Вор редко чувствует свою неправду. Насильник всегда находит себе оправдание или, по крайней мере, не судит себя очень строго. Но смотря на других, таких же, он возмущается.
Как же быть? Такова человеческая природа… Судящие неправильно и осуждающие мысль напускают на себя вид строгого беспристрастия, даже добродушия. Они уверяют, что отрицают ложную идею для пользы самого изобретателя, не говоря уже про выгоды человечества. Они-де всегда были на страже его выгод. Что делать – лукав человек.
Но, сознав ясно гибельность этого лукавства, мы сами можем бороться с собственным лукавством и лицемерием других людей. Последнее гораздо легче.
Но, опять-таки, прежде всего нужно совершенное общественное устройство. Только тогда не будет напрасно распятых, повешенных, сожженных, заключенных, изгнанных, обиженных и заморенных нуждой и голодом. Только тогда мы не будем растаптывать и убивать своих собственных благодетелей. Только тогда будем узнавать и поддерживать их на тяжелом пути.
Обыкновенно капиталисты поручают суждение об изобретении специалистам или ученым. Они сильны в науках и технике, они сдали соответствующие испытания и доказали свою авторитетность своими полезными трудами и даже открытиями.
Но те же специалисты никогда не сдают экзамена в добросовестности, в беспристрастии, в бескорыстии, в высшем благородстве образа мыслей.
Сдавать такие экзамены пока не принято. Напротив, эти выдвинувшиеся люди должны отличаться особенным честолюбием, завистливостью, корыстолюбием и другими нравственными недостатками. Эти страсти играли немалую роль в их карьере. Таким людям как раз и нельзя поручать суда…
Привожу тут еще исторические факты в доказательство того, что человечество в лице даже высших своих членов не узнавало и не ценило своих мыслителей, изобретателей, реформаторов и других благодетелей, которыми двигался прогресс и благодаря которым человек удалился от состояния животного и приблизился к небу.
Все знают, что великий Галилейский учитель был унижен, оплеван, бит и повешен духовенством своего народа: лучшими, отборнейшими и почтеннейшими людьми. Упрекали его темным происхождением и говорили, что он одержим бесами. Земляки-назареяне пытались столкнуть его со скалы в пропасть. Также Л. Толстой был отлучен от церкви Синодом, и только политические соображения спасли его от каменного мешка.
Первые изобретатели паровых машин были отвергнуты, не поддержаны, и между ними забыт один русский рабочий Ползунов[39], построивший действующую паровую машину раньше Уатта[40].
Изобретателя швейной машины, выражаясь иносказательно, стукали по лбу.
Майера[41], основателя механической теории теплоты, недавно осмеяли ученые. Расстроенный, огорченный, он покушался на самоубийство и был посажен в сумасшедший дом.
Колумб возбуждал веселый хохот среди передовых людей своего времени, был в цепях, и даже открытая им Америка была названа не его именем.
Великий Лавуазье был казнен революционными партиями как взяточник. Между тем как он и честью своей пожертвовал ради науки, требовавшей опытов и расходов. Говорили о том робко его судьям. Но они отвечали, что республике химики не нужны.
Конструктор холодильных машин Казимир Телье на днях умер в Цюрихе в нищете. Благодаря ему бедняки в Европе (особенно в Англии) едят дешевое мясо, сохраненное холодом и привезенное из Австралии и Южной Америки.
Галилей был приговорен к сожжению, но по старости и смирению освобожден от казни и только лишен свободы и умер в неволе.
Гус был сожжен духовным судом, так же как и Джордано Бруно, указавший на существование в небесах множества миров, кроме Земли.
Когда Наполеону I указали на пароход, он отказал изобретателю в поддержке и назвал паровое судно игрушкой.
Железные дороги отрицал академик Араго. Отрицали их также техники и медики как вредное для здоровья нововведение, неосуществимое и убыточное.
Палисси[42], изобретатель фаянса, сжег крышу своего дома, чтобы закончить опыты. Но никто не догадался дать ему дров.
Академии наук отрицали падение болидов и возможность аэропланов и дирижаблей.
В России специалисты до самого последнего времени придерживались мнения академий относительно управляемости воздушных кораблей.
Пифагорейская школа была осмеяна за то, что считала Землю движущейся пылинкой во Вселенной. Этого не могли переварить даже такие гении, как Платон, Архимед и Птолемей[43]. Последний открыто объявил мысль о движении Земли вздором и глупой болтовней.
Анаксагор[44] за естественное объяснение лунного затмения влиянием Земли приговорен был (вместе с семьей) народным судом к смертной казни. Только красноречие Перикла[45] заставило заменить смертную казнь изгнанием.
Кеплер[46] сидел в тюрьме, тетка его была сожжена, мать отпустили, но она умерла с горя после тюрьмы.
Коперник[47] дождался издания своего сочинения только на смертном одре.
Сократа заставили выпить яд за отрицание мифологии, то есть за непокорность суевериям.
Недавно французский академик Буало звуки фонографа объяснил чревовещанием. Чтобы доказать это, он схватил за горло демонстратора.
Академик Боме отстаивал учение о четырех стихиях (все-де составлено из земли, воды, воздуха и огня).
Гипотезу о химических элементах Лавуазье объявил бессмыслицею. Он же отрицал падение небесных камней.
Гассенди[48] и его ученые современники не признавали солнечных пятен.
Гальвани подвергался осмеянию глупых и умных. Его называли лягушачьим танцмейстером, так как он производил опыты с лягушками.
Медицинский факультет Сорбонны глумился над Гарвеем[49], открывшим кровообращение.
Тьер[50] и Прудон[51] были против железных дорог.
Лебен открыл газовое освещение, но так и умер, не дождавшись его применения. Ему доказывали, что огонь не может существовать без фитиля.
Профессор Бабине считал невозможным проведение телеграфного кабеля через океаны.
Ома[52] немецкие ученые называли дураком.
Английское Королевское общество отвергло опыты Джоуля[53]. Также Ч. Дарвин был забаллотирован Французской академией наук.
Карель был в пренебрежении у Франции, то есть в своем отечестве.
Огюст Конт[54], этот идеал позитивистов, считал совершенно невозможным узнать химический состав небесных тел. Он же учение о неподвижных звездах находил излишним.
Лев Толстой также считал биологию и астрономию лженауками.
Лондонское Королевское общество находило немыслимым обнародовать в печати франклиновский громоотвод.
Астрономы XVII века не могли даже допустить мысли о существовании седьмой планеты. По их мнению, больше шести их не может быть.
Гельвеций[55] опасался применить телескоп к изучению астрономии.
Биша[56] подобно этому отрицал пользу микроскопа для биологии.
Изобретателей множества драгоценных орудий и машин мы не знаем даже по имени. Кто изобрел ножницы, компас, иголку и т. п.? Вознаграждены ли эти благодетели человечества или замучены?
Примеры эти бесчисленны.
Длинными рядами проводит перед нашими глазами история этих осмеянных, забитых, обезглавленных и сожженных светочей мира, один волосок которых стоит более миллиона средних людей.
Из предыдущего также видим, что даже отношения ученых, мыслителей и гениев к своим не прославленным еще собратьям нередко ошибочны, несправедливы, безжалостны и жестоки.
Чего же ждать от средних людей, не умеющих отличить правой руки от левой, пребывающих в святой (но преступной) простоте. Если знаменитый, талантливый и ученый Л. Толстой отрицал величайшие науки, то чего же ожидать от средних людей. Они способны сжигать и истреблять своих благодетелей и спасителей, совершенно того не сознавая. Нам это показали холерные бунты, народные восстания, рабочие волнения, фабричные погромы, избиения евреев и т. д.
Что же делать? Каким образом не топтать жемчуг, не сжигать святыни, не уничтожать корней растений, на которых растут питающие нас плоды? Как не уподобиться свинье, подрывающей корни дуба, желудями которого она питается, и петуху, не признающему жемчуга и драгоценных каменьев?
Спасение – в особенном народном устройстве, основа которого все же сам народ… Но это уже из другой оперы, и потому будем продолжать далее нашу тему о гениях.
Если гении в своих суждениях о собратьях ошибаются, то это отчасти потому, что они все же остаются людьми со всеми нравственными недостатками: завистью, ревностью, эгоизмами всякого рода (личным, половым, семейным, родственным и т. д.)
Гении большею частью развиваются односторонне, даже в ущерб другим своим свойствам. Их нравственные недостатки нередко бывают гораздо сильнее, чем у средних людей.
Кроме того, гений, достигший успеха, окрепший, начинает портиться понемногу и становится хуже, чем был. Сделавшись богатым и сильным, он перестает понимать бедных и слабых. Он забывает мало-помалу то, что сам перенес и что очень могло бы его нравственную философию возвысить, если бы не забывчивость, не способность быстрой порчи.
Он скоро начинает корчить аристократа мысли и породы, всезнайку, непогрешимого, не понимает страдания, унижения, голода, беспомощности, так как сам от всего этого избавился.
Приведем еще исторические примеры из жизни знаменитых людей в подтверждение наших мыслей о нетерпимости кастовых ученых и людей, уже пробившихся к ним и стоящих на высоте силы и благосостояния.
Нет большего заблуждения, чем думать, что гении и мыслители, двигающие науку и прогресс, выходят из дипломированных ученых и специалистов своего дела.
Великие выдвигаются большею частью из всего человечества, из всевозможных его слоев, не имея при себе дипломов, свидетельствующих о принадлежности их к ученой корпорации.
Так, всеобъемлющий гений Леонардо да Винчи был художником. Астроном Уильям Гершель[57] – музыкантом. Физик Франклин[58] – тряпичником, типографом, вообще грубым тружеником. Кулибин[59] – мещанином-самоучкой, как и астроном Семенов. Ботаник Мендель[60] – монахом. Астроном Коперник – каноником, то есть псаломщиком, дьячком. Натуралист Ламарк – военным. Чарльз Дарвин – фермером (или помещиком). Лавуазье – откупщиком. Ньютон[61] – чиновником, смотрителем монетного двора. Пристли[62] – богословом. Физиолог Найт – садовником. Фраунгофер[63] – стекольным фабрикантом. Ботаник Шпренгель – школьным учителем, физиолог Буссенго – горным служащим. Уатт – слесарем. Фабр[64] – учителем. Физиолог Пастер[65] – химиком. Агроном Теэр – врачом, как Майер и Гальвани. Эдисон[66] из самоучек, как и Фарадей[67] (сын кузнеца). Менделеев – педагогом.
Эти и подобные им люди дали науке и человечеству безмерно больше, чем все официальные ученые вместе.
Но как же к ним отнеслись, что они должны были претерпеть, прежде чем заслужить внимание. Многие из этих счастливчиков добились некоторого признания еще при жизни (так, Фабру поставлен памятник до его смерти). Но сколько при этом великих было растоптано, обижено, ограблено, уничтожено в самом корне, сколько имен авторов благодетельных идей навеки погибло.
На гробнице Ламарка его дочь сделала надпись: «Ты будешь отомщен». Сколь много говорят эти слова.
Профессора заставили знаменитого Ньютона сбежать в чиновники. То же случилось и с нашим Менделеевым[68]: он ушел из университета еще в силах. Кювье[69] преследовал Ламарка и со своими собратьями-академиками провозгласил его идиотом. Великая рукопись Ньютона валялась без внимания и была напечатана много лет спустя после ее написания. Эдисон долго скитался в бедности, не находя приложения скрытым в нем силам. То же было и со знаменитым Бербанком[70]. Все это продолжает совершаться и теперь, в особенности в таких некультурных странах, как старая Россия.
Великие дела творили не присяжные ученые, а люди в общепринятом смысле маленькие. Таковы, например, артиллерист Энгельгардт[71] и великий Либих[72], не кончивший среднюю школу и попавший в профессора только благодаря протекции и связям Гумбольдта[73].
Итак, чтобы быть судьей человека выдающегося, недостаточно быть самому изобретателем или мыслителем. И тот и другой могут не только не понять чуждый им мир или чуждую идею, но могут быть просто несправедливы, пристрастны в силу общей человеческой слабости и слабости профессионалов (ревность, зависть) в особенности.
Простые средние люди часто бывают справедливы и добры, но им недостает знания, гениальности и всеобъемлющего дарования.
Судить людей, в особенности высших, могут только избранные, соединяющие в себе чистое, беспристрастное сердце с обширным разумом, талантами, свежестью и многосторонними знаниями.
Где взять таких людей, и кто их узнает и призовет к власти и суду? Это особая наука, еще не обнародованная и известная немногим, корень которой лежит в устройстве человечества, которое и будет все привлечено к отысканию среди себя гениев и к оценке всех вообще людей (см. мою работу «Общественная организация человечества», 1928 г.).
Слабости гениев
Таланты и гении большею частью бывают односторонни: одни их способности развиваются за счет умаления других. В жизни они иногда слабее и ограниченнее всех. Пушкин, этот глубокий психолог, говорил про талант: «…и всех детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он». Для слуги великого человека его господин незаметен, даже презренен, так как он видит только его слабости.
«Только великие люди обладают великими недостатками», – говорит Ларошфуко[74]. Жорж Санд[75] выражалась в таком духе: «Вот где сидят у меня эти великие люди. Хорошо читать их жизнеописания, приятно посмотреть на них, отлитых из бронзы или высеченных из мрамора, но плохо иметь с ними дело. Они злы, взбалмошны, деспотичны, желчны, подозрительны».
Шопенгауэр[76] говорил: «Гении не только невыносимы в жизни, но безнравственны и жестоки, трудно этим людям иметь друзей. На высотах мысли царит одиночество». Прибавим, что сам Шопенгауэр избил одну старуху и должен был по суду платить ей всю жизнь пенсию.
Мы думаем, что найдется 50 % великих людей с противоположными свойствами. Но будем продолжать о недостатках. Если они и есть у некоторых, то вполне извинительны, так как заглаживаются высокими свойствами ума и страстным стремлением осуществить свои высокие замыслы.
Многочисленные биографии знаменитостей подтверждают эти мнения о них самих.
Кроме обыденных недостатков, свойственных всем людям, гении, в силу своего сосредоточения и своего таланта, имеют еще особенные специальные недостатки. Они рассеянны. Увлеченные своей идеей, они пренебрегают приличиями, ближними и жертвуют всем, лишь бы восторжествовала их мысль. Их часто не останавливает преступление, гибель множества, когда дело идет об исполнении их любимой идеи. Они отвратительные мужья. Лаплас[77] был позорно скуп. Другие расточительны. Иные холодны сердцем, а иные слишком женолюбивы и легкомысленны. Так, Саллюстий[78], Сафо[79] и Аристипп[80] были распущенны до разврата. Карлейль[81] и Некрасов истязали жен. Мюссе[82] и Л. Толстой были ревнивцами. Доницетти[83] мучил всю семью. Руссо бросал своих детей в воспитательные дома. Аристотель был низко льстив, хотя бы по отношению к Александру. Микеланджело – труслив. Гейне и Лермонтов были невыносимы своими насмешками и сварливостью. Бэкон[84] продавал правду, а Лавуазье брал взятки. Парацельс[85] был до смешного хвастлив. Он говорил, что в его колпаке и бороде больше учености, чем во всех академиях. Что он настолько восторжествует, что Аристотеля назовут Аристотелишкой. Он же не считал американских туземцев за людей, так как они-де произошли не от Адама, а потому не имеют души.
Даровитые люди не свободны от самых грубых суеверий. Они склонны к употреблению возбуждающих веществ: спирта, гашиша, морфия – и нередко преждевременно губят себя и свой талант. Таковы Эдгар По, Помяловский[86], Николай Успенский[87] и множество других.
В то же время гении умиляют нас бескорыстием, сосредоточенностью и преданностью своей идее.
Бода Де Цулен умирал с голоду и все же тратился на книги. Ньютон совсем не знал женщин. Гении до того сосредоточиваются, что не сознают окружающего мира и слывут сумасшедшими или больными. Когда Ньютон писал свои «Начала», то он, поглощенный своими мыслями, забывал одеваться и есть. Однажды он пообедал, но не заметил этого. И когда пошел по ошибке обедать в другой раз, то очень удивился, что кто-то съел его кушанья. Лейбниц был целыми месяцами как бы прикован к письменному столу. Милль ходил по улице как автомат. Кюри[88] был раздавлен насмерть в таком состоянии ломовым. То же было с Костомаровым[89], но его раздавили не до смерти. Дидро забывал дни, месяцы, годы и имена близких людей. Гоголь, Гете, Сократ, Архимед не замечали смертельной опасности во время своей работы. Ампер[90], уходя из своей квартиры, написал мелом у себя на дверях: «Ампер будет дома только вечером». Но он случайно возвращается домой еще днем. Читает надпись на своих дверях и уходит обратно, так как забыл, что он сам и есть Ампер. Он же сморкался в тряпку, которой стирал мел во время лекций, и, намазанный мелом, возбуждал веселость студентов. Другие писали на карете вычисления и гонялись за ней, когда она уходила. Садились на тумбу вместо экипажа. Архимед в бане, полоскаясь, наведен был на открытие своего гидростатического закона. Забыв, что раздет, он выскакивает голый на улицу и, радуясь, кричит неистово: «Теперь понял, понял!»
По окончании труда гений приходит в себя и тогда походит на людей, но вообще он ниже среднего уровня. Это и понятно, так как развитие одних способностей большею частью, хоть и немного, отражается отрицательно на других. Большое заблуждение говорить про необыкновенных людей: если он гений, то он и во всем выше других людей.
Мозг талантов, как, например, у Гамбетты, часто меньше средней величины. Если у Кювье, Гельмгольца[91] и других мозг весил больше среднего, то это объясняется склонностью их с самого детства к водянке головного мозга.
Много людей можно найти с больными мозгами, но великих людей в миллионы раз меньше, да и у тех головы чаще среднего размера. Это и понятно, так как гениальность есть не столько количество, сколько качество. Все же у людей интеллигентных профессий объем головного мозга больше среднего. Но, во-первых, они не гении, а, во-вторых, общее высшее образование теперь требует, благодаря экзаменам, выдающейся памяти, которая невозможна без обширного головного мозга.
Гении развиваются рано, но они не выделяются официально своими успехами в школе. Освальд в своем исследовании говорит о гениях, что это плохие ученики. Так, Либих лишь по протекции Гумбольдта попал в профессора. Также и наш Гоголь получил кафедру. Гоголь был аттестован в поветовой школе[92], в которой некоторое время учился, как тупица и шалопай. Пушкин очень слабо успевал в лицее и плакал на уроках арифметики. Л. Толстой на экзаменах в университете наполучал единиц. Чехов два раза в гимназии оставался на второй год.
Горе было бы старинным талантам, если бы они жили в наше время. Многие бы из них не прошли жизненного и школьного искуса (что, конечно, не говорит о его совершенстве). Впрочем, это было и всегда, только в большей или меньшей степени, то есть жизнь выбрасывала и умерщвляла таланты.
Разумеется, есть гении нравственности (Будда, Иисус, Конфуций, святые). Они судили бы справедливо. Но, к сожалению, они односторонни, как и другие гении, то есть они едва ли могли бы дать верную оценку всех родов идей.
Возможны и такие гении, которые всего имеют понемножку, но достаточно. Они более других редки и драгоценны. Им-то и должен быть отдан суд. Они сумели бы для этого пользоваться познаниями других столь же добросовестных специалистов.
Судьба изобретателя
Представим себе общую картину жизни гения, ну хоть изобретателя.
Есть разного рода изобретения. Одни легко осуществляются средствами самого бедного изобретателя, каковы разные усовершенствования: булавки, пряжки, иголки, запонки, пуговицы, простые инструменты и предметы домашнего обихода. Такой изобретатель находится в лучших условиях. Но и в этом случае тормозом служат расходы на патенты и незнакомство изобретателей с юридическими законами. Многие думают (даже юристы тут часто несведущи), что стоит только доказать несомненность изобретения его автором, и дело в шляпе – патенты обеспечены. Но оказывается, что о своем открытии надо абсолютно молчать до тех пор, пока не получено от патентного учреждения заявочного свидетельства. Результатом незнания этого закона бывает нередко похищение изобретения и патентование его людьми хотя и не изобретательными, но лукавыми, честолюбивыми или жадными.
Если патенты и получены изобретателем, то его истощат прогрессивные налоги, прежде чем изобретение будет приносить выгоды. Неуплата же пошлин отнимает у изобретателя права, и изобретение его делается достоянием и дойной коровой фабрикантов.
Издаются всюду патентные журналы, в которых подробно описываются и иллюстрируются все изобретения. Большинство их уже не принадлежит их авторам. Отсюда извлекается желающим беспошлинно все, что понравится. Это хорошо, но только отчасти, так как мысль не поощряется. Этим мы бесконечно больше теряем, чем приобретаем. Гений губится нашей нерасчетливой жадностью при самом его зарождении. Он приносит человечеству триллионы, а оно скупится ему дать тысячи. Что может быть безумнее этого. Сколько изобретателей разочарованных, озлобленных или недостаточно нравственных благодаря неразумному отношению человечества скрывают свои изобретения и великие идеи, которые могли бы преобразить мир к лучшему.
Если изобретатель сойдется с порядочным человеком, то последний покупает у него изобретение, а сам берет патент и эксплуатирует его. Иногда даже делится выгодами с изобретателем.
Но трудно предвидеть значение и успех даже самого мелкого изобретения. Поэтому и совестливый покупатель отделывается обыкновенно ничтожной суммой.
Другие изобретения, более сложные, менее очевидные, требуют капиталов и талантов для своего увенчания. Тут покупатель или меценат еще более остерегается. Сами они не могут оценить изобретение. Обращаются к специалистам. Те большею частью дают небрежный отзыв, видят трудности и не берут на себя ответственности из боязни потерять авторитет.
Чем сложнее новое, гениальное изобретение, чем осуществление его требует больше жертв, времени и искусства, тем несчастнее изобретатель, потому что тем более успех дела зависит от участия к нему многих. Патенты здесь почти бесполезны, потому что законный срок на осуществление трудного изобретения чересчур мал, и изобретение пропадает для изобретателя, несмотря на получение из всех стран привилегии.
Без патентов же всегда найдутся охотники попользоваться чужим. Молчать опять невозможно: никто не будет знать и не от кого будет получить помощь.
Бывает много ложных изобретателей или открывателей Америки, которые часто имеют поддержку, но, провалив меценатов и специалистов, способствуют распространению убеждения о рискованности мира изобретателей. Пойдите же отличите истинных пророков от вздорных.
Так как на тысячу попыток к высшему только одна чего-нибудь стоит, то составляется общее представление об изобретателях как о ненормальных, сумасшедших, бездарных и ограниченных людях. Их избегают как чумы, стыдятся их. Поддерживать и помогать им считается таким же невежеством, как покровительствовать знахарям, блаженным, странникам и тунеядцам.
Мыслителей, начинающих писателей и талантов ожидает та же судьба. Уж очень много между ними посредственностей, людей зачаточных. А разобрать, кто из них чего заслуживает, кого ждет блестящая фортуна, хоть убей, не отгадает ни один специалист, ни один мыслитель. Только одно истинно прекрасное общественное устройство может решить эти задачи. Но его нет, и его надо вводить.
Множество устремлений к изобретениям и высшим целям, в сущности, отрадно. Оно доказывает, что общество когда-нибудь сумеет ими воспользоваться и достигнуть небывалой высоты и благосостояния.
Мир отчаянно несовершенен. Никуда не годны в нем языки (точнее, средства устного общения людей), алфавиты, счисление, календарь. Невозможны – нравственность, законы, религии, общественное устройство. Несовершенны дороги, фабрики, эксплуатация сил природы. Не годна обработка земли, культура растений. Странны отношения людей друг к другу и к животным.
Ничего не предпринимают люди к улучшению своих пород (то есть самих себя, своей природы) и к усиленному размножению. Земной шар представляет, в сущности, малонаселенную пустыню и полное господство природы над человеком и т. д. и т. п.
Кажется, имеется обширное поле для изобретателей, мыслителей и исполнителей. Но где они? Стремясь освободиться от своих уз, от общего невежественного, тупоумного, животного давления окружающего стада, они не могут даже поднять головы, чтобы не получить страшного удара. Их снова пригибают к земле. Они распластаны на ней беспомощно и жалко.
Уж лучше нам, средним людям, без строгого разбора (или очень снисходительно) помогать всем стремящимся ввысь. Я не говорю, чтобы безрассудно рисковать общественным достоянием, но будет довольно для большинства изобретателей и мыслителей, если не давать им умирать с голоду и холоду, если дать им досуг, передышку от житейских забот и предоставить книги, орудия и мастерские для попыток осуществления их идей, нередко уродливых, вздорных, ненаучных, нерассчитанных, не новых и недостаточно обдуманных.
Притом склонность к мышлению, к изобретению, к новшеству сто раз может быть бесплодной, а в сто первый раз принести изумительные плоды.
Коли бы четвертая часть человеческих работников была поглощена новыми мыслями и изобретениями и сидела бы на шее остальных, то человечество все же чрезмерно бы выиграло, благодаря непрерывному потоку изобретений и интеллектуальных трудов, исходящих из этой оравы стремящихся ввысь.
Иные бы ничего не дали, другие дали бы что-нибудь через десять-двадцать лет, а некоторые, очень немногие, принесли бы скорые, многократные и великие плоды.
Тот, кто приносил их хоть раз, хоть малость, мог выделяться и обставляться лучше (судя по заслугам). Неудачники могли исключаться на год или больше, чтобы работать попросту, то есть как работают средние люди. Таким образом, число тунеядцев можно уже через год сократить в сотни, тысячи раз.
По-моему, не надо жалеть на работу мысли и половины всех человеческих сил.
Судьба
Есть ли высшие силы, есть ли первопричина всех вещей и явлений? Конечно, последняя не может не быть, и она-то распоряжается судьбою мира и, в частности, земного человечества. В сущности, это сама вселенная.
Как же относится она к человеку? Как относится к своим избранным, отмеченным печатью гения?
Странно, но это отношение кажется с первого раза как будто безучастно, даже жестоко. Что человечество несчастно, несовершенно, что оно страдает и безумствует – очевидно. Но это можно объяснить младенческим его возрастом, первоначальною стадией развития. Пройдет она, и тогда наступит совершенство, блаженство и бессмертие, как у большинства бесчисленных миров Вселенной.
Но как объяснить, как оправдать равнодушие фортуны (судьбы) к своим избранным, любимцам, гениям? Мы уже перечислили или, по крайней мере, привели достаточно примеров жестокой судьбы гениев. Средние люди целы, спокойны, обеспечены и, насколько возможно, счастливы.
Но как может быть так сурова первопричина к гениям? Одного она убивает в расцвете сил и плодотворной деятельности, другому болезнь или старость не дает закончить работы, третьего уничтожает простой случай. Зачем убиты на глупых дуэлях Пушкин и Лермонтов? Зачем в таких же цветущих годах распят Галилейский учитель? Зачем раздавлен ломовым извозчиком Кюри, а Мосли убит шальною пулей? Чем оправдать, чем объяснить гибель множества гениев?
Отчасти эти явления есть результат несовершенства человеческой толпы, человеческих обычаев, учреждений и законов. Вопиющий факт казни гения, праведника, благодетеля людей – производит на них глубокое, продолжительное, многовековое впечатление и предостерегает их от ошибок. Гибель немногих невинных спасает множество других таких же или хоть пониже рангом.
С одной стороны, вопиющие преступления толпы лежат на ее ответственности, с другой – распоряжается все же не она, а фатум – первопричина. Если последняя и не вступает непонятным (или чудесным) образом в несправедливое и безумное дело, то на это есть основание: дать урок человечеству. Гибель одного спасает множество. Она поражает людское сердце жалостью и раскаянием и возбуждает преклонение перед высшею нравственностью погибших.
Есть и другой повод допускать гибель великих в расцвете их силы. Гений уже сделал много, достиг апогея своего развития. За ним должен наступить практический успех, торжество избранного. Он получает власть. Власть портит несовершенную природу человека, развращает его очень скоро. Наш сохранившийся гений идет обратным ходом. В нем разочаровываются окружающие. Он уже не может служить вечным образчиком истины и величия. При сохранении гениев не было бы живых идеалов.
Но идем дальше. Забрав силу и испортившись, гений долго может ее удерживать. Не выпускают ее и его наследники. В результате много зла. Оно может во много раз превысить сделанное ранее добро.
В том-то и штука, что несчастья возвышают человека (если, конечно, они в меру, по силе избранного), а счастье, успех, удовлетворение страстей – развращают, обезличивают и расслабляют. Такова пока жалкая природа человека, даже отмеченного дарованиями. И гений не может еще отрешиться от своей животной породы, от наших страстей.
Все же неожиданная гибель многих даровитых людей не совсем понятна. Может быть, неизвестная будущая судьба, которая ожидала погибших, объяснила бы нам их безвременную смерть как благой поступок причины (космоса).