Фелетина принесла мне завтрак только к обеду. Глаза ее были красны от слез, лицо перекошено страхом, а руки предательски дрожали. Она поставила передо мной миску с мясом и разразилась слезами.
– Ах, Андрэ, – причитала она. – Мы погибли, погибли, все погибли.
– Ты только что это поняла, милая? – несколько грубовато ответил я, набивая рот мясом. – Давай хоть поедим перед смертью как следует.
– Как ты можешь так говорить! – воскликнула она, – так говорить, не зная, что произошло.
– Мне теперь все равно, что происходит в вашей чертовой деревне. Как сказал бы Марци, скоро я буду петь с девушками в зеленых лугах, а вы здесь можете подавиться своей религией и обычаями. Прости, Фелетина, – мягко сказал я, беря ее за руку. – Не слушай меня, милая. Я зол, и я не хочу умирать. Все, кто приговорен к смерти, такие злые, уж ты мне поверь. Но я не боюсь, нет, нет, – говорил я, чувствуя, как предательски дрожит мой голос. – Я же воин, воин не боится смерти, лишь бы она была быстрой и безболезненной. Помоги мне бежать! Я не так уж много натворил, и не сделал ровным счетом ничего, за что бы мог понести наказание. Я не повстанец, ты же знаешь, и вовсе не демон. Смерть невинного – плохая штука, – грустно закончил я.
Фелетина все это время, не отрываясь, смотрела на меня полубезумными глазами, крепко сжимая мою руку, как бы ища защиты и покровительства.
– Нет-нет, – прошептала она. – Ведь ты ничего не знаешь. Беристер прислал ответ.
– Да?! – заволновался я. – И что он сказал?
– О! это ужасно, – опять зарыдала она, но подавив слезы, продолжила. – Он прислал голову Зенона, а на его лбу вырезал «сдача», – и она залилась слезами.
– Черный юмор у этого парня, – скорее для себя сказал я. – Да, Фелетина, ты права, теперь вам всем стоит ждать расправы. Но я бы на твоем месте не стал ждать, я взял бы вещи и ушел в лес, покуда этот юморист не уберется, куда подальше. Это хороший совет, милая, лучше бы тебе ему последовать.
– Он придет сюда с псами-хотами, и они вырежут всю деревню, – проревела она. – Я не могу уйти, и никто не может уйти, хоты не трусы, и никогда не бегут от врага.
– Не трусы? – рассмеялся я. – Бояться трусости – самая большая трусость, Фелетина, и полнейшее безумие. Лучше быть живым трусом, чем мертвым героем, потому что мертвые герои никому не нужны, им не надевают на головы лавровые венки. Зенон – герой, но что стало с его головой, ее отделили от тела и украсили кровавой надписью, дай бог, если это было сделано после смерти. Лучше бы он был живым трусом, и отправил твоего мужа к Беристеру. Где сейчас Хоросеф? Припрятывает вещички или помогает Донджи в его намерениях стервятника?
– Как… как ты можешь! – гордо воскликнула Фелетина. – О, я сразу знала, что ты отплатишь за мою доброту ненавистью!
Она вырвала свою руку из моей и отбежала к двери.
– Беги, беги, Фелетина, я желаю тебе убежать дальше от этих стен, потому что здесь живет подлость и кровожадность. Беги, забудь все клятвы, что ты дала Хоросефу, он не стоит ни одной!
Фелетина смерила меня презрительным взглядом и, не сказав ничего, вышла из комнаты, заперев за собой дверь.
Я выглянул в щель забитых ставен: улица была пуста, на чурбачке пристроился страж; он сидел напряженно и испуганно озирался по сторонам.
– Эй, друг, – тихо окликнул я его.
Караульный вздрогнул так, будто ему под лопатку всадили иглу, и затравленно оглянулся на меня.
– Эй, друг, – повторил я. – Иди домой, спасай свою семью, ведь у тебя есть семья – я кивнул на его отметины на руках. – Спасайся сам, скоро здесь будут люди набожника, а они не пощадят никого, ты же знаешь. Чего тебе сторожить меня, я не преступник и не сделал тебе зла.
Страж заткнул уши и отвернулся, сделав рукою магический знак, защищающий от демонов. Я сплюнул и вернулся на кровать: все верно, мне ни за что не уговорить этого идиота покинуть пост, он будет сидеть здесь до тех пор, пока Беристер не снимет с него голову. Я мог бы выломать ставни и убить парня, но пока я буду ломать, он раскричится на всю округу, и на подмогу прибегут те двое, что караулят у двери.
Весь день никто не приходил ко мне, даже Хоросеф, хотя я ждал его, чтобы узнать свою судьбу и убить. Страх и злость перемешались во мне, я не находил себе места, и не мог ни о чем думать.
К вечеру раздались стенания, это был заунывный плач отчаяния и боли, к нему присоединился горестный вопль и стук копыт.
«Пришли», – подумал я, выглядывая в щель окна.
Мой сторож вскочил с чурбачка и стал тревожно вглядываться в темную уже улицу, которая, как прежде была пуста. Где-то вдалеке слышались крики, ржание лошадей и проклятия.
– Наверное, они на площади, – произнес я, снова испугав караульного. – Ты бы сходил, посмотрел, что там творится, я дам тебе за это империал.
Я достал из мешка монетку и показал ее парню, но тот лишь презрительно отвернулся. Что ж, глупость его была неподкупна.
Время тянулось немыслимо долго. Стало совсем темно, лишь где-то далеко виднелись вспышки факелов.
В волнении я не мог усидеть на месте и с кинжалом в руках метался по комнате. Я уже пробовал ломать двери и ставни, но и то и другое было надежно заперто.
Я остановился и прислушался – возле самого дома раздавались приглушенные голоса, в дверь постучали, но никто не открыл, тогда «гости» начали выламывать ее. Я догадывался, что это не Хоросеф пришел домой и даже не Донджи решил навестить его. Я молился, чтобы Фелетины не было дома. Наконец, дверь поддалась, и пришельцы вошли. По голосам их было трое или четверо.
Войдя, они тут же начали громить все, что попадалось им под руки, я слышал, как упал массивный деревянный стол, и в этом грохоте потерялись все звуки.
– Эти сволочи прячут добро в подвалах, ломай пол, – сказал один из пришедших, и тут же раздался треск досок. – Посмотри, что там.
Дверь в мою комнату сотряслась и прогнулась от удара, в панике я кинулся в угол и с головой зарылся в тряпье, моля бога помочь мне. Дверь, наконец, поддалась, и при свете факела, который пришедший держал в руках, я смог рассмотреть его. Это был невысокий коренастый мужичок, бородатый, одетый в какую-то меховую хламиду. В правой руке он держал большой меч, в левой – факел. Он поводил факелом вокруг себя и прокричал своим товарищам:
– Здесь нет никого! И ничего! Одно тряпье, видимо, это ихняя гостевая, пол здесь земляной и прятать негде.
Он развернулся и вышел из комнаты.
Через выломанную дверь я видел, как еще двое, весьма похожие на своего товарища, вытаскивали из подвала все, что мы с Хоросефом с таким трудом туда уложили. Свою работу они пересыпали солеными шуточками и солдатскими байками, и я догадался, что это и есть псы-хоты, а серая меховая хламида не что иное, как собачьи шкуры.
Долго, бесконечно долго, лежал я, сжимая в руке хозяина зверя, готовый в любую минуту броситься на защиту своей жизни, хотя и не в силах пошевелиться от сковывающего меня страха перед лохматыми захватчиками.
Но вот все затихло, последний звук ушел из пустых комнат. Я остался один. Я высунул голову и вытянул шею, стараясь увидеть как можно больше, – но ни шороха, ни движения. Я вылез из тряпья и первым делом глянул в щель между ставнями. Неясная тень метнулась от окна к дверям, и я подумал, что это, верно, мой караульный или кто-нибудь из «гостей». Постояв, не шевелясь, еще несколько минут, я тихонько двинулся к общей комнате.
Невероятный разгром поразил меня до крайности, стол был опрокинут, шкуры зверей сорваны со стен, пол выломан, то тут, то там валялись корешки саракозы и рассыпанное зерно. Тут взгляд мой наткнулся на окровавленную руку, торчащую из-под перевернутого стола; до боли была знакома мне эта рука, столь безжизненно лежащая теперь. Со стоном отчаяния я бросился к столу и попытался его поднять, поистине только отчаяние способно перевернуть мир! Громада сдвинулась и открыла моему взору окровавленное тело Фелетины. Кинжал с богато инкрустированной ручкой торчал из ее живота, грудь резко и тяжело вздымалась, глаза были безжизненны и смотрели в воздух. С болью склонился я над нею, почувствовав, что она умирает, и я ничем не могу помочь ей, и тут острое лезвие тонкого клинка крепко уперлось в мое горло. Я замер.
– Не шевелись, иноземец, – прокаркал ненавистный голос Донджи. – Не шевелись, иначе я выпущу твою кровь, как псы-хоты выпустили кровь прекрасной Фелетины. Во имя своего бога, не шевелись!
Я замер. Любое движение головой или рукой – и Донджи зарежет меня, как ягненка. Он тихонько толкнул меня в спину и сказал:
– Иди к выходу, Андрэ.
Мы вышли из дома. Не отнимая ножа, Донджи одной рукой ловко связал мои руки за спиной, и мы пошли дальше, к халупе старика.
Донджи втолкнул меня в домик и, усадив на стул, привязал к нему, не отнимая кинжала от моей шеи. Холодный пот катился градом по лбу, выедая глаза, мне не нужно было объяснять, что старик собирается сделать со мной.
– Ну вот, мы и вместе, – прошамкал он, перебирая какие-то штуки на столе. – Мы теперь всегда будем вместе, и вместе отправимся к трону Светлоокого.
– Оставь, Донджи, – простонал я, пытаясь распутать веревки у себя за спиной. – Спасай свою шкуру, старик. Эти псы перебьют всех, и уж точно прихватят тебя с собой. Беги, старик!
– О нет, Андрэ! Пока воины Беристера опустошают подвалы деревни, мы будем уже далеко отсюда. Мы отправимся в путь прямо сейчас, вот только я приготовлю все необходимое и прочту молитву.
Он вытащил из-под скатерки остро отточенный кривой кинжал и любовно потер его пальцами.
– Я долго ждал этого момента, посмотри, – он приблизил нож к моим глазам так, что я смог разглядеть изображение скелета на его ручке. – Я берег его для тебя. Это священный нож, с его помощью уходят к трону Светлоокого. Мы отправимся с тобою вместе. Когда окажешься над деревней, не торопись уходить, подожди меня, я сразу же последую за тобой. Ты можешь заблудиться в потоках неба и потерять дорогу к Светлоокому, по пути тебя могут уничтожить демоны.
Крупная дрожь сотрясала мое тело: старик не шутил, он и впрямь сейчас зарежет меня!
– Я не смогу прийти к твоему богу Донджи, потому что его не существует, понимаешь ты?! – отчаянно вскричал я, дергая руками в попытке вырваться из пут.
Донджи засмеялся и достал с верхней полки ароматную свечу, зажег ее и сыпнул в пламя щепотку какого-то порошка. Пламя вмиг взвилось и приняло образ лица Светлоокого. Этот фокус я уже видел. Донджи встал на колени и начал водить кинжалом по пламени.
Я подумал, что это начало конца. Сейчас он прокалит кинжал и вонзит его мне в сердце. «Господи!» – взмолился я, – «я с честью выдержал бой с животным, дай мне достойно погибнуть под ножом человека и выдержать последнюю схватку с моим страхом!» Ничего уже не соображая, я рвался из пут с остервенением человека, которому нечего терять, кроме жизни. Ее-то я терять и не хотел.
Донджи повысил голос, обращаясь ко мне:
– Светлоокий ждет тебя, он принимает в жертву демона и обещал выслать навстречу провожатых, так что можешь не ждать меня, они безопасно доставят тебя к богу.
Я издевательски засмеялся, конечно, он сейчас зарежет меня и смоется.
– Небеса выбрали тебя, Андрэ, они мечтают получить твою душу. Ты должен быть благодарен мне за то, что я помог тебе отправиться к трону Светлоокого. Замолви за меня словечко перед ним, демон.
– Ты отправишься в ад, старая гнида, и клянусь богом, я помогу тебе в этом! – в бессильной ярости воскликнул я.
– Ну-ну, зачем же так, милый Андрэ, не будем спорить на прощание.
Донджи развернулся и, направляя нож мне в сердце, раскачиваясь из стороны в сторону, начал причитать:
– О Великий Бог, единый и всемогущий, дарую тебе в жертву душу этого демона. Пусть будут года твои в расцвете, и бодрые замыслы не покидают твою светлую голову, пусть солнце сияет так же, как голова этого демона. Прими дар, о, Светлоокий!
Донджи подошел ближе и размахнулся ножом. Все, конец! – подумал я, инстинктивно подтягивая ноги к животу. Свободные ноги. Ярость желания жить исказила мое лицо так же, как ярость желания убить лицо старика. Как пружину выпрямив ноги, я из всех силы ударил Донджи в грудь.
Старик охнул и, покачнувшись, упал, при падении рассек себе висок об угол стола. Сморщенное тельце его задергалось и замерло на полу в причудливой фигуре.
Я не верил глазам: старик мертв, я убил старика! Я свободен и он не может убить меня, Донджи отправился в ад, и я собственноножно помог ему в этом, как и обещал. Но я был спутан, я был буквально прикован умелыми узлами к злосчастному стулу. Мой верный хозяин зверя покоился в ножнах. Яростные попытки освободить руки или достать кинжал терпели фиаско, а где-то неподалеку раздавались властные мужские голоса. Тут-то я заметил священный изогнутый нож, который валялся рядом с поверженным Донджи. Осторожно подскакал я на своем троне поближе к телу и начал потихоньку раскачиваться, просчитывая расстояние падения, чтобы не повторить ошибку старика и не налететь на острый угол стола. Наконец, стул упал, и я мягко приземлился на недвижного Донджи как раз рядом с заветным ножом; я осторожно подполз к нему и взял левой рукой, потому что она была не так сильно затянута, как правая, и еще не совсем онемела. Кое-как я начал пилить крепкие, на совесть пропитанные веревки, а пугающие голоса раздавались все ближе и ближе, Донджи верно рассчитал, пришельцы нашли бы нас мертвыми, или, что вернее, меня одного. Но время всегда было моим врагом и не давало мне передышки. Наконец, веревка поддалась под остро отточенным ножом, и мои руки оказались на свободе. Не с меньшим трудом, превозмогая боль от врезавшихся пут, я разрезал веревки, приковавшие меня к стулу. И вот я был свободен!
Я подошел к двери, но тут же в страхе отшатнулся: двое прошли по улице, их одеяния не оставляли сомнений относительно принадлежности к захватчикам. Когда грузные шаги стихли в темноте, я осторожно вышел на улицу. У меня в голове созрел план: сначала я пойду к дому Хоросефа, посмотрю, жива ли еще Фелетина, если она жива и рана ее не столь смертельна, как показалось мне в начале, я заберу ее и уйду в лес. В любом случае ее нужно спасти от надругательства, по деревне уже разносились безумные вопли женщин, к тому же не мешало забрать деньги, спрятанные в тряпье. Вторым шагом мне нужно было разыскать Жуку и третьим бежать из деревни.
Я вытащил кинжал и стал тихонько пробираться по темным улицам, еще не подвергнувшаяся разорению окраина деревни в смертельном страхе сидела в темноте. На другой половине уже царила смерть. И первый ее страж попался мне на мощеной холофолью дорожке – в неестественной позе, откинув руку, на ней лежал мертвый мужчина, я подошел ближе и увидел, что это полоумный дед Марци, горло его было перерезано, и голова лежала в луже крови. Меня передернуло и затошнило.
– Всем велено сидеть по домам, чего ты шляешься, хот? – пророкотал мне в спину густой бас. В оцепенении рассматривая смерть, я не заметил, как подошел один из псов.
– Я… я… я… – заикался я, онемев от неожиданности и пораженный грозным видом воина.
– Ты, ты, ты сейчас распрощаешься со своей никчемной жизнью, – прорычал он, вынимая меч.
Но не успел пес и замахнуться, как я, движимый страхом смерти, молниеносно вытащил из-за пояса хозяина зверя и со всего размаху всадил его в живот воина. Он издал нечленораздельный вопль боли и попытался нанести мне удар мечом, но я, быстро вытащив клинок, вовремя успел отскочить в сторону: тяжелый меч разрубил бы меня пополам. Не помня себя, в отчаянии гибели, я полоснул клинком по горлу пса. Горячая кровь фонтаном брызнула мне на щеку, и воин, забулькав, рухнул на землю. Дрожащими руками, отчаянно матерясь, я размазал кровь по щеке и обтер о траву клинок. Шок мой тяжело представить тому, кто никогда не убивал человека; и не надо, видит Бог, не надо.
– Прекрасный удар, господин, – услышал я приглушенный голос и, развернувшись приготовился поразить еще одного противника.
– Черт, Жука! – выругался я сквозь зубы, увидев бродягу, потому как это был именно он.
– Совершенно верно, это я, даже согласен с прозвищем «черт», оно мне идет, – как ни в чем не бывало, сказал он.
– Если ты все видел, то мог бы и помочь по старой дружбе, – рассердился я.
– Нет, Андрэ, такому прекрасному воину я не помощник, да и оружия у меня нет. Если не возражаешь, я присвою меч этого пса, – сказал он, указывая на поверженного хота.
– Бери, если поднимешь, – усмехнулся я.
Жука отстегнул ножны и с легкостью, подкинув в воздух, всадил в них меч. Пристегивая ножны, он счастливо и загадочно улыбался.
– Вот теперь, – прошептал он, – я чувствую себя человеком, что за мужчина без оружия?! Эх, бывало, я такое вытворял с мечом!
– Жука, – я затравленно оглянулся, – пора сматываться отсюда, где один, там и другой, – сказал я, указывая на мертвого хота. – Пошли.
– Куда? – удивился он.
– В дом Хоросефа, – сказал я, вспомнив о Фелетине.
– Зачем?
– Нужно забрать деньги и помочь Фелетине, она ранена в живот, или, – я на минуту задумался, – или вынести ее тело.
– Если она ранена в живот, господин, – небрежно сказал Жука, – то спасать ее бесполезно, все равно умрет, а вот денежки прибрать стоит, они могут пригодиться, если их, конечно, еще не оприходовали псы.
– Нет, они вскрыли полы и выгребли весь урожай Хоросефа, но мою комнату не тронули.
Мы нырнули в тень, стараясь избегать открытых участков. Псы вовсю хозяйничали в деревне – то тут, то там виднелся мелькающий свет факелов, раздавалось ржание лошадей, горестные крики – живые свидетели беды, по дорожке пробегали бестелесные тени, жавшиеся к домам. Мы отчаянно петляли: увидев мохнатую фигуру, тут же поворачивали в другой переулок, но столкновения избежать не удалось – с Хоросефом. Очередной раз повернув, я почувствовал, как чья-то сильная рука выдернула меня за угол дома.
– Андрэ, Андрэ, – горячо зашептал мне на ухо Хоросеф, – как ты бежал? Псы побывали в моем доме?
– Они не только побывали там, – скривился я, – но и разворотили все, и убили твою жену.
– О, Светлоокий, – в отчаянии прошептал он. – Я отомщу, я убью всех этих мерзавцев и упьюсь их кровью…
– Можешь не продолжать, – перебил я его, – я все понял, но что ты сделаешь один против десятков мастерски владеющих оружием чудовищ?
– Я буду убивать столько, сколько хватит сил, пока не повергнут меня. Но ты, ведь ты поможешь мне?
– Зачем мне помогать тебе, Хоросеф? Я не убийца, и не собираюсь им становиться, – солгал я. – Лучше поспеши в лес, пока до тебя не добрались.
– Я не трус, – глаза Хоросефа грозно блеснули в темноте.
– Нет, ты трус, – возразил я. – Ты скрываешься по подворотням, вместо того, чтобы дать достойный отпор.
– Да, ты прав, – буркнул Хоросеф. – Я не побоюсь ни одного животного или человека. Но эти люди, они посланники набожника… Я последний трус, но у меня еще осталось мужество, чтобы отомстить за смерть жены. Почему она не послушалась меня и не ушла в лес с остальными женщинами?.. Ты поможешь мне?
– Нет, Хоросеф, я ничем не могу тебе помочь. Твоя жена была смелой. Она не издала ни звука, пока ее убивали. Я не знал, что она осталась дома, и не смог ей помочь. Если ты хочешь забрать ее тело, пойдем со мной.
Мы легко догнали Жуку, который встревожившись, вернулся назад в поисках меня. Он недружелюбно посмотрел на Хоросефа, но промолчал.
Спокойно дойти до дома мы не смогли, дорогу нам преградили двое захватчиков; не раздумывая ни минуты, Хоросеф вынул меч и ловко уложил обоих, не дав им даже опомниться. Я ничему не удивлялся, я уже не мог.
Дом Хоросефа был погружен во тьму и тишину, грабители передвинулись к западному краю деревни. Искореженная дверь была распахнута. Хоросеф знаком остановил нас, а сам, крадучись, вошел. Через минуту он появился, держа в руках зажженный факел.
В доме все было так же, как я его оставил, подчиняясь насилию Донджи, отодранные доски и перевернутый стол являли собой печальные следы набега.
Хоросеф передал мне факел и пал на колени перед холодным уже телом Фелетины. Слезы катились по его заросшему лицу, он нежно сжал ее руки и что-то бессвязно забормотал:
– Холодные… холодные… не согреть.
Не в силах вынести этого зрелища, я сунул факел Жуке и вошел в свою комнату. Деньги были на месте – под кучей тряпья в углу. Я сунул мешок за пояс и, брезгливо посмотрев на свое жилище, вернулся к спутникам.
Жука понуро присел на обломок лавки и подпер щеку рукою. Хоросеф поднялся с колен и зло прошептал, срывающимся от горя и бешенства голосом:
– Да буду прокляты негодяи, что воюют с женщинами и детьми. Не будет мне отныне покоя, пока не будет отомщена моя жена, не будет мне покоя и смерти.
Он взял шкуру какого-то зверя и нежно укрыл недвижимое тело.
– Да будет тебе тепло в зеленых лугах, любовь моя. Жди меня, скоро мы будем вместе навеки.
Прикрыв то, что раньше называлось дверью, мы отправились на охоту. Жука принял это с горячим энтузиазмом, я же дал себе слово держаться от бойни как можно дальше. Мы остановились у дома Махави, еще не тронутого захватчиками. Хоросеф тихонько постучал и прошептал в щелку:
– Махави, открой, это я, Хоросеф.
В комнатах послышался шорох, и дверь робко приоткрылась.
– Кто с тобой и что тебе нужно? – спросил Махави дрожащим голосом.
– Здесь Андрэ и бродяга. Мы собираем сопротивление, хватит терпеть насилие и грабежи. Они насилуют женщин и убивают невинных, Махави. Бери меч и выходи.
Дверь открылась, и мы увидели здоровяка Махави с обнаженным мечом в руках.
– Но ведь это бунт, Хоросеф. Если мы выступим с оружием в руках, они перебьют нас всех без жалости, – сказал он. – Псы хозяйничают уже везде, многие ранены, кто сопротивлялся – погибли, половина бежала в лес, но я с тобой, сердцем и рукой.
Он закрыл дверь и присоединился к нам.
– Где твоя семья, Махави? – спросил я.
– Они ушли в лес с остальными. Может быть, там им удастся спастись от захватчиков.
Первый дом, на который мы напали, просто кишел псами, и творилось там нечто невообразимое, настолько поразившее меня, что я встал столбом, не в силах пошевелиться. Хоросеф и два других товарища, не теряя ни минуты, ураганом напали на хотов. Резня была ужасной. Я бы так и простоял, не шевелясь, если бы один из псов не напал на меня. Пыл и возбуждение битвы захватили меня полностью. Я, ничего не соображая, махал подобранным мечом налево и направо. Мы победили. Шесть псов мертвыми валялись на полу. У Махави была неопасная рана руки, что его, по-видимому, особо не заботило.
Таким же манером мы обошли еще пару дворов. Я уже не был Андрэ, я был мстителем, я упивался битвой, я ненавидел людей, выставлявших против меня смертоносные острия мечей. Я не умел биться мечом, но мое бешеное махание им из стороны в сторону и отсутствие тактики наносило не меньше вреда, чем умелые выпады Жуки. Ярость и восторг от собственной силы захватили меня. Это была радость воина.
Потом погиб Махави, он упал, насмерть пораженный в сердце, вслед за ним упал его убийца с перерезанным Хоросефом горлом.
В деревне случился переполох. Не успели мы выйти из дома, как навстречу нам вышел небольшой отряд вооруженных псов. Заняв круговую оборону, мы защищались до тех пор, пока большинство не полегло на землю, а остальные пустились в бегство. К нам тогда присоединилось пятеро мужчин, привлеченных звуками битвы. Мы бились весь остаток ночи, отражая атаки неприятеля, теряя и вновь обретая союзников. Руки гудели от тяжелого напряжения, но адреналин плескался в голове.
Последняя схватка произошла перед самым рассветом, небо уже слегка серело. Хоросеф, тяжело раненый в грудь, умирал у меня на руках. Я не мог сдержать волнения и крепко сжимал его руку, не верилось, что этот богатырь умирает, и нет возможности спасти его.
– Мой младший брат, – прошептал он, закатывая глаза. – Заверши все, заверши. Теперь это твоя деревня, ты ее хозяин. Властвуй. Я ухожу к своей жене, – он перевел дыхание, которое стало тяжелым и редким, и слегка улыбнулся.
– Ты смелый воин, – тихо сказал я.
Хоросеф что-то чуть слышно прошептал, и взгляд его как-то вдруг стал стеклянным.
Я уткнулся ему в грудь, не услышал стука сердца и опустил его на землю. Вот и все. Он был человек, он не хотел мне зла, он был мне братом. Я понял это тогда.
– Вперед! – вскричал я, поднимая меч. – Зададим этим гадам жару.
Не ожидая даже моего приказа, импровизированный отряд влетел в переулок и столкнулся с шедшим на подмогу большим отрядом псов.
– Да сколько же их? – с яростью проговорил я.
– Слишком много, – Жука закрыл Хоросефу глаза. – Слишком много, мы погибнем все, а они уйдут с вашим добром.
– Огонь! – с остервенением крикнул я. – Жука, огонь! Что не лечит лекарство, то лечит железо, что не лечит железо, то лечит огонь. Дай мне факел, – я вырвал из его рук факел и, смеясь, поджег деревянную развалюху. Веселые язычки зализали дерево и помчались вверх, быстро размножаясь.
Как сумасшедший, я помчался к следующему дому и так же поджег его. За ним последовал следующий, и еще и еще.
Верный Жука, не отстававший ни на шаг и не раз спасавший меня в этой битве, крикнул:
– Что ты делаешь, Андрэ, ты же спалишь деревню дотла!
– Да, Жука, да! Пусть горит все. Это моя деревня, я завершу дело Хоросефа. Нам никогда не победить псов. Если эта проклятая деревня не достанется Хоросефу, так пусть не достается никому. Они не уйдут с награбленным. Я все сожгу! – проорал я, поджигая следующий домик.
Жука схватил палку, поджег ее и стал расселять огонь по округе. Скоро нашими стараниями запылало пол деревни, огонь быстро перекинулся и на другую ее половину. Битва окончилась, часть моих воинов бежало к реке, а псы в бессильной ярости метались, стараясь спасти наворованное. Но огонь был слишком силен, а все их старания напрасны. Выполнив свою ужасную миссию, мы с Жукой, обнажив мечи, кинулись на беспокойно метавшихся псов, подкрепив начавший падать боевой дух оставшегося отряда. Эйфория разрушения охватила меня. Я не чувствовал тяжести меча, голова была ясна, а взгляд остер, как меч. Плечом к плечу сражались мы, пока они не побежали, побежали в полной панике. Я, ликуя, заорал во все горло, не заметив, что верный бродяга лежит на земле, а рука его сжимает рукоятку кинжала, торчащего из живота. Он тихонько позвал меня, я, оглянувшись, рухнул перед ним на колени.
– Жука! Жука! – в ужасе и отчаянии вскричал я, видя, как бледность заливает его лицо.
– Рана в живот смертельна, я же говорил, – засмеялся он.
– Глупости, Жука,– простонал я, – ты не умрешь.
– Умру, умру, – прохрипел он. – Похоже, я выполнил свои дела в этом мире, пора мне отправляться в другой. Я не верил в его существование, но надеюсь, что попаду в зеленые луга, в которых всегда тепло, я так замерз, так холодно.
Я стянул плащ и укрыл его.
– Помнишь, – сказал он, ослабевшим вдруг голосом, – помнишь, ты обещал исполнить мое предсмертное желание?
– Глупости, Жука, – повторил я, – ты не умрешь.
– Я хочу, чтобы ты отправился в Город Семи Сосен. Там, на Базарной улице, в доме с розовыми ставнями, живет хот Пике. Ты придешь к нему и скажешь, что я прислал тебя, скажешь, что я был прав. Ты повстанец, Андрэ, и я хочу, чтобы страна очистилась от мрази, хочу с небес видеть свободную Империю. Вот и все мое маленькое желание. Правда же, оно до смешного маленькое. Я ведь не прошу тебя принести мне воды, хотя ужасно хочу пить. Ты поклялся, – совсем жалобно сказал он и протянул мне маленький амулет на потертом ремешке.
– Да-да, Жука, я все сделаю, но ты не умрешь, не умрешь, – сказал, беря его предсмертный подарок.
– Ты прав, – лицо его стало светлым, морщины разгладились. – Я не умру, я просто уйду в зеленые луга. Дай мне руку.
Он ухватился за меня и испустил последнее дыхание.
С воплем отчаяния обнял я его, пытался делать искусственное дыхание, но слишком много крови вытекло из его немощного тела, казалось, она была повсюду…
Серенький рассвет опустился на сгоревшую почти дотла деревню. Среди обугленных развалин я видел пришедших из леса, разыскивающих погибших родных, чтобы похоронить их по обычаю. Я все еще не отрывался от тела Жуки, когда столпившиеся в кучу, жители подошли ко мне.
Один из них сказал:
– Хозяин, мы все, что остались после набега живыми, мы можем отстроить новую деревню. Правь нами.
Я криво усмехнулся.
– Вы можете отстроить новую деревню, но править вами я не буду. Прячьтесь в лесу, пока воины Беристера не покинут ваши края. Похороните бродягу. Я ухожу. Желаю удачи.
Я опустил Жуку на землю и, не оборачиваясь, пошел из деревни на пушонскую дорогу. Уходя, псы бросили повозки и запряженных в них лошадей. Кое-как я выпряг одну из них и, сев верхом, отправился в сторону, противоположную восходу.
Я уходил в Город Семи Сосен, опустошенный. Душа моя была похожа на сгоревшую деревню, которую я так легко оставил. Мне было все равно, куда идти и что делать. Все. Кончено. Что-то выгорело во мне в ту ночь, и я был рад этому.
Если бы кто-нибудь встретился мне тем ранним утром на дороге, он увидел бы почерневшего от дыма, заляпанного кровью, в разодранной одежде молодого человека с глубокой складкой морщин на лбу и неестественно радостной улыбкой.
Я уходил в Город Семи Сосен…