Я не мог ошибиться! Это была та самая жестокая тварь, что так бесчеловечно играла со мной в первый день моего пребывания здесь. Сердце мое сильно забилось от страха.
«Теперь точно съест», – подумал я, представляя боль и жуткий конец.
Тем временем, хищник подошел настолько близко, что я смог его как следует рассмотреть. Определенно, это была кошка, но кошка размером с корову! Белая шерсть делала ее очень заметной среди зелени леса, из огромной пасти торчали белые клыки.
Зверь подошел и, вытянув морду, обнюхал меня, я явственно почувствовал прикосновение вибриссов к своему лицу. Я подумал, что наверняка сейчас он откроет свою пасть и откусит мне голову. И эта мысль помогла мне стряхнуть опасное оцепенение. Я резко взмахнул кинжалом и полоснул лезвием по ненавистной морде. От силы удара клинок выпал у меня из рук, а лес огласился громовым ревом боли. Предупреждая атаку зверя, я молниеносно залез под ствол поваленной сосны. И вовремя! Разъяренная кошка, ослепленная болью, с бешенством ударила лапой по сосновому стволу с такой силой, что он чувствительно прогнулся, прижав меня к земле.
Дрожа всем телом, я с отчаянием схватился за землю и взмолил Бога о пощаде. Хитрая бестия решила достать меня из-под ствола и начала большой лапой подкапывать под дерево лаз, время от времени во все увеличивающийся проход я видел разъяренную окровавленную морду.
Рука моя, судорожно прижатая к груди и удерживающая готовое вырваться сердце, неожиданно нащупала твердый предмет. Это была склянка с ядом. «Лучше выпить яду», – подумал я, открывая флакон, – «чем быть растерзанным заживо».
Но тут звездная мысль молнией сверкнула у меня в голове. А что если дать попробовать этого зелья вначале животному, а уж потом испытывать его на себе.
И вот, когда морда в очередной раз показалась в достаточно широком уже лазе, я, собрав последние силы, плеснул яд в кровожадно распахнутую пасть.
Я не услышал ни звука, только увидел, как глаза кошки остекленели и в безразличии смерти уставились на меня. Долго лежал я, ожидая, не оживет ли она, не хитрое ли это притворство? И только когда у меня не осталось сомнений на этот счет, я вылез из-под ствола и, обойдя стороной, сзади приблизился к мертвому зверю.
Взявшись за длинный пушистый хвост, я попытался сдвинуть животное с места, но не тут-то было! Голова его прочно застряла в узком лазе.
С трудом отыскав в высокой траве хозяина зверя, я с каким-то охотничьим азартом и жаждой крови принялся за разделку туши. Мне нужна была эта шкура, я хотел ее из каких-то самому мне неясных побуждений.
Наконец, все закончилось: освежеванная кошка беспомощно грудой мяса валялась на земле.
Я взглянул на свои окровавленные руки и ужаснулся: это я только что, буквально несколько минут назад, в каком-то остервенении кромсал еще теплое тело, упиваясь видом крови и смерти. Без чувств я рухнул на землю рядом с убитым мною зверем.
Придя в себя, я первым делом проверил, на месте ли кинжал – он уютно устроился за поясом из змеиной кожи. Оглянувшись вокруг, я не спеша поднялся и, взвалив на себя шкуру, двинулся вглубь леса.
Слух мой несказанно обрадовал плеск воды, и я радостно побежал, моля небо, чтобы это оказалось то самое озеро, где лунные блики так завораживающе красивы!
Не помня себя от радости, я выбежал на каменистый берег и к полному разочарованию узнал то самое озеро, где еще вчера после тяжелых трудов так упоенно плавал, а вот и тот пригорок, на котором сидел Жука, и… те самые кусты, где лежит тело убитого Мусы. В своем плутании по лесу я снова вышел к деревне! В этом был рок судьбы, я спасся от гибели, чтобы вновь вернуться к тому, от чего так страстно хотел убежать!
Я обогнул озеро и подошел к роковым кустам, тайно желая убедиться, что тело Мусы уже унесли дикие звери, и все следы постыдного преступления Жуки, в сущности спасшего нас, стерты жителями леса. Но я ошибся: тело Мусы все еще лежало там, где его оставил Жука, и «пышно» лежало: накрытое расшитым покрывалом и обильно обложенное прекрасными крупными цветами, источавшими дурманящий аромат.
Я изумленно перевел взгляд на склонившуюся над трупом Серпулию: плечи ее, скорбно опущенные, вздрагивали от рыданий под белым покрывалом. Она подняла голову и печально улыбнулась мне.
– Кто-то убил моего жениха, господин Андрэ, кто-то не пожалел бедную девушку и оставил ее без опоры в жизни, злодей отобрал цветок у Мусы, милого моего Мусы, – и она ничком упала на его грудь. – Пусть бы лучше тогда убили и меня вместе с ним. Бог видит все, он накажет убийцу, он поможет найти его!
Я уж было хотел ласково утешить ее, чувствуя, как тяжелая вина давит мне на сердце, но в это мгновение с факелом в руках к нам подошел Хоросеф. Он удивленно посмотрел на меня и, не скрывая своих чувств, произнес:
– А я уж думал, ты погиб, младший брат, я искал тебя по пути движения катонов и, не найдя, решил, что они растерзали тебя на части. Я думал, что нам придется проводить двойные похороны, но теперь одной потерей меньше. Я рад тебя видеть, Андрэ, – и он по-братски похлопал меня по плечу. – Но ты, я вижу, не только избегнул гибели, но и сумел поохотиться, покажи, что ты принес.
Я с гордостью сбросил на землю шкуру убитого мною животного. Возглас изумления вырвался у Хоросефа:
– Серебряный зверь! Ты убил серебряного зверя?! – голос его упал до шепота. – Не может этого быть!
Привлеченные криком Хоросефа из кустов вышли несколько мужиков, даже Серпулия перестала рыдать и подняла голову.
Хоросеф сжал голову руками, но, пересилив себя, громко объявил:
– Мой младший брат убил серебряного зверя! Вот доказательство, – и он указал на шкуру. – Будьте свидетелями величия моей семьи!
– Да здравствуют хоты! – диким воплем ответили ему мужики.
– По сему поводу обязательно будет праздник, – заверил Хоросеф. – Но вначале мы должны достойно похоронить нашего брата Мусу и найти его убийцу.
С этими словами Хоросеф поднял с земли шкуру и любовно накрыл ею тело.
– Я отомщу за тебя, мой друг, – проговорил он, склоняясь к лицу трупа. – Обязательно отомщу, не имеет права жить под небом человек, обагривший руки кровью невинного, не останется неотомщенным дух воина, ибо воин не может простить и не покарать предателя. Да ответствуют мне небеса!
7.
Весь следующий день был посвящен не очень приятным хлопотам: деревня собиралась хоронить Мусу. Обо мне в спешке забыли, да я и не старался быть на виду по многим причинам.
Во-первых, я безумно устал от несущейся бурным потоком жизни с ее беспрерывной чередой мелькающих событий, которые я просто-напросто не успевал осознавать.
Во-вторых, меня до сих пор тяготила вина за гибель Мусы, и пассивное участие в его убийстве длинным шлейфом тянулось за мной, куда бы я ни пошел.
Третьей причиной было уязвленное самолюбие Хоросефа. Я четко помнил слова Фелетины о том, что он не прощает обид, а я сильно задел его мужскую гордость, сначала победив в драке, а затем, сравнявшись с ним в силе, когда убил серебряного зверя. Я мог представить, какую лютую ненависть затаил он. Мне хотелось бежать, уйти в Город Семи Сосен или куда еще, но спасти свою шкуру, а иначе мне грозила неминуемая гибель.
Все утро я провел один; Фелетина носилась с кастрюлями, Серпулия, как говорили, рыдала над телом жениха, Хоросефа вообще никто не видел.
Я плотно позавтракал и даже, пересилив отвращение, выпил саракозу, после чего отправился побродить по деревне. Как всегда мрачный нелюдимый вид ее внес смятение в мою душу, а жители с опаской и затаенным восхищением, но, в общем-то, недоброжелательно, поглядывали на меня.
На главной площади вовсю шли приготовления к похоронному торжеству. По всей ее окружности расставляли высокие факелы, втыкая их прямо в землю, а в центре, около столба, устраивали высокое ложе из хвороста, я подумал, что тело, наверняка, будут принародно сжигать, и на этой процедуре мне, естественно, присутствовать не хотелось.
Побродив немного по тесным улочкам, я вернулся домой. Все мои попытки завязать с кем-нибудь знакомство оказывались напрасными, на свои вопросы я получал лишь хмурые настороженные взгляды из-под бровей.
Остаток дня я провел в своей комнате, то думая о прошлом, то гадая о будущем, но ни то ни другое не приносило мне радости, потому что и того и другого я был, видимо, навеки лишен…
Пришел вечер, темнота опустилась на мой мир; приход ее ознаменовало появление Хоросефа. Хозяин принес мне траурные одежды (я уже замучился менять наряды!) и попросил поскорее одеться, так как похоронная церемония начнется с минуты на минуту.
Наряженные, как средневековые колдуны, мы прошли на площадь тем же путем, что и в день Луны, только на этот раз змея Донджи не встречал нас с факелом, и добираться нам пришлось в потемках.
Площадь мерцала, освещенная ярко пылавшими факелами. На куче хвороста возвышалось тело Мусы, завернутое в какую-то шкуру; неподалеку в неизменном кресле, восседал костлявый, как смерть Донджи.
Все мужики деревни выстроились позади факельного круга, а я постарался отойти как можно дальше от этого сборища.
Донджи поднял руку, требуя тишины, и, когда море голосов улеглось, начал свою речь:
– Светлоокий! Взгляни на детей своих – хотов, – охотников и землепашцев. Мы преклоняем колени пред мудростью твоей и силой. Ты указываешь нам правильный путь жизни и определяешь миг смерти, ты даруешь нам урожай и свет солнечный, ты – мудрейший из мудрых! Скорбный час собрал нас вместе под звездами Империи и всевидящим оком твоим. Сегодня мы возвращаем тебе храброго Мусу!
Стон печали пронесся над площадью, после чего старик продолжил:
– Но не по своей воле ушел наш брат и смелый воин, один из детей твоих осмелился поднять руку на своего брата. Кто он? Кровь воина не может быть неотомщенной! Ты, Светлоокий, видишь все, укажи нам сегодня, кто нарушил твою волю, и кто будет сопровождать Мусу к твоему трону, чтобы на небесном суде понести заслуженное наказание!
По жесту Донджи двое парней вышли из темноты, бросили неподалеку от тела Мусы еще одну охапку хвороста, и подожгли ее. Люди, по одному выходя на свет, подходили к костру и бросали в него щепотку какого-то порошка, затем, подождав две-три секунды, с облегчением уходили. Ничего не понимая в обряде, я с интересом и удивлением наблюдал за их манипуляциями.
Кто-то тихонько подергал меня за рукав, я оглянулся: из тьмы безумно сверкали глаза Жуки. Я обрадовался, теперь я не один, ведь бродяга был человеком, с которым меня связывала общая тайна, и он мог засвидетельствовать, что я не виновен в гибели Мусы, если на то будет необходимость.
– Что они делают, Жука? Где ты был, черт побери? – жадно спросил я.
– Что они делают, господин? – Жука засмеялся. – Они ищут убийцу Мусы.
– Не понял.
– Смотрите внимательно, и все поймете.
Я повернул голову в сторону костра и увидел тот самый кульминационный момент, которого все ждали. Тощий оборванный бородатый мужик бросил в костер щепотку неведомого порошка, и тут свершилось невероятное: пламя начало расти, поднимаясь все выше и выше, и постепенно принимать очертания лица, мне даже показалось, что я различаю глаза и нос.
Вопль радости разнесся по площади, и все рухнули на колени перед лицом, один только несчастный стоял, понуро опустив голову и дрожа всем телом.
– Его сейчас казнят, – услышал я шепот Жуки. – Хоты всегда наказывают невинных, хотя что я говорю! Все хоты подонки и обязательно виновны во всех грехах. К тому же эти хоты Хоросефа не чужды человеческих жертвоприношений.
Я ошарашено оглянулся на мерзавца.
– Ты что, Жука, серьезно? Но ведь он не убивал Мусу, это сделал…
– Кого это интересует, господин? – печально проговорил он. – Посмотрите, они жаждут крови! Этот порошок – споры гриба правды, чем больше его сыпешь в костер, тем больше накапливается, и, когда в огне образуется необходимое количество, отравленный дым воздействует на наш рассудок. Это рассказал мне хот Пике, единственный человек из всего этого продажного племени. Ты заметил, что ни ты, ни Хоросеф, ни Донджи не участвуете в испытании, что вначале шли одни богачи, а несчастные бедняки тянулись в хвосте. Этот, – он кивнул на упавшего духом преступника, – один из самых нищих, у него девять детей. Кто теперь их будет кормить? Ты думаешь, кому-нибудь нужны сироты?
– Боже мой, – еле вымолвил я. – Но ведь это изуверство.
– Нет, господин, здесь это не так называется, – грустно сказал Жука. – Это воздаяние их паршивому божку, а попросту утоление кровожадности Донджи.
– Жука ты мог бы признаться и спасти его? – умоляюще попросил я.
– Мне не поверят, кто я против Светлоокого!
Тем временем, костер угас, и распростертые ниц с жадностью набросились на жертву. Несчастный попытался отбиться, но что он мог поделать один против сотни?! Я с возмущением кинулся к нему на помощь, но ловкий Жука вовремя остановил меня, сделав подножку. Я со всего размаху упал на землю, а он сел на меня верхом.
– Не делайте глупостей, господин, – жарко прошептал он мне на ухо. – Вы ничем не поможете ему, только себя погубите, подарите еще одну жертву Донджи, что сможете вы сделать с толпой фанатиков?! Лежите смирно.
Несчастного подтащили к столбу и привязали. Я с содроганием вспомнил, как сам не так давно стоял у этого столба, вспомнил его гладкую скользкую поверхность и представлял теперь, что спина моя касалась дерева, впитавшего в себя кровь невинных. Я застонал от стыда, мне хотелось выйти в круг и крикнуть, что это я убил Мусу, что это Жука убил его! Но грязный бродяга был прав: этим я лишь увеличил бы число бессмысленных жертв на сегодня.
Мужчина безучастно стоял у столба и обреченно наблюдал за страшными приготовлениями Донджи. Старик разорвал его ветхую рубашку и на груди углем начертал что-то. Как я впоследствии узнал, это было слово «сопровождающий в ночи».
После этого Донджи затянул какую-то медленную песню, исполненная его скрипучим голосом, она больше походила на вороний край. Не прекращая пения, он взял длинный тонкий нож и воткнул несчастному в живот. Я отчетливо видел, как тонкие струйки темной крови засочились по его белому телу. Бедняга не издал ни звука. Тогда Донджи, долго не раздумывая, перерезал жертве горло. Кровь хлынула в подставленный стариком сосуд, а жертва забилась в конвульсиях смерти.
Не в силах вынести этого зрелища, я уткнулся лицом в землю и закрыл глаза. Куда я попал? Для чего мне это испытание?! Неужели я обречен жить с этими людьми и стать одним из них?! Я повернул голову и сказал Жуке:
– Жука, я хочу уйти из этой деревни навсегда, помоги мне бежать куда-нибудь.
– У вас одна дорога, господин, – в Город Семи Сосен, но еще не время, вы не сможете бежать незаметно, и ваше исчезновение будет расценено как преступление; вы закончите свою жизнь не в Городе Семи Сосен, а на столбе смерти.
Я застонал от отчаяния и взглянул на столб: безжизненное тело повисло на веревках; Донджи поливал кровью жертвы Мусу. Когда последняя капля упала на его лицо, старик отбросил кубок и выхватил из рук стоящего рядом парня факел. Другие двое молодчиков сняли тело и положили его рядом с Мусой. Донджи поджег тела и отошел в сторону.
Тошнотворный запах паленого мяса и волос разнесся над площадью. Я зажимал нос руками, лишь бы не чувствовать его, но он ел глаза, его привкус чувствовался во рту. Мертвая тишина повисла вокруг, люди увлеченно взирали на отвратительное зрелище.
– Жука, миленький, пойдем отсюда, – взмолился я, не в силах бороться с подступающей тошнотой.
Жука слез с меня и, подав руку, помог подняться с земли. Не оглядываясь, я быстро пошел прочь.
Выбравшись за деревню, я полной грудью вдохнул свежий сосновый запах, голова была будто в бреду, тяжелая и горячая.
Жука положил мне руку на плечо и слегка потряс. Я поднял голову и увидел его озабоченное лицо.
– Слабы же вы для великого охотника! И как вам удалось захомутать серебряную кошку. Эта зверюга никого к себе ближе, чем на метр не подпускает!
– А мне и метра хватило, Жука. Ты же знаешь, что меня здесь все считают демоном.
– Скорее я танцовщица, чем вы демон, – усмехнулся он. – Но я серьезно. Этого вам никто не простит, лучше бы вы не приносили треклятую шкуру, она вам еще боком выйдет.
– Эх, Жука, я сам уже понял это. Но не принеси я шкуру серебряного зверя, сегодня на месте этого несчастного оказался бы я.
– Держитесь Хоросефа, господин, не злите его, иначе станете добычей Донджи. Сегодня на празднике скажите, что это Хоросеф научил вас, как убить кошку.
Я рассмеялся.
– На каком празднике, Жука? Они собираются отмечать поминки?
– Не знаю, что такое поминки, господин, – невозмутимо ответил он. – Сегодня будет праздник в честь вашей победы.
Я почувствовал, как во мне нарастает негодование. Это же сплошное издевательство: в день похорон устраивать гулянку.
– Знаешь, Жука, хоты не люди.
– И вы только сейчас это поняли? – он рассмеялся. – Эх, господин мой, теперь я точно знаю, что вы повстанец, теперь вы не отвертитесь.
Я расхохотался над абсурдностью ситуации, не считай Жука меня повстанцем, разве стал бы он так заботливо ухаживать за мной, разве стал бы он мне помогать?!
– Обещаю тебе, господин мой, мы уйдем в Город Семи Сосен, а сейчас идите на праздник. Смотрите: погребальный костер уже погас, пепел разнесет ветром, и завтра вы забудете о кровавой расправе. Пейте хлипсбе, славьте Хоросефа, господин, и да поможет вам Бог.
Жука потрепал меня по плечу и растаял в ночи. Вот так всегда бросает он меня!
Я с трудом поднялся, и на ватных ногах пошагал к дому.
У дверей меня встретила Фелетина, по ее обеспокоенному виду я понял: что-то случилось.
– Ох, ну где же вы ходите, господин Андрэ? – воскликнула она, всплеснув руками. – Вас потеряли. Все гости в сборе.
Взяв ее за руку, я вошел в дом.
Вокруг стола сидело человек двадцать бородатых мужиков, которые в недовольном ожидании небрежно и методично жевали мясо. Во главе восседал Хоросеф, его насупленные брови свидетельствовали, что он мною недоволен.
– Где ты был, младший брат? Гости собрались, а ты пропадаешь невесть где!
Я хотел, было, сказать, что не приглашал гостей, но вовремя одумался, вспомнив совет Жуки.
– Прости меня, хозяин деревни, доблестный Сафун, – покорно проговорил я, приложив руку к сердцу. – Простите и вы, достопочтенные гости. Свежий воздух позвал меня под свою сень. Я не предполагал, что вы так быстро соберетесь…
– Отложим извинения, Андрэ, – оборвал меня Хоросеф. – Мы не во зле. Присоединись к пиру, почти нас своим присутствием.
Я сел рядом с Хоросефом и поднял кубок.
– Я хочу выпить за великого охотника, – сказал Сафун, – за моего названного младшего брата, нашедшего в себе мужество сразиться со свирепым серебряным зверем. Пусть не обманывают вас его тощие мускулы, железнее их нет!
Хоросеф выпил до дна и пустыми глазами глянул на меня.
– Скажи слово, а мы пока наполним кубки.
Меня мутило, но я все же нашел силы и поднялся. Гости удивленно смотрели на меня.
– Уважаемые гости! Почтенный Хоросеф, – я поклонился. – Я хочу сказать, что заслуга моя в поимке серебряного зверя ничтожна. Я должен поблагодарить старшего брата за то, что он научил меня охоте на серебряного зверя своим доблестным примером и несокрушимой храбростью. Если бы не его смелость и мужество, разве стал бы он примером для такого неискушенного охотника, как я?! Только помня о великом старшем брате, я осмелился сразиться с таким опасным противником. Это Сафун вложил оружие в мою руку и сказал: иди! Иди и покажи, что живущий в доме доблестного воина, и сам доблестный воин!..
– Да здравствует Хоросеф! – крикнул один из гостей, поднимая кубок.
– Да здравствует! – поддержали все его.
Я залпом выпил вино и почувствовал, что пьянею. Такого крепкого хлипсбе я еще не пил. Хоросеф обнял меня за плечи и крикнул:
– Да здравствует Андрэ, мой брат!
– Да здравствует, – закричали гости.
И гулянка полилась чередом. Гости пили и ели, кубки не переставали наполняться вином, Фелетина и Серпулия только успевали носить миски с мясом.
Через несколько кубков я стал совсем пьяным, но, еле ворочая языком, продолжал славить Хоросефа, понимая затуманенным разумом, что только самоуничижение способно продлить мне жизнь. На каждом хвалебном слове Хоросеф обнимал меня и довольно хлопал по спине, да так, что я чуть не падал от удара на стол, борясь с желанием ударить его в ответ, только не по спине, а в морду.
Гости попеременно выкрикивали тосты то в мой адрес, то в адрес хозяина; и чем больше они пили, тем больше становились похожи на людей: куда делась неприступная чопорность, подозрительность, где осталась тревожная скрытность и любовь к тайнам, где фанатизм, кровожадность, первобытная ярость, исказившая сегодня их лица?! Как можно быть столь лицемерными: упившись кровью человека, приговоренного к смерти, пить вино за здравие другого!
Меня мутило от выпитого вина, съеденного мяса, мутило от ужасных воспоминаний, мне до тошноты надоели эти глупые лица и лживые слова. Я сидел, опустив голову и остро сознавая свою вину за гибель невинного, но прав был Жука! Что мог я сделать против толпы фанатиков? Лишь добавить новую жертву!
Я чувствовал, что стал другим, новым, я прожил две жизни за одну ночь. Все, навсегда, я стал тем, кем стал! Нет, я больше не Андрей Васильев, избалованный красавчик, любимец женщин, душа компании и стреляный воробей, нет! Тот Андрей сломался, как хворостинка, не выдержав безумной гонки событий, не сумевший воплотить в жизнь мечты, он окончил путь, разбившись о каменную стену бытия, потерял опору и упал в пропасть.
Андрэ я. Бездомный бродяга, который даже не повстанец, который не заслужил, чтобы его так называли свирепые люди. Что он сделал, чтобы душу его так жестоко исковеркали, изнасиловали его мысли, заставили врать и изворачиваться, сделали кровожадным дикарем и почти убийцей. Да, убийцей. Стоило мне протянуть руку с хозяином зверя и Сафун – «великий борец», замертво падет на пол своего дома. Кто внушил мне эти кровавые мысли, ведь Хоросеф был человеком, согласившимся приютить меня, он дал мне пищу, родственников, он показал мне новый мир во всей его отвратительности; но и он же много раз хотел убить меня, нет, он не стал бы терзаться угрызениями совести, он был бы рад меня прикончить.
Я хотел бежать прочь с пира, хотел броситься на постель и горько разрыдаться, оплакивая себя, прошлого, человека, который был мне дорог и которого я больше не в силах был вернуть. А те люди, что были рядом со мной, мама, сестра, Лена, моя бродяга Люда, Колька, – все лишь мираж, лишь образы, нереальные, как я сам…
– Слава великому охотнику! – прошамкал Донджи. – Да прибудет мир в твоем доме Хоросеф!
– Спасибо, почтеннейший, – ответил он. – Садись по левую руку от хозяина деревни.
Донджи с легкостью забрался на скамью и сел подле Хоросефа.
– Я пришел прославить доблестного охотника и выпить за него кубок вина.
– Да здравствует Андрэ! – закричали гости.
Донджи вылакал вино и повернулся ко мне.
– Расскажи нам, великий воин, как ты победил зверя, мы жаждем подробностей, – с сарказмом сказал он.
– Зверь застал меня врасплох, – заплетающимся языком сказал я. – Он хотел заворожить меня взглядом, но я успел залезть под ствол дерева и тем самым спасся от его клыков, а потом, когда он попытался достать меня, я всадил вот этот кинжал ему в глаз, – крикнул я, поднимая клинок над собой, чтобы все видели.– Это «хозяин зверя»! да будет славен Хоросеф, давший мне его!
– Слава Хоросефу! – закричали гости.
– Ты великий воин, Андрэ, – сказал Донджи, не сводя с меня жадных змеиных глаз. – Я надеюсь, ты почтишь нас доверием и останешься с нами, чтобы прославить великих хотов.
– Да! – закричали гости.
– А сейчас позвольте вас покинуть, – и Донджи, не сказав больше не слова, ушел.
Гулянка продолжалась до утра. Гости пили, плясали под какой-то странный музыкальный инструмент, на котором наяривал безусый парнишка с грустным лицом, соревновались в борьбе и метании ножа, гости шумели и смеялись, они праздновали рождение великого воина, они, счастливые, пели песни во славу его, а этот воин, пьяный в доску, почивал мирным сном за праздничным столом, уткнувшись лицом в лужу разлитого вина.