночка, слугу императорской стражи, убивают. Напали пятеро на одного. Помогите, помогите, смилуйтесь, да наградит вас за это Светлоокий!