Записки инженера-геофизика о работе бортоператора на аэрогеофизической съёмке

Почти безмятежная жизнь на базе партии время от времени нарушалась разными неприятностями. Однажды, когда съёмочный вертолёт был на «форме» в Мурмашах, командир Виктор Кривенко, обычно летавший с нами на съёмке, должен был привезти на транспортном вертолёте бензин для электростанции, кое-какие продукты и разные мелочи. Вертолёт появился в ожидаемое время, но выглядел как-то странно: контуры его казались размытыми. На посадку зашёл с большой поспешностью и с необычного направления, не совершив традиционного «круга почёта», против которого я всегда возражал как напрасной траты лётного времени. Сел как-то неловко, и пилот сразу затормозил несущий винт. Виктор спустился из кабины. Он едва держался на ногах. Лицо его в бело-красных пятнах было густо покрыто потом. Оказалось, что в полёте машину начало сильно трясти, ручку управления несущим винтом стало мотать так, что руками её было не удержать, и Виктору пришлось удерживать её ещё и зажав между коленями. Образовавшиеся от этого синяки не проходили ещё долго. Командир верно догадался, что начала разрушаться подредукторная рама, на которой установлен главный редуктор, передающий вращение на несущий и хвостовой винты. Неизвестно было, как долго продержится начавшая разрушаться рама до катастрофического разрушения. Командиру нужно было выбрать между двумя решениями: сажать ли вертолёт немедленно или постараться дотянуть до нашей базы на Алла-Акка-ярви. Напомню, что Виктор Кривенко обладал феноменальной топографической памятью, и уже хорошо знал окрестности базы на Алла-Акка-ярви, где не было места для безопасной посадки плохо управляемого вертолёта среди леса, болот и крутых сопок. А счёт времени шёл если не на секунды, то на десятки секунд, в лучшем случае на первые минуты. И командир использует своё право на принятие единоличного решения и принимает его в пользу тянуть до нашей базы. Не последний довод в пользу этого решения была и дальнейшая судьба неисправного вертолёта, его охрана и возможность последующего ремонта. Выдержка командира, его воля, мастерство пилота, физическая сила и, что и говорить, благосклонная судьба помогли ему избежать более чем вероятной катастрофы. Конечно, была потом комиссия, устанавливала причины и обстоятельства аварии. Наверное, решали, как отремонтировать вертолёт: заварить ли раму на месте, привезя хорошего сварщика и сварочное оборудование, или заменить раму новой, доставив некий подъёмный механизм. Не знаю. В 1963 мы снова работали в тех краях, но за новыми заботами о том событии забылось, и даже снова работающего с нами Виктора Кривенко я не вспомнил спросить, что стало с тем аварийным вертолётом. Помню только, что он стоял ещё на месте посадки, когда мы покинули базу на Алла-Акка-ярви, завершив там нашу работу.

На небольшое озеро недалеко от базы на Алла-Акка-ярви зимой самолётами АН-2 на лыжах завезли 60 тонн бензина для вертолёта в бочках. Весной часть бочек оказалась в воде. Началась длительная тяжба между лётным отрядом в Мурмашах и Министерством Гражданской авиации. Лётный отряд настаивал на списании всего этого бензина и завоза нового самолётами АН-2, теперь уже на поплавках, которые простаивали из-за отсутствия заказов на их услуги. Министерство гражданской авиации возражало, не желая терпеть огромные убытки, и в конце концов победило. Был отдан приказ профильтровать весь бензин из подмоченных бочек, чтобы отделить возможно попавшую воду. Надо сказать, что в бочках с бензином всегда есть небольшое количество воды и ржавчины, поэтому при заправке из бочек принято оставлять там литров 20, чтобы вода и грязь не попали в топливную систему. Надёжно задерживает воду и грязь замша, большой кусок которой всегда был в вертолёте вместе с ведром на верёвке и воронкой, применяемых при заправке из бочек. Но профильтровать 60 тонн бензина через замшу было нереально по времени. Поэтому на озеро с бочками был доставлен альвеер, заправочное устройство на тележке, с ручным насосом и полотняным фильтром, заключённым в колпак объёмом литров 50–60. Для руководства работой из отряда прислали инженера по горюче-смазочным материалам Савицкого, из нашей партии выделили нескольких рабочих качать альвеер, прислали палатку, раскладушки, спальные мешки, продукты, и работа началась. Наконец Савицкий сообщил, что весь бензин профильтровали и можно заправлять вертолёт. Прилетели. Я первым взялся за насос альвеера; ручка насоса поддавалась с большим трудом, Это показалось мне ненормальным, и я обратил на это внимание Кривенко. Он по своему обыкновению обозвал меня слабаком и сам взялся за насос. Сначала и у него шло туго, но потом он объявил, что слабаки могут продолжить. Слабаки закачали полный бак, бортмеханик традиционно через специальный кран «слил отстой» в стеклянную баночку с проволочной ручкой. Слитый бензин показался мне мутноватым, и я обратил на это внимание. Не вняли. Запустили двигатель и полетели было на съёмку, но тут оказалось, что штурман по ошибке взял не те полётные карты. Помчались на базу, приземлились напрямую без обычного «круга почёта». Штурман побежал за нужными картами, сопровождаемый воплями, чтобы поторопился, что двигатель глушить не станут. Но не успел он скрыться из вида, как двигатель тихо заглох сам. Бортмеханик опять слил – нет, не бензин, а ржавую воду! Слил снова, опять ржавая вода. Стали сливать уже в ведро, одно, второе… Прибежал запыхавшийся штурман: «Что вы, я же быстро!» «Ладно, отдыхай пока». Я с полной ясностью понял, что произошло: насос альвеера шёл туго, потому что полотняный мешок фильтра был полностью смочен водой и не пропускал бензин. Колпак фильтра был полностью заполнен водой. Применив свою богатырскую силу, командир смял проволочный каркас, на который был надет мешок, острые углы смятого каркаса пропороли полотняный мешок, и вся ржавая вода, скопившаяся под колпаком фильтра из четырёхсот бочек, была нами аккуратно закачана в топливный бак вертолёта. Опросили рабочих. Оказалось, что инженер по ГСМ даже не потрудился объяснить им, что нельзя опускать заборный шланг альвеера до самого дна бочки, а колпак фильтра нужно периодически снимать, освобождать от воды, а полотняный мешок прополаскивать и сушить. Ничего этого они не знали. А что же делал инженер по ГСМ, пока они перекачивали грязную воду из одной бочки в другую? Ловил рыбу! К рабочим даже не подходил… Всё-таки благосклонная судьба хранила нас. Если бы не оплошность штурмана, быть бы нам в бездонном озере Алла-Акка-ярви… Пришлось разобрать всю систему подвода бензина к двигателю и освободить её элементы от воды.

Делу не был дан официальный ход, слишком скандально оно было. Командир? Но он, отбросив свойственную ему осторожность, отмахнулся от моего предупреждения, что с альвеером что-то неладно и что слитый бензин мутен. Бортмеханик? Но и он не придал значения этим тревожным фактам. Командир лётного отряда в Мурмашах? Но он несёт ответственность за действия своих подчинённых. Инженер по ГСМ? Но именно его поразительная безответственность создала предпосылку катастрофы и сделала бесполезной работу по перекачке бензина. Фактически он сознательно совершил преступление, и только непредвиденная случайность предупредила тяжкие его последствия. Совсем безнаказанным Савицкий всё же не остался. Он был основательно избит в Мурмашах. Надеюсь, ему объяснили за что. Штурман Ашот Вартанович Акопов доработал с нами до конца наших работ, а какое-то время спустя дошёл слух, что он переквалифицировался в продавца мяса в продуктовом магазине в Ленинграде. Видно, не хотел дальше испытывать судьбу. Да и доходнее, наверное.

Погода стояла жаркая и сухая. Кольский полуостров полыхал лесными пожарами. Дым от них настолько ухудшал видимость, что рейсовые самолёты с южного направления летали в Мурманск через Архангельск. Мы опасались за нашу генгруппу и кабель, но до них пожары пока не добрались. Основными поджигателями по неосторожности были разные полевые работники: геологи, геофизики, топографы и т.п. Были и незамысловатые диверсанты из близкой Норвегии. Они поджигали, их без особого труда ловили, а лес горел. О них нам рассказывал посетивший нашу базу чин не то из пограничных войск, не то из КГБ. Он призывал нас быть бдительными и вылавливать этих диверсантов. «А как мы их узнаем?» «Смотрите на одежду, особенно на обувь: они могут быть обуты в полуботинки, даже в босоножки…». Посмотрели вокруг: на нашей чистой и сухой базе большинство именно так и было обуто. «Ну, допустим, мы их опознаем. А как задерживать, ведь никто из нас не вооружён?» «А вы скажите грозно и властно: "Стой, стрелять буду!"». «Так из чего стрелять?» «А вы сделайте вид, что вооружены». «А вы сейчас вооружены?» «Я – нет!» «А я сейчас принесу двустволку, заряженную картечью. Вы мне скажете грозно и властно, а я шмальну из обоих стволов картечью…» Чин остался недоволен: «Не хотите помочь властям»…

Если на западе Кольского полуострова было более или менее ясно, кто устраивает лесные пожары, то на востоке, где тоже горели леса и ягельники, поджигать их вроде бы было некому: никаких работ там не проводилось, и почти не было населения. А которое было, вряд ли будет само себя поджигать. Кто-то заметил, что пожары тянутся по вполне выраженным линиям. Потом усмотрели, что эти линии совпадают с трассами, по которым летают транспортные самолёты и вертолёты, летающие именно по этим трассам, а не где попало. Мысль сперва показалась бредовой. Но за неимением другой к ней прислушались, хотя самолёты не паровозы, выбрасывающие искры, и искры из них не летят. Но как же они всё таки поджигают? Кто-то высказал предположение, что поджигают окурки, выбрасываемые за борт экипажами летательных аппаратов. Предположение это было встречено с ещё большим недоверием, однако другого не было, и его решили проверить. Была разработана подробная программа проверки способности окурков что-нибудь поджечь. Испытанию должны были подвергнуться окурки разных сортов сигарет и папирос, их должны были выбрасывать с разной высоты, при разных курсах относительно направления ветра. В самолёт АН-2 посадили курильщиков, на аэродроме в Мурмашах множество людей расположили в шахматном порядке, и окурки полетели. Оказалось, что значительная их часть вполне могла поджечь ягель, сухую траву, опавшую хвою, чешуйки сосновой коры. Экипажам самолётов и вертолётов было строго запрещено выбрасывать окурки наружу или вообще курить в полёте.

У начальника нашей партии Н.Н. Савельева были свои заботы в связи с лесными пожарами. Старый, и в прямом смысле лётчик и друг Савельева Дед Прончатов летал на лёгком самолёте ЯК-12 на лесном патрулировании. Возить людей и грузы на более тяжёлом самолёте ему из-за почтенного возраста не разрешили, и он превратился в злого гения Савельева, сбрасывая несколько раз в неделю на нашу базу вымпелы, обязывающие начальника партии организовать тушение очередного пожара. Это было абсолютно невыполнимое распоряжение, так как никаких средств для тушения лесных пожаров у Савельева не было, кроме нескольких лопат и топоров, и он вынужден был имитировать противопожарную деятельность, посылая в сторону пожара человек пять, строго наказывая близко к огню не подходить во избежание несчастных случаев. Савельев был изрядно раздражён «подарками» Деда Прончатова. Не удивительно, что он был просто взбешен, когда на острове напротив базы появился дымок. Выяснилось, что на острове ждёт переправы на базу некий техник-геофизик из нашей партии, выполнявший какие-то работы то ли на острове, то ли на западном берегу озера. Зачем ему в такую жару понадобился костёр, думаю, он и сам объяснить бы не смог. Савельев потребовал немедленно потушить занявшийся пожар, заявив для убедительности, что уже составил акт с участием трёх свидетелей об умышленном поджоге. А пока огонь не будет потушен, поджигатель с острова снят не будет, пусть хоть сгорит вместе с островом. У поджигателя из средств пожаротушения была только старая фетровая шляпа, которой он и стал очень проворно таскать воду и заливать огонь: перспектива сгореть вместе с островом ему не улыбалась. Сколь ни удивительно, но не успевший разгореться огонь ему удалось потушить.

Тёплая, даже жаркая погода, прозрачная, тёплая у поверхности вода озера призывали к подводному плаванию. Но не было никакого снаряжения, и взять его было негде. А так хотелось! Я прикинул свои возможности, наличие подходящих материалов, и решил, что могу сделать пока хоть маску. У меня был кусок плексигласа от Мессершмидта, голенище резинового сапога и обрезки жести. Я решил, что с этим можно начинать, и приступил к изготовлению маски. Виктор Кривенко, наблюдая за изготовлением маски, отнёсся к моим усилиям скептически, утверждая, что под водой и так всё хорошо видно: он никогда не погружался в воду в маске. Первое погружение в маске показало, что голенище слишком мягко, и уже на глубине около метра оно сминается, и стекло плотно прижимается к носу. Дополнительных голенищ не нашлось, и я внедрил в маску жестяной каркас, по ходу дела стараясь сообразить, как предохранить лоб от давления каркаса. Но не успел я ничего придумать, как Кривенко выхватил у меня маску, надел её и скрылся под водой. Нужно сказать, что у наших берегов рыба не ловилась. Говорили, что это из-за того, что геологи с северного берега озера глушили рыбу взрывчаткой. Виктор пробыл под водой, как мне показалось, долго, выныривая, чтобы вдохнуть воздуха. Наконец он выскочил на берег, сиреневый от холода и с жутким багровым рубцом на лбу от моего жестяного каркаса. С одержимым видом помчался на кухню, вернулся с вилкой в руке, успел пробормотать, что там всё хорошо видно, и там полно рыбы, надвинул маску и снова скрылся под водой. Наконец он окончательно вылез на берег. Слегка заплетающимся от холода языком рассказал, что пытался загарпунить рыбу вилкой, но безуспешно. Я ещё немного усовершенствовал маску, но ею почти единолично завладел Кривенко. Несмотря на некоторую досаду по этому поводу, меня радовало, что Виктор так увлёкся подводным плаванием в маске. Невероятно, но после того как Виктор увидел множество рыбы у нашего берега, рыба стала ловиться на удочку.

Несмотря на некоторые осложнения, спокойная и безмятежная жизнь на прекрасной базе у чудного озера Алла-Акка-ярви вспоминается с теплотой и благодарностью. Более или менее отлаженная аппаратура не требовала больших забот, да и узнали за прошлый год её неплохо со всеми её причудами. Демонтаж аппаратуры с вертолёта, вывоз аппаратуры генгруппы, уборка кабеля, неизбежная поездка в экспедицию в Апатиты и возвращение домой в Ленинград почему-то совсем не отложились в памяти.

АППАРАТУРА БДК ДЛЯ ЗГТ

ЛЬВОВ, 1961 г.

Опытно-производственные съёмки методом БДК, выполненные в 1959–1960 гг. с первым макетом аппаратуры показали высокую геологическую эффективность метода. Но этот макет, впервые созданный в СССР, в техническом отношении был далёк от совершенства и был малопригоден для производственных работ. Метод БДК представлялся руководству ЗГТ достаточно привлекательным, но макет принадлежал ВИТРу, и руководство ЗГТ не могло распоряжаться им по своему усмотрению. ЗГТ нужна была собственная аппаратура для аэроэлектроразведки методом БДК, по возможности свободная от недостатков первого макета. Однако поиски возможного изготовителя аппаратуры до поры до времени успеха не имели. Однажды я по каким-то делам слонялся по геофизическому отделу Министерства геологии СССР; не помню, как оно тогда называлось. Кто-то, знавший о нашем стремлении обзавестись собственной аппаратурой, познакомил меня с человеком, который мог бы взяться за эту работу. Это был Борис Наумович Маркин, директор Опытного производства львовских учреждений Академии наук УССР (ОПЛУ). ОПЛУ специализировалось на изготовлении мебели «з дуба та з ясеня» для лабораторий и кабинетов начальства. Казалось бы, какую аппаратуру можно сделать при такой специализации? Но руководство этой работой обещали взять на себя сотрудники ИМА, Института машиноведения и автоматики АН УССР, разработавшие первый, витровский, комплект аппаратуры; некоторые из них участвовали в съёмках 1959 года на Кольском полуострове и на Южном Урале. Так что лучшего нечего было и желать. Заручившись именно их поддержкой, Б.Н. Маркин и принял решение взяться за эту работу. Но это случилось чуть позже, а пока я напрямую связал управляющего ЗГТ А.Н. Кацкова с Б.Н. Маркиным, чтобы не играть в испорченный телефон. Было это в январе или феврале 1961 года. Вскоре стало известно, что Маркин берётся за эту работу. Очень быстро был заключён договор между ЗГТ и ОПЛУ. В Маркине удивительным образом сочетались бытовая робость с невероятной отвагой и разворотливостью руководителя. Уже в середине лета 1961 года Н.Н. Савельев и я были приглашены во Львов для наблюдения за работой и поэтапной приёмки аппаратуры и, в какой-то мере, помощи в работе. Приехав, мы были изумлены тем, что было сделано за такое короткое время. На бывшую одноэтажную конюшню, в которой помещалось ОПЛУ, был надстроен второй этаж из кирпича, добытого при разборке какого-то здания. Помещение на втором этаже было уже отделано внутри и покрыто капитальной крышей. К нему вела временная лестница, прикреплённая снаружи и напоминающая корабельный трап. Оказалось, что новое помещение для защиты от электромагнитных помех полностью экранировано металлической сеткой, соединённой с выполненным по всем правилам заземлением. Изготовление аппаратуры тоже не стояло на месте: были полностью готовы корпуса и электрические схемы, и полным ходом шёл электрический монтаж. Не обошлось и без дуба и ясеня: на шасси новенького ГАЗ-63, предоставленного ЗГТ, для генераторной группы был сооружён закрытый кузов типа КУНГа. В рундуке размещена была батарея щелочных аккумуляторов НКН-100 с напряжением 24 В для питания авиационной УКВ радиостанции, когда не работает электростанция. К сожалению, при будущих работах воспользоваться этим удобным и уютным кузовом нам так и не довелось, так как генгруппа всегда располагалась в местах, недоступных для автомобиля.

Непременным элементом генераторной группы была передвижная электростанция. Для комплектования новой аппаратуры ЗГТ предоставил ОПЛУ восьмикиловаттную электростанцию АБ8ТЭ. Расскажу о непростой истории доведения её до рабочего состояния. В конце 1960 года, учитывая почтенный возраст витровской электростанции ЖЭС-9, которая безотказно прослужила нам два полевых сезона, ЗГТ на всякий случай приобрёл две новые электростанции АБ8тЭ производства некого бакинского электромеханического завода. Документы о военной приёмке внушали доверие. Но документы остались где-то у начальства, а электростанции, привезённые в ЦРММ, попали ко мне в руки. И хорошо, что это случилось, когда никакой спешки с вводом их в строй не было. Одного взгляда на эти агрегаты было достаточно, чтобы увидеть, что более безобразное исполнение трудно себе представить. Контрольные приборы были установлены вкривь и вкось, отверстия под четырехмиллиметровые крепёжные винты рассверлены до 5 мм и даже почему-то до 8 мм, некоторые сверления проникли внутрь приборов. Монтаж выполнен так называемым «гупером», одножильным алюминиевым проводом в просмоленной хлопчатобумажной оплётке. Но это была лишь косметика, безобразная, но приводимая в порядок. Хуже было с главными составными частями электростанций. У одной оказался заклинен двигатель. Запустили вторую. Никакого электричества она не давала. Попробовали дать ток возбуждения генератора от внешнего источника. Результат тот же: в генераторе не оказалось обмотки возбуждения. Переставили генератор со станции с заклиненным двигателем. Электричества по-прежнему нет. Подаём ток возбуждения от внешнего источника – генератор работает, а штатный стабилизатор напряжения возбуждения генератора не обеспечивает. Понять, как он должен работать и почему не работает, мы не смогли. Вопросом этим занялся начальник партии Н.Н. Савельев, далёкий от всяких технических проблем. Может быть, поэтому он избрал единственно правильный способ решения проблемы. Он обратился к специалистам кафедры электрических машин Ленинградского электротехнического института, ЛЭТИ. Сначала они тщательно изучили стабилизатор электростанции и его схему и пришли к выводу, что не работает он потому, что в принципе работать не может. По договору ими был разработан и сделан новый стабилизатор. Работал он хорошо и, как показала эксплуатация электростанции, безотказно. Обе электростанции никогда не работали и не могли работать. Сопроводительные документы к ним, включая свидетельства о военной приёмке, были простым подлогом.

Сама электростанция слеплена была довольно нелепо. Восьмикиловаттный генератор крутил сорокапятисильный двигатель от автомобиля Москвич-407. В техническом описании из скромности он значился как одиннадцатисильный. От двигателя для автомобиля он отличался только некоторым различием в комплектации. Модификация карбюратора К-59 была приспособлена для работы с центробежным регулятором, прерыватель-распределитель зажигания без вакуумного корректора, высоковольтные провода и свечи были экранированы, штатный четырёхлопастный вентилятор заменён шестилопастным, гонящим воздух НАРУЖУ, а не внутрь, как у автомобиля; картер сцепления заменён деталью для крепления фланца генератора. Валы двигателя и генератора соединены напрямую, и для нормальной работы генератора двигатель должен работать на оборотах, близких к максимальным, что сокращает его ресурс и повышает расход бензина.

В разработке схем и наладке узлов самое прямое участие принимали сотрудники (спивробытники) львовского Института машиноведения и автоматики (ИМА). Монтаж и намотку трансформаторов выполняли многие радиолюбители Львова. Карточка QSL одного из них была потом обнаружена между обмотками сгоревшего не по его вине силового трансформатора. А пока мы наблюдали за работой и по мере надобности в неё вмешивались. Однажды я увидел, что в один жгут укладывают провода, несущие очень слабый сигнал, провода с сигналом гораздо большей амплитуды и провода, подводящие напряжение бортсети, изобилующей импульсными помехами. Ребята, выполняющие монтаж, переделывать заупрямились. Тогда я в их обеденный перерыв попросту выпорол злополучный участок монтажа. После этого он был безропотно переделан. Ещё был спор с конструктором Жорой Калужским по поводу лебёдки для спуска и подъёма гондолы. Лебёдка была с электрическим приводом, но по требованиям безопасности нужен был и ручной привод, и я на этом настаивал. Был организован и ручной привод, но без храпового механизма или хотя бы тормоза, и барабан лебёдки удерживался от свободного раскручивания только рукой оператора: выпустишь ручку лебёдки из руки, и гондола с кабелем устремится вниз с ускорением свободного падения, а ручка при этом будет вращаться с такой скоростью, что поймать её и не сломать руку вряд ли удалось бы. Падение гондолы почти наверняка завершилось бы обрывом несущего троса кабеля и потерей гондолы и кабеля, в лучшем случае повреждением приёмного устройства, заключённого внутри гондолы. Кроме того, ручка лебёдки в нижнем своём положении оказалась так близко к полу, что моя рука, плотно охватывающая её, над полом не проходила; Жора советовал держать её кончиками пальцев. Его рука, более тонкая, чем моя, между ручкой и полом проходила, но с риском ободрать костяшки о пол. Всё это я объяснял Калужскому, но переспорить конструктора, тем более жителя Украины, дело безнадёжное, и я отложил вопрос о недоработке лебёдки до лётных испытаний. Когда мы уже летали, я вписал Калужского в полётное задание и перед взлётом за шиворот втащил в вертолёт. В конце вылета предложил ему поднять гондолу вручную. Электрический привод согласно конструкции Калужского отключается, и судьба гондолы и кабеля оказалась в его несильной руке. А потеря их грозила ему крупной неприятностью. Ему не только было не поднять гондолу, но даже не удержать ручку лебёдки, и только сознание ответственности заставляло его удерживать ручку из последних сил. «Включи!» – завопил он. «Переделаешь лебёдку?» «Да!!!». Я включил электрический привод. Потом он приподнял лебёдку над полом, но ни то́рмоза, ни храпового механизма из-за особенностей готовой конструкции лебёдки сделать не получилось.

Я никогда ни до, ни после не видел такой стремительной и слаженной работы. Уже к концу лета или началу осени аппаратура была готова к лётным испытаниям. В наше распоряжение прибыл вертолёт, на котором в несколько дней была смонтирована подвижная группа. Генераторная группа с передвижной электростанцией была доставлена в деревню неподалёку от Львова и размещена под каким-то навесом. Телескопическую мачту с антенной опорного сигнала сняли с машины и установили вне навеса. Там же установили составную мачту с антенной коллективной любительской радиостанции УБ5ИДД, принадлежащей, кажется, радиоклубу Политехнического института. Эту антенну использовали и для авиационной УКВ радиостанции для связи с вертолётом. Разложили кабель, устроили заземления. Генераторная группа работала исправно, и мы начали первые полёты. Начались и первые неприятности, не связанные, правда, с аппаратурой. Деревенским жителям для разных хозяйственных надобностей полюбился наш кабель, и куски его крали почти ежедневно. Один из операторов генераторной группы, хозяйственный Герман Кузнецов установил наказание за кражу кабеля (с возвратом украденного куска) – одного гуся за каждый случай покражи. Найти виновного труда не составляло: добрые соседи тут же доносили, кто и в каком месте вырезал кабель. К празднику 7 ноября у Германа собралось изрядное стадо гусей, из которых хозяйка, у которой он жил, прекрасно готовила разную вкусную еду. В сочетании с деревенским самогоном, не вызывающим никакого неприятного последействия (похмелья), это позволило отменно праздновать день Великой Октябрьской социалистической революции (так тогда назывался этот праздник). В том году праздник растянулся на несколько дней.

Колхоз, в который входила наша деревня, не процветал. Было тогда административное поветрие объединять множество деревень в большой колхоз, что нашло отражение в народном творчестве:

О Сан-Луи и Лос-Анджелес

Объединились в большой колхоз.

Изба-читальня, сто второй этаж,

Там русский бальный лабает джаз.

О Сан-Луи, передовой колхоз,

Он первым вывез в поля навоз!

(В ритме и на мотив блюза). Наверное, надо пояснить, почему джаз лабает «русский бальный», а не танго или фокстрот: эти танцы не допускались как идеологически чуждые советскому народу. Танцевать следовало под этот самый русский бальный и некую «молдавеняску», соответствующие идеологическим вкусам советских идеологов. Правда, на мало публичных вечеринках вроде школьного вечера танго и фокстрот всё же звучали, но на этикетках пластинок они именовались «медленный танец» и «быстрый танец».

Так чиновникам от сельского хозяйства легче было контролировать сельскохозяйственную деятельность. Объединители не учли, что в календаре православной церкви значится более восьмисот праздников, среди них множество так называемых престольных. В каждой деревне, где есть церковь, свой престольный праздник. В тех местах церкви были почти в каждой деревне, и, соответственно, престольный праздник, который праздновался неукоснительно. Таким образом, в объединённом колхозе каждый день в какой-нибудь деревне да есть престольный праздник, и праздновал его весь колхоз. Работали только несколько комсомольцев-активистов, а остальное население праздновало. Где уж тут быть процветанию… Были и другие причины бедственного состояния колхоза. Рядом с нашей генгруппой была куриная ферма. Было известно, что согласно какому-то нормативному документу на душу курицы полагалось в сутки 30 граммов немолотой кукурузы, и куры на такой диете просто дохли от голода. Были, правда, более сильные, продвинутые птицы, которые не хуже ворон летали на поля с уже посеянными озимыми и там кормились. Кроме того, нас предупредили, что куры заражены опасными для человека болезнями, чтобы мы не позарились на них и не заразились.

На генгруппе собралось несколько радиостанций: авиационная УКВ РСИУ3-м, коротковолновая авиационная, любительская УКВ с позывным УБ5ИДД, принадлежащая радиоклубу Львовского политехнического института, которую притащил кто-то из наших львовян. Утром мы включали всю аппаратуру, в том числе радиостанции и слушали эфир. На протяжении всего нашего пребывания там у нас была устойчивая и удивительно чистая связь с радиолюбителем-коротковолновиком, живущем в Целинограде. У него был простенький передатчик с одной лампой 6П3 на выходе. Включаем приёмник, и вот он уже на связи в свой обеденный перерыв. В тот же период происходило большое всеукраинское соревнование радиолюбителей. Время и аппаратурное обеспечение позволили нам принять в нём участие. С передатчиком любительской радиостанции что-то не заладилось. Решили использовать её позывной и приёмник, а передатчик авиационной радиостанции РСИУ3-м с фиксированной, стабилизированной кварцем частотой. Это определило технологию нашего участия в соревновании. В течение часа мы работали только на передачу, сообщая наш позывной и частоту нашего передатчика. Потом работали с любительским приёмником на приём, собрав огромное количество связей для УБ5ИДД. Была даже уникальная связь за несколько сотен километров с радиолюбителем в Закарпатье, которая на УКВ считается невозможной. Обстановка в эфире была более чем оживлённой: шум, обрывки разговоров, свист, писк перестраиваемых передатчиков, промелькнул призыв: «Увага, увага! Увага вшистскех радиоаматорев польскех!» И вдруг среди этого хаоса звуков тишина, и в этой тишине знакомый уверенный голос Владимира Николаевича Гончарского, радиолюбителя мирового класса, уже знакомого читателю по нашим работам 1959 года на Кольском полуострове: «Здесь UB5VF!» Гончарский пользуется среди радиолюбителей уважением, особым статусом и авторитетом у Инспекции электросвязи: он помогает этой достойной организации поддерживать порядок в эфире. Дома у него передатчик мощностью в киловатт, отлаженный настолько, что не мешает приёму телевидения даже ближайшим соседям, лишь дрогнет картинка в момент его включения. «Здесь VF!» Тишина наступает при включении передатчика Гончарского: срабатывает АРУ приёмников.

С Гончарским хочется познакомить особо. После начала Великой Отечественной войны всем жителям СССР велено было сдать радиоприёмники, дабы не слушали вражеской пропаганды. Не подумали, что и советской тоже. Этим наши идеологи оказали немцам неоценимую услугу: на занятой ими территории их пропаганде не было альтернативы. Как, впрочем, и на свободной от оккупации территории: не везде и не у всех были радиотрансляционные точки. Сдал свой приёмник и шестнадцатилетний Володя Гончарский. То ли у него был не один приёмник, то ли он, уже опытный радиолюбитель, соорудил новый, но приёмник появился у него незамедлительно, о чём добрые соседи поспешили донести. Володю посадили. Сидел он, к счастью, недолго. Немцы наступали стремительно, советская власть покинула Львов, предоставив военной администрации решать свои дела, в том числе и судьбы заключённых. Военный комендант Львова (возможно, он назывался иначе) поинтересовался, за что сидит мальчишка. А узнав, захотел его увидеть. Выяснив, что Володя может построить не только приёмник, но и передатчик, дал ему грузовик, несколько солдат в помощь и мандат, позволяющий выгребать всё, что может пригодиться при постройке радиостанций. Через короткое время юный В.Н. Гончарский был начальником связи дивизии. Закончил войну Гончарский в Польше, где участвовал в запуске мощной радиостанции «Свободная Польша». Основой её послужила радиостанция немецкого агитационного поезда, который немцы при отступлении не смогли уничтожить. В описываемое время Владимир Николаевич был радиолюбителем мирового уровня, он мог в любое время связаться с любым местом Земли. А его радиолюбительский опыт и знания щедро питали профессиональную работу радиоинженера. Им был разработан и сооружён радиоканал передачи на вертолёт с генераторной группы опорного сигнала и для первого комплекта аппаратуры БДК, и для нового, создаваемого по заказу ЗГТ.