Худая, вполне подтянутая тётка в приличных годах, явно не считавшаяся с возрастом в паспорте. На ней были надеты чёрная обтягивающая юбка до колена и белая полупрозрачная рубашка с рукавами, оканчивающимися пышными кружевными манжетами, все интересные места закрывала жилетка из плотной чёрной ткани, к которой была приколота брошь в виде жемчужного полумесяца с крапинками-камушками красного цвета. Возраст выдавало лицо, хоть морщины старательно прятались под слоем косметики, часть из них всё же была заметна. Волосы чёрные, явно крашенные, были острижены коротко и в заколках и резинках не нуждались.
– Я сказала ровно так, как считаю нужным, – из голоса пропала вся заботливость и доброта, зато на смену им пришли холод и высокомерие. Смотрительница сложила руки на груди.
– А раз вы говорите только то, что считаете нужным, не считаете ли вы нужным более подробно объяснить мне сложившуюся ситуацию? – вежливость, особенно злая и ироничная, никому никогда не вредила.
Смотрительница была готова меня сожрать за мою нахальную ухмылку, причём целиком, даже скрипнула зубами, но пояснила:
– Дуб – это вход в Грань…
– Это я уже понял, дальше.
«Если она будет объяснять мне такие прописные истины, мы до вечера не разойдёмся», – пронеслось в мыслях.
– ДУБ – ЭТО ВХОД В ГРАНЬ, – с нажимом повторила смотрительница. – Не смей меня перебивать! Ты бесцеремонно ворвался туда, несмотря на запрет.
– Надо было бросить бедное дитя на произвол судьбы, – снова скрип зубов, не моих, – и тикать от его мамашки.
– МОЛЧАТЬ! Мало того, что ты зашёл туда, куда не следует ходить подросткам, ты ещё едва не лишил нас музейной ценности.
– Дух – музейная ценность, вы в своём уме?! – от такой глупости у меня сдали нервы.
Не успел я и глазом моргнуть, как смотрительница впилась ногтями в ссадину на затылке, заставляя наклонить голову. Зараза, больно же!
– Значит слушай сюда, – голос перешёл в шипение, она приблизилась к моему уху, – если ты думаешь, что знаешь всё и вся, глубоко заблуждаешься, и, раз твой Мастер не соизволил тебе рассказать, я сделаю это за него, – она слегка ослабила хватку, но не отпустила. – Существует особая группа призраков, которые являются символами места, им никто не помогает, они бродят и тем самым привлекают к музеям внимание, они экспонат, на который тоже иногда приходят посмотреть, конечно, в определённое время, когда Грань открывает двери в наш мир. И если ты думаешь, что ты такой молодец, спасаешь душу невинного, помогаешь обрести покой, то ты последний дурак, корчащий невесть что! А ещё, по-видимому, глухой, потому что про разрыв-траву и что она делает вам, рассказывали в начале экскурсии.
– Это сказки, легенда… – я захлебнулся болью, когда она надавила на рану, казалось, её ногти достали до затылочной кости.
– Может, и сказки, только когда ты выполнишь его просьбу, он уйдёт, освободится. Старый помещик, потративший жизнь на поиски разрыв-травы, хочет восстать из могилы. Верится в это, конечно, с трудом, но то, что он перестанет бродить, – это понятно и ребёнку. А если перестанет бродить, то на кой чёрт нам рассказывать эту легенду? Мы должны лишь охранять Грань, а не лезть туда! Ты понял?!
Я понял тогда только одно, что с этим пора кончать. Нырнул головой вниз и назад, остановил руку, снова потянувшуюся к моей шее, и сжал её, хотел показать, что тоже умею делать больно.
– Помогать или нет – это мой выбор, моё право, и вы не можете мне указывать.
– Ошибаешься, могу. И если бы каждый Всевидящий путник делал то, что хотел, от Грани ничего не осталось бы.
Антонина Эдуардовна вырвала руку, смотря мне прямо в глаза взглядом победителя.
Ох, как же мне не хватает Мастера, который улыбнулся бы самой доброй улыбкой и сказал бы:
– Да пошла ты.
И сказал бы в слух. Кажется, я так и сделал, а после дёрнул ручку двери. Мгновение, и из перил крыльца выросли стены, а два сверливших меня буравчика растаяли, как страшный сон.
***
За сегодня это было третье перемещение в Грань и второе за всю мою жизнь, когда я снова ничего не чувствовал. По-моему, многовато для одной маленькой поездки за город.
Но делать нечего, обратно сам я не мог переместиться, ведь я вошёл сюда не через портал, а сам по себе. Значит, ищем того, кто знает выход, или ждём обратного перемещения. Несомненный плюс в том, что Антонина Эдуардовна не могла сюда попасть, вероятность такого казуса – тысячная доля процента.
Прежде всего надо было осмотреться. Дверь, за которой начиналась галерея, я сразу же оставил, решив идти в противоположном направлении. В полумраке комнаты найти что-либо было крайне сложно, приходилось идти почти на ощупь, но ни на что не наткнуться, ничего не расшибить и не поранить – это ли не чудо? Точно было зеркало, в нём отражалось слабое сияние знакомой нам луны, просачивавшееся из окошка. Несколько стульев, придвинутых к стене, цвет обивки вроде жёлтый. Больше мебели не было, зато были картины, но за неимением хорошего освещения разглядывать их было бесполезно.
Я прошёл эту комнату и нырнул за приоткрытую дверь. Во второй комнате было темнее, чем в первой, но зато была лестница, на верхушке которой горели свечи.
Поднявшись, я немного растерялся, направо и налево было две освещённые комнаты, в какую пойти— не знал. Слушать свои чувства было бесполезно – их не было. Поэтому применил самый «научный» метод – метод тыка. И пошёл налево.
Пройдя одну комнату с большой кроватью, шкафом, комодом и секретером, я попал в маленькую, но уютную, где толпились люди. Они окружили что-то и старательно копошились возле этого чего-то, не давая мне даже возможности взглянуть мельком на причину суматохи.
И тут у меня случилось открытие века! Женщина, которую я попытался остановить, когда та выходила из комнаты, прошла сквозь меня. Для меня это было шоком. Просили чувства и эмоции – нате – потрясение и жуткий ступор. Оттаял я только, когда мужчина и ещё пара женщин прошли сквозь моё тело, даже не дрогнув. И вообще, все как-то быстро ретировались отсюда, представляя моему взору причину всех хлопот.
У стены под одеялом бледный, с синюшными дрожащими губами лежал ребёнок шести-семи лет. Мальчик с трудом повернул голову к мужчине, сидевшему рядом на стуле и склонившемуся над ним. У столика рядом с кроватью был ещё один, статный, но уже немолодой господин с аккуратно остриженными бакенбардами. Он звякнул склянкой, бережно опуская её в недра своего чемоданчика, захлопнул его и вышел, буркнув что-то себе под нос.
– Я хочу тебе кое-что рассказать, – голос мальчика был слабым, мужчина, лица которого я пока не видел, сполз со стула, стал возле кровати на колени и как можно ближе придвинулся к мальчику. – Я слышал, что сказал тот… с горькой водой. Я умираю, но ты не горюй. Мне знахарка секрет рассказала, я тебе его расскажу, – мальчик долго прокашливался, упираясь руками в край кровати, прежде чем продолжить. Мужчина, стоявший на коленях, придерживал его за плечи. – Она в усадьбе нашей в лунную ночь видала, как душа одного мужика ходила и траву, разрыв-траву, искала. Эта трава любого воскресить может, но за воскрешение душа должна на место другой стать и путь к этой траве указывать, а знахарка траву эту срывала и кому-то давала, только не вспомнила кому. Стало быть, раз она уже померла, то и траву указать сможет. Только там ещё что-то было, она говорила, но я позабыл. Может, и тебе укажет, только погоди немного, сначала отпеть меня должны, а только потом траву найти сможешь. Бабка обещала, что укажет. Только увидеть и сорвать её можно только раз в жизни, – последние слова растворились в тишине. Мальчик отвернулся от мужчины, посмотрел в окно.
– В лунную ночь, всего один раз, не забудь, она обещала…
Он закрыл глаза и больше не открыл. Я кинулся к кровати, хотел проверить пульс, дыхание, помочь хоть чем-нибудь, но тщетно, руки прошли сквозь тело. Мужчина, сидевший на коленях и молившийся, поднял голову. Сердце пропустило удар. На меня смотрели серые живые глаза, знакомые до боли, они смотрели не на ребёнка, на меня, и то, что в них было, врезалось в душу, раздирая её на куски. Там были злость и отчаяние… и бессилие. Он молил, молил, чтобы мальчик открыл глаза, потом резко побледнел. Молодой, с едва появляющимся серебром в тёмных волосах, он задрожал, схватился за голову и заплакал. И вмиг поседел.
Я вылетел из комнаты пулей, промчался по лестнице, чувствуя, как по щекам текут слёзы, а в голове снова и снова звучал тихий голос угасающей жизни: «В лунную ночь, не забудь, она обещала…» Чёрт, чёрт, чёрт!