Книга жёлтой росомахи

– А что бы ты сделала, если бы узнала, что завтра все погибнут и ты тоже.

Этот вопрос юноша задавал многим – проверял на порядочность. И чаще всего пацаны отвечали: пить – курить буду, пить буду, баб любить до смерти буду.

Поля ответила:

– Ты никому не скажешь, ведь я комсомолка?

– Не скажу.

– Я пойду в церковь молиться и исповедоваться…

«Ангел, что ещё можно сказать», – подумал Виталик, но вслух произнёс:

– Значит, ты веришь в Бога?

– Все во что-нибудь верят.

– А я не верю в него, – запальчиво крикнул Виталий.

– А кто же всё создал?

– Ну-у…природа.

– Значит, всё дело в названии. Ты веришь, что всё создала природа, а я – что Бог. Только он не старик с бородой, сидящий на облачке, а что-то другое, не могу объяснить, как он выглядит. Ты же тоже не можешь объяснить, как выглядит Природа, которая всё создала.

– Непонятно мне – откуда это у тебя – ты же, действительно, комсомолка, – начал было Виталий.

– Извини, – перебила его Полина: – Я что-то лишнее сболтнула, давай закончим нашу прогулку. Не провожай меня, я дорогу знаю, – Полина посмотрела на Виталия. Её ясные глаза как будто в душу парню взглянули. Во взоре девушки была боль и недоумение.

Она повернулась, быстро пошла к остановке и села в подошедший трамвай.

Виталий стоял как вкопанный, и не мог понять: что произошло. Его как будто кольнуло в сердце – он понял, что обидел девушку-ангела. Его бросило в жар, потом ему почему-то резко захотелось спать – такая странная реакция на стресс. Виталий побрёл домой.

На углу 1 линии и Среднего проспекта под репродуктором скопилась толпа, в которой яблоко могло упасть только в виде сухофрукта.

– Что случилось? – спросил он у высокого интеллигентного вида старика в твидовом костюме.

– Со следующего месяца снижают цены. На 20% на масло, на 10 % на гречу, 25% на хлебобулочные изделия, – радостно прокричал старик, видно он был глуховат, да и репродуктор громко вещал.

Действительно, Левитан бодро что-то говорил о заботе партии и правительства о трудовом народе. Но Виталик не стал слушать, а грустно поплелся дальше.

Вскоре он дошёл до квартиры, встал в распахнутых дверях своей комнаты и рассеянно оглядел её. Она ему вдруг показалась угрюмой. Выцветшие зелёные обои с мелкими золотыми цветочками, бесцветный поцарапанный паркет, два больших, давно немытых окна за серыми полосатыми занавесками. Даже мебель навевала на него тоску. Облезлый топчан за коричневой старой ширмой – на нём спал дядя Коля, Виталькина не застеленная кровать со спинками, на которых красовались никелированные шарики, массивный бежевый комод на кривых ножках, платяной шкаф с маленьким стеклянным окошечком наверху одной из дверных створок. Не раздражали юношу только стоящий посреди комнаты большой круглый дубовый стол, заваленный газетами, да висевшая над столешницей лампа с зелёным абажуром. За окном темнело, к городу подкрадывались сумерки белых ночей, и Виталий включил свет. В комнате сразу стало уютнее: на столе появился яркий круг света, за границами которого поселился мягкий зелёный полумрак.

Виталий сел за стол, взял ближайшую газету – это была «Ленинградская правда» – и стал рассеянно просматривать заголовки, не вникая в тексты, не разглядывая блёклые фотографии. В голове Виталика при прочтении всё слилось в один нелепый заголовок: «Великая Сталинская забота Замечательный документ Колхозники горячо приветствуют постановление партии о дополнительной оплате труда Выполнять суточный график по всем показателям Выдающиеся работы ученых Ленинграда На строительстве Свири-2 Самолет Черевичного готовится к старту Заявление правительства Англии Приезд норвежской делегации Недостаток хлеба во Франции».

Виталий понял: сегодня чтение газет – это не его стихия. Он отложил «Ленинградскую правду» и заметил на столе раскрытый фотоальбом. Тут только сейчас племянник вспомнил, почему в выходной день родного дяди нет дома.

Три дня назад Виталик вернулся вечером из Университета и застал сидящим за столом дядю Колю в рабочей спецовке. Николай Терентьевич указательным пальцем правой руки перелистывал фотоальбом, а тыльной стороной ладони левой руки вытирал слёзы. Виталий даже испугался. Его дядя – коренастый мужик с широченными плечами, большущими кулаками, грузчик Ленинградского Морского порта с пятнадцатилетним стажем – плакал как ребёнок. Его обветренное красное морщинистое лицо, карие глаза не знали ранее ни слёз, ни улыбки. Так, по крайней мере, думал племянник.

– Дядь Коля, что случилось?

– Ты тут давеча оставил на столе книжку поэта Блока. Я сегодня её от скуки начал листать и прочёл такие стихи, такие стихи…словом, душу они мне перевернули.

– Какие стихи? – спросил юноша, вновь поражаясь – на этот раз многословности дяди. Обычно Николай был неразговорчивее их комода.

– Вот они, – дядя взял коричневый томик, открыл на нужной странице и начал сбивчиво читать осипшим голосом:

Девушка пела в церковном хоре,

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

Так пел её голос, летящий в купол,

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой заводи все корабли,

Что на чужбине усталые люди

Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,

И только высоко, у Царских Врат,

Причастный Тайнам, – плакал ребенок,

О том, что никто не придет назад.

– И что тут не так? – спросил племянник.

– Всё так, Витюша, всё так и есть. Больше всего меня зацепил последний стих. У меня так сердце сжало от мысли, что я никогда уже не увижу отца, мать, наш родной дом – потому что…никто не придёт назад. Я взял наш альбом и вот уже час глаза на мокром месте, – с этими словами дядя протянул племяннику старую пожелтевшую фотографию. Виталий видел её не раз: там была запечатлена семья Терентия Половинкина на фоне их дома – большого бревенчатого сруба с мансардой и окнами с резными наличниками. В палисаднике с тонкими берёзками Терентий выстроил домочадцев. Жена Клавдия – совсем молодая белокурая женщина в нарядном сарафане, пятилетний Коля – белобрысый забавный малец без штанов, в одной длиной белой рубахе. Сам Терентий по случаю неординарности события – фотографирования – одет во всё новое: картуз, косоворотку, полосатые штаны, хромовые сапоги. На его круглом молодом лице застыла довольная улыбка, чуть прикрытая черными усами.

– Никогда это не вернётся, отца-мать не увижу, сердце болит от этого, – тихо сказал дядя

– Дядь, почему не увидишь, у тебя с понедельника отпуск будет, езжай.

– Ты не понял, я не увижу нашу семью, дом из моего детства. Там сейчас всё по-другому. Деревья в палисаднике выросли. Раньше я их мог ладошкой обхватить, а сейчас и двумя не обхвачу. Отец – тогда молодой и кудрявый красавец – сейчас дряхлый старик. Мать уже в могиле. Не увижу той тропки у дома, по которой бегал я голоногий к речке. Она заросла бурьяном. И дом уже не тот: крыша прохудилась, пол провалился. Отец писал. Он сейчас жить к сестре переехал – к тёте Агнии. Виталик, ты вот на физика учишься. Скажи, может когда-нибудь изобретут такую штуку, чтобы можно было в прошлое вернуться?

– Нет, дядь Коль, машина времени только в фантастических рассказах бывает.

– Жаль… Но ты прав – надо ехать домой. Застану отца ещё живым. Помогу по хозяйству, крышу подлатаю, забор поправлю. Поговорю с отцом, о чём не успел или не хотел поговорить раньше. Может, сердце перестанет болеть от тоски.

– Езжай, конечно, – пробормотал Виталий, уязвлённый тем, что раньше не замечал в родном дяде такой тонкой, ранимой души.

Дядя в тот же вечер собрал вещи, а утром уехал на вокзал.

Виталий отогнал от себя воспоминания об этом недавнем разговоре с дядей, так как почувствовал себя дурно. Он встал, добрался до своей кровати и рухнул на неё, не раздеваясь. Слабость была в теле ужасная. Виталий даже на время забылся. Сколько провалялся на постели, он не понял, но подскочил, как ужаленный и кинулся к столу. Быстро нашёл клочок бумаги, карандаш и начал писать письмо.

«Здравствуй, Полина! Мы сегодня расстались очень нехорошо, неправильно. Я совсем не о том хотел с тобой поговорить. Но рядом с тобой я робею и начинаю вести себя, как дурак. Простишь ли ты меня когда-нибудь?

Я хотел тебе сказать вот что. Я не говорил этого ни одной девушке на свете. Когда я тебя в первый раз увидел, то…»

Виталий встал со стула и начал ходить по комнате вперед-назад, пытаясь найти нужные слова и не находил. Хотелось сказать многое, а как это втиснуть в рамки слов-предложений – не знал. Как объяснить, что с её приходом у него в душе поселилось счастье, тепло на сердце становилось, когда она входила в аудиторию. Радость заполняла его существо, когда она улыбалась ему своей робкой улыбкой. Когда портилось настроение, то стоило лишь только подумать о Поле, как все неприятные мысли улетучивались. Он мог всё утро ходить радостный, зная, что сегодня он увидит Полю, а потом целый день счастливый, от того, что увидел её. Но нынешняя встреча, точнее то, что она обиделась на него, была как нож в сердце. Виталий застонал, как от зубной боли, вспоминая о своём глупом вопросе. Он снова сел за стол и продолжил писать.

«…то понял, что люблю тебя, Полиночка. Я хочу жить только для тебя, а если надо – то и умереть за тебя. Скажешь – отдай всю свою кровь по капле – отдам. Если ты не простишь меня, отринешь, то из моей души вырвут главный стержень жизни. Из неё просто уйдёт солнце…а жить во мраке…стоит ли?»

Потом юноша ещё подумал и написал:

Туго сердце в груди колыхнулось,

Оборвалась в сердце струна.

И со счастьем жизнь разминулась,

Исчерпав свой лимит весь до дна.

Завтра солнце взойдёт на востоке,

Жизнь ударит кого-то ключом,

И польются потопа потоки,

Я же буду уже не причём.

Виталий сложил исписанный листок, положил в конверт – дядя их много купил, чтобы деду писать – заклеил его и задумался. Он не знал, что ему делать с этим письмом: написать Полинин адрес и отправить по почте или отдать ей лично в руки. Мысли заметались.

Его взгляд вдруг упал на отрывной календарь, висевший на стене. Виталий подошёл к нему, посмотрел на будильник и машинально отметил, что наступило завтра и надо оторвать вчерашний листок. Он так и сделал, а потом вслух произнёс текст, напечатанный на календаре:

– Восход 3.35

Заход 22. 26

Долгота дня 18.50

Понедельник

23

Июнь

1941 год.

Глава 6
Ветвь чёрного дерева

…Вскоре возникли по курсу ПАЗика и заморгали огоньки. Они выстроились в горизонтальную линию, обозначив наличие какого-то города вдалеке.

Через час они уже въезжали в этот город, застроенный серыми домами. Небо стало светлеть, но цвета это городу не добавило.

ПАЗик остановился возле трёхэтажного серого дома с колоннами.

– Всё, приехали, – хмуро произнесла Аня.

– Мы уже на том свете?

– Я не знаю, как это называется, но вы остаётесь здесь. А мне надо обратно. Прощай, дядя Лёня.

– Прощай, племяшка, – с тоской в голосе произнёс Леонид и покинул автобус, который тут же отправился в обратный путь.

Тусклый свет пасмурного неба освещал невесёлую картину: серые однообразные 2-3-этажные строения, грязный асфальт, кое-где прикрытый клочками серого снега. Солнца не было, но свет с низкого неба лился равномерно, не оставляя шанса чёрным теням.

«Псесимистическое зрелище, как сказала бы блондинка за углом», – произнёс Лёня, ступив на асфальт. На рай это не похоже, на ад тоже.

Людей не было видно. «И птички не поют, деревья не растут», – хмыкнул Доброхотов.

Действительно, никакой растительности и живности не наблюдалось.

Леонид прошёлся по дорожке к зданию с колоннами и сразу отметил интересную особенность в себе. Его ничего не беспокоило теперь. Есть-пить-до ветру сходить ему не хотелось. Перестала беспокоить печень. О хондрозе ничего не напоминало. Тело было лёгким, а голова пустой. Доминировало лишь чувство скуки смертной, тоски и безнадёги.

Топать к зданию было неприятно и нелегко – периодически приходилось выдёргивать ноги из зыбучих песчаных луж.

Лёша вошёл в просторный холл здания. Пол был устелен большущим оранжевым паласом. Направо уходил коридор с настолько высоким потолком, что его, в принципе, не было даже видно. Вдоль одной из стен располагались огромные ворота, обитые медью, пол выложен плохо обтёсанными камнями.

Коридор слева был самым обыкновенным – на полу жёлтый линолеум, пластиковые двери, навесной потолок, стены покрашены салатовой краской.

Доброхотов пошёл в правый коридор – просто так, из любопытства. На первых вратах жёлтой охрой был нарисован человек с волчьей головой. Леонид попытался войти в ворота, но смог лишь приоткрыть одну из створок на сантиметр. Ничего не было видно, в щель донеслись звуки глухого голоса: «Я не делал зла, я не крал, я не лгал, я не убивал священных животных, я не был причиной слез, я не завидовал…»

«С моими грехами мне точно не сюда», – со страхом подумал Лёня, закрывая створку. Он уверенно пошёл в левый коридор. Толкнул первую попавшуюся дверь и оказался в обыкновенном офисе: белые стены, шкафы до потока, стол с компьютером, жалюзи на окне.

За столом сидел скучающего вида клерк сорока лет в сером костюме. Белая рубашка была застёгнута на все пуговицы.

– ФИО, – произнёс застёгнутый.

– ДЛЯ, – ответил Доброхотов.

– Что ДЛЯ?

– А что ФИО?

– Фамилия, имя, отчество, – размеренно пробубнил застёгнутый.

– Доброхотов Леонид Яковлевич, – усмехаясь ответил Лёня. – Неужели и у вас на том свете нет автоматического учёта тех, кто к вам попал.

– Вы не на том свете.

– А где я?

– Не важно.

– Как не важно! – возмутился Лёня. – Я умер или нет?!

– И да, и нет.

– Так не бывает.

– Много вы понимаете.

– А-а, понял, я заснул и вышел в астрал.

– Типа того.

– И что теперь делать?

Застёгнутый взял бумажку, быстро что-то написал и отдал Лёне.

На бумажке был указан адрес: «Вторая улица от площади, серый барак, третий подъезд»

Леонид вышел на улицу. Хмурое небо, слякотная от подтаявшего снега земля. Ни день, ни вечер – совсем не понятно, что на дворе.

Лёня бредёт, хлюпая по грязи. Кругом скучно, серо. Без труда находит вторую улицу серых одноэтажных бараков среди разноцветных строений. Заходит в третий подъезд и попадает в большое помещение наподобие гаража, только без машин. По стенам зелёного цвета стоят грязные верстаки, заваленные инструментами, какими-то ящиками разных размеров. Гараж освещён слабо, и поэтому Лёня не сразу увидел фигуру, медленно отделившуюся из тёмного угла. Фигурой оказался мужчина высокого роста в синем комбинезоне.

– Что нужно? – без предисловий обратился незнакомец грубым хрипловатым госом.

– Вот, – Лёня протянул записку застёгнутого.

– А-а-а, – голос незнакомца смягчился. – Помощника прислали, наконец.

– А чем надо помочь? – безразлично спросил Лёня.

– Пошли, покажу.

Они подошли к одному из верстаков.

– Вот тебе инструмент, – незнакомец протянул Леониду миниатюрный скребок. – Вот заготовка, – он пододвигает большой ящик, заполненный белыми чешуйками размером с ноготь. – Ты должен скребком с чешуи белый налёт соскрести. Очистки уложить в этот пустой ящик – мы его потом отправим в топку.

Незнакомец показывает, как надо это делать: бормоча под нос, он аккуратно соскребает налёт – ровная стружка падает в пустой ящик. Скоро чешуя становится прозрачной, и её незнакомец укладывает в отдельную коробочку, похожую на школьный пенал (только очень красивый, исписанный какими-то знаками), где на бархатной красной подушечке лежат штук сто таких же чешуек.

– Самое главное, – говорит незнакомец: – снимая стружку, произноси: «Господи, помилуй»!

– Зачем? – удивился Лёня.

– Налёт – это грех, без молитвы ты не отделишь грех от защитного панциря. А панцирь этот есть часть кольчуги нашего демиурга. Надо побыстрее очистить миллиард чешуек панциря, чтобы кольчугу собрать – скоро битва. Конечно, не только мы с тобой этим занимаемся. Во всех бараках это делают.

– Какого ещё демиурга? – спросил вдруг Лёня. – Куда я попал, что это за место?! Что со мной? Я умер или нет?!

– Какой ты душный! Умер-шмумер – лишь бы был здоров, как говорила тётя Соня с Привоза.

– Ты с Одессы?

– С неё.

– И давно ты оттуда умер?

– Глупый ты. Как тебя зовут?

– Лёня.

– А я Григорий. Так вот, смерти, как таковой, нет. Как там у поэта: «Неправда, друг не умирает, он просто рядом быть перестаёт». Ты просто перестал находиться в том мире, хотя тушка твоя ещё лежит и может уже смердит…хе-хе, – хмуро улыбнулся Григорий.

– Тушка смердит? Значит, я всё-таки кони двинул.

– Да не ты, а оболочка твоя. Душа-то твоя бессмертна. Более того, душа никогда не рождалась и никогда не умрёт. Просто переходит из одного тела в другое.

– Да ладно, это типа, как у Высоцкого: хорошую религию придумали индусы и что-то там, мол, мы не умираем насовсем…

– А ты не веришь в переселение душ?

– Нет.

– А ты в Бога вообще веришь?

– Нет, я атеист.

– Ну вот ты и попал в такое скучное место, ненамного отличающееся от твоего прежнего. Кто во что верит, то ему и дают. Если бы ты был истинным католиком, сейчас был бы в чистилище. А если викингом, то бегал бы с луком за оленями в Валгалле.

– Хорошо, тогда объясни. В христианстве, которому 2000 лет, человек только один раз живёт, а в индуизме, которому 4000 лет, душа всё время перерождается – какая религия правильная? – озадаченно спросил Лёня.

– Я не знаю, как на самом деле, но у меня есть предположение. Много лет назад человечеству дал Бог знания правды-истины. И люди, зная что жить много раз придётся, забили на прогресс – время есть, куда торопиться, будем медитировать. Вот и застряли твои индусы на пороге технического развития. Отравила их правда-истина. И тогда Бог решил изменить тактику, он сказал: однова живём, поэтому живите правильно и деятельно, осваивайте эту Землю, “делайте” науку, развивайте технику – у вас времени в обрез, потом только в ад или в рай. И тут, брат Лёня, прогресс и попёр. Освоила христианская цивилизация и землю, и моря, и воздушный океан. И остальные цивилизации стали в фарватер, в след за Западом, дабы пользоваться благами научно-технической революции. Типа, всё пошло по правильному руслу. А всё почему? Как это тебе объяснить? Вот родился ребёнок и его начали кормить правильной едой – сбалансированной пищей – белками, жирами, углеводами, то есть мясом, овощами, фруктами. А ребёнок возьми и помри. Потому как его надо было сначала молоком кормить, а не “правильным” мясом, не готов он ещё был к нему. Вот индуизм это и есть мясо, а христианство – молоко. Пока человечество молодое, его надо кормить молоком, и только когда повзрослеет – мясом. Вообще я не умею красиво объяснять про религию, про жизнь, про смерть. Это тебе лучше твой куратор расскажет.

– А кто это такой?

– Я не знаю, кто это – ангел-хранитель твой или родственная тебе душа – кто будет вести тебя по этому миру, объяснять: что, да как, что с тобой дальше будет.

– А тебе твой куратор всё объяснил?

– Да, только я не собираюсь с тобой делиться – это моё дело. Одно скажу: я, да и ты тоже, по ходу надолго здесь застряли, не скоро ещё попадём на тот свет.

– Так мы ещё не попали на тот свет?

– Нет, конечно, это ещё надо заслужить. У нашего мира столько слоёв…мы на самом близком к Земле. Мир – многослойный пирог – и все слои надо пройти, сбрасывая земные путы…Кто-то сказал, что у Бога невероятное чувство юмора. Подозреваю, что это так. Ты вот упомянул индусов – они же запустили тему о постоянных переселениях душ, о карме, о колесе Сансары. Сегодня человек наслаждается властью, он раджа, с золота ест, а завтра – пария, из помойки объедки доедает, все его пинают. Или вообще на другой планете ишаком работает. А всё для чего? Думаешь, что кармические долги отрабатывает, грехи искупает? А вот не совсем так! Опыт его душа нарабатывает. Очистка кармы – это побочный эффект. Опыт, видите ли, главное для души. В прошлой жизни человек был святым подвижником, мухи не обидел, а в нынешнем воплощении – убийца и насильник. Во, сюжет! А всё почему? Да, наверное, потому что такие пердимонокли забавляют Всевышнего. Ладно, заболтался я с тобой. Надо дело делать.

С этими словами Григорий пододвинул к Лёне пустой ящик и пенал с чешуйками и вернулся к своему верстаку.

Лёня взял в руки чешуйку и стал очищать её от белого налёта, бормоча «Господи, помилуй».

Снимая слой за слоем, Лёня сделал чешуйку прозрачной, аккуратно уложил её в пенал на красную подушечку, потом взялся за следующую.

Так потекло время. Росла гора очисток в ящике, множилась стопка заполненных пеналов. Ни есть, ни пить, ни спать, ни в туалет Лёне не хотелось. Он работал, как автомат.

– Стой! – вдруг крикнул Григорий. – Пора отвезти готовую партию в ангар.

Григорий сложил заполненные пеналы с чешуйками в большой ларь на колёсах. «Эцих с гвоздями», – мысленно назвал его Леонид.

– Кати ящик в здание напротив выхода, во-он в те ворота (Григорий указал в окно на соседнее строение), только входи через левую створку.

Лёня выкатил «эцих» из гаража и покатил к ангару – огромному длинному и высокому белому дому. Ворота были действительно с двумя створками из матового стекла. Серый день они подсвечивали голубым, холодным светом. Леонид толкнулся в правую створку – она легко отворилась и перед ним открылся огромный белый зал, в котором полы и стены светились бледно-синим цветом. Потолка не было видно – он был очень высоко. Зал был абсолютно пуст.

– И куда это складывать, кому отдавать? – спросил вслух Лёня. Тишина ему ответила эхом его голоса.

– Ах, да! Григорий сказал, что надо в левую створку входить, а я в какую?

Лёня, пятясь, выехал на улицу и вошёл в нужную створку. Попал он тот же зал, но тот да не тот…Весь он был заполнен огромной и длинной – метров сто – конструкций. Это был остов невероятного размера птичьего пера. Вокруг него суетилось много народу в белых одеждах. Кругом стояли ящики пеналов с чешуйками, и люди крепили к остецам пера эти чешуйки. Остов постепенно становился объёмным, наливался мощью.

– Чего встал?! – вдруг кто-то гаркнул над ухом Лёни. Он вздрогнул: в зале был небольшой шумок от шелеста одежды и бормотания людей, и этот возглас был слишком громким на этом фоне. Громкоголосым оказался маленький мужичок с быстрыми чёрными глазкам.

– Откуда вы все взялись, ведь секунду назад заходил сюда и никого здесь не было, – удивлённо произнёс Леонид.

– Ты, знать, заходил через створку реальности, а не во врата непроявленного мира.

– Так ворота одни и те же.

– Те же, да не те. Так и в жизни. Несведущий смотрит – и ноль. А посвящённый – видит.

– Как всё сложно. Куда ящик ставить?

– Оставь возле ворот – заберут.

– Значит, готовите панцирные перья для крыльев? Сколько их надо?

– Несколько миллионов.

– Если по одному собирать, так можно вечность этим заниматься.

– Во-первых, таких ангаров несметное количество. Во-вторых, уже собрано большинство. А в-третьих, время здесь идёт по-другому и вся вечность у нас в запасе, и мы никуда не опаздываем, не торопимся. И, вместе с тем, поспешаем, ибо время битвы уже скоро.

– Какой битвы? Типа, между Землёй и Небом – война?

– Ты, видно, только что попал в этот слой?

– Да.

– Битва за Землю и битва на Земле идут постоянно. В Верхнем и Нижнем мирах стражи стран, народов, разных цивилизаций рвут друг друга всё время. А на Земле идут войны, одни страны завоёвывают другие, одни народы порабощают другие, одни цивилизации гибнут, другие воцаряются. И на Земле всё время гибнут люди, льётся кровь, а это лишь отражение того, что в Верхнем мире стражи бьются насмерть.

Вот и сейчас пришёл час битвы. Стражи Востока сцепились со стражами Запада. Кто победит наверху, та власть и воцарится на Земле.

– Вот бы увидеть этот бой!

– Ты, наверное, увидишь, если твой куратор не будет против.

– Нет у меня куратора.

– Странно. Проводник должен был быть с тобой с первого мига, как ты здесь оказался.

– А может он – полупроводник, на полставки, – усмехнулся Доброхотов. – Ладно, пойду я, а то, может быть, он меня за воротами поджидает.

Леонид вышел на улицу и вдруг увидел своего одноклассника – они с ним дружили до окончания школы, а потом судьба раскидала их по стране и больше друзья не виделись. Лёня знал, что Виталик служит на подлодке на Тихоокеанском флоте. Друг выглядел также, как и в 10 классе: крепкосложенный брюнет с большими чёрными глазищами. На нём были синий костюм и белая рубашка.

– Виталька! Привет! Ты как здесь?

– Вот ты где! – радостно крикнул друг. – Ты же не должен был тут оказаться. Я тебя не здесь искал. Извини, что опоздал, не встретил.

– Что значит – не встретил? Ты что ли, мой куратор?

– Да, куратор, гид, проводник, попечитель – зови как хочешь.

– Ты здесь уже, значит, давно, раз можешь быть гидом?

– Да, восемь лет.

– То-то ты мне последние годы снишься часто. Ну веди меня, Сусанин-герой, по закоулкам этого мира.

– Всё-таки я не понял – почему ты здесь. Твоё время ещё не пришло. Не чувствую я Намерения Свыше провести тебя по всем мирам. А если нет Намерения, то у меня нет силы провести тебя. Опустить на дно, где «скрежет зубовный» и поднять до вершин, где Всё и Вся сливается с Абсолютом в единой песне Любви. По уму я должен был показать тебе всю жизнь твоей души со времён оных. Ты должен был понять где ошибался, грешил, а где был прав. Через какое-то время, по твоему желанию, конечно, ты решил бы воплотиться, чтобы приобрести необходимый опыт или выполнить какую-то возложенную на тебя миссию. Впрочем, это всё общие места, если ты читал эзотерическую литературу, то должен это знать. Но я не могу тебя ни поднять, ни опустить – ты как будто прикован к этому слою. Значит, ты не умер, ведь сюда можно и во сне попасть. Не понятно почему ты так долго здесь торчишь.

– Я чешуйки для демиурга очищал. И мечтаю увидеть последнюю битву.

– А! Вот и разгадка! Значит, ты один из немногих непосвящённых, кто должен её увидеть. Я тебе помогу. Она вот-вот начнётся.

– Что, и кольчуга демиурга уже готова?

– Конечно, время здесь вещь относительная. Если надо – тормозит, если надо – ускоряет ход. Идём.

Они прошли мимо гаражей, ангаров, завернули за административное здание и … провалились в белую бездну.

Лёня перестал ощущать пространство: где верх, где низ было не понять. То ли он летел, то ли он висел в ослепительной белой вате. Звук исчез, и тишина стала такой плотной, что обрела вдруг запах – терпкий и бодрящий запах апельсинов. Лёня был близок к состоянию паники. Раздался голос Виталика и за него Доброхотов ухватился, как утопающий за соломинку. Голос становился громче, но интонации оставались прежние – тёплые, ободряющие. Это помогло Лёне «ощутить почву под ногами», то есть почувствовать уверенность в себе. Сначала он не разбирал слов, но потом – по мере повышения громкости – начал понимать их смысл.

Виталий тоном доброго учителя разъяснял другу то, что никак не могло уложиться в Лёниной голове.

– Вселенная не ограничивается мирком, в котором ты живёшь. Мир состоит из множества самых разных слоёв, которые находятся и выше и ниже твоего мирка. Одни существуют параллельно твоему, другие – чередуются один за одним. И время тоже многослойно. И законы справедливости, понятия добра и зла, жизни и смерти тоже отличаются. Тебе будет трудно поверить, но Солнечная система твоей Вселенной, где только Земля обитаема, в других мирах совсем не такая. Там и Юпитер, и Марс, и Венера населена живыми существами. Только Господь объемлет всё это. И всё исходит из Него, и всё входит в Него. И души изначальные, от Него исходящие, отряжены во все миры для воплощения единой задачи – обретения опыта жизни. Будь то душевная искра от Матрицы Души, отражаемая в камне или цветке или божественный огонь в животном или человеке. Цель: через тяжёлые оковы материи, а затем свободный выбор человека вернуться к Любви, ибо от неё всё пошло и к ней вернётся. Но всё это обретает форму только через борьбу Света и Тьмы, Добра и Зла. Следует помнить, также, что в этой борьбе, если горячиться-торопиться, они иногда меняются местами. Этот процесс длиной в бесконечность на много этапов разбит. Земля проходила эти этапы и каменном и бронзовом веке. Сейчас, в пластиковом веке, назову его так, ты может увидеть очередную Битву. Много их было, много ещё будет. Всего ты увидеть не можешь, но я направлю твой взор на три параллельных мира: на твой и те, что выше и ниже твоего.