Серпулия нехотя оторвалась от любимого, но руку его не отпустила.
– Я провожу вас до деревни, – с волнением и благоговением произнес Марци.
– Нет, Марцибус, это опасно. Оставайся здесь и через полчаса возвращайся домой, – поистине все влюбленные теряют рассудок и способность здраво мыслить. – Если Хоросеф поймает нас всех вместе, то-то весело будет.
Отпустив, наконец-то, руку Марци, Серпулия нехотя взяла мою, и мы пошли в деревню.
– Что ты теперь думаешь, Серпулия? – спросил я с замиранием сердца.
– Все мы обречены на вечные муки, – горько вздохнув, ответила она.
– Что это значит?
– Я выйду за тебя замуж, чтобы Хоросеф не убил тебя, но после свадьбы мы с Марци уйдем в зеленые луга петь песни.
– Черт возьми! – я грубо заматерился, чувствуя, что ситуация вышла из-под контроля.
– Мы не сможем бежать, Андрэ. Любое поселение в этом краю Мира почтет за честь сообщить Хоросефу о беглецах, нас поймают, а когда он узнает о твоем вмешательстве в это дело, мы погибнем все трое. Я не смогу теперь никогда расстаться с Марци. Мы уйдем с ним вместе туда, где Хоросеф не достанет нас, а ты будешь жить. Вот, что мы придумали.
– Чушь собачью вы придумали! – вспылил я, поняв, что по глупости затащил в это болото еще и Серпулию, но разве я мог знать, что они все такие свихнутые. – Я же говорю, вы можете бежать в Город Семи Сосен. Я вас прикрою, наведу Хоросефа на ложный след.
– Андрэ! Андрэ! – горестно воскликнула Серпулия. – У Марци нет денег, чтобы купить коня, а Город Семи Сосен очень далеко. Я денег достать тоже не смогу, Хоросеф не даст мне ни империала, потому что я женщина. Что еще остается делать?!
– Я найду выход, – зло буркнул я, ненавидя свое бессилие, – не торопитесь уходить в зеленые луга.
– Мы будем дожидаться свадьбы. Эти две недели станут самыми лучшими в моей темной жизни, – со вздохом сказала она. – Я даже рада, что Муса убит, и я рада, что убит он тобой.
– Что? – воскликнул я в волнении.
– Я была на лужайке, когда вы с бродягой говорили о повстанцах. А потом Мусу нашли мертвым, кто еще мог убить его, как соглядатая?
– И ты не рассказала Хоросефу?
– Нет.
– Но почему?
– Я… я не знаю, наверное, мне просто было тебя жаль. Но ты не бойся, я никому ничего не расскажу, – успокоила она.
Сердце мое переполнилось от нежности и страха. Она молчала, хоть и думала, что я убил ее жениха, молчала, зная, что ее ждет участь старой девы, поистине эта благородная красавица обладала смелостью и честью в изначальном их значении.
У самого порога расстались мы, я долго не выпускал ее рук, всматриваясь в милое лицо, не в силах понять, откуда у этой глупой девочки столько смелости, чтобы отдать жизнь за любимого.
Прошло три дня, а я все никак не мог придумать, где взять денег или коня. Ни у кого в деревне не было ни того, ни другого. Только Жука предложил более менее нормальный выход – ссадить на дороге кого-нибудь с лошади, но вот беда, конные здесь встречаются лишь раз в год, когда люди набожника собирают налоги. Купить лошадь можно было только в городе Пушон, что довольно далеко отсюда, да и там лошади ценятся на вес золота.
Я был в отчаянии. Жука обещал что-нибудь придумать, но я видел по его лицу, что он и не собирается помогать влюбленным, видимо, предложенный ими выход его устраивал.
Все три дня под покровом ночи я водил Серпулию на свидания к Марци, охраняя их покой и одиночество. Три ночи подряд дрожал я от тревоги и ломал голову над проблемой: где взять денег, чтобы купить лошадь.
На исходе третьего дня я сидел на крыльце дома, любуясь закатом и предаваясь безрадостным мыслям. Все было ужасно: ответственность за жизнь двух людей немыслимым грузом повисла у меня на плечах. Бежать самому? – меня поймают, казнят, а эти двое все равно уйдут в свои луга!..
Дверь скрипнула, и на пороге появилась Фелетина.
– Отчего вы грустны, Андрэ? Я замечаю это уже неделю, как было объявлено о вашей свадьбе, – спросила она, устраиваясь рядом со мной.
– Фелетина, если бы ты знала, как все запуталось, я не знаю, что мне делать.
– Может быть, я смогу помочь тебе? – жалость в ее голосе пробудила во мне сыновние чувства, ведь так же в детстве обращалась со мною мать.
– Я могу доверять тебе, поклянись, что не расскажешь Хоросефу тайну, которую я поведаю тебе.
Помявшись, Фелетина утвердительно кивнула.
– Скажи, Фелетина, ты любишь свою сестру Серпулию? – спросил я.
– Конечно, – удивленно ответила она.
– Тогда почему ты желаешь ей выйти за меня замуж? Потому что я подходящий жених?
– Так хочет Хоросеф, – коротко ответила она.
– И ты туда же! Да что творится с этими людьми, – воскликнул я, теряя терпение. – Серпулия любит другого, неужели даже это не тронет твоего сердца!
– Серпулия влюблена? – изумилась Фелетина. – Но почему она ничего не сказала мне?
– Видимо, она боится, что ты все расскажешь Хоросефу, – пожал я плечами.
– Милая девочка! Она обречена на вечные муки!
– Все мы на них обречены, – повторил я слова Серпулии. – Но это вовсе не значит, что должны их терпеть. Проблема в том, что она не хочет расставаться с любимым, даже после смерти.
– Что теперь делать?! Она погибнет, Андрэ! – Фелетина вцепилась в меня. – Вы должны ее спасти! Скажите ей, что любите ее, затмите ей глаза, не дайте совершить ошибку!
– Она ее уже совершила, – мрачно сказал я, умолчав, что сыграл в этом не последнюю роль. – Но есть выход. Она может бежать со своим любимым в Город Семи Сосен. Там найдется место для грешников. Нужно только купить коня.
– Коня! Да что вы задумали, Андрэ?! Если их поймают, то убьют! – глаза девушки были полны ужаса. – Я запру ее дома до самой свадьбы! Она ваша невеста, бог покарает ее, если она бежит от вашей воли.
– Нет! Она бежит по моей воле! Я не могу допустить, чтобы она напрасно погибла, отдав все за любовь, даже если это того и стоит.
– Я запру ее.
– Это не выход. Фелетина, нам нужны деньги, чтобы купить коня в Пушоне, тогда твоя сестра будет спасена.
– У меня есть немного денег, но этого не хватит даже на подкову. Вы знаете, сколько стоит конь?! Я могу продать все украшения, но и этого не хватит даже на гриву! А Хоросеф… Хоросеф не даст нам денег, да я и не думаю, что у него столько есть.
– Я могу продать свою серьгу, – потрогал я ухо, – но за нее ничего не дадут. Дорого ли стоит оружие, я могу продать свой кинжал?
– Хоть оружие и ходовой товар, – покачала головой девушка, – много за клинок вы не получите, ведь он не особой красоты и не отделан самоцветами. Но… – Фелетина на минуту задумалась, но потом, со вздохом продолжила. – Вы на это не пойдете.
– На что?
– Вы могли бы за баснословную сумму продать шкуру серебряного зверя. Но ведь вы охотник, а ни один охотник не станет продавать такой трофей!
– И на вырученные деньги я смог бы купить коня? – спросил я.
– У вас бы еще осталось на трех коней, – торжественно ответила она.
– Решено! – я ударил себя по коленке. – Но как мне выбраться из деревни, ведь Хоросеф ни за что не отпустит меня.
– Если вы не шутите, господин! Вы могли бы сказать Хоросефу, что хотите поехать за подарками невесте в город, мол, такая красивая невеста достойна лучших даров. Это очень польстит ему.
– Вот именно. Фелетина, ты чудо! – я чмокнул ее в щечку и отправился разыскивать хозяина…
9.
Хоросеф был не против, и через четыре дня я, в сопровождении Зенона, отправился в Пушон. Чуть поодаль, в стороне он дороги, незаметной тенью за нами следовал Жука, которого я попросил помочь мне с конем.
В вечер прощания я крепко обнимал Марци и Серпулию, наказав Фелетине соколиным глазом смотреть за ними и не отпускать Серпулию на свидания, дабы не случилось беды. Всю дорогу стояли передо мною глаза, полные слез и мольбы, и я шел, сознавая, что только от меня теперь зависят две молодые жизни.
Дорога в Пушон заняла целый день и оказалась очень утомительной. Зенонар был скучным и нудным собеседником, весь день он объяснял мне, как следует себя вести с молодой женой, чтобы не стать подкаблучником, как он.
По обе стороны дороги тянулись поля саракозы и заросли кустарника. Я часто оглядывался, боясь, что Жука отстанет или передумает идти со мной, несмотря на то, что он выпросил у меня несколько монет за услуги в счет выручки. Сзади я тащил за собою тележку, груженую холофолью – это был дар Хоросефа, продав камень, я должен был купить невесте подарки, но под камнем аккуратно свернутой лежала бесценная шкура серебряного зверя, трофей, с которым я с удовольствием, вопреки всем уверениям Фелетины, расставался. Эта шкура была плодом смертельной борьбы со страхом, моего отчаяния и невозможности вернуться домой, я хотел ее продать и не мучить себя воспоминаниями о том кошмарном дне.
С нетерпением ждал я того мгновения, когда увижу цивилизованную часть своего нового мира, людей, живущих городской жизнью. И как я был разочарован, когда увидел те же серые постройки с узкими окнами, улицы, мощеные холофолью и не одной живой души. Я горько рассмеялся – да, город сильно отличался от деревни! Зенон странно покосился на меня и спросил:
– Чему ты смеешься?
– И это – город? – не переставая истерично посмеиваться спросил я.
– Пушон – один из образцовых городов Нового Мира.
Я не стал распространяться глупцу, что я думаю об этом, и мы поспешили в гостиницу.
Вместе с хозяином, седеющим уже толстяком, на шее которого болталась привязанная за кожаный шнурок кружка, мы поднялись на второй этаж в небольшую комнатку с двумя кроватями и окном, выходящим на улицу. Зенон расплатился за комнату и хранение холофоли в местном сарае, и мы остались вдвоем, не считая тихую ночь, которая врывалась в распахнутое окно.
Зенон затворил ставни и начал раздеваться.
– Ложитесь спать, Андрэ, завтра мы пойдем на рынок, – сказал он, стягивая портянки.
– Я немного погуляю по городу.
– В такое время? – удивился Зенон.
Я молча кивнул и, натянув кафтан, отправился на поиски Жуки.
Ночь выдалась мрачной, луны не было, звезды затянула серая пасмурная мгла; кое-где мелькал еще свет в окнах домов, но большая их часть уже погрузилась в снотворную тьму.
Выйдя, я пошел прямо, вглядываясь во все закоулки; я не представлял, где искать Жуку, но безумец, как всегда нашел меня сам.
– Господин, – тихонько окликнул он меня из-за угла ближайшего домика.
Заметив бродягу, я поспешил к нему.
– Я уж думал, не найду тебя, – запыхавшись от волнения произнес я. – Где ты был?
– Я нашел одного коня, господин. Торговец берет шкуру и доплачивает пятьдесят империалов, больше никто не даст, да и на такой странный обмен мало кто пойдет. Идите и принесите товар. Я буду ждать вас здесь.
Радуясь про себя, я поспешил обратно. Зенон тихо посапывал в подушку, я взял ключи от сарая и вышел.
Со шкурой под мышкой я мчался по ночным улицам, стараясь не проглядеть Жуку: все дома, как назло, были близнецово похожи; но, как и в первый раз, Жука окликнул меня сам.
– Идемте, господин, – сказал он, заворачивая за угол. – Торговец уже ждет.
Пройдя несколько кварталов, мы оказались перед небольшим мрачного вида зданием, на вывеске которого красовался кубок, из окон лился свет, веселенькая музыка и пьяный смех. Человек пятнадцать сидели за длинным деревянным столом. Пол был усеян стеклом разбитых бутылок, черепками кувшинов и обглоданными костями, кое-где из-под стола торчали чьи-то ноги. Счастливые лица выпивох свидетельствовали, что они люди, а не затырканные рабы.
Жука провел меня во внутренние покои, где стоял густой одуряющий запах какого-то курения.
– Мос Леперен, я привел продавца, – негромко крикнул он во тьму.
На зов из-за плотной занавеси вышел толстый, роскошно одетый человек лет сорока; его черные глаза внимательно оглядели меня, – и он произнес:
– Доброй луны вам.
– Здравствуй на века, Мос Леперен, – ответил я, как учил меня Жука.
– Покажи товар, Андрэ, – промолвил он, указывая рукой на стол.
Я развернул шкуру и расстелил ее на столе. Глаза Леперена зажглись восхищением, когда он провел рукой по пушистому меху.
– Это самая прекрасная вещь, что я видел в жизни. Удивительно! Ты и впрямь великий охотник, Андрэ, я буду говорить это каждому, кто залюбуется шкурой. Но отчего ты не отрезал серебряный коготь? – спросил он, указывая на лапу.
– Для чего? – удивился я.
Леперен посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
– Андрэ не из наших краев, он пришел с севера, и не знает порядков, царящих в этой стране, – ответил за меня Жука, стараясь сгладить неприятное впечатление от моего вопроса.
– С севера? – удивился Мос. – Уж не демон ли ты, господин?
– Многие так считают, – ответил я, – настолько многие, что я сам скоро так буду считать.
Леперен разразился звонким добрым смехом.
– Шутник! – воскликнул он. – Охотник, убивший стоящую дичь, обычно обрезает у животного коготь и носит его на шее, в знак своей силы. Подай мне нож и шнурок, Жука.
Мос ловко обрезал коготь и, привязав его к кожаному ремешку, одел мне на шею.
– Вот так-то лучше, – с удовольствием оглядел он меня и похлопал по плечу. – Желаешь ли ты осмотреть коня? Жука видел и нашел его отличным.
Я ничего не понимал в лошадях, поэтому решил довериться мнению прожженного бродяги.
– Отлично! – Мос явно был доволен моим доверием. – Вот твои пятьдесят империалов, один к одному, можешь пересчитать.
Это я считал не лишним, но все опасения были напрасными, торговец был честен.
– Ну что же, я предлагаю отметить сделку, – с нетерпением сказал Жука, жадно поглядывая в сторону орущих выпивох.
– Будь, по-твоему, – рассмеялся Леперен. – Я угощаю.
В ту ночь хлипсбе рекой лилось в наши глотки, я даже не помню, сколько выпил, но этого было вполне достаточно, чтобы утром проснуться под столом от весьма болезненных пинков Жуки.
– Эй, господин, вставай, – зло тряс он меня за плечо. – Ты спишь и не думаешь, что солнце уже взошло, а вместе с ним проснулся и Зенон. Зенон не увидел тебя в постели, Зенон собирался спуститься в сарай, но не нашел ключей, Зенон наверняка идет сюда.
Я открыл глаза и уставился на Жуку: лицо его выражало беспокойство и злое презрение, в руках он держал мешок с деньгами.
– Если ты не умеешь пить, господин, так и не берись, иначе можешь потерять все свое имущество. Ах, – он потряс мешком над моим ухом. – Если бы не старый Жука, ты никогда бы не услышал этого божественного звона, кстати, я вытащил пять империалов, согласись, это достойная плата за мои труды.
– А, Жука, – миролюбиво промурлыкал я, потягиваясь, у меня не было желания бранить его за самоуправство. – Мы вчера с Мосом отмечали окончание моей холостяцкой жизни. Что за человек, этот Мос! Кстати, где он?
– Где? Где? – Жука презрительно плюнул на пол. – Уехал с рассветом в свои владения в Липпитокии, должен же он похвалиться перед родней таким богатым приобретением.
– Он мировой мужик, – сказал я, вставая с пола и отряхиваясь, – мировой на все времена. А где конь, Жука?
– В конюшне, вот ключ, – и Жука потряс ключом у моего носа.
– Если у тебя больше нет дел в Пушоне, Жука, садись на коня и скачи объездным путем в Сарку, постарайся по дороге никому не показаться на глаза. Спрячешь коня в зеленой пещере, помнишь, той, которая возле озера. Пока меня не будет, корми его как следует. Вот тебе пять империалов, – я отсчитал деньги и подал Жуке, – надеюсь, этого хватит, купишь корма для коня, остальное возьми себе. Поезжай.
Жука довольно потряс деньгами и, поцеловав мне руку, вылетел из кабака; я вылетел вслед за ним, бродяга был прав, Зенон наверняка уже встал и разыскивает меня.
Зенон в тревоге метался перед гостиницей, не находя себе места, и сразу же накинулся на меня с заслуженными упреками, а почувствовав исходящий от меня запах перегара, разошелся не на шутку. Выслушав все его оскорбления и угрозы рассказать о моем поведении Хоросефу, я молча открыл сарай, вытащил тележку, и мы поплелись на базар.
Холофоль оказался популярным товаром, и уже к обеду мы распродали все. Перекусив теплыми лепешками, купленными у лоточника, мы отправились бродить по базару, выискивая подарки для невесты. Внимание мое остановилось на паре изящных серег из самоцветов и куске ярко-алой шерсти, мягкой и нежной на ощупь.
На следующее утро мы отправились в обратный путь, Зенон обиженно молчал, да я и не нуждался в его обществе, погруженный в нелегкие думы, я с удовольствием рассматривал однотипный, но все же не лишенный очарования пейзаж.
В Сарку мы добрались только поздней ночью, семья Хоросефа уже мирно почивала, и я не стал их будить. Спрятав деньги под лохмотья в углу комнаты, я сам погрузился в блаженный сон…
В день перед свадьбой я проснулся лишь к обеду. Хоросеф, терпеливо дожидавшийся моего пробуждения, приветствовал меня такими словами:
– Доброго дня тебе, младший брат, да станут твои будущие дети сильными воинами и прекрасными девушками. Как удачно ты продал холофоль в Пушоне, и хорошие ли подарки ты преподнесешь невесте в день свадьбы?
– Спасибо, Хоросеф, – просто ответил я, не поддавшись на его куртуазию, – я привез своей невесте прекрасные дары, думаю, она останется довольна щедростью жениха.
Хоросеф улыбнулся в усы и повел меня к Донджи, который должен был рассказать о свадебном ритуале, чтобы я выглядел достойно и соответствовал общественному положению. Старый хрыч и Хоросеф продержали меня до полуночи, объясняя ритуал и ведя подготовку к свадьбе, так что я не успел ни словом перекинуться с Марци, Фелетиной, а Серпулию по традиции мне вообще нельзя было видеть; и поэтому я никак не мог унять беспокойство: мало ли что они натворят!
В час ночи все началось: по традиции эту ночь со мной должен был провести мой отец: он помогает жениху готовить брачное ложе, но у меня не было отца, и его решил заменить Хоросеф. С невиданным упорством он хотел заставить меня выбросить из комнаты хлам, но я не сдался: ведь там под тряпьем лежали деньги!
Расстелив посреди комнаты соломенные половички, он накрыл их мехами и белоснежной простыней. В головах уложил скатки и разбросил мягчайшее пуховое одеяло. Оглядев творение своих рук, он остался недоволен и вышел из комнаты. Я хотел, было, последовать за ним, надеясь удрать к Марци или хотя бы к Фелетине, но умник запер дверь. Вернулся он примерно через час с полной корзиною цветов и, поставив ее передо мной, заставил ощипывать лепестки. Мне хотелось и плакать и смеяться одновременно: жених перед свадьбой щиплет ромашки, как мило! Когда работа была окончена, Хоросеф разбросал лепестки по всей комнате, особенно обильно посыпав ими новоиспеченную кровать.
Серый рассвет постучал в окно, застав нас с Хоросефом дремлющими у двери, и вместе с рассветом в дом к нам ворвалась музыка в виде компании веселых парней, Марци среди них не оказалось.
Спохватившись, мы начали одеваться. Хоросеф натянул на меня белоснежную рубашку, роскошные бархатные штаны и шитый блестяшками кафтан, а на голову нахлобучил венчальный колпак. В спешке я чуть было не забыл дары. Когда облачение закончилось, мы отправились на свадьбу.
Свадебный поезд двинулся по деревне, мы заходили в каждый дом, предлагали чарку хлипсбе и приглашали на свадьбу всех желающих, включая женщин и детей. Это было утомительная и нудная процедура. Когда мы вошли в дом Марцибуса, я тщетно пытался говорить громко, Марци так и не появился посмотреть на своего друга, а чарку выпил его выживший из ума дед.
Лишь к обеду, весь взмокший, свадебный поезд подошел к дому невесты (Серпулия жила на втором этаже хоросефских хором). Сопревшие, усталые нарядные гости с кислыми минами, хмурый жених, неудачно пытающийся изобразить улыбку, музыканты, вконец удудевшиеся в сопелки и измозолившие пальцы о свои побрякушки, – все мы подтащились к заветному порогу, но котором с тревогой на лице стояла Фелетина. Она умоляюще взглянула на меня, и я ответил ей ободряющим взглядом.
Хозяйка широко улыбнулась и пригласила гостей войти. Толпа с радостью ворвалась в прохладный дом и расселась на специально расставленные лавки.
Серпулия сидела у окна в резном кресле, в одеянии невесты она была неотразимо хороша. Но она была бледна, на лице застыла маска отчаяния и отрешенности, глаза, всегда такие веселые, были полны слез.
Фелетина подошла к невесте и шепнула ей на ухо пару слов. Серпулия встрепенулась и удивленно взглянула на меня.
– Жених пришел за невестой! – громко гаркнул Хоросеф, да так, что я от неожиданности вздрогнул.
Гости закричали и затопали ногами.
– Пусть жених возложит дары! – опять гаркнул он и подтолкнул меня вперед. Полученного толчка хватило, чтобы я удачно долетел до Серпулии и вовремя успел затормозить, не сбив невесту.
– Пусть! – опять зашумела толпа…
Когда с нудной церемонией возложения даров было покончено, мы отправились на главную площадь. Там уже все было готово: усыпанная цветами, она походила на сладкий праздничный торт, даже столб казней был обвит раскрашенной гирляндой.
Донджи в белом ритуальном наряде приветливо помахал нам рукой, и мы подкатили к нему. Старик сделал знак, и два помощника поднесли ему жаровню с раскаленными углями и брачное клеймо. Он попросил нас подать ему правые руки и выжег на наших предплечьях брачные знаки. Это было весьма болезненно, я с трудом сдержался, а Серпулия застонала и покачнулась. Слезы покатились из ее глаз, когда Донджи начал читать молитвы своему изуверскому богу. Серпулия тихонько всхлипывала, кто-то в толпе, расчувствовавшись, громко высморкался. Минут десять бормотал Донджи и, когда, наконец, закончил, толпа экзальтированно закричала:
– Да здравствует муж и жена! Добрых им детей! Богатой жизни! – и, подхватив нас, понесла к дому Хоросефа.
Свадебный стол ломился от жареного мяса, фруктов, разнообразных яств, кувшинов с хлипсбе. От желающих праздновать мою свадьбу не было отбоя, и пришлось накрыть добавочные столы прямо под открытым небом. Обрадованные гости начали рассаживаться и поднимать кубки за здравие жениха и невесты, только жених и невеста были печальны и хмуры. Ставя передо мной блюдо с мясом, Фелетина шепнула мне на ухо:
– Сегодня после полуночи Жука ждет вас у озера, – и исчезла в суматохе толпы.
Во время свадебного торжества я несколько раз пытался сообщить Серпулии радостную новость, но каждый раз, когда я наклонялся к ее уху, возбужденные гости требовали поцелуев. Девушка стойко сносила мои прикосновения, не выказывая особого отвращения.
Чем дольше длилась гулянка, тем тревожнее я поглядывал в окно: солнце уже село, а луна поднималась все выше и выше. Наконец, Хоросеф встал:
– Гости! Братья! Не пора ли жениху и невесте вкусить брачного ложа, не пора ли им стать мужем и женой?! – крикнул он.
– Пора! Пора! – раздались в зале нестройные возгласы.
Я поднялся из-за стола и подал руку дрожащей Серпулии. Миновав зал под громкие одобряющие возгласы, я устало втолкнул ее в комнату и в изнеможении сел на кровать. Смеясь, я похлопал по подушке.
– Ну что, невестушка, иди ко мне.
Серпулия побледнела и закачалась, не подхвати я ее, она упала бы на пол.
– Что ты, милая! – успокаивал я ее. – Я шучу, дурочка!
Она громко разрыдалась и крепко обняла меня.
– Ну-ну, успокойся. И нечего лить слезы, погоди еще чуть-чуть, скоро вы с Марци сядете на коня и будете далеко отсюда, – с горечью добавил я.
Не переставая всхлипывать, Серпулия упала на пол и обняла мои колени.
– О, мой господин! – воскликнула она, прижимаясь ко мне щекою.
Безуспешно пытался я оторвать ее от себя, никакие уговоры не помогали.
– Послушай, Серпулия! – рявкнул я. – Ты жена мне или нет?!
– Не жена – невеста! – победно сказала она.
– Слушай тогда приказ: прекрати это самоистязание немедленно!
Она послушно поднялась с колен. Я метнулся в угол и начал сосредоточенно рыться в вещах, подыскивая что-нибудь из одежды, что могло бы ей быть впору.
– Раздевайся! – сказал я ей через плечо.
– Не могу, – тихо ответила она.
– Почему?
– Платье расстегивается сзади. В брачную ночь его снимает жених.
– Черт побери! – ругнулся я, комкая в руках рубашку. – Ладно, помогу так и быть.
Мелкие шнурочки бежали от шейного выреза до самого низа. Раздевать невесту оказалось делом трудоемким, и возбуждающим.
Я с трудом сдерживался, чтобы не перецеловать каждый миллиметр бархатной кожи Серпулии, которая открывалась мне с каждым разом все больше и больше. Поистине, у меня слишком долго не было женщины!
Дойдя до середины, я понял, что под платьем у девушки вообще ничего нет.
– Послушай, Серпулия, – заикаясь от возбуждения сказал я, – дальше-то ты, поди, сама справишься.
– Нет, платье слишком узко, – полушепотом ответила она.
Я лишь застонал в ответ: за что мне эта пытка?
– Тебе плохо? – спросила она.
О! если бы только она знала, насколько мне было плохо, то не стояла бы так безмятежно передо мной полуголой. Скрипя зубами, я продолжил работу. Дойдя до конца, я был уже совершенно возбужден, тело изнывало от желания, и лишь воля удерживала от ошибки.
– А теперь одевайся, – проговорил я севшим голосом. – Вот одежда.
Отвернувшись, я взял мешок с деньгами и, отсчитав десять империалов, ссыпал их в узелок. На первое время, пока влюбленные не доберутся до Города Семи Сосен, на это можно будет хоть как-то прожить.
– Я оделась.
Я оглянулся и увидел миленького мальчика, одежда на девушке висела, как на пугале, а в волосах все еще путались розовые цветочки. Я невольно рассмеялся, видя, как она кокетливо надула губки.
– А теперь пойдем. Где ждет тебя Марци?
– На нашем месте, на берегу.
– Надо поторопиться, – встревожился я.
Легко подняв Серпулию на руки, я вытолкнул ее в окно, заложил дверь на засов, а затем выпрыгнул сам.
Холодный пронизывающий ветер задувал даже под мой теплый плащ: я снял его и накинул на плечи девушке.
– Подул капучка, он принесет бурю, – тревожно сообщила она, поглядывая на клубящиеся тучи.
– Вы должны успеть.
Взявшись за руки, мы крадучись пробирались по полуосвещенным переулкам: деревня не спала, люди отмечали нашу свадьбу.
Благополучно добравшись до места, я внимательно вгляделся в темноту: река мирно катила свои волны, но Марцибуса нигде не было видно.
– Где же Марци? – недоуменно спросил я, оглядывая окрестности.
– Не знаю, мы договаривались встретиться здесь, – пожала плечами Серпулия.
Я подошел поближе, и чуть было не споткнулся о неподвижное тело.
– Марци! – горестно возопила Серпулия, бросаясь к нему. – Андрэ! Андрэ! Он съел ядовитые ягоды дерева касар.
Я и сам понял это, увидев полупустую миску, стоявшую в стороне. Я наклонился над парнем – он дышал.
– Ты знаешь, Серпулия, он и нам предусмотрительно оставил. Отойди-ка, – сказал я, грубо оттолкнув ее.
Я засунул ему пальцы в рот, Марцибус закашлялся, и содержимое его желудка оказалось на земле, среди остатков обеда золотились смертоносные ягодки.
– Серпулия! – воскликнул я. – Яд еще не успел всосаться, быть может, мы спасем его, скорее неси воды.
Высыпав из миски остатки ягод, девушка метнулась к реке. Когда она прибежала обратно с полной чашкой воды, я разжал рот Марци, и она осторожно вылила воду ему в горло. Марци закашлялся и его снова стошнило. Я сбился со счету, сколько раз Серпулия бегала к реке, пока Марцибус наконец-то не открыл глаза. Девушка радостно вскрикнула и крепко обняла его.
– Кто это? – еле внятно пробормотал он. – Кто ты в образе любимой, так крепко прижимаешь меня к груди, уж не дух ли ее явился, чтобы проводить меня в зеленые луга, где я смогу мечтать о своей любимой?
– Это и есть твоя любимая, придурок, – зло огрызнулся я, чувствуя себя полным идиотом, надо же столько стараний, и все чуть не сорвалось.
– Андрэ? Серпулия? – удивленно прошептал Марци, протягивая руки.
Я пожал его холодную ладонь.
– Вставай, Марци-Марцибус, – сказал я. – Конь уже грызет удила и бьет копытом землю, дальние края и дорогие вина ждут тебя. Вставай, иначе твоя жена передумает и уйдет с женихом.
– Ах, я не могу, – грустно вымолвил он. – Страшная слабость сковала мои члены. Я не могу.
– Это от яда, милый, – ласково сказала Серпулия, перебирая его вьющиеся волосы. – Что же делать, Андрэ?
– Что делать? Что делать! Почему все требуют ответа на этот вопрос, я бы и сам не прочь узнать, – сердито проворчал я, поднимая Марци на руки. – Живой или мертвый ты отправишься в Город Семи Сосен.
И мы двинулись к озеру.
Жука сидел на пеньке и угрюмо ковырял прутиком в зубах. Рядом на привязи пасся красавец-конь, неподалеку под деревом лежал мешок корма. При нашем появлении Жука встал и удивленно воззрился на странную троицу.
– Только не говори мне, что поумнел, решил убить пацана и сбежать со своей женой.
– Шутишь? – засмеялся я. – Но судьба опять преподносит тебе возможность неплохо заработать.
Я опустил Марци на землю и посадил, прислонив к дереву.
– Парень додумался попробовать яду, благо вкус ему не понравился, и он не успел съесть все, отделается недомоганием и желудочными коликами. Но как видишь, наездник из него теперь никудышный. Я заплачу тебе еще пять империалов, если ты проводишь эту парочку до тех пор, пока Марци не оклемается. Не останавливайтесь без надобности, чем дальше вы отъедите сегодня ночью, тем будет лучше для всех. Конечно, это опасно, но стоит пяти империалов.
– Черт с тобой, – проворчал Жука, – и черт с твоими деньгами. Я отвезу этих малышей, но при условии, что ты исполнишь мое предсмертное желание.
– Эх, Жука, – рассмеялся я. – Не думаю, что мне придется, но все равно согласен.
Бродяга поднял Марци и взвалил его на коня. Серпулия всхлипнула и кинулась мне на шею, горячие поцелуи обжигали мое лицо и губы.
– Я никогда, никогда не забуду все, что ты сделал для меня. Ты научил любить, ты открыл клетку и выпустил меня на свободу. Я никогда не забуду своего мужа, никогда! Если вдруг придет надобность, я пожертвую ради тебя жизнью.
Она легко вскочила в седло позади Жуки и ухватилась за его пояс. Бродяга дал коню шпоры, и он тронулся с места.
Не успели они отъехать и десяти метров, как я вспомнил о деньгах и криком остановил их.
– Вот, возьми, Серпулия, – сказал я, протягивая ей узелок. – Этого вам хватит на первое время.
Серпулия еще раз обняла меня, а Марци протянул мне руку со словами:
– До встречи в Городе Семи Сосен…
В подавленном настроении вернулся я в деревню. На душе было грустно: все, кто был мне близок, кто был другом, – уехали, покинули, оставив меня разбираться с разъяренным Хоросефом. Но я ошибался – последний друг в неописуемой тревоге метался перед домом. Это была Фелетина, несмотря на поздний час и непогоду, она ждала меня с вестями.
– Андрэ! – тихонько окликнула она меня.
– Фелетина, – прошептал я, заключая ее в объятия, и этим сказав все, – милая Фелетина.
– Они уехали, скажи, что они уехали! – взмолилась она.
– Да, они уже далеко, все в порядке, – бодро ответил я.