«Жди меня…» Стихи поэтов-фронтовиков

Tekst
0
Recenzje
Przeczytaj fragment
Oznacz jako przeczytane
Czcionka:Mniejsze АаWiększe Aa

Нынче каждый народный боец

 
Напряженно трудясь день и ночь,
Проверяют себя патриоты:
«Чем мы фронту сумели помочь –
Славной армии нашей и флоту?»
 
 
В нашей грозной священной войне
Нет различья меж фронтом и тылом.
То, что делал ты, делай вдвойне
С неустанным стараньем и пылом.
 
 
Сталевар, тракторист, продавец,
Врач и техник, швея и ученый, –
Каждый нынче народный боец
Общей армии многомильонной.
 
 
Все мы, каждый на месте своем,
Побеждать помогаем героям,
Все мы сводку победы куем,
Все могилу для недруга роем.
 
 
Каждый день, каждый час, каждый миг
Ты цени, не теряй его даром.
Пусть твой труд помогает, как штык,
Боевым, смертоносным ударом.
 
 
Как боец, не жалеючи сил,
Будь всегда начеку и на месте,
Чтобы труд твой воистину был
Делом доблести, славы и чести.
 
 
Как боец, как герой-патриот
Будь на службе, в семье, на заводе, –
Ведь победа сама не придет –
Труд геройский к победе приводит!
 

Севастополь

 
Восстань из пепла, Севастополь,
Герой, прославленный навек!
Твой каждый уцелевший тополь
Взлелеет русский человек.
 
 
Те камни, где ступал Нахимов,
Нам стали дороги вдвойне,
Когда мы, нашей кровью вымыв,
Вернули их родной стране.
 
 
Израненный, но величавый,
Войдешь ты в летопись веков –
Бессмертный город нашей славы,
Святыня русских моряков.
 
 
И наши дети внукам нашим
Расскажут в бухте голубой,
Как гордо ты стоял на страже,
Прикрывши Родину собой!
 

Арсений Тарковский (1907–1989)

«Стояла батарея за этим вот холмом…»

 
Стояла батарея за этим вот холмом,
Нам ничего не слышно, а здесь остался гром.
 
 
Под этим снегом трупы еще лежат вокруг,
И в воздухе морозном остались взмахи рук.
 
 
Ни шагу знаки смерти ступить нам не дают.
Сегодня снова, снова убитые встают.
Сейчас они услышат, как снегири поют.
 

«Немецкий автоматчик подстрелит на дороге…»

 
Немецкий автоматчик подстрелит на дороге,
Осколком ли фугаски перешибут мне ноги,
В живот ли пулю влепит эсэсовец-мальчишка,
Но все равно мне будет на этом фронте крышка.
И буду я разутый, без имени и славы кровавый.
 

Проводы

 
Вытрет губы, наденет шинель
И, не глядя, жену поцелует.
А на улице ветер лютует,
Он из сердца повыдует хмель.
 
 
И потянется в город обоз,
Не добудешь ста грамм по дороге,
Только ветер бросается в ноги
И глаза обжигает до слез.
 
 
Был колхозником – станешь бойцом.
Пусть о родине, вольной и древней,
Мало песен сложили в деревне –
Выйдешь в поле, и дело с концом.
 
 
А на выезде плачет жена,
Причитая и руки ломая,
Словно черные кони Мамая
Где-то близко, как в те времена,
Мчатся, снежную пыль подымая,
Ветер бьет, и звенят стремена.
 

Земля

 
За то, что на свете я жил неумело,
За то, что не кривдой служил я тебе,
За то, что имел небессмертное тело,
Я дивной твоей сопричастен судьбе.
 
 
К тебе, истомившись, потянутся руки
С такой наболевшей любовью обнять,
Я снова пойду за Великие Луки,
Чтоб снова мне крестные муки принять.
 
 
И грязь на дорогах твоих несладима,
И тощая глина твоя солона.
Слезами солдатскими будешь хранима
И вдовьей смертельною скорбью сильна.
 

«Хорошо мне в теплушке…»

 
Хорошо мне в теплушке,
Тут бы век вековать, –
Сумка вместо подушки,
И на дождь наплевать.
 
 
Мне бы ехать с бойцами,
Грызть бы мне сухари,
Петь да спать бы ночами
От зари до зари,
 
 
У вокзалов разбитых
Брать крутой кипяток –
Бездомовный напиток –
В жестяной котелок.
 
 
Мне б из этого рая
Никуда не глядеть,
С темнотой засыпая,
Ничего не хотеть –
 
 
Ни дороги попятной,
Разоренной войной,
Ни туда, ни обратно,
Ни на фронт, ни домой, –
 
 
Но торопит, рыдая,
Песня стольких разлук,
Жизнь моя кочевая,
Твой скрежещущий стук.
 

Полевой госпиталь

 
Стол повернули к свету. Я лежал
Вниз головой, как мясо на весах,
Душа моя на нитке колотилась,
И видел я себя со стороны:
Я без довесков был уравновешен
Базарной жирной гирей.
Это было
Посередине снежного щита,
Щербатого по западному краю,
В кругу незамерзающих болот,
Деревьев с перебитыми ногами
И железнодорожных полустанков
С расколотыми черепами, черных
От снежных шапок, то двойных, а то
Тройных.
В тот день остановилось время,
Не шли часы, и души поездов
По насыпям не пролетали больше
Без фонарей, на серых ластах пара,
И ни вороньих свадеб, ни метелей,
Ни оттепелей не было в том лимбе,
Где я лежал в позоре, в наготе,
В крови своей, вне поля тяготенья
Грядущего.
 
 
Но сдвинулся и на оси пошел
По кругу щит слепительного снега,
И низко у меня над головой
Семерка самолетов развернулась,
И марля, как древесная кора,
На теле затвердела, и бежала
Чужая кровь из колбы в жилы мне,
И я дышал, как рыба на песке,
Глотая твердый, слюдяной, земной,
Холодный и благословенный воздух.
 
 
Мне губы обметало, и еще
Меня поили с ложки, и еще
Не мог я вспомнить, как меня зовут,
Но ожил у меня на языке
Словарь царя Давида.
 
 
А потом
И снег сошел, и ранняя весна
На цыпочки привстала и деревья
Окутала своим платком зеленым.
 

«Смятенье смутное мне приносят…»

 
Смятенье смутное мне приносят
Горькие веянья весны.
О, как томятся и воли просят
Мои мучительные сны!
 
 
Всю ночь напролет голоса убитых
Плача упрашивают из земли:
– Помни кровь на конских копытах.
Помни наши лица в пыли.
 
 
Мы не запашем земли восточной,
Глина лежит на глазах у нас,
Кто нас омоет водой проточной,
Кто нас оденет в твой светлый час?
 
 
Только и властны над сонным слухом,
Если покажешь нам путь назад,
Мы прилетим тополевым пухом,
Как беспокойные сны летят.
 

Полька

 
Все не спит палата госпитальная
Радио не выключай – и только.
Тренькающая да беспечальная
Раненым пришлась по вкусу полька.
 
 
Наплевать, что ночь стоит за шторами,
Что повязка на культе промокла,
Дребезжащий репродуктор шпорами
Бьет без удержу в дверные стекла.
 
 
Наплевать на уговоры нянины,
Только б свет оставила в палате.
И ногой здоровой каждый раненый
Барабанит польку на кровати.
 

Иванова ива

 
Иван до войны проходил у ручья,
Где выросла ива неведомо чья.
 
 
Не знали, зачем на ручей налегла,
А это Иванова ива была.
 
 
В своей плащ-палатке, убитый в бою,
Иван возвратился под иву свою.
 
 
Иванова ива,
Иванова ива,
Как белая лодка, плывет по ручью.
 

Суббота, 21 июня

 
Пусть роют щели хоть под воскресенье.
В моих руках надежда на спасенье.
 
 
Как я хотел вернуться в до-войны,
Предупредить, кого убить должны.
 
 
Мне вон тому сказать необходимо:
«Иди сюда, и смерть промчится мимо».
 
 
Я знаю час, когда начнут войну,
Кто выживет, и кто умрет в плену,
 
 
И кто из нас окажется героем,
И кто расстрелян будет перед строем,
 
 
И сам я видел вражеских солдат,
Уже заполонивших Сталинград,
 
 
И видел я, как русская пехота
Штурмует Бранденбургские ворота.
 
 
Что до врага, то все известно мне,
Как ни одной разведке на войне.
 
 
Я говорю – не слушают, не слышат,
Несут цветы, субботним ветром дышат,
 
 
Уходят, пропусков не выдают,
В домашний возвращаются уют.
 
 
И я уже не помню сам, откуда
Пришел сюда и что случилось чудо.
 
 
Я все забыл. В окне еще светло,
И накрест не заклеено стекло.
 

Борис Костров (1912–1945)

Родина

 
Шумная,
Бескрайняя, как море,
Все твои дороги в Кремль ведут.
И в твоих долинах и на взгорьях
Труд и доблесть
Запросто
Живут,
Ты такая,
Что не сыщешь краше,
Хоть всю землю трижды обойди.
Ты – как море,
Нет, как сердце наше,
Вечно с нами,
Родина,
В груди!
 

У могилы бойцов

 
Отдав салют,
Товарищей останки
Торжественно мы предали земле,
И по команде
Боевые танки
Пошли вперед к сверкающей заре.
 
 
И я подумал вслух:
Не на чужбине –
Под сенью звезд далеких и родных
Друзья лежат…
Когда-нибудь долине
Присвоят имя одного из них.
 

«Пусть враг коварен…»

 
Пусть враг коварен –
Это не беда.
Преград не знает русская пехота.
Блестят штыки,
Грохочут поезда,
К победе рвутся вымпелы Балтфлота,
А в небе,
Сделав круг и высоту
Набрав, вступают в бой орлы,
И сразу
Мы слышим сердца учащенный стук,
Но действуем – спокойно,
По приказу.
Мы знаем все,
Что нет таких врагов,
Чтоб волю русских преклонить и скомкать.
Мы – это мы.
Да будет ваша кровь
Такой же чистой и в сердцах потомков.
 

«Только фара мелькнет в отдаленье…»

 
Только фара мелькнет в отдаленье
Или пуля дум-дум прожужжит –
И опять тишина и смятенье
Убегающих к югу ракит…
Но во тьме, тронув гребень затвора,
От души проклинает связист
Журавлиную песню мотора
И по ветру чуть слышимый свист.
Ну а я, прочитав Светлова,
Загасив в изголовье свечу,
Сплю в походной палатке и снова
Лучшей доли себе не хочу…
 

В разведке

 
Во фляге – лед.
Сухой паек.
Винтовка, пять гранат.
И пули к нам наискосок
Со всех сторон
Летят.
 
 
Быть может, миг –
И
Тронет сердце
Смерть.
Нет, я об этом не привык
Писать стихи
И петь.
 
 
Я говорю,
Что это бред!
Мы всех переживем,
На пик немеркнущих побед,
На пик судьбы
Взойдем!
 
 
А то, что день
И ночь – в бою,
Так это не беда.
Ведь мы за родину свою
Стоим горой
Всегда!
 
 
Винтовка, пять гранат.
Пурга.
Рвет флягу синий лед.
Непроходимые снега,
Но путь один –
Вперед!
 

После боя

 
Портянки сохнут над трубой,
Вся в инее стена…
И, к печке прислонясь спиной,
Спит стоя старшина.
 
 
Шепчу: «Товарищ, ты бы лег
И отдохнул, солдат;
Ты накормил как только мог
Вернувшихся назад.
 
 
Ты не поверил нам. Ну что ж,
В том нет большой беды.
Метет метель. И не найдешь
На небе ни звезды.
 
 
Твоей заботе нет цены,
Ляг между нами, брат.
Они снежком занесены
И не придут назад».
 

«Когда в атаке отгремит „ура“…»

 
Когда в атаке отгремит «ура»,
В ночи звезда скользнет
по небосводу, –
Мне кажется, что ты еще вчера
Смотрела с моста каменного в воду.
О чем, о чем ты думала в тот миг?
Какие мысли сердце полонили?
Окопы. Ночь. Я ко всему привык,
В разведку мы опять сейчас ходили.
Но как до счастья далеко! Река
Бежит на запад по долине смело,
А то, что шлем прострелен у виска,
Так это ведь обыденное дело.
 

Перед подъемом

 
Проснулись, курим, седой
Дым гоним прочь от глаз.
У каждого под головой
В траве – противогаз.
 
 
Такое утро, что и сон
Не в сон, как говорят…
Сейчас, наверно, почтальон
Порадует ребят.
 
 
Он каску снимет. Голубой
Прижмет к виску платок.
Сверкает солнце над землей,
Как медный котелок.
 
 
И слышно, как бежит ручей,
Как листья шелестят,
И с полотенцем на плече
Идет к реке комбат.
 
 
А над туманною водой
Такая синь и тишь,
Что, разгоняя дым рукой,
О прожитом грустишь.