Две Королевы

И все же, когда в Одесском литературном кружке он выступал на эстраде и декламировал свои стихотворения, его мелодический голос звучал так вдохновенно и страстно, что слушатели – особенно слушательницы – аплодировали ему куда жарче и дольше, чем, например, выступавшему одновременно с ним Ивану Алексеевичу Бунину.

Вообще вдохновение было не чуждо ему, но оно как-то странно уживалось с ремесленничеством.

Я хорошо помню тот пасмурный мартовский день, когда у нас в номере на овальном столе появилась большая коробка шоколада «Эйнем», бутылка малаги, виноград и букет. Тут же, неподалеку от пепельницы, высилась стопка одинаковых томиков. Это авторские экземпляры «Королевы» Федорова – так именовался довольно объемистый сборник его повестей и рассказов, только что вышедший здесь, в Петербурге. Федоров сидел и надписывал их своим сангвиническим почерком с большими нажимами: «Ольге Николаевне Чюминой», «Зинаиде Афанасьевне Венгеровой», «Екатерине Павловне Летковой-Султановой», щедро награждая каждую из этих выдающихся женщин множеством комплементарных эпитетов.

Среди его дарственных надписей мне особенно запомнилась такая:

«Обворожительной Надежде Александровне Тэффи – очарованный ею А. Федоров».

– Что за странная фамилия? – сказал я. – Кто она такая, эта Тэффи?

Оказалось: популярная фельетонистка «Биржевых ведомостей» – распространеннейшей столичной газеты.

– Молодая… остроумная… Гремит в Петербурге. Я познакомился с нею на днях. Родная сестра Мирры Лохвицкой.

Поэтесса Мирра Лохвицкая незадолго до этого прославилась своей откровенной эротикой. Все с восхищением твердили тогда ее стихи, обращенные к мужу:

 
Ты войди в чертог таинственный,
Ласки брачные готовь.
Мой любимый, мой единственный,
Утоли мою любовь!
 

Тэффи? Тэффи? Мне стало стыдно, что я по своей провинциальной отсталости не слыхал такого знаменитого имени.

– Впрочем, вы сами увидите… Обещала прийти ко мне в номер… сегодня… провести вечерок… и вы понимаете, что по первому знаку…

Он указал на дверь.

Я почувствовал себя приобщенным к вершинам неведомой мне столичной культуры.

Федоров – я это знал по Одессе – слыл покорителем женских сердец. Там, на юге, это считалось в порядке вещей: на то он и поэт, чтобы влюбляться. И нет ничего удивительного, что им пленилась эта юная сестра Мирры Лохвицкой. Федоров с нетерпением ждал вечера. А с ним заодно и я. Наконец стемнело, и, чуть только мы зажгли нашу керосиновую настольную лампу, в дверь очень негромко постучали – и в комнату легкой походкой вошла пышнотелая красивая женщина с открытым, смеющимся, румяным лицом. За дверью в коридоре остался элегантный мужчина, которому она сказала: