Глава седьмая. Женские глупости
Зинаида встретила меня горячим харчо. Не плеснула в лицо, конечно, а сказала, что приготовила для рабочего человека, уставшего на производстве. День и вправду был утомительным, и я ощущал, как тяжело черпать ложкой рисово-красное жгучее варево. Особенно страдала плечелучевая мышца, сгибающая руку в локте со стороны предплечья.
Зина сидела рядом, прихлёбывала кофе и смотрела с нежностью.
– Меня кандидатом выдвинули, – доложил я, опустошив тарелку и накладывая пахнущий весенними травами салат из помидоров и сладкого перца. – Нужно пройти на завтрашних выборах и тогда начну поднимать российский автопром.
– У вас прям как у людей, – усмехнулась Зинаида. – Трудно, небось, в депутаты попасть?
– В делегаты. Не знаю, у меня это как-то естественно получилось. Видимо, заметно, что я за общее дело горю.
– Прометей ты мой. А сколько там у вас депутатов всего?
– Делегатов. Много. Между съездами работает Совет заводских делегатов. От каждого цеха по количеству бригад три делегата. Это двенадцать. От магазина три. Но там только начальство. Простой продавец не может. От Службы безопасности три. От столовой три. И от больницы три. А раз в год проходит съезд АвтоРАЗа. Там всего восемь делегатов и Директор завода. Их Совет утверждает. Съезд – главный орган. Это он, Зина, принимает самые судьбоносные и ответственные решения.
– Судьбоносные? – переспросила Зинаида. – Где ты слов таких нахватался?
В самом деле, занесло меня в канцелярит. Хотя, должен заметить, деловой стиль в разговоре о деятельности избирательных органов вполне уместен.
– Уместен.
– Кто? – не поняла Зинаида.
– Стиль уместен. Деловой. Мы же про выборы.
– Ну ладно. Как суп?
– Острый. Но вкусный.
– Слава богу. Сегодня у тебя ночую.
– Мама выгнала?
– Нет, соскучилась.
– Ну хорошо. Если хочешь, ночуй, я на полу могу.
– Дурачок.
– Почему?
– Я с тобой хочу.
– Ну ладно, только не прижимайся. Жарко.
– Хорошо.
Уже лежа в горячей постели, когда удалось отбиться от потных Зининых объятий, снова вернулись к заводу.
– Лудик, а в чём твой категорический императив? Ну, чего ты хочешь такого сделать, чтобы РАЗы стали лучше заграничных машин?
– Сначала качество, потом форма, Зина. Нужно использовать лучшие металлы, лучшие станки, лучший крепеж, в конце концов. Краску какую-нибудь вечную, чтоб никакой коррозии вообще. А потом думать о смене форм, чтобы современно, чётко, без сквозняков. И противотуманки. Понимаешь?
– Противотуманки? Понимаю.
– Да просто напильником пройтись по заусеницам, знаешь же, сколько заусениц на РАЗах! И то дело. А главное, надёжно чтоб. Целых пять лет пройдёт, а машина цела.
– Пять лет? – в голосе Зинаиды мелькнуло сомнение. – Ты прям как «Мерседесы» хочешь сделать?
– Вот не надо толерантность включать. Не будем равняться на «Мерседесы». Наше должно быть лучше всяких сравнений.
– Смешной ты у меня, Лудик.
– А ты глупая. Всё, давай спать. На работу рано вставать.
Глава восьмая. ЗИК
– Заседание Заводской избирательной комиссии считаю открытым. Слово предоставляется офицеру службы безопасности, господину Исаеву Модесту Сергеевичу.
Совершенно седой, худощавый председатель ЗИК Электроник Корнеевич Кончев сел в кресло, а на трибуну из зала легко поднялся высокий человек в форме офицера службы безопасности завода.
В зале сосредоточились приглашенные члены третьей бригады пятого цеха. Все двадцать. И бригадир.
Лёва Мышкин почему-то нервничал и огрызался по малейшему поводу. Даже руки не подал, когда я с ним попытался поздороваться. Неужели вопросы какой-то политики важнее этикета? Это неинтеллигентно.
– Господа! – офицер Исаев раскрыл маленький фиолетовый блокнотец и положил перед собой на трибуну. – Докладываю положение дел в бригаде перед сегодняшними выборами. От вашего коллектива в Совет завода выдвинуты две кандидатуры. Мы поработали с целью обеспечения законности процесса и обнаружили некоторые нарушения. Одно из таких нарушений не позволяет господину Мышкину Льву Абрамовичу участвовать в предстоящих выборах, в связи с чем его кандидатура снимается.
Зал загудел. Послышались выкрики:
– Это возмутительно!
– Какого лина!
– Шваны!
Офицер обозрел собравшихся недобрым взглядом.
– Не нужно обвинять ЗИК в ошибках, совершённых кандидатом. Вот документ, подписанный господином Мышкиным. В нём перечислены запрещённые действия, которые, по заверению Льва Абрамовича, он якобы не совершал. Обратите внимание на пункт восьмой. Там указано – «В последний год я не ел хлеб».
– Но я не ел! – выкрикнул из зала Мышкин.
– Не надо кричать, – заметил офицер. – Я вообще согласился довести информацию исключительно из уважения к вашей бригаде в целом и Егору Дави… Давыдовичу в частности. Ну и… к Фёдору Павловичу… В какой-то мере. Вообще вопрос решённый. Мы могли просто снять Мышкина и ничего не говорить. Но уважение и демократия, господа. Вот.
Он достал из папки слегка помятый лист бумаги формата А4, испещрённый мелкими красными буквами, и вытащил оттуда же три фотографии.
– Смотрите! На этих фотокарточках Лев Абрамович ест хлеб. Вот здесь белый, а вот тут ржаной, предположительно «Бородинский». К снимкам прилагается письмо бывшей супруги господина Мышкина, где она описывает, как и когда Лев Абрамович ел.
– Но я развёлся два года назад! – закричал в отчаянии Мышкин.
– Какое это имеет отношение к делу? Вы ели хлеб?
– Два года назад.
– Я не спрашиваю дату. Хлеб ели?
– Ел.
– Что и требовалось доказать. Итак, сегодня на выборах бригада будет голосовать за единственного оставшегося в списках кандидата Горохова Лудислава Святозаровича.
Бригада загудела обиженно. Мне стало неуютно. Какая-то несправедливость. Я поднялся и громко твёрдо сказал:
– Все едят хлеб!
– Возможно, – неожиданно легко согласился офицер, – но не у всех есть такие подробные и чёткие доказательства.
– Я тоже ел хлеб!
В глазах сослуживцев обозначилась растерянность.
Офицер посмотрел на меня, как это делала мама. Снисходительно.
– Если бы вы заявили это вчера, – сказал он, – мы могли бы снять вас на законном основании. Но сегодня утром ЗИК принял постановление №0345768, согласно которому никакие самоотводы в день выборов не принимаются. Вы можете заявлять что угодно, но кандидатура ваша снята быть не может.
– А у меня есть фото вчерашнего ужина. В телефоне. Я как раз ем хлеб!
– Покажите!
Я вынес смартфон к трибуне, раскрыл мутноватое фото, сделанное Зиной. Там я склонился к тарелке харчо и поднёс кусок хлеба ко рту. Большая крошка, похожая из-за сбитой резкости на кусочек ваты, летит вниз по моей домашней сине-белой пижаме.
Исаев приблизил экран к лицу, что-то нажал, взмахнул пальцем.
– Где фотография? – спросил он. – Зачем вы вводите в заблуждение Заводскую избирательную комиссию?
Я выхватил телефон. Фотографии не было.
– Итак, – подвел итог Исаев, – в связи с отсутствием доказательств, а также ввиду невозможности самоотвода, согласно постановлению №0345768, к выборам допускается кандидатура Лудислава Святозаровича Горохова.
Он повернулся к председателю. Тот лениво кивнул и наклонился к микрофону.
– Внеочередное заседание ЗИК закрыто. Через час начинаем выборный процесс.
Когда ко мне подошёл Мышкин, я пребывал в подавленности, растерянности и даже фрустрации.
– Я умею принимать поражения! – сказал оппонент и протянул ладонь. – А ты странный.
Я пожал холодную руку.
– Почему странный?
– Самоотвод придумал. Зачем тебе это? Работай себе в Совете, наслаждайся жизнью. Не понимаю.
И пошёл к выходу, почёсывая затылок.
Бригадир улыбался.
– Ну вот, – сказал он мне. – Чётко сработал. Часом не прочитал ночью «Путь Дао»?
– Чего? Нет, ничего такого не читал, я спал.
– Удивительно. А так грамотно развёл противоположности, переплёл проявленное с непроявленным.
Я пожал плечами. Туманные речи – не мой конёк. Через пятьдесят три минуты выборы. Интересно, когда уже можно будет реально принять какой-нибудь документ, который на самом деле улучшит производство. Прямо возьмёт и перевернёт всё. Когда у них там первое заседание?
Глава девятая. Выборы
– Ты, Лудислав, не обижайся, но голосовать за тебя я не буду, – слесарь Воротников похлопал меня по плечу. – Ты, конечно, чувак неплохой, настоящий клибараз, но Мышкин всегда за нас в Совете заступался. Его знаем. А ты человек новый. Поэтому решили с пацанами ставить галочку «Против всех». Тогда выборы признают недействительными, будет переизбрание и выдвинем проверенного товарища.
Я пожал плечами. Что тут поделаешь. Я действительно на заводе всего несколько дней. Нет так нет. Главное, чтобы всё прошло демократично. Авторитет ещё завоюю, ведь для меня главное – автопром. Это некоторые тут уже поняли. Поймёт и бригада рано или поздно.
Голосовали в просторном, пахнущем кислым борщом зале столовой. По очереди заходили в параллелепипед, собранный из алюминиевых труб и завешенный голубым бархатом. На выходе сворачивали бюллетени и бросали в один из четырёх стеклянных ящиков с цифрами «1», «2», «5» и «10» – по номерам цехов.
Я решил не идти против мнения коллектива – поставил галочку в квадратике «против всех». На себе галочку всё равно поставить бы не смог, нескромно получилось бы как-то.
Трое контролеров дождались, когда избиратели волеизъявятся и заперлись подсчитывать.
Представитель ЗИК вышел из столовой к волнующемуся коллективу и объявил, что результаты будут известны завтра в общей ведомости по заводу. Её повесят на заводском плацу между зданиями магазина, столовой, больницы и КПП.
Интересно, хоть кто-то проголосовал за меня?
По поводу столь важного торжества, всё-таки выборы тут случаются только раз в год, везде шумела музыка. Слух радовали приятные песни Квинов, Джорджа Майкла, Элтона Джона и Рики Мартина. Накрытые шведские столы ломились бутербродами с ветчиной и красной икрой, бокалами шампанского и всяческими канапе. Сотрудники улыбались, шутили, звонко чокались, болтали на горячие темы. Самой испепеляющей была, конечно, тема выборов.
Я прислушался к разговору начальника отдела кадров Юрия Кирилловича с директором столовой АвтоРАЗа Гетеродином Ненашевым.
– Выборы – социальная, очень даже побоюсь этого слова, хрень, – заявил Юрий Кириллович, – ведь здесь не важно, кто выиграет, главное – соблюсти своего рода законность. Чтобы не было, знаете ли, если разрешите так сказать – социального взрыва.
– Не знаю, – с сомнением отвечал Ненашев, – по мне так выборы – величайшее проявление внутренних особенностей человеческого мицелия. Мы не можем наблюдать, какие процессы текут там, в субстрате, а здесь, на поверхности, работа аскомицетов особенно заметна в подобные дни. Все эти «социальные взрывы» лишь одна из форм проявления общего для всех процесса. А то, что его ризоктонии заметны не всем, обусловлено склонностью ложных гиф считать себя истинными. То, что вы называете эгоцентризмом. А ведь функционал важен каждого. От Ленина, важнейшей части построссийского мицелия, до мицелия общечеловеческого, с самым последним Майклом каким-нибудь Крайтоном на его забытой богом, но не налоговиками ферме в Айове.
– Не будем про Айовы, – недовольно наморщился Юрий Кириллович. – Тем более, что нас слушают молодые, так сказать, неокрепшие уши.
Он поманил меня пальчиком, а когда я подошёл, приобнял за плечи свободной от бокала шампанского правой рукой.
– Знакомьтесь, дорогой Гетеродин Борисович. Лудислав. Талантливейший, я бы сказал, продажник. Хотя, по молодости, рвётся в цеха, так сказать, к производству, в определённом смысле.
– Вот как? – Ненашев наполнился интересом. – Базидиомицетами интересуетесь?
– Я уже купил добавки. Начальника службы безопасности. Для здоровья.
– Я имею в виду, стремитесь к центру, так сказать.
Он описал в воздухе овал и два раза сунул в его центр указательный палец правой руки.
– К производству, – уточнил я. – Хочу, чтобы российский автопром стал лучшим в мире.
– Странное желание, – удивился Ненашев, – вы в самом деле считаете, что можете решать за весь мицелий, что в нём развивается лучше, а что хуже?
– Ну да. Я ведь понимаю, что наши машины должны быть лучше.
– Зачем же? В семидесятые советские граждане искренне мечтали получить в своё распоряжение «копейку» или «двушку». Это было целесообразно. А теперь ментальные иллюзии встали на пути различения и вместо картины в целом каждый норовит увидеть какой-то фрагмент единичного, выдаваемый его восприятием за всеобщее. Разве это научно?
Я на всякий случай пожал плечами. Странная манера общения директора столовой всё больше напоминала Зинкину заумь, и я решил удалиться в более комфортный сектор всеобщего веселья.
– Меня друг ждёт! – заявил я и поспешно выскочил из столовой в сторону цехов.
В цеху тоже праздновали и меня пригласили к местному «столу», так называли здесь накрытые снедью багажники копеек. Кроме общедоступного шампанского и бутербродов наличествовали водка и большие куски сала.
Должен признаться, как я добрался до дома и заснул, не помню совершенно. В какой-то момент выпал из реальности и, вероятно, двигался на условных рефлексах.
Глава десятая. Первое заседание
У большого синего стенда на бетонной мини-площади между зданиями магазина, столовой, больницы и КПП шумел народ. Примерно сотня человек сосредоточенно читала вывешенные с утра результаты выборов и бурно обсуждала, не стесняясь крепких междометий, глаголов и существительных.
Я протиснулся ближе и отыскал листок со своим участком «Бригада №3 пятого цеха». Сердце затанцевало в ритме песни "Горел асфальт от сбитых с неба звёзд…". Прошёл! Фамилия Горохов набрала двадцать один голос из двадцати двух. Получается, только я проголосовал против себя, а остальные… Слёзы перехватили горло. Поверили! Ребята в меня поверили! Классно!
– Ну ты даёшь, Горохов, – толкнул меня в плечо Мышкин. – А народ-то поддержал! Вот красавцы, меня, блин, с толку сбили, говорили, что против всех проголосуют. А сами. Знал бы, что людям ты нравишься, тоже бы…
– Привет! – вынырнул из толпы карбюраторщик Юра Норкин. – Сколько? Двадцать один «за»! Ого! Ну ты даёшь, Горохов. Красавелла! Один я, получается против коллектива пошёл. Ну да ладно, парень ты хороший, в тормозах сечёшь. Сработаемся! Поздравляю!
Подходили всё новые коллеги по бригаде, удивлялись и тепло меня поздравляли.
Вместе мы двинулись в цех, но у входа бригадир приостановил процессию.
– Горохов! Ты чего здесь?
– Как? Работать?
– Налинга? Ты ж теперь, Лудислав Святозарыч, большим человеком стал! Де-Ле-Гат! Ты знаешь что… Ты это… Обойди корпус завода справа и увидишь, швана, двери. Красивые такие двери, дорогой мой Лудислав. А на них написано: «Совет заводских делегатов». Там тебе работать до самых будущих выборов. Эх! Весь завод нагибать будешь! А я страдать буду. Один. Без тебя. Кто теперь тормоза отремонтирует так с дорогой душой? Эх, милый ты мой человечек! Планы перевыполнять как? Очень, понимаешь ли, тяжело будет, лингам им всем в гуду. Но ты это. Ты того. Добейся, чтоб автомат у нас в цеху поставили с газводой. Мышкин не добился, а ты добейся! А то каждый раз в столовую через КПП бегать…
– Хорошо! – я изо всех сил сжал, как настоящий рабочий, руку бригадира и под восторженные выкрики коллег двинулся вокруг завода.
Слева громадилась кирпичная стена корпуса, справа, за перепаханной песчаной контрольно-следовой полосой сверкал металлом сигнализационный забор из колючей проволоки. По ту сторону забора маршировали (или как это у них называется?) военные с собакой, и не спускали с меня бдительных взоров.
Метров через триста я свернул за угол и наткнулся на двух охранников с автоматами. За их спинами бронзовела толстыми ручками массивная дубовая дверь. Сверху надпись: «Совет заводских делегатов». Охрана придирчиво изучила паспорт, сверилась с каким-то списком и кивнула – «Проходи!»
Чувство сопричастности с великими делами страны охватило меня. Один из немногих, кому доверено! Где-то высоко хлопнул на ветру государственный флаг. Я поднялся по мраморным ступенькам, толкнул тяжёлые створки и погрузился в прохладу роскошного фойе, напоминающего ухоженный вестибюль провинциального дворца культуры, или даже, может быть, областного музыкального театра.
– Ваша фамилия? – рядом собрался молодой паренёк лет от силы восемнадцати в тёмно-синей ливрее, белой рубашке и серых штанах. В руках он сжимал айпод и после того, как я назвался, заскользил пальчиком по экрану.
– Горохов Лудислав Святозарович?
– Да.
– Очень прекрасно. Ваше место в зале номер пять в восьмом ряду партера. Вот оттуда лучше заходить. Видите дверь?
– Да.
– Там сразу будет восьмой ряд. Понятно, что такое партер?
– Да.
– Тогда хорошего дня.
– Спасибо.
В зал никто не спешил. Делегаты общались, попивали шипящую минералку из стеклянных стаканов. Я ощутил дрожь в коленях. Пронзила волнительная мысль: «А что я скажу на первом заседании?! Как сформулирую идею развития автопрома? И правильно ли так ставить вопрос, ведь остальные куда более-менее опытные работники, знают дело изнутри, видят чётко, что нужно менять, а я просто инженер с улицы. Это как фабула и сюжет повествования. Опытные делегаты владеют полной глубиной картины – сюжетом, а я, хоть и понимаю, как выстроены внешние, поверхностные события фабулы, не могу знать, как всё связано между собой невидимыми, но мощными внутренними механизмами, отчего вполне могу оказаться неправ, даже будучи абсолютно правым формально».
Динамики застонали Четвёртой симфонией Чайковского. Народ не обратил внимания. Всё так же переговаривались и прихлёбывали. Из-за колонны сверху послышалось торжественное пояснение: «Первый звонок, господа!».
Лишь два делегата: толстый и тонкий, оба в синих брючных костюмах, поддерживая друг друга под руки, неспешно направились к двери, прикрытой шторами из голубого бархата.
Я подумал, что лучше не опаздывать, чем опаздывать, и поспешил за ними.
Зал встретил пустой прохладой и запахом типографской краски. Двое проследовали вниз в первые ряды. Так себе зал. Я ожидал большего. Вряд ли тут поместится даже сотня зрителей. Мой восьмой ряд – предпоследний. Я отсчитал пятое кресло и сел. Из спинки расположенного передо мной седьмого ряда торчал маленький столик с небольшим экраном над ним. Под экраном – три кнопки с надписями: «за», «против» и «воздержался», на самом столике – наушники с большими резиновыми ушами. Радовало, что проход поболее, чем в обычных театральных залах, очевидно, для лёгкого манёвра делегатов, опаздывающих на места.
Снова заплакал симфонический оркестр и в помещение тонкой струйкой полились представители заводских коллективов. К третьему звонку примерно половину мест заняли. Рассаживались в шахматном порядке, чтобы, как я понял, не нарушать противоэпидемиологических норм.
На сцене за длинный светлый стол сели трое. Одного я узнал сразу. Валик. Он тут, похоже, не последний человек, раз в президиуме Совета.
Отзвучал третий звонок, и лысоватый толстый человечек за столом президиума наклонился к микрофону.
– Господа! Поздравляю всех законно избранных делегатов с первым заседанием нового состава Совета.
Публика вяло похлопала.
– Господин в третьем ряду, место шесть! Для вас масочный режим не указ? Что вы себе позволяете в это сложное для страны время! Вот. Другое дело. К микрофону приглашается директор АвтоРАЗа Ваал Ваалович Дорогин!
Я пробежался глазами по залу, с интересом вычисляя незнакомого мне визуально до этого мгновения директора, но за трибуну, чуть левее стола, вышел Валик.
Ох ты! А ведь он и есть… Синонимы-омонимы! Ваал Ваалович! Сердце похолодело, лоб оросили капельки ледяного пота. Мой друг – директор! Ну что за выкрутасы судьбы!
– Голубчики! – начал Валик спокойно и буднично. – Весьма признателен всем вам и вам, Имран Зулейханович, лично, за эту уникальную возможность открыть делегатский сезон. Что я могу сказать по такому поводу? Сказать могу, конечно, многое, но особенно хочу подчеркнуть, что сезон будет проходить, как уже многие из вас успели заметить, под великую Четвёртую симфонию нашего замечательного Петра Ильича. Так сказать, через охи-вздохи к победе российской автомобильной промышленности. Поздравляю, господа, и желаю удачки!
Зал взорвался. Хлопки гулкими волнами накатывались на трибуну, а Валик что-то высматривал среди толпы. Наши взгляды пересеклись. Он улыбнулся.
– Через полгода, – продолжил директор вдохновенно, оборвав овации, – лучшие из вас будут участвовать в съезде заводских делегатов под моим непосредственным руководством, и я уже предвкушаю наше единение во имя бесконечного прогресса предприятия. Да здравствует АвтоРАЗ, голубчики!
Стены здания вздрогнули, потрясённые молодецким троекратным «Ура!».
Только к третьему «Ура!» я сообразил и тоже закричал.
А потом директор вернулся в президиум, а за трибуну стал лысоватый Имран Зулейханович.
– Господа, – сказал он деловым голосом. – Главный вопрос сегодняшней повестки, конечно же, как нам вечером отметить старт сезона. Мы имеем три варианта. Первый – в заводской столовой. Плюсы: обильное питиё и многообразная закуска. Минусы: банальность обстановки. Второй вариант – левый берег Дона, ресторан "Суворовский причал". Плюсы: природа и неплохое меню. Минусы: возможные автомобильные пробки. И, наконец, третий вариант – каждому по тюбику шампанского на космической орбите в супершаттле Илона Маска «Teenage Journey».
– А сам Илон Маск будет?! – выкрикнул кто-то из зала.
– Нет, – грустно пожал плечами председательствующий. – Он почему-то в этот раз отказался. Сослался на пандемию. Так что, голосуем? В порядке оглашения. Итак, кто за первый вариант?
Всё смешалось в голове. Что за рестораны, Илон Маск и космический шаттл? При чём тут вообще наш завод? Я туда попал? Это Совет делегатов или закрытый масонский клуб космонавтов-любителей шампанского?
– Восемь-пять! Нажимайте же!
Председательствующий смотрел в мою сторону, и я понял, что это мой ряд и моё место. Нажал первую подвернувшуюся кнопку.
– Пять «за», – озвучил председатель, – двадцать «против» и один воздержался. Переходим ко второму варианту. «Суворовский причал».
Я на всякий случай нажал «против», чтобы увеличить безумный шанс оказаться на космическом корабле. С детства мечтал. Естественно, мечтал побывать на нашем, российском, но за отсутствием, пойдёт и американский. От такой непатриотичной мысли стало немного стыдно, поэтому поспешил успокоиться весомым соображением – космос ведь наш, какими челноками туда ни прибывай, первым же был Юрий Гагарин!
– Шесть "против". Двадцать «за». Ну что ж, господа, большинство. Не вижу смысла в дальнейшей процедуре. Давайте пять минут перекурим и по автобусам. Они уже ждут у входа в магазин. Никакого личного транспорта. Развезём по домам индивидуально.
С некоторым сожалением я принял поражение Илона Маска, но, между нами говоря, горевал не сильно, мозг просто физиологически не успел поверить в космическую перспективу. Причал так причал. Тем более Суворовский.