– Не думаю, чтобы Вы, мистер Мэдсэн, – обратился через телевизор Ульянов к президенту Америки, – могли бы кому-нибудь позволить вмешиваться в семейные отношения, если ваша жена понимает, что получает по заслугам. Вот и вы не вмешивайтесь в жизнеустройство нашей страны.
Не менее знаменательный ответ Стенли Мэдсэна последовал незамедлительно.
– Раз уж вы заговорили о семье, Алексей, – тоже по ТиВи говорил Медсэн вечером того же дня, – то я хочу вам напомнить, что Россия не ваша жена, но полноправный член большого семейства, коим является наша планета. И это естественно, что нашим долгом является помощь каждому, к кому относятся негуманно. Если вы, Алексей, против, значит – война.
– Значит – война, – категорично подтвердил Ульянов немного позднее.
Сам я этих теледебатов не видел. Когда объявили о начале войны, я отсиживал пятый месяц очередного залета в надзорку. О последних новостях я узнавал из газет, которые я по-прежнему иногда читал, чтобы держать руку на пульсе. Когда меня, наконец, выпустили из надзорки в почти пустое отделение (со мной в нем находилось всего двенадцать человек), я обнаружил, что война проникла не только в прессу. Она была и в радио, и в телевидении, и в настрое больных с персоналом. Война была где-то далеко от меня, но в то же время – так близко.
По нескольким городам России, в том числе и в Москве, прошла волна беспорядков в знак протеста против «вмешательства Америки не в свое дело». Провокаторы антиамериканизма били по ночам стекла Макдональдсов, жгли американскую одежду и флаги, взрывали автомобили, привезенные из-за океана, выбрасывали компьютеры, планшеты, сотовые, бытовую технику и всячески издевались над американцами.
Хорошо, если мои соотечественники имели возможность вернуться из России на родину или избежать притеснений, переехав в какую-нибудь другую страну, в противном случае, они обрекали себя на постоянные гонения. Что и говорить, добрались даже до меня. Один новенький, появившийся в больнице спустя примерно полтора года после начала войны, придерживался радикальных взглядов. Узнав, что я из Америки, он решил набить мне морду. Не удивительно, что я в свои шестьдесят два года не мог ничего сделать против молодого безумца, но, к счастью, ничего и не понадобилось делать. После двух ударов по моему лицу, нас разняли, его положили на вязки и что-то вкололи, а мне дали комок ваты, чтобы я остановил кровь, текшую из носа. Позднее этот неадекватный паренек подошел и извинился передо мной, притворно сожалея о содеянном. Но даже будь он искренен, это не изменило бы моего нового настроения. Меняя вату в носу, я поймал себя на мысли, что мне надоела моя жизнь. Я думал, что, может быть, было бы даже лучше, если б этот шизик избил меня до смерти. Я чувствовал себя, как смертник, ожидающий исполнения приговора, мне было не спрятаться, не скрыться от смерти в больнице, и я стал готовить себя к самоубийству. Вспоминая поэтапно свою жизнь, я подводил итог и продумывал возможные способы суицида. В конце концов, я решил сломать свой одноразовый станок, который выдавали во время бритья, спрятать лезвие и вскрыть себе вены в ночь после очередной майской комиссии, на которой меня, как всегда, должны были прокатить. Пора покончить с тем, что было уготовано мне в детстве. Я вполне мог бы прожить еще лет десять, может даже двадцать, но, в действительности, эти годы пролетели бы гораздо быстрее. Часы – вещь условная. Когда тебе пять лет, ты за год проживаешь одну пятую своей жизни. А когда шестьдесят – одну шестидесятую. Время сжимается, для любого человека его становится все меньше и меньше. А потом, раз- и ты умираешь.
Так чего тянуть?
Eventually I'll be a memory. Уже не помню, откуда эта строка, но хорошо, если после меня останется хоть какое-то воспоминание, хочется верить, что моя жизнь хоть на что-то повлияла, что я мучился в заточении не напрасно. А то – так совсем грустно помирать. Я уже давно не мечтал ни о создании семьи, ни о путешествиях по Земле, ни о престижной работе. Да какое там, я десятилетиями жил, понимая, что не могу даже элементарно пойти купить себе чизбургер или аудио диск, и как-то свыкся с этим. Вот и с мыслью о скоропостижной смерти, о суициде, необходимом, чтобы прекратить мои мучения было не так уж и трудно свыкнуться. И вот, когда я уже полностью был готов распрощаться с этим миром, когда апатия захватила меня настолько, что важным мне казалось только исполнить задуманное, когда до комиссии оставалась всего неделя, вдруг совершенно неожиданно мне пришло письмо.
Глава 4. МАЛЕНЬКАЯ НАДЕЖДА И БОЛЬШОЙ ОБЛОМ.
Сорок четыре года, пролетевшие, как один скучный больничный день, на протяжении которого я постепенно забывал о том, что такое счастье, что такое разнообразие и свобода, отпечатались в моей памяти серой тучей, сквозь которую внезапно пробился одинокий лучик солнца.
Я открыл конверт нестандартного, немного больше чем обычный, размера, и прочитал вслух вложенное внутрь письмо в присутствии заведующего отделением. Новый заведующий, заменивший на посту Кирилла Андреевича загадочно улыбался, передавая мне конверт. Как я понял, он уже прочитал содержимое:
«Уважаемый Джонатан Мур», – начиналось письмо красивым шрифтом оранжевого цвета,– «в рамках программы «Примирение» Российская православная церковь призвана помогать всем иностранцам, нуждающимся в хлебе и крове. Как только врачи решат, что вас можно выписывать, одного вашего желания хватит, чтобы получить крышу над головой, личного помощника из наших рядов, а также российское гражданство и пособие по инвалидности. Наша забота о вас не имеет никаких корыстных целей. Мы лишь проявляем сострадание к жертвам репрессий и надеемся на понимание. С уважением, Архидьякон Даниил Быков.»
– В общем, я как раз хотел поговорить с тобой о выписке, – заговорил заведующий,– если ты помнишь, я обещал тебе сделать все, что в моих силах, чтобы найти тебе место в интернате. И я сдержал свое слово, один из московских домов для престарелых готов тебя принять. Но теперь, сам понимаешь, выбор за тобой. К чему у тебя душа больше лежит? К собственной квартире или общаге?
Сперва я даже не понял, что почувствовал, прочитав письмо, но, немного помолчав, стало ясно – я испугался свободы.
– Я. Я даже не знаю, – промямлил я неуверенно.
– Ну ладно, ты не торопись, у тебя есть еще неделя, дашь ответ на комиссии.
До этого дня мне не верилось, что новый заведующий сможет достать для меня путевку в интернат, все-таки я уже тринадцать лет как жду этого. Но он смог. Только это ничего бы не изменило. Если б не письмо, я все равно бы покончил с собой. Конечно, не было, похоже, чтоб этот архидьякон был осведомлен о моем положении, ведь я вовсе не был жертвой каких-либо репрессий, но как оказалось, этот мир осточертел мне еще не настолько, чтобы я отказался вырваться из больничных стен.
Дав свое согласие на принятие предложения российской церкви, я прождал два с половиной месяца в ожидании, пока будут улажены все формальности. В память об этой больнице заведующий добыл для меня флеш-карту в виде медальона, на которую были закачаны все мои рисунки. Наконец, наступил долгожданный день – двадцатое июля пятьдесят шестого года. Я забрал свои вещи, оставленные в приемном покое почти полвека назад. Положил свою драгоценную закладку в задний карман старых джинсов, которые, на радость, пришлись мне в пору. Одел свой старый цветастый балахон, и, сев на заднее сидение служебной машины, поехал навстречу свободе, на свою собственную квартиру.
– Сперва заедем в кафе, – сказал водитель, – познакомишься со своей надсмотрщицей, а потом уже на квартиру.
– Ах да, я уже и забыл про няньку. Слишком привык к больнице, то есть к реабилитационному центру, а перекусить там можно будет?
– Конечно, – улыбнулся водитель, глянув через плечо, – для этого тебе и назначена встреча именно в кафе. Кстати, одного из лучших кафе города. Это как бы такой жест гостеприимства, все же Вы сорок лет пробыли в неволе.
– Сорок четыре, – поправил я, – а как зовут девушку?
– Мария.
– Хорошо. Ладно. – сказал я, глубоко вздохнув, и дальше мы ехали уже молча. Мимо проносились автомобили, похожие на те, что в моей молодости называли концепт-карами. Красивые многоэтажные новостройки вперемешку с хорошо сохранившимися «старостройками». Большие супермаркеты и маленькие магазинчики с бросающимися в глаза манекенами; деревья, раскинувшие свои ветви над дорогами так, что тени листьев играли на поверхностях машин. И люди. Абсолютно безмятежные толпы людей, спокойно снующих по своим делам. Эта картина удивила меня. Я думал, что правильно понимаю происходящее в мире, что в стране нищета и разруха, но все выглядело совсем иначе: на улицах, по крайне мере, был порядок и чистота.
Кафешка называлась «Chocolady». Заманчивые, хотя и ожидаемые, коричневые цвета интерьера. Паланкин, посетители с планшетами попивают кофе. Не хватило только логотипа с женщиной, скромно откусывающей от плитки шоколада для пущей кофейности общего вида.
– Здравствуйте, я – Маша, – сказала молодая девушка, встав со стула, когда мы с шофером подошли к ее столику.
– Очень приятно. Джонатан. – ответил я, улыбнувшись, и поцеловал протянутую мне руку.
– О, да Вы – джентльмен, – сказала Маша, смущенно вернув улыбку.
– А Вы очень красивая девушка, давно я не видел таких. Все халаты да халаты.
– Разве халаты делают девушек уродливыми?
– Определенно, из-за них люди начинают гнить изнутри?
– Знаете, я ведь тоже носила халат и рясу в церкви.
– Ох, нет, простите, я не об этом, то есть не о Вас.
– Я поняла, – по-доброму сжала губы Мария.
– Давайте не будем об этом.
– Давайте, хотите перекусить?
– Еще как!
Сев за столик под паланкином, я взял меню, и, пролистав его с жадными глазами, заказал себе сэндвич с ветчиной, ванильный чизкейк и глиссе. Пока я ел, Маша говорила:
– Вас, наверное, интересует, кто я и почему взялась ухаживать за Вами. Я расскажу. Мое полное имя Евсеева Мария Андреевна, мне двадцать четыре года, и я воспитанница Московского Покровского Монастыря. С пеленок этот монастырь был мне домом, а монахиня, подобравшая меня, завернутую в красное одеяло и брошенную рядом с одной из городских мусорок, заменила мне родителей. Двенадцать лет я служила и училась в православной школе и стала бы монахиней, если б мне не разрешили самой выбрать себе институт. В восемнадцать лет я поступила на медицинский, и, соответственно, в двадцать три закончила его. Последний год я проработала сестрой милосердия в Боткинской больнице. Мне нравится работать со стариками, монастырь и университет научили меня состраданию и любви к ближнему, и я не забываю этих уроков. Я жизнерадостна, отзывчива и теперь я буду для вас надежной опорой до тех пор, пока не придет ваш день. Выбрали меня с подачи той, кого я называю мамой, и не буду делать из этого секрет, в том числе и потому, что мне нужна квартира. По факту владельцем квартиры, в которой мы будем жить, являюсь я, вы же – кто-то вроде жильца, которого я не имею права выселить и за которым обязана ухаживать. В мои обязанности входит, – девушка начала считать по пальцам, – контроль расходов вашей пенсии (на еду, лекарства и одежду), готовка этой самой еды, уборка, глажка, стирка. Это уже пять. Что еще? Каждый день мы должны будем по два часа гулять в парке, это – шесть. И, естественно, коммунальные платежи тоже за мной. Вот, наверное, и все. Семь пунктов, – подытожила Маша, расправив семь зажатых пальцев.
Пододвигая к себе чашку кофе с плавающим куском мороженого, я подумал, что мой образ жизни не особо изменится после всего.
– А если я захочу в кино сходить? Или, например, на выставку?
– Это, пожалуйста, только, естественно, под моим надзором. И затраты на Ваши развлечения не должны превышать определенной суммы.
– Какой?
– По второй группе инвалидности Вам положено получать пенсию в двадцать тысяч рублей ежемесячно. Лекарства – бесплатны, и все, что Вы не потратите на еду и одежду, можно будет пускать на досуг. Да и сперва Вам придется потратиться на лечение зубов и печени, это обязательно.
– Да, с этим у меня проблемы. Сами понимаете, старость – не в радость. А вот я не являюсь для Вас проблемой? – спросил я, перемешивая ложкой остатки ванильного мороженого?
– Нет – уверенно ответила Мария и после недолгого молчания добавила – на что Вы намекаете?
– Наверное, для вас это прозвучит глупо, но я боюсь умереть не своей смертью, – это не было правдой, но я должен был об этом спросить.
На мгновение девушка беззвучно открыла рот, казалось, намек привел ее в замешательство, я даже успел заподозрить что-то неладное в ее пустом взгляде, но Маша быстро собралась и развеяла мои сомнения.
– Хм, знаете, пока Вы, так сказать, отсутствовали, прогресс перевернул наш взгляд на многие вещи, в том числе и на способ расследования преступлений. Не так давно, пару лет назад Энтони Вайс, ученый, создал таблицу преступлений, согласно которой при каждом нарушении закона, гормональная система нарушителя впрыскивает в кровь определенное химическое соединение, состоящее из двадцати восьми возможных элементов. Теперь все носят вот такие браслеты, – подняв правую руку, Маша показала тоненькое кольцо, надетое на запястье – они отслеживают появление этих химических соединений, а значит, оповещают о совершенном преступлении. Так что у любого злоумышленника нет шансов остаться безнаказанным. Вам тоже выдадут такой браслет. Да и в прочем, что я, по-Вашему, похожа на убийцу?
– Нет, совсем не похожи, однако, насколько я знаю, понять, о чем думает человек, можно, судя по тому, насколько развернуто он дает ответ на тот ли иной вопрос. Вы так красиво рассказываете о себе, как будто пытаетесь отвести от себя подозрения.
– Это Вам так кажется, просто Вы давно не общались с нормальными людьми.
– Может быть, может быть.
– ....– Немного погрустнев, девушка отвела прищуренный взгляд в сторону.
– Ну вот, теперь Вы обиделись на меня, мы так с Вами каши не сварим.
– Да нет, я не обиделась, просто мне стало Вас жалко.
– Это Вы бросьте. Скорее, мне должно быть Вас жалко, ведь на Ввашу долю выпало содержать одного из самых вредных стариков на планете.
– Как-нибудь переживу, – сказала Маша, обнажив в улыбке белоснежные зубы, и я улыбнулся в ответ, сжав губы, чтоб не позориться своим щербатым оскалом.
– Ну что, поехали на квартиру? – заполнил паузу шофер.
– Да, пожалуй, пора, – сказал я, и мы двинулись к стоянке, где стояло красно-белое служебное авто, выделявшееся своими простыми и строгими формами.
От кафе ехать было недалеко, буквально пару километров, только вот доехать до пункта назначения так и не получилось. Въезжая во двор дома по адресу Ленинский проспект тридцать, наша машина врезалась в другую легковушку, на высокой скорости выскочившую из-за угла. Хозяева вышли из своих машин и стали разбираться в произошедшем. Я представил, сколько может занять этот разбор полетов и, не вытерпев даже десяти секунд, вышел вслед за шофером. Мой новый дом был так близко. Я подумал, что мой провожатый, возможно, разрешит дойти до квартиры пешком, без его помощи, но, увидев нацеленный на него пистолет в руках незнакомца, я только и мог тихо произнести:
– Что такое?
– Сидите в машине, – не оборачиваясь, крикнул шофер, стоявший в метре от машины. Глаза незнакомца в маске робота на секунду мелькнули в мою сторону. Этой секунды хватило, чтобы шофер, схватившись за руки бандита, отвел пистолет в сторону. Началась драка. Я было уже собрался сматываться, как вдруг за моей спиной появилось еще двое неприятелей.
– Полезай обратно, – услышал я голос из-под маски, такой же маски, что и у первого бандита.
– А ты-выходи – сказал третий Маше, открыв дверь с другой стороны.
У этих двоих тоже были пушки и, естественно, я посчитал благоразумным подчиниться. Маша тоже вроде бы последовала приказу, но, как только третий бандит захлопнул за ней дверь машины, девушка резко бросилась на него, и, сбив сильным толчком плеча с ног, рванула бегом в сторону дороги.
«Смелая девочка, а, может, просто безрассудная», – подумал я и решил тоже предпринять меры. Несколько секунд я решался на то, чтобы пересесть за водительское кресло, не знаю точно, что мне мешало больше, трусость или отсутствие опыта вождения, но, в любом случае, я промешкал слишком долго. В звукоизолированном салоне я почти не слышал диалога бандитов, зато мог легко наблюдать за их действиями. «Второй» пошел помочь в драке первому, и, ударив шофера рукояткой пистолета по затылку, свалил его наземь. В это время третий успел встать и выстрелить в убегавшую прочь Машу. Выстрел, похоже, попал ей в ногу, потому как после падения девушка пыталась снова встать, но ее ноги предательски подкашивались. Ни шофера, ни Марию бандиты убивать не стали. Не знаю, что им было нужно, но, когда все трое в масках сели в служебную машину, я понял, кто им был нужен.
Им был нужен я. Без лишних слов мне надели на голову вязанный мешок и уткнули лицом в сиденье автомобиля. Я весь обратился в слух. Сперва я услышал сильно приглушенный крик Маши, которая звала на помощь. Затем я почувствовал, как машина переехала чрез дорожного полицейского, это мы выехали на проспект. Некоторое время стояла тишина, ничего не происходило, как будто я просто пытался заснуть на диване (настолько гладко двигалось авто). Чуть позднее меня пересадили из служебной в какую-то другую машину. Судя по тому, насколько высоко пришлось поднимать ноги, меня пересадили либо в джип, либо в кроссовер. Кстати, в чем смысл подразделять такой тип машин на два разных кузова, я так и не понял за всю свою жизнь.
После пересадки мы ехали еще где-то час. Затем мы остановились, и меня отвели в дом. Подозрения по поводу того, что меня собираются по-тихому пришить, где-нибудь в Подмосковье, сразу исчезли, однако меня, по-прежнему, интриговал двойной вопрос: «кому и зачем понадобился полудохлый седой старик»? Мы прошли одну дверь, другую, коридор, лестницу вниз, еще коридор, еще одну лестницу вниз (на этот раз винтовую), затем третью дверь и, наконец, мои провожатые остановились и сняли с меня вязаный мешок. Я почувствовал себя немного свободнее, однако это чувство продлилось недолго. Освободив мои глаза, они взамен сковали мое тело, надев на меня тяжеленную железную кирасу, привязанную толстой металлической цепью к полу. Бросив пару взглядов по разным сторонам, я обнаружил себя в небольшом помещении с восемью равноудаленными по кругу столбами. Воздух был пропитан сыростью, как если б я находился в подземной пещере. Свет подавался через одну единственную лампу, висевшую посередине сводчатого потолка прямо над моей головой. В полумраке за колоннами кто-то стоял. Один из провожатых подставил подножку, опустив меня на колени. Мужчина, одетый в черно-белый балахон, расписанный узорами золотого цвета и килт такой же раскраски, вышел из тени колонны и глубоким басом приказал:
– Оставьте нас.
Дверь за моей спиной захлопнулась, и я остался один на один с разодетым незнакомцем. Мужчина снял капюшон, позволяя мне вглядеться в черты его лица, нет, раньше я его не видел: впалые маленькие глаза, тонкий нос, широкие скулы, маленький рот и длинные курчавые волосы, выкрашенные под цвет одежды. Он продолжил басить:
– Не хочу, чтоб ты питал иллюзии, отсюда живым ты уже не выберешься.
– Куда я попал? Кто ты такой? И зачем я тебе нужен? – спросил я с закипающей злостью в голосе.
– Не торопись, я все тебе расскажу. Знаешь, Джонатан, меня почему-то мучает совесть оставлять тебя в неведении до того, как все случится.
– Что вы со мной собрались делать?
– Не все сразу.
– Я сейчас покажу тебе «не все сразу»! – прикрикнул я в ответ незнакомцу и сделал попытку напасть на него… Не получилось. Встав с колен и сделав три шага в направлении незнакомца, я почувствовал, как цепь натянулась, и тяжелая кираса увлекла меня обратно на каменный пол.
– Поумерь свой пыл, иначе придется связать тебя по рукам и заклеить тебе рот. Лучше молчи и слушай. Мое имя Джим Джонс, я – духовный лидер небольшой, но очень старой секты, носящей кодовое название «девяносто шесть». Я главный из девяти пророков, поклоняющихся, и ищущих избранных для поклонения, истинному богу – Кэбэлу.
Я прыснул и помотал от безысходности головой, но Джонс, казалось, этого не заметил. «Похоже, меня принесут в жертву», – подумал я и продолжил слушать:
– Возможно, ты слышал про теософскую секту под названием «the eight», но я все равно напомню. В начале сороковых некая Хэлен Билл начала призывать людей к поклонению Богу с именем Лэбэк. Главной догмой ее проповедей было представление Бога в виде энергии, которая постепенно заполняет сосуд в форме восьмерки, похожей на песочные часы. Сначала с переменной интенсивностью в течение двух тысяч лет восьмерка заполняется созидательной силой, а затем также долго опустошается разрушительной, и этот цикл, по словам Хелен, длится вечность. Ее вера в Лэбэка за последнее десятилетие стала очень популярной заразой и превратилась в полноценную религию. Основы которой пересекаются с нашей верой в Кэбэла. Не буду вдаваться в подробности, ведь тебя, наверняка, интересует, при чем здесь я и при чем здесь ты. Так вот, Хелен – бывший пророк нашей секты с похожим вероисповеданием.
Джим начал ходить по кругу, соблюдая дистанцию между мной и собой.
– Почему мы оставили ее в живых? – словно я был в курсе каких-то моральных принципов секты, спросил Джонс – Она не представляет для нас опасности. Пока нас оберегают тени смерти, для нас вообще ничего не представляет опасности. Тени смерти, что-то вроде путеводителя по жизни. Их видят только пророки, избранные из избранных, и Хелен знает, что даже если бы у нее получилось разоблачить нашу секту и наказать нас за все грехи, то тени найдут кого-нибудь другого для того, чтобы отомстить. Сами-то они причинить вреда не могут, они даже не разговаривают, однако, принимая разные образы и расставляя знаки, они могут надоумить кого-нибудь действовать, согласно их плану, взамен на определенное вознаграждение. Но в этот раз дело не в деньгах.
– Что действительно интересно, – продолжал свою историю рассказчик, вновь встав передо мной, – так это то, что, когда нам понадобились услуги более старого и сильного демона, чем тот, что был у нас, тени смерти указали нам на тебя. Обычно, когда мы меняем демона, тени указывают на какого-нибудь алкаша или бомжа средних лет, до пропажи которого никому не будет дела, а тут пришлось выполнять целую цепочку действий, чтобы заполучить какого-то старика, который и десятка лет не прослужит. Тебе мой рассказ, наверное, кажется кипой бредовой информации, однако, вскоре она станет основой для всех твоих размышлений, – сложив руки за спиной и задрав нос, он продолжил, – в пятом веке до нашей эры наш дальний греческий предок Эрос Конане решил в одиночку исследовать пещерные системы горной цепи Парнас в надежде добраться до царства Аида. Но вместо этого после двух изнурительных месяцев он наткнулся на черную библиотеку, огромную красивую пещеру с десятками полок для тысяч пергаментных свитков, и один свиток лежал отдельно на столе в развернутом виде. Побоявшись хозяина этой пещеры, он, однако, не побоялся немного задержаться. Из любопытства он свернул развернутый пергамент, снял еще семь с разных полок, и, сложив их все в мешок, поспешил вернуться домой. Кто был хозяином и где именно находится эта библиотека, нам узнать не удалось. Об этом даже тени умалчивают. Зато с их помощью мы смогли найти дом Эроса Конане, а вместе с ним и украденные свитки. Сам Конане перевести эти свитки не мог, это вообще не под силу обычному человеку, однако, он не отчаялся найти способ и создал для этого секту. Нашу секту, тогда она еще называлась Асэншн и по сути была чисто сатанинской, но после того, как в секту пришел человек, «общающийся с тенями», все изменилось. Это произошло в двенадцатом веке уже нашей эры, а человека этого звали Тидеон. Он был первым пророком и с помощью теней сильно изменил мировоззрение сектантов Асэншена. Он научил моих предшественников правильному исполнению обрядов, рассказал про двухтысячелетний цикл и про энергию, которая связывает все живое. Вместо дьявола он дал нам сразу двух богов Лэбэка и Кэбэла, заставив поверить, что второй из них – истинный. Он научил нас обманывать ангелов и, что самое важное, вызывать демонов. С помощью призванных демонов, которых мы научились вселять в тела людей, было переведено семь из восьми свитков. В одном из них было описано проведение ритуала, после которого человек чувствует неописуемою эйфорию, и вот уже на протяжении восьми столетий каждый месяц мы приносим необходимую для этого ритуала жертву и предаемся любовным утехам, восхваляя Кэбэла за дарованную нам жизнь. Наша секта была бы совершено безобидной, если б не один нюанс. Он напрямую касается тебя. Эти демоны, которых мы вызываем, очень сильны. Мы не умеем ни изгонять их, ни заменять на других, но с недавних пор мы научились вызывать более сильного демона. Демона, который сможет перевести восьмой свиток. Твое тело станет сосудом, а разум – жертвой, необходимой для нашего блага. Ты сыграешь свою роль! -Джим Джонс застыл и замолчал в ожидании, что я скажу.
– Вы все ненормальные! – с презрением фыркнул я.
– Ха, уж не больше тебя, поверь, тени знают тебя лучше, чем ты сам. И они все мне рассказали.
– Значит, моя выписка была подстроена?
– Нет, тебя, действительно, хотели отпустить, но вот Мария попалась тебе неспроста. Ее было не трудно подкупить, она так давно мечтала о собственной квартире.
– А ведь я почувствовал что-то неладное с первых слов. Неужели все так помешаны на том, чтобы отбирать квартиры у стариков? -на выдохе спросил я, не рассчитывая на ответ.
– Да, вся молодёжь об этом думает, но никто об этом не говорит.
– А как же выстрел, ваши стреляли в эту девушку. Она пошла на это сознательно или вы как-то гипнотизируете людей?
– Пуля в ногу взамен на квартиру? Ха, по-моему, выгодная сделка. Но нет, она не знала, что оружие будет боевым, а не электрическим, как мы обещали. Наверное, она сейчас злится, но, впрочем, это не важно.
– Удивительно, что в нее вообще попали.
– Что, прости?
– Ваши люди. Они действовали не очень-то слажено, было видно, что у них мало опыта. Операция была на грани срыва. Ваша секта, сколько вас там?
– Пятьсот человек, не считая пророков.
– Вы поставили под угрозу судьбы половины тысячи людей, чтобы заполучить меня, вы сильно рисковали, неужели я того стою?
– Хм, вообще-то нет, мы не рисковали, похищение прошло так, как оно прошло для достоверности и для того, чтобы отвести подозрения от Марии. И да, ты стоишь этого, по крайней мере, так считают тени.
– И что эти тени, этот ваш бог Кэбэл, прощают вам все ваши злодеяния? Вы вроде говорили, будто исповедуете практически ту же веру, что и Хэлен Билл, а я вот что-то не припоминаю, чтобы она приветствовала приступные махинации, не говоря уже о проведении всяких сатанинских ритуалов.
– Тебе следует осознать, что Бога и Сатаны в обычном для людей представлении нет. Нет ни рая, ни ада, нет плохого или хорошего. Есть только сильный Бог Кэбэл и его слабая противоположность Лэбэк. Они братья-близнецы, по очереди восходящие на трон, чтобы править нашим миром через эфир, живую невидимую энергию, и охраняют их миллион миллионов демонов или ангелов, в зависимости от того, кто на троне. Первые существуют для того, чтобы карать, и заслужить их расположение можно только через жертвенные ритуалы. А вторые, ангелы, следят за нашей добродетелью, но их, к сожалению, не так легко уважить. Всем членам нашей секты приходится соблюдать посты, вести службу и ежедневно читать специальные молитвы, это не легко, но, как результат, нам не приходится искуплять свои грехи перед слабым богом. Ангелы не присматривают за теми, кто служит Лэбэку. Они считают, что такие сами могут о себе позаботиться и что им нечего бояться смерти, покуда Лэбэк готов принять их к себе, так сказать, в рай. На самом деле рай и ад, это одно и то же место, где обстановка меняется в зависимости от правителя. Но тебя интересовало, сойдут ли нам наши злодеяния с рук. И я говорю тебе: да, сойдут, – Джим довольно улыбнулся и в его глазах сверкнул зловещий огонек – перед тем, как согрешить против воли слабого Бога, мы каждый раз исповедуемся, чтобы получить благословение. Тени сообщают нам, как действовать так, чтобы ангелы ничего вдруг не заметили, и нам остается только тихо и спокойно исполнить задуманное. Перед ангелами наша добродетель не запятнана, тени продолжают направлять нас, а сами мы становимся увереннее, сильнее и богаче с каждой выполненной миссией. Знаешь, сейчас людям многого не надо. Уже никому не интересны правда, загробная жизнь или теория великого заговора. Современному человеку подавай халявную праздную жизнь, и мы предоставляем ее нашим сектантам в лучших традициях порока.
– Красивая сказка.
– Да. Красивая. Что же касается Хэлен Билл, то она просто немного переврала учения Тидеона на свой лад и отпочковывавшись от нашей секты, создала свою, сформировав ее без историй о существовании второго, истинного Бога. И когда всеми ожидаемый конец света в две тысячи двенадцатом году так и не наступил, и Кэбэл так и не взошел на трон, несмотря на предсказания теней, Хелен ушла, как она тогда сказала «делать вещи лучше». В какой-то мере она добилась желаемого. Она помогла миллионам людей по всему миру обрести душевное равновесие. Однако, она так и не спасла их. И никогда не сможет этого сделать, поскольку, как и любая другая религиозная секта, как и любой священник, она требует от своих приверженцев слепого подчинения. Она призывает избавиться от гордыни и научиться смирению, она не терпит завистников и не одобряет тщеславия, ставшего слишком привычным для современного человека. Она пытается своей праведностью освободить человека от страстей, однако, свобода в другом. Мы можем освободиться, только если не будем бояться самих себя, если не будем идти против своей сущности, только человек, понимающий, что он хочет освободиться, может стать свободным, а значит тот, кто идет против своих желаний, просто плывет против течения реки и никогда не сможет добраться туда, куда эта река ведет, ему никогда не попасть в океан, бушующий чувствами и ощущениями. Океан, в котором ты можешь плыть в любом направлении, оставаясь собой. Обретение себя – это лишь первый шаг к спасению. Тидеон заповедовал, что для спасения мы, обретя себя, должны испытывать нашу свободу, постоянно находясь в контакте с внешним миром, а не с внутренним, как это делают всё время медитирующие члены секты The eight.