II
Бедный князь Черкасский!..
Не знаю, что он
в самом деле думал про себя;
но давно ли мы читали, что «Славянский комитет будет стараться утвердить в освобождаемой Болгарии дух истинно православный и внушить болгарам отчуждение от пустоты
сербских конституционных
замашек»?
Князь Черкасский был человек диктатуры; он умер в день подписания мира; прошел только год; еще русские войска не вышли из полуразрушенной Турции, а трагический образ восстающей из рабства и крови Болгарии у же успел мгновенно исказиться шутовской гримасой демагогического и парламентского мещанства!
Не того мы ждали: мы ждали от наших младших, наших
свежих
братьев
примера;
мы думали, что они научат нас, как лучше бороться
против европеизма…
А они сразу перещеголяли Европу. О, как это гадко!
Бедные тени Хомяковых и Киреевских – тени, столь поздно увенчанные
общественным признанием
и столь скоро обманутые в лучших надеждах своих!..
«Старые» славянофилы воображали себе, что затмение турецкого полумесяца повлечет за собою немедленно яркий восход сияющего православного солнца на христианском Востоке.
Они мечтали о каких-то патриархально освежающих
югославянских
родниках! Как возвышенны, как благородны были эти мечты! Как упорно сохранились они у немногих, оставшихся
прежними
славянофилами и доныне!
И как ошибочны эти надежды, как призрачен этот яркий, своеобразный культурный идеал! Горькая ошибка наша; поправим ли мы ее?
Как было не понять, что какому-нибудь болгарскому учителю, купцу, доктору, депутату и даже министру из мужиков или лавочников недоступно и нежелательно то, что было так ясно и так желательно Киреевскому, Хомякову и Аксаковым?.. Эти люди были все русские
дворяне,
даровитые, ученые, идеальные, благовоспитанные, тонкие,
европеизмом пресыщенные;
благородные москвичи, за спиной которых стояли целые века государственного великорусского опыта. То ли может нравиться кое-как или даже и хо�