5.
С замиранием сердца вышел я из леса на поле, ожидая увидеть вооруженный отряд разъяренных мужиков, требующих кровной мести, но никто не ждал меня: люди мирно трудились, выкапывая из земли урожай. Я с трудом перевел дыхание и, взяв мотыгу, присоединился к кучке мужиков, с молчаливым усердием поливавших потом неподдающуюся землю.
Вечером, немыслимо уставший от окаянного труда и мучительных подозрений, я вернулся в дом Хоросефа. Хозяин, голый до пояса, стоял возле стола и протирал куском полотна разнообразные клинки. Чего здесь только не было: кинжалы с длинными и короткими лезвиями, мечи, железные прутья, изогнутые топоры, – все это богатство Хоросеф тщательно до блеска натирал каким-то составом, в который макал тряпку.
Сердце мое оборвалось, когда я понял, что оружие приготовлено для завтрашней охоты, а упоенное выражение лица Хоросефа не оставляло никаких сомнений на счет того, что мы отлично поохотимся.
– Приветствую тебя, мой младший брат, – сказал Хоросеф и бросил на стол последний протертый им клинок. – Вижу, ты устал, но ведь когда мужчина работает, он обязательно устает, потому как человек.
Я сокрушенно кивнул ему в ответ и сел на скамью.
– Сегодня я тоже не сидел без дела, – Хоросеф обвел взглядом свое оружейное богатство. – Я готовил оружие для завтрашней охоты, протирал лезвия соком дерева апурка – он очищает сталь от налета и делает ее более гладкой. А это, – Хоросеф взял в руки небольшую склянку с золотистого цвета жидкостью, – это очень редкий и дорогой яд. Я смажу им два кинжала, – один для тебя и один для себя. Мы уберем их в ножны. Яд очень силен, и даже небольшого количества достаточно, чтобы умертвить любое, даже самое большое животное.
При этих словах Хоросеф осторожно открыл флакон и смочил ядом концы двух небольших кинжалов, которые тут же погрузил в кожаные ножны.
– Оказывая уважение, брат, я позволяю тебе выбрать любой из этих клинков первому, – и он кивнул на свой арсенал.
Я встал и подошел к столу; смертоносная сталь матово поблескивала в сумрачных отсветах свечей, блики играли на острых лезвиях, причудливо преломляясь и искривляясь.
Дрожащими руками я взял кинжал с тонким и длинным клинком, который оказался на удивление легким, а кисть удобно обхватывала резную костяную ручку с изображением неведомого мне животного; у основания клинка была гравировка «хозяин зверя». Я подкинул кинжал в руке и почувствовал тепло, исходящее от эфеса; на мгновение почудилось мне, что кинжал и я единое целое, что когда-то давно я держал в руках это произведение оружейного искусства. Но идти с таким ножом на больших и хищных животных, шкуры которых демонстративно висели на стенах, повествуя о былых охотничьих подвигах Хоросефа, казалось мне немыслимым, и я ужаснулся мысли о рукопашном бое со зверем, который лучше меня знаком с охотой.
– Отличный выбор, брат, – похвалил Хоросеф, положив мне на плечо свою тяжеленную руку, – с этим кинжалом много лет назад мой лучший друг отправился со мной охотиться на серебряного зверя. Он погиб последним. До сих пор я скорблю об этой потере, я называл его старшим братом, и если бы мог повернуть время вспять, то ни за что не взял бы его с собой, – лицо Хоросефа выражало глубокую скорбь и боль потери близкого человека. – Но я дарю кинжал тебе, и если ты такой великий охотник, как говоришь, то это оружие принесет тебе завтра удачу или смерть, но не расстраивайся – погибнуть на охоте большая честь!
Я расстроился, я очень сильно расстроился. Я не был охотником, да что там говорить, мне даже никогда не приходилось обращаться с подобным оружием, и все, что я знал – только основы дворового рукопашного боя, но разве справиться с животным приемом самбо?! Я понял Хоросефа: если завтра я опозорюсь – меня убьют, о да! ведь они так этого хотят. Как мне казалось, Хоросеф не сможет выносить в своем доме человека, который гораздо слабее его физически, но который сумел его победить; если бы окружающие узнали об этом, не быть Хоросефу больше хозяином деревни! Я должен был что-то придумать, иначе мне грозила неминуемая гибель, даже если я убью завтра большое животное и геройски не погибну, Хоросеф и его шайка найдут к чему придраться.
«Бежать!» – было первой мыслью, но куда? Я вспомнил слова Жуки о том, что не пройдет и получаса, как меня поймают люди, бешенные от ярости, кровожадные, они припомнят мне смерть Мусы, ведь его, должно быть уже хватились и ищут, наверняка были люди, которые видели, как я вошел в лес, а вслед за мною Муса. Но что делать?!
Тут-то мой взгляд и упал на все еще стоявшую на столе склянку с ядом. Если бы удалось заполучить флакон такого сильного вещества, он мог бы защитить меня не хуже, чем отряд телохранителей.
– Да, Хоросеф, – бодро ответил я, почувствовав, что надежда на спасение оживляет меня, как свежая вода в жару. – Да, Хоросеф, я великий охотник и постараюсь оправдать это почетное звание, и если я завтра не погибну в борьбе со зверем, то наверняка повешу его шкуру на стену твоего дома.
– Хорошо, – Хоросеф явно был недоволен моим ответом. – Ты повесишь шкуру на стену моего дома, но если ты покажешь себя трусом и опозоришь мой дом, названный брат, на стену своего дома я повешу твою шкуру.
Хоросеф сгреб в охапку оружие, засунул флакончик с ядом в карман широких штанов и, бренча клинками, вышел на улицу, направляясь в свой дом (он с Фелетиной и Серпулией жил в постройке рядом).
Все еще сжимая в руках кинжал, я в ужасе сел на скамью, проклиная свой длинный язык и злодейку-судьбу, столкнувшую меня с Хоросефом. Я сожалел, горько сожалел, что не прикончил его во время нашей первой схватки, сейчас, возможно, я был бы в большей безопасности.
Если бы только вернуться домой, думал я, если бы только выбраться из этого заколдованного мира. Может, все это просто сон, и я проснусь новым и здоровым, сейчас возьму и проснусь, но ход моих мыслей нарушило появление Фелетины, которая несла в мисках ужин для меня: суп, жаркое и саракоза – меню здесь никогда не менялось.
Фелетина поставила еду, а сама осторожно присела на краешек скамьи напротив меня. Я залпом осушил бокал с хлипсбе и попросил Фелетину налить еще: во рту горел немыслимый пожар сегодняшнего дня. Осушив второй и третий кубки, опьянев и съев суп и жаркое, я и не пытался скрыть отвращения к саракозе.
– Почему вы никогда не едите саракозу, господин? – спросила Фелетина глухим голосом, стыдливо опустив глаза.
– Потому что эту гадость невозможно есть, – зло ответил я. – Как вы только сами уплетаете ее?
– Но ведь саракоза придает силы и хорошо утоляет голод. Мясо катонов – слишком простая еда для сильного мужчины, – возразила мне Фелетина.
Тогда я понял, почему всегда вставал из-за стола с легким чувством голода, которое обычно довольно быстро усиливалось.
– Вот даже как! – насмешливо сказал я. – Фелетина, как ты выносишь своего мужа?
Фелетина вздрогнула и вскинула на меня испуганный взгляд.
– Как ты выносишь это грубое животное? – повторил я.
– Мой муж великий воин, – гордо ответила она, – он смел и могуч.
– Настолько могуч, что даже не смог победить меня в рукопашном бою? – съязвил я.
– Вы не человек, вы демон! Иногда мне кажется, что в вас живет потусторонняя сила, помогающая вам добиваться своего, – с какой-то фанатичной яростью воскликнула она.
Поняв, что девушка того и гляди расплачется, я сел рядом и взял ее маленькую ладошку в свои руки. Фелетина глубоко вздохнула, и две слезинки упали ей на колени.
– Да, вы правы, – прошептала она. – Мой муж грубое животное. Он не любит никого, кроме памяти своих подвигов, он не прощает обид и злопамятен. Но он великий воин! Берегитесь его, – совсем тихо добавила она.
– Ты думаешь, он хочет убить меня?
Умные глаза Фелетины спокойно глянули на меня из-под насупившихся бровей.
– Он убьет вас, – просто сказала она. – Не сейчас так потом. Я же сказала, что он не прощает обид.
– Но ведь ты поможешь мне, Фелетина? – умоляюще спросил я. – Научи меня, как выбраться отсюда.
– С какой стати мне помогать вам, Андрэ? – впервые она назвала меня по имени. – Я не могу предать мужа, я дала ему клятву верности.
– Но я не прошу предавать его, я прошу помочь мне избежать гибели, смерти, страшнее которой невозможно придумать, ведь ты слышала, что обещал сделать со мной Хоросеф. Бежать! Я должен бежать! Но как? Меня поймают и тогда мне точно не избежать смерти. Если завтра на охоте я опростоволосюсь, а я не такой великий охотник, как твой муж, то завтра с меня живого снимут кожу. Боже мой! И украсят ею стены твоего дома. У меня никого нет ближе тебя, Фелетина, ни одного человека, который бы мог помочь!
– Но чем, чем я могу помочь вам?! – голос девушки был полон отчаяния и страсти. – Я ведь просто слабая женщина, Андрэ, жена своего мужа. Я не могу убедить Хоросефа не делать вам зла, не могу остановить его. Я ничего не могу.
– Нет, можешь, Фелетина, можешь! – я сжал ее руки. – Оставь мне на сегодняшнюю ночь ключи от спальни Хоросефа.
Фелетина побледнела и вырвала свои руки из моих.
– Вы хотите убить моего мужа, неблагодарный!
– Нет-нет, Фелетина, – забормотал я.– Нет, я не хочу. Я не убийца, я никого в жизни не убивал. Я просто хочу выкрасть у него из комнаты яд, чтобы в последний миг, выпив его, избавить себя от немыслимых мучений.
Глаза Фелетины засветились уважением и состраданием, и она с радостью произнесла:
– Я знала, что вы благородный человек, Андрэ. Я уважаю вас за смелость и мужество, и не корю за то, что вы хотите облегчить себе час смерти, ведь Светлоокий устами многих поколений вещал, что умерший с улыбкой на лице, встанет рядом с троном его, чтобы править людьми, – последняя фраза была сказана голосом, полным фанатизма.
– Так ты поможешь мне, Фелетина?
Фелетина на минуту задумалась и затем сказала:
– Сегодня после полуночи флакон с ядом будет стоять возле двери нашего дома. Надеюсь, Хоросеф его не скоро хватится.
– А если она заметит пропажу? – спросил я.
– Что ж, и он бывает иногда рассеянным. Хоросеф будет сердит, но ничего, не в первый раз получать тумаки.
– Он будет тебя бить?
– А как же? – удивленно спросила она.
– Твой муж, в самом деле, заслуживает смерти! – горячо заявил я. – Если бы я не обещал тебе не трогать его, я бы…
Фелетина жестом остановила мою пышную речь.
– Не тратьте слова понапрасну, господин, слова строят города и убивают царей, но они ничего не могут поделать с традициями.
– Избивать женщин – традиция?
– Женщина должна хранит очаг, и не ее дело вмешиваться в проблемы мужчин.
– Но ведь ты умная девушка, Фелетина, ты должна понимать, что это неправильно, это не справедливо, в конце концов!
– Так заведено, – коротко ответила она.
– Варварский мир! Лучше бы я остался навеки в лесу, чем быть отданным зверским истязаниям! Какие жестокие и несправедливые традиции царят в вашей стране, какой беспредел творят такие мелкие царьки, как твой муж. Почему, почему мне надо было попасть именно в такой мир! – я с горечью взывал к небесам, на мгновение забыв, что рядом со мной сидит дочь этого мира.
– Так значит вы все-таки повстанец! – воскликнула Фелетина.
– Нет, милая, никакой я не повстанец, я просто несчастный человек без дома, без друзей и родственников, потерявший все, что имел и что мог бы иметь. Лучше бы я навсегда остался на севере! – в сердцах воскликнул я.
– Вы пришли с севера? – голос Фелетины дрожал от волнения.
– Да, Фелетина, сначала я ушел на север, потом пришел с него, потом оказался в этом проклятом богом месте!
– Но как… я не понимаю. Как вы пересекли огненную реку, как прошли мимо каменных чудовищ, стерегущих дорогу на север?
– Но ты же сама назвала меня демоном, Фелетина? – засмеялся я.
– Не шутите с бедной девушкой, господин, – смутилась она.
– Послушай, Фелетина…
Но договорить я не успел: в комнату, намеренно громко шумя, вошла Серпулия.
– Фелетина, уже поздно, Хоросеф велит тебе идти спать, – сказала она, стрельнув глазками в мою сторону.
– Да, конечно, – Фелетина встала из-за стола, мягко освободив свою руку из моей, и, пожелав всем спокойной ночи, вышла из комнаты.
Серпулия, видимо, уходить не собиралась, так же, как впрочем, и я не собирался вести с нею беседу.
– Спокойной ночи, Серпулия, – сказал я и, встав из-за стола, ушел в свою каморку, на ходу соображая, а не нажил ли я себе еще одного врага…
Рухнув в бессилии на лежанку, я серьезно задумался над тем печальным положением, в котором по воле судьбы и своей глупости оказался. В тот день надо мной навис кулак смерти, и я мог лишь бестолково пытаться остановить неизбежное. Но как хотелось жить, как безумно хотелось вернуться домой и понять, что все происходящее лишь кошмарный сон. Завтра мне, может быть, предстоит погибнуть, но перед тем, я отомщу моим палачам, они еще не знают меня, и поплатятся за свою кровожадность.
До полуночи я мучился неразрешимыми страхами и терзался сомнениями. Наконец, я решил, что время пришло, и отправился к дому Хоросефа. На всякий случай за свой импровизированный пояс я засунул подаренный Хоросефом кинжал, если, не дай бог, хозяин застукает меня.
Крадучись, сложившись в три погибели, я добрался до дома Хоросефа; свет в окнах уже не горел, и это было признаком того, что хозяин спит. Я благословил Фелетину и мысленно поклялся ей в верности: флакон с ядом стоял возле двери, как она и обещала. Я быстро засунул пузырек с ядом за пазуху и осторожно стал пробираться к общему дому, стараясь по пути не наделать шума. Пусть теперь попробуют взять меня, и если это средство и впрямь так хорошо, как говорил Хоросеф, завтра я сумею спастись от его угроз.
Завернув за угол дома, я неожиданно столкнулся с Донджи, мороз по коже пробежал у меня, когда его костлявые руки с длинными ногтями схватили мои.
– Так-так-так. Только воры и влюбленные гуляют по ночам, Андрэ. Кем же являешься ты? – скрипучим голосом спросил старик.
– А разве нельзя быть тем и другим одновременно? – с вызовом спросил я.
– Ты умен, Андрэ. Но ум еще не сила.
Мерзкое существо рассмеялось и, отпустив меня, старик Донджи с необыкновенной быстротой скрылся в темноте.
6.
Солнце еще мирно дремало в маленькой хижине на берегу океана, луна собирала вещи, чтобы отправиться в путешествие по дальним странам, а деревня уже не спала, как не спал и я. В предрассветных сумерках раздавались крики людей, бряцанье оружия, звук шагов по холофольным дорожкам.
Я был уже совершенно готов, и охотничий наряд пришелся мне куда более по вкусу, нежели повседневный: просторная теплая рубаха, перевязь, кожаные штаны и полусапожки; самому себе я напоминал средневекового парня, рисунок которого видел в учебнике истории.
Слегка отскоблив щетину со щек и подбородка хозяином зверя, я с неудовольствием рассматривал в тазу с водой свое отражение: усталое, осунувшееся лицо мученика, под глазами темные круги, между бровями глубокая озадаченная складка, – в общем, я напоминал забулдыжного пьяницу, не просыхающего недели две. А ведь прошло всего несколько дней, и за такой короткий срок я успел натворить дел, вляпаться в такое дерьмо по самые уши! Но за пазухой у меня лежал плотно завинченный флакон с ядом, и я чувствовал себя в определенной степени защищенным от посягательств на жизнь.
За завтраком я решил последовать совету Фелетины и, превозмогая отвращение и тошноту, до конца выпил саракозу. Эффект получился потрясающим – будто бы добрый волшебник влил в жилы свежую кровь, новые силы, чувство сытости тут же наполнило меня умиротворением и оптимизмом.
Убедившись, что взял все необходимое, я вышел на улицу и увидел Хоросефа, что-то жарко доказывающего стоящему рядом Донджи. Увидев меня, он резко замолчал и отвернулся, а Донджи зло усмехнулся и поковылял прочь.
Хоросеф быстро подошел ко мне и, насмешливо глядя из-под густых нависших бровей, спросил:
– Ну что, мой младший брат, готов ли ты показать доблесть настоящего мужчины в борьбе с животным, готов ли ты принести в мой дом его шкуру?
Ярость вскипела во мне: этот нахал еще и издевается!
– Да, Хоросеф, я готов к подвигам во имя хотов, – еле сдерживая бешенство, ответил я.
– Ну что же, идем со мной, – с этими словами он развернулся и пошагал к площади.
Когда мы достигли площади, оказалось, что на ней уже собралось все мужское бородатое население деревни: многие были вооружены мечами и пиками, другие держали свернутые сети, третьи кучкой баранов топтались возле столба, чуть в стороне на кресле восседал Донджи, пронзительные глазки которого не упускали ни одной детали. По мановению какого-то невидимого режиссера все мужчины рассредоточились и встали в круг, оцепив площадь плотным кольцом, я оказался зажат между юнцом и крепким низкорослым мужичком.
Хоросеф вышел к столбу и заговорил:
– Охотники и земледельцы, пришел день охоты! – яростные вопли ответили ему, после чего он продолжил. – Мы трудились во славу бога и нашего процветания, и вот Светлоокий посылает нам отдых. Помолимся, чтобы бог придал нам смелости, чтобы зверь не достиг когтями и зубами своими наших спин.
Хоросеф умолк, и вся площадь погрузилась в молитву. Я тоже не преминул помолиться, но своему богу, чтобы он ниспослал мне удачи избегнуть ужасной гибели, чтобы он возвратил меня домой.
Наконец, молитва окончилась, и Хоросеф прокричал:
– Счастливой охоты, друзья!
Бряцая оружием, все начали расходиться, разбиваться на группки.
– Пойдем, Андрэ.
Я поднял голову и увидел Хоросефа – он внушительной громадой возвышался надо мною в основательно экипированном охотничьем костюме.
– Нам пора, – промолвил он, и я поплелся за ним.
Дойдя до конца поселения, мы очутились на поле, неподалеку от которого вчера произошли роковые события, повлекшие за собой смерть человека. Но, к счастью, мы пошли совершенно в другую сторону, мы пошли к тому самому лесу, из которого я вышел в этот мир. Чуть заметная тропинка петляла меж наваленной кучами ботвы; и чем ближе мы подходили к лесу, тем сильнее и напряженнее билось мое сердце, как бы в предчувствии большой беды.
Наконец, поле кончилось, и предо мной в предрассветной синеве показались стройные пики сосен, молча застывших в ожидании нового дня. Безветренная туманная даль обещала теплую и ясную погоду.
Воспоминание о тех немыслимых ужасах, что мне пришлось пережить в этом проклятом лесу, заставило меня как вкопанного встать перед небольшими зарослями колючего кустарника, знаменующего начало леса. Хоросеф недовольно оглянулся и спросил:
– Ну что же ты, младший брат, стоишь беспомощно на тропинке, отчего не входишь в лесные чертоги, дабы показать свою мужскую стать?
Задетый насмешкой Хоросефа, я пересилил себя и, раздвинув ветки кустов, шагнул в роковой лес.
Страшная догадка мелькнула у меня: а если найти то место, где я впервые оказался, если вернуться туда и пережить еще одну ночь, в деталях повторяющую ту, первую, когда жизнь перешла из состояния реальности в какое-то неведомое тридесятое царство, в котором живут чудовища? Как молния, осветила моя мысль темный лес. Цель, теперь у меня была цель! И сразу же стал готов план.
Я решил улучить момент и в общей суматохе скрыться с охоты. Я побегу по лесу, я обшарю каждую канавку в поисках того самого места, которое вернет мне жизнь, счастье, будущность, вырвет из когтей кошмарного сна.
Пока я обдумывал детали плана, мы с Хоросефом достигли небольшой полянки, на которой толпился весь цвет деревенских мужиков. Это были исключительно здоровые, заросшие, поражающие однообразием одежд и лиц, люди, которые в нервном ожидании натирали до блеска охотничьи мечи, заново перекладывали сети или просто не спеша прогуливались взад-вперед.
При нашем появлении охотники побросали все дела и плотно обступили Хоросефа.
– Братья, – полушепотом заговорил хозяин деревни. – Рыскали донесли, что неподалеку от места Красных Сосен видели стадо катонов. Туда отправлюсь я со своим младшим братом. Еще одно большое стадо отдыхает у Каменной Заводи. Катоны – достойная добыча для любого, даже самого великого охотника. Желаю удачи!
Охотники собрали все убийственные приспособления и, стараясь не шуметь, группками по несколько человек скрылись в лесу. На полянке, некогда такой людной, остались лишь я и Хоросеф. Невольно подумал я, что ему сейчас ничего не стоит проткнуть меня мечом и, присыпав травой, оставить на съедение диким зверям, но он лишь рукой указал мне на небольшой проход в зарослях и, не сказав ни слова, скрылся в них. Мне волей-неволей пришлось последовать за ним.
Начинался рассвет, небосклон над нами становился все более светлым, ночные тени отползали в кусты, за деревья, уступая место простору и солнцу, которое все смелее и смелее проникало в заколдованный лес.
Мы шли уже битый час, впереди Хоросеф, я – за ним. Сафун хорошо знал дорогу и прекрасно ориентировался среди абсолютно, на мой взгляд, одинаковых сосен, умело обходя буераки и места, заросшие очень неприятной травой, наподобие нашей крапивы, только она во сто крат сильнее обжигала руки и лицо (это я понял на собственном опыте).
Остановившись возле небольшой кущицы каких-то низкорослых деревьев, Хоросеф вытащил из-за пояса меч и, прислушавшись к тишине леса, сделал мне знак молчать. Я послушался его приказа, и мы двинулись дальше через лес.
Это не было похоже на охоту: где засады, где погони за зверем, где битва? – ничего не было и в помине, только утомительная ходьба через непролазные заросли.
Мне надо было бежать, пока мы не начали проверять мою храбрость, но как только я пытался отстать или затеряться, Хоросеф недовольно оглядывался и презрительно кривил губы. Что скрывать, он хоть и был туповат, но понимал, что я не с особой смелостью следую за ним.
Лес окончился, и я остановился как вкопанный, пораженный открывшимся мне видом. За плетущимися неподалеку кустами начиналась небольшая поляна, своим левым краем примыкающая к озерцу с тухлой водицей, источающей густой аромат гнилости; но еще более отвратительно пахли катоны, ибо это именно они расположились на берегу пруда и, вальяжно почесываясь, иногда цедили воду толстыми губами. Больше всего они напоминали мне тюленей: их жирные сосискообразные тела, покрытые редкой рыжей порослью, заканчивались небольшой плоской головой, увенчанной двумя спиралевидно закрученными рогами; маленькие глазки, выглядывающие из-под нависшего лба, не выражали ничего кроме скуки. Время от времени какой-нибудь особенно активный катон подползал на коротких слонячьих ножках к воде, погружал голову и с удовольствием пускал пузыри.
Когда первый шок прошел, меня чуть не стошнило: «Уж не это ли мясо», – с тоской подумал я, – «подает нам Фелетина на обед?»
– Приходилось ли тебе когда-нибудь охотиться на катонов? – спросил Хоросеф шепотом.
– Нет, – так же шепотом ответил я, зажимая рот рукою, чтобы не потерять весь свой завтрак.
– Это очень просто, Андрэ. Подходить к катонам близко – опасно. Они запросто могут задавить тебя своим весом, поэтому нет ничего лучше того, чтобы кинуть в животное отравленный кинжал – тогда его смерть будет быстрой и не успеет всполошить остальных. Но если ты не убьешь его сразу, лучше не раздумывая убегать – все стадо кинется на тебя, а они очень быстро бегают. Охота на катонов – мальчишеская забава, я думаю, ты не промахнешься. Предоставляю тебе почетное право первому кинуть кинжал, – последние слова Хоросеф проговорил с явным сарказмом.
Мне вовсе не улыбалось быть раздавленным вонючей тушей и от иронии Хоросефа явно веяло чернухой.
– Нет, Хоросеф, – как можно спокойнее сказал я. – Я не могу принять столь щедрый дар уважения. Такой вид охоты для меня большая новинка. Я бы предпочел, чтобы вы показали мне пример.
Хоросеф скрипнул зубами и, выхватив из ножен отравленный клинок, изо всей силы, нисколько не прицеливаясь, метнул его в стадо. Один из толстых слизняков вздрогнул всем телом и, не издав ни звука, покорно закрыл глаза и обмяк.
Хоросеф победно глянул на меня и жестом предложил повторить фокус.
Я засомневался. Если я откажусь под предлогом трусости, Хоросеф убьет меня просто, придумывать иной не было времени, оставалось только рискнуть. Я не спеша вытащил кинжал из ножен, мучительно припоминая, как в детстве играл в ножички, замахнулся и, тщательно прицелившись, метнул клинок в темно-рыжую массу, копошащуюся на берегу.
И тут случилось нечто невероятное: ближайший к нам катон оглушительно заревел и поднял ногу, насквозь проткнутую кинжалом. Десятки яростных глаз повернулись в нашу сторону. Раненое животное грозно рычало, и еще более грозным рыком отвечали ему сотоварищи.
Хоросеф дернул меня за рукав и крикнул:
– Промахнулся! Беги!
Два раза ему повторять не пришлось: стадо катонов быстрой рысцой двинулось на нас; я вскочил и побежал за Хоросефом, мысленно проклиная свое безрассудство. Я старался ни на шаг не отставать от него, но Хоросеф был сильнее, и уже скоро отрыв между нами составлял значительное расстояние, а сзади все ближе и ближе раздавался топот, треск сломанных сучьев и напряженное пыхтенье разъяренных животных. И когда я почувствовал, что рыжая масса вот-вот поглотит меня, я резко свернул вправо и упал в кусты. Будь что будет!
Топот пронесся мимо, но лишь когда последний катон промелькнул в просвете кустов, я позволил себе перевести дыхание. Напряженно прислушиваясь, не решит ли стадо вернуться по проложенному пути, я полежал еще пару минут, затем поднялся и углубился в лес, в непроходимые заросли. Что я натворил? Если стадо этих слонов не затоптало Хоросефа, он отыщет меня и убьет. Но зато теперь я был свободен, теперь я мог отправиться на поиски того злосчастного места, где потерял жизнь.
Надо сказать, я совершенно не представлял, куда мне идти и беспечно не думал о чудовищах, которые населяли лес, меня заботили лишь монстры тоски, безжалостно попиравшие душу. Сейчас, взирая на те события с высоты полученных знаний, я понимаю, как опрометчиво поступал тогда, ведь в когтях дикого зверя меня ждала смерть более верная и ужасная, чем в «объятиях» Хоросефа; я, вооруженный лишь длинным кинжалом, с которым и обращаться-то как следует не умел, рисковал погибнуть от голода или отравиться неведомым плодом. Но тогда для меня это был единственно возможный выход из заколдованного мира, единственный мой козырь, и я решил разыграть его.
Я шел, но ландшафт все не менялся: те же непроходимые заросли, ноги путались в высокой траве, жестокие тонкие ветки корявых кустов царапали лицо и руки, надоедливые насекомые доводили меня до немого бешенства, но я все шел в тщетной попытке отыскать волшебное озеро или покрытую хвоей поляну.
Ближе к обеду я выбился из сил и устроился на отдых возле небольшого ручья, протекавшего через лощину. Кое-как утолив жажду, я серьезно задумался, чем бы утолить голод, но как назло ничего съедобного на глаза мне не попадало. Мысленно я рассмеялся: неужели взрослый мужик не сможет найти в лесу себе пищи, неужели он, как дитя малое, будет ждать, когда ему принесут комплексный обед. Я потрогал рукоятку висевшего за поясом кинжала и невольно залюбовался ею. «Хозяин зверя» – с горькой иронией прочитал я. Сегодня его хозяин к своему стыду не смог попасть в немыслимо огромную цель, промахнуться по которой было невозможно даже для мальчишки. Признаюсь, моя гордость была задета, я и сам не думал, что окажусь таким бессильным и неуклюжим, попав в какие-то доисторические условия, что окажусь столь физически неподготовленным к довольно простым испытаниям. Меня слегка радовал тот факт, что я попал в катона, хоть в ногу, но попал! Но почему животное не умерло, ведь кинжал был отравлен?! Неужели Хоросеф мог пойти на такую подлость и подложить мне клинок, не смоченный ядом? Если он хотел моей гибели, а он ее хотел, тогда все объяснялось очень и очень просто.
За такими неутешительными мыслями я не заметил, как уснул. Сон мой был тревожен и безрадостен.
Снился мне Север. Ледяные просторы его упирались в небесную твердь в месте, которое люди называют горизонтом. Я, замерзший и оледеневший, вхожу в свой балок и вижу Лену, сидящую у окна и укачивающую на руках голого одноногого ребенка. Его еще не зажившая культя слегка кровоточила, и капли крови падали на пол, образовав небольшую лужицу.
– Наш сын опять плакал всю ночь и не давал мне спать. Я ненавижу его за это! – с такими словами Лена бросила ребенка мне под ноги. Я хотел наклониться, чтобы поднять его, но ноги занемели и не сгибались…
В холодном поту проснулся я, с ужасом чувствуя, что, в самом деле, не могу пошевелить ногами: они были оплетены тугими кольцами тонкой черной змеи, которая, встав по стойке смирно, ожидала, когда же я проснусь.
Желание жить превозмогло страх и оцепенение. Я спал, сжимая в руке хозяина зверя, и не раздумывая со всего размаху рубанул им по змее. Голова ее отлетела в сторону, а тело еще долго извивалось на моих коленях в пароксизме смерти. Я с удивлением глянул на клинок – этот малыш поистине творил чудеса: смог перерубить змеиные кости. Или это отчаяние придало мне сил?
Я освежевал тушку, подумав, что ее кожа вполне подойдет мне для ремня, подпоясываться веревочкой ниже достоинства охотника. Я бы с удовольствием полакомился мясом своей добычи, если бы был уверен, что оно съедобно. Кто ее знает! В последнее время я стал удивительно небрезглив в еде. Обмотав вокруг бедер импровизированный, еще теплый поясок, я отправился дальше.
Солнце уже садилось, и я невольно прибавил шаг, чтобы до восхода луны успеть найти заветное место, но лес, как назло, не менялся; я несколько раз менял направление, поворачивал, то влево, то вправо, но вокруг простирались лишь буреломы, овраги, заросли колючего кустарника, да небольшие кущицы сосен, росших группками по пять-шесть. В панике я уже решил было повернуть обратно, и повернул бы, если бы был уверен, что пойду в нужном направлении.
Когда ночь спустилась на лес, я совсем выбился из сил.
В изнеможении сел я на поваленную сосну и серьезно задумался над создавшимся положением: продолжать блудить в темноте? Но лес кишит хищниками и змеями – в этом я уже убедился. Остаться здесь и переночевать, забравшись на дерево, как Робинзон? А вдруг там, за очередной рощицей, начинается мой лес? Как быть?
Решать этот вопрос мне не пришлось, его за меня решила судьба, а произошло следующее.
Блуждая глазами по сумеречным силуэтам сосен, я нечаянно наткнулся на другие глаза, хищно выглядывающие из кустов. То были две красных точки, ярко блестевшие в наступившей темноте.
Я напрягся и хотел, было, в страхе бежать, но тело не слушалось меня, я, словно загипнотизированный, не отводил взгляда от горящих глаз. Наконец, животное моргнуло и, лениво рыкнув, вышло из кустарника.