Сегодня с Вилюйкой спустились в овраг. Он у нас по соседству. Выходишь со двора, переходишь улицу – тут тебе и овраг. Жители прилегающих микрорайонов выгуливают здесь собак, те же, у кого их нет, прогуливаются сами. Дело в том, что наш овраг – это широкий, просторный лог, поросший деревьями и кустами, с зелёными полянами, с нахоженными тропами, с ручейком на дне и светлым весёлым косогором, который полого и степенно поднимается к улице Обручева в районе целлюлозно-бумажного техникума.

В общем, наш овраг – место привлекательное и бойкое. Особенно в июне, когда всё здесь зеленеет, благоухает и цветёт. И что удивительно… Три недели назад земля вокруг была чёрная, обгорелая, как головешка. После весеннего пала. Казалось, что выгорела она до основания, и теперь на ней никогда ничего не вырастет, и вечный удел её – бесплодное и бесполезное прозябание под чёрным траурным покрывалом.

И вот прошло меньше месяца, наступил июнь – и откуда что взялось? И многочисленные золотые лютики, и ярко-оранжевые жарки, и затейливые башмачки, и голубая герань, и белая кашка, и медуница… И жёлтые одуванчики вдоль тропинок. И всё это на сочном зелёном ковре из молодой травы, лугового клевера, зелёных, с белым подкладом языков соссюреи, солодки, пастушьей сумки… Всего не перечислить. Да и не знаешь многих растений.

С чего же всё это выросло? Выросло, да с такой щедростью, да в таком многообразии?! Откуда? Неужто из той самой убогой и безжизненной черноты? Чудны дела твои, Господи!

Такие вот мысли посетили меня сегодня, когда мы с Вилюйкой шли по оврагу. Гулять мы с ним ходим по-разному. То сразу в лес идём, то через овраг. А то просто в овраге прогуляемся – и домой. Если времени мало. Сегодня пошли через овраг, потому что здесь он может бегать свободно, не на поводке. В лесу же, когда я его отпускаю, он тут же пропадает из глаз и волен заниматься всем, что взбредёт в его бедовую щенячью головушку. В том числе и гонять птичек, сидящих уже на гнёздах, устроенных на земле. А здесь, в овраге, он постоянно у меня на виду и опасности пернатому поголовью не представляет.

Внизу, сразу за мостиком, на молодой осинке сидит жулан-сорокопут. Он всегда здесь сидит. Хищник с приятной внешностью. В жизни так бывает. Сидит по-особому – вертикально: его аккуратный длинный хвост смотрит вниз, туловище торчит столбиком. Всегда развёрнут к врагу. Грудка и брюшко белые. Шапочка на макушке буровато-серая. На глазах узкая чёрная маска, как у благородного разбойника Зорро из фильма с Аленом Делоном.

Но всё дело в том, что наш сорокопут – разбойник совсем не благородный. Растительную пищу он не употребляет. Ему подавай живность. В его рационе всё, что ползает, всё, что летает, в том числе и его сородичи – небольшие певчие птички. Какое уж тут благородство…

И хоть внешность у него привлекательная, то голос, надо сказать, очень противный. При приближении неприятеля – будь то я, будь то Вилюйка – жулан начинает издавать резкие, короткие угрожающие звуки. При этом сидит до последнего, не трусит, а если и улетает, то недалеко. И всё продолжает грозить, дескать, не поздоровится, если что. Выглядит он при этом весьма убедительно. Видно, не шутит. Значит, где-то рядом у него гнездо и так он защищает своё семейство. Смело и отчаянно.

Я как-то уже глубокой осенью нашёл неподалёку отсюда, в зарослях кустарника и крапивы, это гнездо. Располагалось оно у самого ручья, в развилке старой ивы. Достаточно большое, грубоватое, устроенное непривычно низко над землёй. Я прикидывал и так и сяк, но понять, чьё оно, так и не смог. Не исключено, что это и было гнездо жулана.

После оврага мы с Вилюйкой перебрались на берег залива, где щенок всё так же свободно бегает. Места открытые, пёсик на глазах, и у меня нет опасений, что он может как-то набедокурить. Так мы прошли вдоль залива метров 200, когда я услышал новый, незнакомый мне напев. Мелодия неслась с берёзы, стоявшей отдельно, на приличном расстоянии от своих лесных сородичей, у самой воды. Саму птичку я не видел, но пела она так трогательно, что я тут же отправился на её поиски.

Зашёл в лесок и, прячась за кустами и деревьями, вскоре оказался напротив нужной мне берёзки. Песенка звучала совсем близко, была она тихая, очень мелодичная и немного с грустинкой. Певца я увидел там, где и предполагал, – на берёзе, на ветке. Он был весь на виду, не прятался. В первую минуту я почувствовал разочарование. Мне показалось, что на ветке сидит обыкновенная овсянка, которая почему-то запела не своим голосом. А решил я

так потому, что грудка и брюшко у певца были ярко-жёлтые, овсяночьи. Но очень быстро понял, что не прав.

Птичка сверху вся была шоколадной, что нетипично для овсянки, к тому же поперёк грудки её проходила характерная коричневая полоса.

Это был дубровник. Родственник овсянки, но в наших краях птица очень редкая. Раньше я её никогда не встречал, и знакома она была мне только по определителю. Естественно, мне хотелось рассмотреть её досконально, но не вышло. На нас с Вилюйкой набежал пожилой бегун в майке и шортах. Вилюй сдуру принялся его облаивать. Тот остановился и ждал, пока я уберу собаку. Мне пришлось брать щенка на поводок. Пока возился с Вилюйкой да извинялся перед спортсменом в годах… и в шортах, дубровник улетел. Больше он мне не встретился. Редкая птица.

Когда вышли на мыс, Вилюйка, как всегда, принялся за зуйков. Теперь он охотился за ними в воде – то вскачь, то вплавь. Недалеко от берега из воды торчало несколько столбиков, на которые и присаживались зуйки, поддразнивая щенка. Тот и плавал от столбика к столбику. Иногда же вскачь носился за птичками по отмелям. Пока Вилюйка был увлечён куликами, я решил проверить, как там знакомое гнёздышко лесного конька, где самочка уже сидела на яичках. Возникли у меня некоторые опасения на их счёт.

Вчера мы с Вилюйкой опять искали гнездо пустельги. На этот раз нашли. Гнездо большое, высоко на сосне. Нашли мы его ещё правее, чем я предполагал, – за дорогой, которая идёт к морю от улицы Советской. Птенцов в гнезде, судя по всему, ещё нет. Я не заметил, чтобы птицы кормили молодняк. Это меня, правду сказать, удивило. Я ведь был уверен, когда увидел сокола в городской черте с голубёнком в когтях, что тот тащит его для своих птенцов. Оказалось, я ошибался. Видать, голубёнка он нёс невесте. Ходят слухи, что, ухаживая за своей избранницей, он пытается угодить ей вкусными подарками.

В гнезде всё время находился кто-то из родителей. Видимо, высиживают потомство. И делают они это по очереди. Один соколок прилетел – другой улетает. Меняются. Притом каждый раз находящийся в гнезде приветствует прибывшего короткими звуками: ки-ки-ки-ки-ки… А то вдруг дуэтом заведут свою не очень благозвучную музыку.

Подольше понаблюдать за птицами Вилюйка мне не дал. Он весь извёлся и меня достал – не нравится ему в лесу на поводке быть. Ему всё неймётся, всё ему куда-то надо, постоянно дёргается, тянет. В общем, морока с ним. И вот, когда мы оставили соколиное семейство и вышли на берег, я и увидел на мысу шумную ватагу школьников, которых привела учительница – то ли на отдых, то ли на экскурсию. Проблема была в том, что именно в этом месте, где расположились отдыхать школьники, на опушке леса, в небольшой ямке под еловой веткой находилось гнездо лесного конька и самочка уже сидела на яичках. У меня ещё вчера появились опасения, что шумная компания может испугать птичку и та бросит гнездо.

И сегодня я решил проверить, не случилось ли плохого. Гнёздышко находилось недалеко, и очень скоро я понял, что моя тревога, мои опасения были не напрасны. Дети нашли гнездо. Теперь оно, пустое, брошенное птичкой, сиротливо лежало на траве неподалёку от ямки, где его и прятали от чужих глаз заботливые пичужки. Яичек в гнёздышке не было. Рядом на траве лежали два пряника. Красивые яички у лесного конька: светло-серые с зелёным отливом, в веснушках.

Трудно удержаться ребёнку, чтобы не взять такую диковинку, такую красоту. Вот и взяли. Взамен же, чтобы птичке не так обидно было, оставили два пряника. С собой-то вряд ли у них были. Небось после всего уже принесли и положили рядом с гнёздышком.