–Вон он, вышел, давай подойдём под благословение, – "страшным" шёпотом дышал в ухо Алексея Пашка, – ну давай, ну давай.
–Чего ты меня тянешь? – упирался Алексей, – хочешь благословения, сам и подойди, а чё я то.
Устало шаркающий им навстречу, уже снявший свою "парадку" священник, одетый в залатанную, дырка на дырке рясу, приподнял голову и встрепенулся:
–Не может быть! Господи, Слава Тебе! Слава Тебе, Господи мой! – перекрестившись и раскинув объятия устремился к двум "борющимся" друг с другом молодым мужикам, – сподобил, Господи! Сподобил встретить ещё одного! – чуть ли не крича приближался он к разомлевшему в улыбке Пашке, – не путайся под ногами, – оттолкнул от себя радостно разводящего руки недоучившегося семинариста, и, с непонятно откуда взявшейся силищей, сжал, так что хрустнули кости, обалдевше бормочущего: "да не я это, это он поп, не я", Алексея…
–Хорош! Ну хорош! Красавец, – крутился дядя Ваня вокруг Алексея, как барышник вокруг породистого жеребца, – ну хорош, хорош, ну ничего не скажешь – хорош! Слава Тебе, Создателю наш, Слава Тебе! Вот уж постарался Он с тобой, так постарался! А мне старику – какая радость! Я ж таких как ты, родной ты мой! Алёшка! Только двоих за всю жизнь и встретил. Думал, ну уже всё. А тут ты!
Красный от смущения, вокруг уже понемногу собралась кучка любопытствующих, Алексей откашлявшись спросил:
–Может мы уже пойдём?
–Куда? Какой домой? А здесь по твоему что? А что у тебя там? Семеро по лавкам? Кошка голодная? На работу завтра? Вода течёт или газ забыл выключить? Никуда ты не пойдёшь, у меня, здесь ночевать останешься, ночь длинная, как раз хватит, чтобы мне всю твою, коротенькую пока что, жизнь узнать. А утром на службу. И что, что ничего не знаешь, ничего страшного, постоишь-послушаешь, устанешь – присядешь. А после службы я тебя покрещу. Потом покормлю и отпущу, если сам конечно уходить захочешь, – повернувшись, к не знающему, что делать, Пашке, – а ты иди. Иди-иди. Ты нам здесь, пока что, не нужен. Иди, кому сказано, не путайся под ногами…
Так и получилось(после скудного обеда жиденьким супчиком и гречневой кашей без ничего, в небольшой кухне при богадельне, вместе с ещё пятью-шестью проживающими там старухами, но самое главное: рядом, локтем к локтю с вовсю расхваливающим еду дядей Ваней:
–Вот это царский обед, истинно царский! Прасковья, – поглядывая на непонятно какой древности старую-престарую "бабу-ягу", исполняющую обязанности кухарки, – вот, чтобы всегда так варила! А то наварит вечно ‐ тараканов стыдно кормить!), уходить не хотелось совсем.
–Не-не, милый, давай-давай, иди, завтра тебе на работу, да и мне, отдохнуть бы немного, а когда? Ну да и ладно. В субботу приезжай, а нет! Лучше в пятницу вечером. Я за тобой прослежу, чтобы ты поговел как следует, а в воскресенье причастишься…
(Пятью годами позднее):
–Генерал, ты меня слышишь, – поёрзал на обречённо скрипящем стуле дядя Ваня, – я же тебе уже раз сто сказал, не могу я тебе ничем помочь, с этим, – ткнул большим пальцем себе за спину, в сторону видимого за окном, припаркованного внутри церковного двора автомобиля. Как будто в подтверждение его слов из бронированного, чёрного микроавтобуса вновь донеслось визжание разрезаемой заживо свиньи.
–Мне некуда больше ехать, Иван Афанасьевич, некуда, – голосом ожившего зомби прохрипел, уставившийся в одну точку страшный мужик в штатском, от взгляда которого, испуганно шарахались его подчинённые похожие на, приведённых в приличный вид, былинных разбойников, – и на наркотиках, я её, держать больше не могу, дозу всё время приходится увеличивать и увеличивать. Я её убиваю.
–Так, и я, – качнувшись вперёд и положив ладонь на рукав "бронзовой статуи", сказал дядя Ваня, – и я, её убью, если сделаю то, о чём ты просишь. В Троице-Сергиеву не пробовал?
–Нет. Километров за пятнадцать развернулись. Смирительную рубашку разорвала, в жизни б не подумал, что такое возможно. Два вывиха и перелом, кожа в нескольких местах полопалась. В прошлом году это было, я тогда ещё про, Вас, не знал.
–Аборты делала?
–Да. Мы с ней тогда, только расписались, жить негде, денег нет, родители…, да нечем им нам было помочь. Три раза подряд. Каждый год. И непонятно как беременела, предохранялись вроде бы. А потом, у меня карьера попёрла, как на дрожжах, решили, ну пора, и никак…
Что только не делали, куда только не ездили, в каких только клиниках не побывали. Я уж было, видя в каком она отчаянье, сдуру, один раз ляпнул, давай мол суррогатную мать, а она мне, страшно так, ещё раз об этом заикнёшься, я тебе вилку в глаз воткну, вытащу его и съем. Я, Вас, Иван Афанасьевич, ни о чём, многом не прошу, мне бы только хоть на несколько секунд, настоящую её, ту, которая была, увидеть, прощения попросить.
Весь углубившийся в себя, сосредоточенный дядя Ваня, кряхтя повернулся и посмотрел через левое плечо на старый, ещё дореволюционный образ Семистрельной. Пристально вглядевшись в неё и пожевав беззубым ртом, повернулся и решительно хлопнул ладонью по столу:
–Ладно! Уговорил! Но! – ткнув пальцем в расправившего плечи генерала, – ты ж разведчик? Так вот, вспоминай всё чему тебя учили, будешь сидеть, как в засаде, не проеби момент! Расслабишься и всё! Всё прахом, всё впустую! У неё ж, милый, не абы кто там! А сам "хозяин всех квартирантов"! Сам дракон, "без привязи", на полной свободе. А у меня, силы уже не те, растолстел!, обленился!, не знаю, сколько смогу его удерживать, так что, будь начеку! Каждую долю секунды – будь начеку! Если ты её любишь конечно…
"Ну, прям, "Вий" – какой-то! И время – самое то, без двадцати двенадцать," – мелькнуло в голове у Алексея, наблюдающего, за одетым к пасхальное облачение дядей Ваней, стоящим на коленях перед закрытыми царскими вратами и рисующим вокруг себя, мелом круги, один, второй, третий…, – "только ведьмочка не в гробу и связанная". И на самом деле: беснующаяся, то рычащая, то дико хохочущая, спеленатая смирительной рубашкой, жена доблестного разведчика, удивительно походила на ту, артистку, которая в фильме.
Тишина упала как занавес в театре, через один час двадцать две минуты. Уже не знающий что делать, как быть, не могущий произносить внутри себя даже Иисусову молитву, Алексей вытер мокрое от пота лицо и посмотрел на Архимандрита. Стоящий на коленях Воин Христов дрожа всем телом удерживал непонять и невесть – ЧТО. Запрокинувший голову вверх, дядя Ваня, воздетыми к небу, сжатыми в кулаки руками, казалось, схватил и держит за лапы когтистую, пытающуюся задушить его, мерзкую тварь.
–Саша, – раздался сзади радостный голос генерала, – Сашенька – это ты! Это правда – ты! Саша, Сашенька!
Алексей оглянулся: очнувшаяся от адского бреда, вернувшаяся из запределья девочка, удивлённо вертела головой, оглядывая всё вокруг себя удивительно красивыми, похожими на воды Чёрного моря, изумрудными глазами. Встретившись взглядом с Алексеем и улыбнувшись ему, повернулась к мужу:
–Серёжа…, спасибо…, – и облегчённо глубоко вздохнув, закрыла глаза. Навсегда.
А Алексей, не обращая внимания, на заревевшего как маленький мальчик, "грозного разведчика", поспешил к обессиленно оседающему, падающему на пол дяде Ване.
––
–Лёша, тебе там работы, прям ерунда, ну не совсем ерунда, но ты нормально с этим справишься, – уговаривал, поднимающийся по лестнице впереди Алексея Петровича, Олег, – а денег я тебе как положено. Вот на, сразу, – достав кошелёк вытащил оттуда тысячу и всучил слабо протестующему "подчинённому", – на-на, бери сразу. А чего потом? Ты же всё равно сделаешь, так какая разница сейчас или потом? А мне? А мне есть, есть разница, мне потом – дольше тебя уговаривать деньги взять, чем сейчас. Да ты пойми, дурная твоя башка, я ж сам это не сделаю, значит всё равно кого-то нанимать, платить, так уж лучше я тебе эти деньги отдам. А то меня, старуха моя, из-за этой двери скоро со свету сживёт, дети грозятся, что в гости больше приходить не будут…
–В-общем, давай так, Олежка, – вынес вердикт Алексей Петрович мельком осмотрев разбухшую туалетную дверь, – с петель её снимаем, выносим в коридор, в подъезд, чтобы здесь не мусорить, там немного струганём, замок надо будет снять, чтоб не мешался. И всё, в-принципе. Потом назад навешаем, а…
–Да-да, – с готовностью перебил его "начальничек", – а лаком я её, с торца, уже потом сам, спокойно, пройдусь.
Так и сделали. Алексей Петрович уже втискивал на место замок, чуть углубляя, подгоняя посадочное место, когда сверху появился этот "чревовещатель". Пропитый, бытовой алкоголик, совершенно не знающий, чем заняться после выхода на пенсию, кроме: походов в магазин, смотрения телевизора и ругани со своей бабкой-женой: "Эгист Никандрович, надо же, как иногда много говорит имя о человеке, иногда прямо в точку, реально – эгист…, глист…," – как пацан, хихикнул внутри себя, даже не раскрывший рта во время "знакомства" Алексей Петрович, возвращаясь к работе. Заверивший своего соседа, что живёт он, по-прежнему: "лучше всех! Вот только надо в магАз сгонять!", и будет совсем хорошо, "Никандрыч" уже спустился, на, пока что, более-менее идущих ногах на один пролёт вниз, когда Алексей "допустил просечку". Увидев, что Олег вытащил из пачки сигарету и собирается, развеять вызванное нежданной встречей расстройство: "вроде нормальный мужик был, и как так, ай-я-яй", Алексей, сдуру, ляпнул вслух:
–Олег, не курил бы ты, вонять сейчас будет, по всему подъезду, и в квартиру тебе, дыма натянет.
Алкаш дрыгнулся так, что брякнули перила.
–Чего это с ним? – раззявил рот ошалевший Олег, смотря то вниз, то на, косящегося на него, старающегося не оглянуться, Алексея Петровича.
–Значит, ты, сссука, решил с драконом силами померяться?! – рычал внизу "включившийся громкоговоритель", – значит тебе, эта мелочь пузатая: ведьмы, колдуны, оборотни, вурдалаки поднадоели?! Скучно значит стало?! Крупную дичь тебе подавай?! "Большое Сафари" захотел?! А ты знаешь, что такое дракон, ты, гнида, с драконом с ним, о-го-го, с ним воевать – уметь надо, не каждому это…
"Ну, всё, хорош!" – решил внутри себя Алексей Петрович и нажал на кнопку, радостно зажужжавшего, шуруповёрта.
–Никандрыч, Никандрыч, – испуганно завопил вниз Олег, – ты чего? Ты про что сейчас? Про игры компьютерные?
–Да я…, да ни про чё я сейчас…, чего-то…, не помню…, всё, пошёл я, братаны, – донеслось снизу уже "нормальным" голосом.
–Надо же как, – проговорил Олег силясь засунуть обратно в пачку, вынутую оттуда, сигарету, – а говорят, что от компьютерных игр только молодые с ума сходят, а тут!
–А у него что, есть дома компьютер? – поинтересовался Алексей у, незнающе пожимающего плечами, Олега.
––
–Инструмент пусть у меня в машине болтается, всё равно в понедельник вместе, с утра, поедем, – пропыхтел суетящийся с веником и совком Олег, – а ты точно пешком, а то смотри, я сейчас доубираюсь и подвезу.
–Олег, – отрицательно помотал головой Алексей Петрович, – не заморачивайся, тут идти то, "два шага", погода ещё, не холодно, прогуляюсь.
–Ну ладно, как скажешь, – держа в одной руке орудия труда, другой приобнимая, на прощание, Алексея Петровича, спросил, – Жанночке привет, а Олечка, Олечка моя, как там?
–Плохо, Олежка, – вздохнув проговорил глядя на отводящего глаза, младшего двоюродного брата отца, Алексей, – с каждым днём, всё хуже и хуже, а привет передам.
–А врачи?
–А что врачи? А что они могут? Если, раньше, за деньги ничем не смогли…, то, сейчас то, что? Ладно, всё, пойду, – вытянув из кармана телефон и написав короткий ответ, – пойду, а то вон, Жанка уже психует…
Он шествовал навстречу прямо таки величаво – посредине пешеходной улицы, волной изрыгаемого из себя космического холода, как ледокол расталкивая редких, не видящих его, но испуганно-непонятливо шарахающихся в разные стороны обычных человеков.
"Ну, надо ж, ёпрст, злой колдун Черномор, собственной персоной," – иронично ухмыльнулся про себя Алексей, – "совсем уже оборзел: переворот в тень сделал и шляется как "дама'с'собачкой" по бульвару.
Негромко пробормотав себе под нос:
—Ну, как я посмотрю, ты, козёл, совсем уже прихуел, – Алексей направился прямо наперерез одетому во всё тёмно-серое "деду'морозу", – как ты, умудрился, бороду туда засунуть? – указал глазами на перехватывающее "растительность", под подбородком, деревянное кольцо, – или оно, у тебя, разъёмное? Расстёгивается что ли?
Опешивший было от такой наглости(как посмел, какой-то, простой смертный, увидеть его!), но ещё не догадывающийся с кем имеет дело, колдун захихикал:
—А давай померяемся силёнкой, поборемся, – в чёрных, без зрачков глазах, ящерками забегали зелёные змейки-молнии, – победишь – узнаешь. Если победишь конечно.
—А давай, – угрюмо кивнул Алексей Петрович РАСКРЫВАЯСЬ, – а тож, если тебя не остановить, ты ж, скоро среди бела дня, так шляться здесь будешь.
Колдун взвизгнул от ужаса, подпрыгнул на месте и побежал.
—Эй, – рыкнул Ночной Охотник, стремительно лавирующему между созвездиями нечистому духу, – смысла бежать нет, я тебя уже пометил.
Оглянувшийся на мгновение "серый'дед'мороз" припустил ещё быстрее.
—Ну смотри, так-то, ты, сам напросился, – иронично хмыкнул Ночной Охотник, встряхнув Оружием и отпуская с поводка Гончих Псов. Спущенные с цепи, тёмные, темнее космической черноты, тени, похожие своими очертаниями на громадных догов, в несколько размашистых прыжков догнали улепётывающего колдуна. Повалили…
Алексей Петрович подошёл к постепенно увеличивающейся кучке зевак.
–Скорую! Скорую, – причитала какая-то, суетящаяся вокруг бабка.
–Что толку, труп это, – проговорил поднимаясь с корточек молодой парень, – не орите, – обрезал, попытавшуюся возразить, бабулю, – я сам врач. Хотя скорую, конечно всё равно надо, и милицию, тьфу ты!, полицию, то есть.
"Ну вот, и допрыгался, Эгист Никандрович, довыступался. И как тебя угораздило то, прям поперёк дороги мне встрять? Ох-хо-хо… Не хотел я, Господи, правда – не хотел. Думал, по другой улице домой. А тут, сообщение от Жанны, хлеба зайди купи…, и этот, тоже, в магАз свой, когда уже ушёл? Чего здесь шлялся спрашивается?, эх-хе-хе, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал"…
––
–Ты опять нахулиганил, – голосом матери двоечника обречённо проговорила Жанна забирая пакет с продуктами у отводящего, прячущего взгляд Алексея Петровича.
Не слушая мямлящих оправданий: "мам, ну мам, я не виноват, они сами полезли," послала мыть руки:
–Иди уже ужинать, горе ты моё…
Сосредоточенно намыливающий кисти Алексей Петрович покосился на шагнувшую в ванную жену. Жанна притиснувшись к его плечу и, зачем то, поковырявшись ноготком в его ухе, обняла его сзади и положила голову на спину.
–Олечка?
–Спит, тихо так спит, умиротворённо, редко сейчас, так бывает.
–А я уж думал, что приступ, из-за меня.
–Я тоже, раньше, так думала, – чуть слышно усмехнулась Жанна, – дура, а потом заметила, нет никакой связи. А то ведь, прям ненавидеть тебя начинала, убить хотелось, мысли приходили: "убей его и твоей дочери станет легче"…, понятно от кого. И сейчас бывает, так что, ты меня прости, Алёшенька, если что.
–Хорошо, прощаю, индульгенцию написать?
–Дурак, – невесело отреагировала на шутку Жанна.
–Милая, ты меня прости, я никогда тебя об этом не спрашивал, но всё же…, а как? Как ты каждый раз догадываешься, как узнаёшь? Ведь бывает, иногда, меня даже рядом нет, а ты уже знаешь, а бывает только когда встретимся… Как?
–У меня, вдруг, перед глазами, ну так кажется, что перед глазами, а может, это где-то внутри, начинается свечение…, или сияние какое-то, не постоянное, а как на дискотеках, знаешь так, часто-часто моргает, только конечно не такое резкое, еле-еле заметное, как раньше, помнишь в фильмах про дореволюционные военные корабли, как они, между собой, огоньками? Вот, примерно так. Только огоньки, почему то, синие, – всхлипнув, вспомнив про свою беду, —Алёша, если её не станет, если она уйдёт от нас, покинет…, что с нами будет? Я не переживу это, Алёшенька, я умру. Следом за ней. Я не хочу жить без неё.
Алексей упершись мокрыми руками в края раковины, посмотрел на отражающегося в зеркале седого бородатого мужика:
–Ну, что же. Хорошо. Ладно. И я следом за вами…
Рождение ("Придите ко Мне все труждающиеся и
обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим"):
–Там не всё, – хриплым голосом признался Алексей Петрович, задумчиво пересчитывающей зарплату Жанне, – я себе немного оставил.
–А? – удивлённо вскинула "соболиные" брови, сосредоточенно размышляющая: какие "дырки" в семейном бюджете необходимо заткнуть в первую очередь, а какие ещё подождут; красавица жена, – а на что? Куда?
–В Оптину, – начал было отводить взгляд и тут же открыто вернулся к любимым глазам Алексей, – прости, я понимаю, денег и так нет, но мне надо.
Жанна неторопливо положив деньги на комод, подошла и обняла Алексея Петровича:
–Не извиняйся, надо значит надо, а деньги, что деньги, их у нас и так нет никогда. Только, Алёша, я тебя прошу, будь осторожен, и хоть изредка, пиши мне. Ты же знаешь, как я боюсь, тебя, одного, так далеко отпускать…
На старый баллон от БелАЗа накидали сверху свежего свинячьего навоза, добавили снятой с дохлых бомжей одежды и обуви, облили бензином и подожгли – именно в таком дыму стоял Алексей Петрович еле различая слова Херувимской.
"Нет, всё, ещё немного и я упаду. Или того хуже, наблюю здесь", – стараясь не толкнуть никого, уговаривая сам себя, – "потихоньку, потихоньку, мы никуда не торопимся," – выбрался из переполненного храма. Усевшись прямо на пол крыльца, откинулся на балясины мраморных перил.
"Ничего себе. Всякое конечно бывало – но чтоб так! А чего ты ожидал? Столько старцев в одном месте! И ты! Совершенно конкретный, весь в дерьме, от пяток до макушки!"
Решив уже: "всё хватит с меня!", и почти дойдя до дома паломника, усовестился, вернулся назад и достоял вечернюю службу.
"Хорошо, хорошо то как здесь! И воздух как весной, а ведь февраль ещё!" – думал Алексей Петрович, неторопливо шагая к месту ночлега. Телефон вздрогнул когда он уже вошёл в здание, – "надо же, милая, и как ты до конца службы дотерпела?" Алексей остановился, чтобы написать "развёрнутый" ответ на сотый уже за сегодня вопрос: "ты как?"
–А что за пожар?
Послышался громкий вопрос за углом. Видевший какое-то зарево, когда в полуобморочном состоянии выполз из храма, Алексей Петрович прислушался. Какая то тётя, по видимому из местных, тут же, начала рьяно выдавать информацию:
–Частный дом сгорел. Новый, большой, хороший коттедж. А уже известно("Откуда?" – офигел Алексей Петрович), что там собрались какие-то сатанисты, что-то говорят, там у них не так пошло, вот и погорели. Говорят все сгорели. Заживо. Охохо. И как они, всё не угомонятся то. Двадцать лет уже их "колбасит"…
––
–Жанночка, мне Санёк звонил, – вкрадчиво завёл разговор Алексей Петрович, пристроившись рядом с увлечённо рисующими в "четыре руки" девочками.
–И? – напряглась жена, только что, увлечённо-старательно, то высовывая кончик языка, то прикусывая нижнюю губку, рисовавшая какую-то деталь.
–Они, там, на работе, хотят небольшой "сабантуй" по поводу восьмого марта, хотят, чтобы ты пришла, говорит, все будут очень рады…
–А сам он мне позвонить, конечно не мог, потому что, сразу "получит от ворот поворот". И ты, тоже, специально, дождался, чтобы Олечка была рядом и я…
–Мама! Соглашайся! – радостно захлопала слабенькими худенькими ладошками дочь, – соглашайся, мамочка, сходи! Ты же тогда: оденешься красиво, причёску сделаешь, накрасишься! Мммм! – как будто откусив сладкого, закатила ярко-синие глазки девочка, – красивая такая будешь!
–А сейчас! – Жанна улыбаясь погладила жиденькие, заплетённые в "мышиный хвостик" волосы Олечки, – а сейчас, мамочка что, не красивая?
–И сейчас ты красивая! А я хочу, чтобы ты была, ещё, ещё красивее!…
–Ну всё, я пошла! – сжав кулачками ручку "парадно-выходной" сумочки, решительно, как перед прыжком в холодную воду, выдохнула Жанна.
–Мамочка, ты принцесса, – величественно, как с трона, изрекла "царскую милость", сидящая в инвалидном кресле изувеченная врождённой болезнью девочка.
"Действительно, принцесса", – залюбовался на свою жену Алексей Петрович, – "ну вот попробуй скажи, что ей уже сорок!"
–Ну, ладно уже вам! – засмущалась и раскраснелась как подросток Жанна, – не смотрите на меня так, а то я сейчас расплачусь и макияж придётся заново делать!
–Не будем! Не будем! – хором загорланили муж и дочь.
–Ну вот и хорошо, – облегчённо рассмеялась женщина, – спать ложитесь пораньше, меня не ждите, хотя может я пораньше…
–Нет!!! – снова хором.
–Ну, ладно, как скажете… Алёша, если что, звони…, если я вдруг не услышу("можно подумать, ты хоть на секунду телефон куда-то от себя…" – иронично подумал про себя Алексей), то позвонишь Саше или Соне… ну, всё, пошла, – чмокнув обоих в щёки и мимоходом размазав, попытавшись стереть, на них помаду, выпорхнула из квартиры…
–Папочка, – тихо-мечтательно прошептала смотрящая в потолок Олечка.
–Ммм? – промычал уткнувшийся носом в её плечико Алексей Петрович.
–Помнишь, как мы Пасху в Почаеве были? Мама тогда, такая счастливая…, и баба Ганя…, и как они обе в аэропорту ревели, смешные такие…, и сейчас, баба Ганя, каждый раз, как по скайпу с нами, так сначала такая радостная, а потом ревёт, смешная такая! Я ей говорю, можно же, хоть каждый час созваниваться, чего ты ревёшь? А она на меня рукой машет: "ничего ты не понимаешь", глупенькая такая…, жаль я в этом году Пасху уже…
–Нет! Доченька нет! – вскинулся Алексей и посмотрев в переполненные неземной печалью глаза дочери, повалился лицом на постель вздрагивая от рыданий.
–Не плачь, папочка, не надо, мне совсем не страшно, – тихонько погладила девочка по голове своего отца, – я вот только об одном тебя попросить хотела…
–Всё, что угодно, моя родная, всё что угодно! – жадно впился взглядом в лицо смотрящей в потолок Олечки Алексей:
"Если скажет: вырви своё сердце и отдай мне – на, Доченька! Всю кровь, до последней капли – на, Доченька!"
–Не сердись на маму, – помахав перед своим лицом, светящимися от худобы пальчиками, отгоняя его протестующие слова: "моя родная, на нашу мамочку, да как я могу?", продолжила, – ты и сам боишься себе в этом признаться, но уже начинаешь сомневаться в том, что она тебя любит, потому что превознёс её в своём сердце слишком высоко, а она просто женщина, которая просто тебя очень любит, потому что ты, просто её муж… Знаешь, иногда, мамочка думая, что я уже сплю, тихонько так тихонько, кончиками пальцев гладит меня и шепчет еле-еле слышно: "Ангел, ты мой, Ангел!". Папочка, если она меня так любит, то как она может не любить тебя?…
––
Алексей висел в воздухе, плавно покачиваясь, как промышленный альпинист в своём снаряжении. Вокруг "плавали" раскрашенные, виденные во сне про строительство пирамид, уроды. Да и сейчас, Алексей фланировал рядом с, какой-то из них, непонятно, то ли египетской, то ли майя, то ли вообще индокитайской. Над вершиной пирамиды закручивалось, то же самое, пригрезившееся во сне более тридцати лет назад, облако чёрного пара. "Чего они там делают?" – полюбопытствовал спящий Алексей Петрович, посмотрев на "муравьиную кучу", – понятно теперь, почему туристы жалуются, что лестницы у пирамид такие неудобные, спускаться-подыматься по ним тяжело, они по ним не ходили, они левитировали… НИ ХРЕНА СЕБЕ!!!"
Сердце Алексея Петровича зашлось от ужаса: моргающие, то становящимися синими, то красными треугольными глазами, звероподобные жрецы, приносили непрерывную человеческую жертву. Каждой новой паре, только, видимо, созревших для половой жизни, подростков разрубали гениталии превращая их в кровавое месиво. Затем соединяли корчащихся от невыносимых страданий детей, кровоточащими местами и, одновременно с отрубанием головы, вырывали у них сердца. После последних судорог агонизирующих жертв, из просверленных в блоках пирамиды отверстий, вырывались тугие струи, переливающейся всеми цветами радуги, энергии и жадно, как пылесосом засасывались чёрной воронкой.
"Вот значит, чем вы здесь занимались! Понятно теперь, почему Создатель УТОПИЛ вас всех как крыс!"
—Ной! – услышал Алексей за спиной яростный вопль, – опять ты, падла, шпионишь за нами!
Алексей дёрнулся и полетел в чёрную пропасть…
–Милый, милый, Алёшенька, посмотри на меня! Всё хорошо, всё хорошо, – стоящая, рядом с ним на коленях, Жанна, часто-часто дышала, казалось готовая начать делать ему искусственное дыхание.
–Ничего, ничего, милая, просто сон. Сон, какой-то, дурацкий приснился. А как я здесь, вроде б, рядом с Олечкой засыпал.
–Ничего страшного, ты видимо заснул, потом проснулся, перелёг и заспал-забыл, – как маленького ребёнка уговаривала Алексея Петровича Жанна, помогая ему подняться с пола и лечь на кровать.
–Наверное, да, ты права, – покорно согласился Алексей, – а ты чего так рано? Или нормально? Как всё прошло?
–Сейчас, – с неохотой освобождаясь из рук мужа мурлыкнула Жанна, – сейчас, только проверю, как там Олечка и вернусь, расскажу всё…
Вернувшаяся, буквально через полминуты, Жанна удивлённо ахнула, попав сразу же в объятия супруга:
–Ты зачем встал? Ну-ка, быстро в постель, что это ещё за мальчишество?, – зашептав было гневно-горячим шёпотом "выговор за хулиганство", вся, ещё неверующе, обмякла, и лишь услышав за ухом жаркое дыхание: "Маша, Машенька", то всхлипывая, то смеясь, то прижимаясь, то отпрянывая, начала лихорадочно рвать с себя одежду…
От свежевыпавшего на улице снега и света полной луны, в комнате, было светло, почти, как в Питере в белые ночи. Покосившись на сладко посапывающую Жанну Алексей уставился на висящий на потолке ромб голубого света:
"Господи! Почему я? Почему Ты меня помиловал? Чем я это заслужил? И можно ли заслужить Твою Милость? Тем более мне, мне наделавшему такого! А Ты: подарил мне способность верить в Тебя, любовь лучшей в мире женщины… А ребёнок? Цыц! Господи, помилуй!" – уже зная, чей пакостный голосок проскулил это внутри сознания, отсёк помысл Алексей Петрович.
Жанна вздрогнула и приподнялась.
–Ты чего? – встревоженно спросил Алексей.
–Олечка проснулась, – решительно перепрыгнув через мужа, категорично отвергнув его: "может показалось, я ничего не слышу", – я слышу, – натянув свои трусики, решительно схватила висящие на стуле домашние штаны Алексея Петровича и футболку.
"Смешная такая," – подумал Алексей глядя как жена, суетясь, заправляет простынёй висящую на ней футболку в безразмерные "шаровары", – "сколько лет с ней живу – не могу понять, что ей так нравится мою одежду напяливать? Особенно когда она уже "попахивает", что только ни делал, как ни ругал, "извращенкой" даже один раз сгоряча назвал – никакого толку".
–Жанна, Жанночка, – тихо позвал Алексей готовую уже убежать женщину.
–А-а? – кокетливо убрала Жанна одной рукой прядь за ухо, придерживая другой, стремящиеся упасть, штаны.
–Сколько у нас с тобой ЭТОГО не было? Года три?
–Два года и девять месяцев, – не раздумывая ответила жена и зашаркала босыми ногами по коридору.
"Милая моя, родная моя," – захлебнулось нежностью сердце Алексея Петровича, – "ты б ещё сказала: сколько дней, часов и минут"…
––
–Алёша, Алёшенька, ну я тебя прошу, ну я тебя умоляю! Ну останься дома! – Жанна скулила перед угрюмо обувающимся Алексеем Петровичем, молитвенно сложив перед собой руки как будто молясь перед иконой, – я всех знакомых обзвонила, они говорят, это точно, все храмы закрыты на карантин, приказ по епархии! От владыки…
–Тоже мне владыка, – злобно-иронично ухмыльнулся разъярённый прихожанин.
–Ну и что? Ну и что? Посмотри, на улице никого, всё закрыто, никто не работает, а ты куда собрался?
–А у меня – Служба.
–Но ты же сейчас не пономаришь, давно, с тех пор как дяди Вани не стало. Алёша, ну я прошу, останься дома, вон и патриарх сказал…
–И что? Я когда перед Отцом Небесным буду стоять и Он меня спросит: "ты почему не пришёл?", я что ему отвечу? Что патриарх так сказал? Ага, щас. Жанночка, ты ж у меня умненькая девочка, ну не говори, глупости.
–Ну, Алёша, ну во всей стране такое творится, и в мире, Олечке совсем плохо…
–Ничего мне не плохо! – раздался из комнаты еле слышный писк мышонка, – пусть папа идёт.
–Эта ещё подслушивает, – возмущённо всплеснула руками Жанна, – а если тебя задержат?
–Я паспорт с собой взял.
–Там, в той районке, личный состав сейчас, пидорас на пидорасе, мне девчонки как-то говорили, как мне, тебя, если что, оттуда вытаскивать?
–Ну, не расстреляют же они меня, по крайней мере сразу, – Алексей Петрович, застегнув куртку и, взяв за локотки умоляюще смотрящую на него женщину, потянул к себе, приподнимая, – всё будет хорошо, если отец Николай, закрыл храм, вернусь домой и все дела.
–Телефон у него так и не отвечает?
–Нет, и ни до кого, из служащих там, дозвониться не могу. А в стране и в мире, моя родная, всегда что-то происходит, просто мы не всегда это замечаем. Люблю тебя.
–Ну вот! И остался бы дома. Ради меня.
–У-ку, – отрицательно мотнул головой Алексей Петрович.
–Ради…
–Маша! – встревоженно вскинулся измучанный отец.
–Прости! Прости! Дура я, дура, – торопливо зачмокала перекосившееся от боли лицо мужа Жанна, – тут еще, такое дело…, не знаю, как и сказать тебе, а ладно, потом, потом.
–Что? Что такое? – совсем уж начал падать духом Алексей Петрович, готовый сдаться и начать снимать с себя верхнюю одежду.
–А ничего, ничего. Всё нормально, – как опомнившись слабо заулыбалась Жанна, – нет, нет. Это не плохая новость. Нет, не сейчас. Потом скажу, когда уж точно. Всё иди, – прижавшись с нему, прильнув всем стройным девичьим тельцем, шепнула еле слышно на ухо, – люблю тебя…
––
"Открыто! Слава Тебе, Господи! Открыто!" – толкнул Алексей Петрович заскрипевшую железную калитку. Проехавший через весь апокалиптический город, пройдя по покрытому смертной тенью заводскому захолустью от остановки до храма, и, увидев закрытые, давным-давно уже не крашенные ворота Алексей Петрович отчаялся. И решив, напоследок проверить встроенную в кирпичную стену рядом с воротами, маленькую, узкую железную дверцу, Алексей возликовал, как выигравший в лотерею миллионер. Пройдя, на враз ставших ватными ногах, через полностью пустой двор в храм, войдя внутрь, приложился к иконе праздника и обессиленно опустился на лавку у входной двери. Захрустела открывающаяся дверь.
–О! Алёша! Ты здесь уже? – торопливо-сосредоточенно забежавший внутрь настоятель храма быстро благословив ринувшегося к нему Алексея Петровича, притянув его к себе, трижды расцеловался с ним по русскому обычаю, – а я думал, здесь ещё никого, я первый(до начала службы оставалось ещё полчаса), ладно побегу, – не прощаясь, торопливо погладил Алексея Петровича по плечу, – дел ещё! Увидимся…