Здесь от вопроса о рабстве и прикреплении лиц к собственности полезно нам будет перейти к разбору взглядов одного западного писателя, о котором я еще не упоминал, – именно Герб. Спенсера; а потом, в заключение, упомянуть о противоположных мнениях двух современных русских людей, г. Дм. Голохвастова и г. Энгельгардта.

Герб. Спенсер был мне вовсе неизвестен, когда я писал в 70-м году свою статью «Византизм и славянство».

Не считая себя обязанным читать все, что пишется нового на свете, находя это не только бесполезным, но и крайне вредным, я даже имею варварскую смелость надеяться, что со временем человечество дойдет

рационально

и научно до того, до чего, говорят, халиф Омар дошел

эмпирически

мистически

, т. е. до сожигания большинства бесцветных и неоригинальных книг. Я ласкаю себя надеждой, что будут учреждены новые общества для очищения умственного воздуха, философско-эстетическая цензура, которая будет охотнее пропускать самую ужасную книгу (ограничивая лишь строго ее распространение), чем бесцветную и бесхарактерную. Поэтому, и еще более потому, что судя из попадавшихся мне там и сям в газетах и журналах наших отрывков о Г. Спенсере, – я считал его обыкновенным либералом.

Недавно один из лучших моих друзей, человек весьма ученый и умный, указал мне именно на него как на более всех других писателей Запада ко мне подходящего во взглядах на сущность того, что иные зовут «прогресс», а другие – «развитие».

– Но (прибавил этот ученый друг), несмотря на то, что Спенсер исходит вместе с вами из одной и той же точки и понимает

настоящий

прогресс именно в смысле

разнообразного развития

, у него этот эволюционный процесс является чем-то вечным на земле бесконечным… Он изображает, как развивается и растет общество, он называет

дифференцированием

то, что вы в статье вашей «Византизм и славянство» зовете

социальной морфологией

обособлением

. Но он не указывает на то, как

умирают эти общества

; а вы это делаете, изображая предсмертный

процесс смешения

сложного во имя какой-нибудь

новой простоты идеала

Он дал мне книгу Спенсера «Научные, политические и философские опыты», и я нашел действительно то, о чем говорил мне мой приятель, в статьях «Прогресс, его законы и причина» и «Социальный организм». Сверх того, я приобрел недавно и новую брошюру того же Спенсера «Грядущее рабство».

Из всех этих трех статей, специально касающихся до предмета моих размышлений, я убедился, что и рекомендовавший их мне человек был прав, утверждая, что мы со Спенсером исходим из одинаковой мысли, и я был прав, подозревая заранее, что Спенсер все-таки не что иное, как западный либерал. И то и другое правда.

В 1-й статье своей («Прогресс» и т. д.) Спенсер говорит вот что: … <пропуск>

Итак, скажу кратко, из всех приведенных статей Спенсера явствует, что он думает только о

многосложности смешанной

, а не о

сложности, разделенной на слои и группы

. Его верная и прекрасная мысль о социальном

дифференцировании

теряется потом в чем-то неясном и слитом в виде общечеловеческого или общеевропейского потока. Он все-таки остается

индивидуалистом

, т. е. более или менее эгалитарным либералом. Он, подобно В. фон Гумбольдту и Дж. Ст. Миллю, ищет разнородности только

в лицах

и не додумывается до того, что разнообразие

лиц

или

усиление особой личности

в людях обусловливается именно

отдельностью

социальных групп и

слоев с умеренной лишь подвижностью по краям

. Нужно, конечно, некоторое

общение

, некоторая

возможность перехода

из группы в группу и из слоя в слой, неизбежно взаимодействие (то дружественность, то враждебность, то солидарность, то антагонизм) между этими группами и слоями; но смешение и взаимное проникновение содержимого этих групп и слоев есть не что иное, как близость

разложения

. На это есть прежде всего и психические причины; люди самые твердые по природе связываются мелкой сетью опутавшего их общества; они могут, быть может, делать меньше зла, но зато и добро высшего порядка им уже не дают более делать обстоятельства

Гамбетта

Бисмарк

. Когда же есть группы, есть опоры; есть устойчивость

психического

типа, есть выработка

воли

и т. д., есть определенные

идеалы

. Кто

прост

, кто

не требователен, не гениален

, кто

не смел, не даровит

, кто не носит в личной натуре своей особых залогов для бесстрашной борьбы, тот остается в своей

среде

, в пределах своей

группы

, в недрах своего

слоя

и, не пытаясь выйти из них ни вверх, ни вниз, сохраняет и на всей внешней особе своей, и во внутреннем строе души особенности более общие – особенности группы: национальной, провинциальной, религиозной, сословной и т. д.; если соединить черты нескольких из этих групп, например, один человек: мусульманин, суннит, подданный султана, босняк (славянин), сараевский

бей

; или другой человек: мусульманин, русский подданный, татарин, казанец, торговец материями, – это будет уже большая разница. Это – для натур обыкновенных. А для натур особенных – Ломоносов: 1) славянин, 2) православный, 3) русский, 4) великоросс, 5) архангельский мужик и рыбак, 6) ученик Московского духовного училища, 7) германский студент, 8) член Петербургской Академии и т. д.; все вместе произвело, при известных данных

натуры

, великого человека, который в силах был

прорвать

вширь и вверх пределы своей

крепкой

крестьянской

группы

и своего

слоя

, стесненного давлением

сверху

. Положим, что прорывают иногда таким же образом свои группы и слои и

Пугачевы

. Но при глубоком расслоении и при резкой группировке их действия оканчиваются скоро неудачей, и целое после этого крепнет. А когда Мирабо (дворянин), Колло д’Эрбуа (актер), гениальный

расстрига

Талейран прорывают уже ослабевшие

перегородки

, то бывает иной результат. А при

большем смешении

умственных даров и

вообще натуры

нужно гораздо менее для окончательного разрушения; нужна только в зачинщиках отчаянная смелость наших Желябовых или немцев Рейнедорфов.

От рилевского взгляда на пользу

оригинальных

и друг от друга по возможности удаленных общественных групп легко перейти к учению

о реальных силах общества

Это до крайности простое в своих основаниях, но тем не менее поразительное учение должно бы одно само по себе нанести неисцелимый удар всем надеждам не только на полное однообразие и безвластие à la Прудон, но и на что бы то ни было приблизительное.

Реальные

силы – это очень просто. Во всех государствах с самого начала исторической жизни и до сих пор оказались

неизбежными некоторые социальные элементы

, которые разнородными взаимодействиями своими, борьбой и соглашением, властью и подчинением определяют характер истории того или другого народа. Элементы эти, или вечные и вездесущие реальные силы, следующие:

религия

или

Церковь

с ее представителями;

государь с войском

чиновниками

; различные

общины

(города, села и т. п.);

землевладение

; подвижной

капитал; труд

и масса его представителей;

наука

с ее деятелями и учреждениями;

искусство

с его представителями. Вот они, эти главные реальные силы обществ; это действительно очень просто, и всякий

как будто

это знает; но именно

как будто

. Тот только истинно и не бесполезно знает, у которого хоть главные черты знаемого постоянно и почти бессознательно готовы в уме при встрече с новыми частными явлениями и вопросами.

Это почти до грубости простое

напоминание

об этих реальных силах и об неизбежности попеременного антагонизма и временной солидарности между ними служит еще бóльшим подкреплением таким взглядам, каковы взгляды вышеупомянутых защитников разнообразия и разделения на группы.

Если не ошибаюсь, Роберт фон Моль первый ясно и специально обратил внимание на эту старую истину, эмпирически всем известную и смутно всеми чуемую, кроме таких людей, которые, подобно Прудону и некоторым анархистам, безумно и ненаучно, так сказать, верят в возможность безвластного, сплошного и однородного общества, долженствующего своим земным блаженством «закончить» историю или воспитание рода человеческого. Правда

жизнь

рода человеческого

на этой земле

– такое общество, осуществленное даже и приблизительно, может поневоле

окончить

; погубить даже

физически

род людской оно, конечно, может или посредством излишнего размножения и безумия изобретений, или посредством тоски и скуки, равномерно распределенными в борьбе с мирными и мелкими,

уже ни в каком случае

не отвратимыми препятствиями. Но

остановиться

не только что навсегда, но даже и на короткое время не может подобное общество, если бы даже оно и осуществилось когда-нибудь в виде смешанного и однообразного всемирного государства. Некому будет завоевать ослабевшего и через меру демократизированного соседа; соседей отдельных не будет тогда; сами себя несомненно и даже вполне легально и весьма искусно выучатся уничтожать.

Образование естественных органических групп и надавливающих взаимно друг на друга слоев или классов и действие друг на друга реальных этих, вышепоименованных сил – неизбежно; оно было всегда и есть теперь. Но, во-первых, распределение этих групп и слоев, род их соотношений были и

суть

весьма различны в различных государствах и в разные эпохи; а, во-вторых,

степень

их обособленности природой, бытом и законом не всегда и не везде одинаково резка;

подвижность

этих групп и сила может быть слишком мала, или слишком велика, или

в меру

сообразна со свойствами социального организма.

Государь или хоть слабое подобие государя, т. е.

один

человек, облеченный известной высшей властью, есть и был всегда и везде. Конечно, есть большая разница между высоким положением китайского императора и ничтожной ролью президента Соединенных Штатов; большая разница была между французским самодержцем – «l’Etat c’est moi» и дожем Венеции; между временным вождем народа в греческих республиках и великим царем Персии. Однако все-таки

один

человек; в Спарте, положим, было два царя без особой власти и в Риме два консула, но в этом отвращении от единовластия, в этом двоевластии ви