Кровь богов

Глава 3

Сидя в тени, Марк Антоний прижал большие пальцы к глазам, борясь с усталостью. Когда ему еще не было тридцати, он мог бодрствовать всю ночь, а потом целый день заниматься обычными делами. В Галлии он совершал марш-бросок ночью, а утром сражался плечом к плечу с десятью тысячами других легионеров. Он знал, что возраст берет свое, но искренне полагал, что выносливость – такая же неотъемлемая его часть, как ум и рост, а теперь чувствовал, что она вытекает из него, словно вода из треснувшего кувшина.

Форум заполняли горожане и солдаты, пришедшие, чтобы в последний раз отдать почести Юлию Цезарю. Богатым и бедным приходилось стоять рядом, и из толпы то и дело раздавались крики раздражения и ярости, потому что все больше и больше людей поднималось на Форум. Какая-то женщина принялась громко звать потерявшегося ребенка, и Марк тяжело вздохнул. Ему хотелось, чтобы Цезарь стоял рядом и наблюдал, просто наблюдал, как бурлит Рим, объединившись у тела бога.

Всем желавшим взглянуть на него никак не могло хватить места. Солнце словно молотом било по непокрытым головам людей, стремившихся поближе разглядеть покойного. Жара нарастала с самой зари, когда тело Цезаря выставили на Форуме и сорок центурионов Десятого легиона встали вокруг него. Цезарь лежал на золоченом ложе, которое в этот день стало центром мира.

Усилием воли Марк Антоний поднял голову. Он не спал две ночи и обильно потел. Жажда уже начинала становиться мучительной, но он не решался пить, чтобы малая нужда не заставила его покинуть Форум. Он намеревался только глотнуть вина перед выступлением, и раб стоял у его плеча с чашей и куском материи. Марк Антоний подготовился к выступлению и знал, что провала не будет. Он не смотрел на лицо своего друга. И так уже насмотрелся за то время, пока тело обмывали, а раны считали и перерисовывали чернилами и углем ученые врачи, чтобы потом доложить сенату. Теперь на ложе покоился всего лишь труп, а не тот человек, который согнул сенат в бараний рог, не тот, перед кем преклоняли колени цари и фараоны. Покачнувшись от внезапного головокружения, Марк Антоний крепко сжал правой рукой свитки. Пергамент захрустел и смялся. Марк понимал, что ему следовало поспать хотя бы несколько часов. Он не имел права свалиться без чувств, не мог выказать горе или ярость. Это могло его погубить.

Он не видел Освободителей, но знал, что все они здесь. Двадцать три человека вонзали кинжалы в его друга, многие уже после его смерти, словно присоединяясь к ритуалу. Взгляд Марка Антония становился ледяным, а спина выпрямлялась, когда он думал о них. Он долгие часы жалел о том, что его там не было, что он не знал о готовящемся убийстве, но понимал, что все это пустое. Он не мог изменить прошлого, не мог вернуть ни единого ушедшего мгновения. И пусть он хотел выкрикнуть им в лицо все, что было у него на сердце, хотел призвать солдат, чтобы их растерзали в клочья, ему приходилось улыбаться и относиться к ним как к великим людям Рима. Во рту от этих мыслей появлялся привкус желчи. Они наблюдали за ним, ждали окончания похорон, ждали, пока горожане успокоятся, чтобы потом насладиться новыми должностями и властью, которые принесли им их кинжалы. От этой мысли Антоний заскрипел зубами. Он будто носил маску с того самого момента, как первые слухи достигли его ушей. Цезаря убили, а эти тявкающие псы заседали в сенате. Ему пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы скрыть омерзение. И все-таки он поступил правильно, предложив амнистию. У него едва повернулся язык, чтобы произнести эти слова, но, возможно, именно благодаря этому сенат согласился на торжественные похороны. У Освободителей эта идея вызвала разве что ухмылку. Они не сомневались в своей победе и новом раскладе сил.

– Тряпку и чашу! – рявкнул Марк Антоний.

Раб подошел, вытер пот с лица своего господина, а Антоний взял чашу и глотнул вина, чтобы смочить горло. Пришла пора обратиться к Риму. Он выпрямился во весь рост, позволив рабу поправить складки своей тоги. Одно плечо оставалось непокрытым тканью, и он чувствовал, как под мышкой холодеет пот. Шагнув из тени под яркие лучи солнца, Марк прошел мимо центурионов, которые сурово смотрели на толпу. Четыре шага, и он в последний раз оказался на возвышении рядом с Юлием.

Толпа увидела консула, и шум разом стих. Они не хотели пропустить ни слова, и эта внезапная тишина едва не подкосила его решимость. Марк Антоний оглядел прекрасные постройки Форума. Из каждого окна торчали головы, и он задался вопросом, где сейчас Брут и Кассий. Они не могли пропустить момента своего триумфа, он в этом не сомневался. И консул начал, возвысив голос до крика:

– Граждане Рима! Я один из вас, консул этого города. И, однако, я говорю не только от себя, когда речь о Цезаре. Я говорю языком каждого гражданина. Сегодня я говорю за наших соотечественников, наших людей. Сенат издал закон о воздании почестей Цезарю, и, когда я буду называть его имена, вы услышите не мой голос, а свой.

Он повернулся к ростре, чтобы взглянуть на тело своего друга. На Форум пала мертвая тишина. Раны Цезаря скрывали туника и тога. Крови в теле уже не осталось, и Марк Антоний знал, что за дни, предшествующие похоронам, раны побледнели и затвердели. Живым оставался только венок из зеленого лавра, венчавший голову Цезаря.

– Он был Гаем Юлием Цезарем, сыном Гая Юлия и Аврелии, из Юлиев, род которых восходит к Энею из Трои, сыну Венеры. Он был консулом, и он был императором Рима. Он был отцом страны, и прежний месяц, квинтилий, переименовали в его честь. Кроме всего прочего, ему поклонялись как богу. Все это говорит о том, как мы чтили Цезаря. Наш достопочтенный сенат постановил, что тело его останется нетронутым, под страхом смерти. И даровал неприкосновенность всем, кто был с ним в момент его смерти. По законам Рима тело Цезаря священно. К нему нельзя прикасаться. Храм его плоти должен остаться нетронутым, так повелевает наш закон!

Он помолчал, прислушиваясь к ропоту недовольства, прошелестевшему над огромной толпой.

– Он не вырывал этих титулов силой из рук сената, из наших рук. Он даже не просил их, но они даровались ему, лились на него потоком, в благодарность за его службу Риму. Сегодня мы чтим его снова в вашем присутствии. Все вы свидетели чести Рима.

Один из центурионов неловко переступил с ноги на ногу, и Марк Антоний посмотрел вниз, а затем снова поднял глаза, встретившись взглядом с сотнями тех, кто стоял в толпе. В них он увидел злость и стыд, после чего кивнул, глубоко вдохнул и продолжил:

– По нашим законам, по нашей римской чести, мы дали клятву защищать Цезаря всей нашей мощью. Мы дали клятву, что те, кто не сможет его защитить, будут навеки прокляты.

Толпа застонала громче, словно все поняла, и Марк Антоний возвысил голос:

– О Юпитер и все боги, простите нас за нашу неудачу! Проявите милосердие к нам, не сдержавшим слова. Простите нам всем наши нарушенные клятвы.

Он посмотрел на тело своего друга. Потом его взгляд на мгновение метнулся к зданию сената. На ступенях стояли люди в белом, стояли и наблюдали за ним. Со ступеней открывался прекрасный вид и на тело, и на оратора, и Марк Антоний задался вопросом, наслаждаются ли они своим правом занимать столь выигрышные места. Также и в толпе многие обратили враждебные взгляды на стоявших перед зданием сената.

– Цезарь любил Рим. И Рим любил своего лучшего сына, но мы его не спасли, – продолжал Антоний. – Никто не будет мстить за его смерть, за все законы и за пустые обещания, не сумевшие удержать кинжалы. Закон – всего лишь желание людей, записанное и обретшее силу, без которой он – ничто.

Он выдержал паузу, чтобы дать им подумать, и толпа откликнулась, зашевелилась, сердца забились сильнее, кровь побежала быстрее. Они все ждали его слов. Еще один центурион взглянул на консула, и в этом взгляде читалось молчаливое предупреждение. Он попытался посмотреть в глаза Марку Антонию, но тот его проигнорировал.

– От вашего имени сенат объявил амнистию тем, кто называет себя Освободителями. От вашего имени закон должен выполняться. Тому порукой ваша честь. Это тоже священно, нерушимо, – провозгласил оратор.

Толпа зарычала, и Марк Антоний заколебался. Толпа могла сделать с ним и с центурионами, стоявшими вокруг возвышения, все, что угодно. Стоило ему перегнуть палку, чрезмерно распалить чувство вины или разозлить, и толпа проглотит его. Он шел по лезвию ножа, прекрасно отдавая себе отчет, на что способны разъяренные римляне. Вновь он посмотрел на сенаторов и увидел, что число их заметно уменьшилось, потому что они тоже прочувствовали настроения толпы и просчитали, на ком она может выместить свою злость. Марк Антоний улыбнулся, собравшись с духом и зная, что хотел бы от него Юлий. Он знал это с того самого момента, когда увидел Кассия и других заговорщиков, входящих в сенат с высоко поднятыми руками, чтобы показать всем, что на них кровь тирана. Он хотел, чтобы народ Рима осознал, что сделали эти люди. Чтобы увидел, что произошло.

Марк наклонился к центурионам и понизил голос, чтобы его услышал только тот, кто стоял ближе всех.

– Поднимись сюда. Встань рядом со мной.

Центуриона словно создали для подобных церемоний: ветеран не одной войны в безупречно начищенном доспехе. Тот ответил с неохотой: инстинкт самосохранения требовал не спускать глаз с толпы, подступившей очень уж близко.

– Консул… мой пост здесь… – начал он.

Антоний опустился на одно колено, и в его шепоте послышалась злость.

– Как ты и говоришь, я римский консул. Неужели Республика пала до такой степени, что даже римский офицер не исполняет приказ?

Центурион опустил голову, покраснев от стыда. Без единого слова он поднялся на возвышение, а другие центурионы чуть раздвинулись, чтобы закрыть образовавшуюся брешь.

Марк Антоний выпрямился во весь рост, так что его глаза оказались на уровне плюмажа центуриона. Посмотрел вниз.

– Под телом лежит восковая статуя, центурион. Достань ее. Подержи, чтобы все могли видеть.

У мужчины отпала челюсть. Он яростно замотал головой, потом все же ответил:

– Что? Какую ты затеял игру, консул? Пожалуйста, не надо. Закончи речь и позволь нам увести тебя.

– Как тебя зовут? – спросил Марк Антоний.

Центурион замялся. Прежде он сохранял анонимность, ничем не выделяясь среди таких же, как он. А тут вдруг его выдернули из общего ряда, и он понимал, что к добру это не приведет. Шумно сглотнув слюну, он поблагодарил своих личных богов, которые так его подставили.

– Центурион Оппий, консул, – ответил он неохотно.

– Понятно. Я буду говорить медленно и ясно, центурион Оппий. Повинуйся моим приказам, право отдавать которые принадлежит мне по закону. Выполняй принесенную тобой клятву верности Республике или сними шлем и передай трибуну своего легиона мое требование показать тебе, что такое римская дисциплина, раз уж ты, похоже, про нее забыл.

Губы центуриона превратились в тонкую полоску. Глаза его злобно засверкали, но он коротко кивнул. Такое требование означало публичную порку утяжеленной плетью, а может, даже публичную казнь в назидание другим. Он повернулся и посмотрел на тело Цезаря.

– Он не будет возражать, – продолжил Марк Антоний, и его голос вдруг смягчился. – Он был моим другом.

– Я не знаю, что ты задумал, консул, но, если они бросятся на нас, в следующий раз мы увидимся только на том свете, – прорычал Оппий.

Антоний сжал кулак, но центурион уже низко наклонился и приподнял золотую ткань. Под телом Цезаря лежала статуя из белого воска в рост человека, одетая в пурпурную тогу с золотом по краю. Оппий в ужасе отпрянул. Черты лица скульптуры скопировали с лица Цезаря. Голову ее украсили лавровым венком.

– Что… это такое? – пробормотал он.

Марк вскинул руку, и Оппий поднял статую, на удивление тяжелую. Он даже пошатнулся под ее весом, но все-таки поставил рядом с собой.

Толпа гудела, не понимая, о чем говорят двое на возвышении. Потом она ахнула, увидев статую с белыми пустыми глазами, и разразилась криками.

– Консул! – обратился к Марку Антонию другой центурион, перекрывая шум. – Это надо прекратить. Спускайся, Оппий. Они этого не потерпят.

– Молчать! – проревел Антоний, теряя терпение из-за глупости окружающих.

Толпа в ужасе затихла, и все взгляды скрестились на пародии на человека, статуи, которую держал Оппий.

– Позвольте мне показать вам, граждане Рима. Позвольте мне показать вам, чего стоит ваше слово!

Марк Антоний шагнул к статуе и вытащил из-за пояса серый железный клинок. Сдернув с плеча манекена пурпурную тогу, он обнажил его грудь и шею. Толпа вновь ахнула, но никто не мог отвести глаз от происходящего. Многие дрожащими руками показывали знак рогов^[3], отгоняющий злых духов.

– Тиллий Цимбер держал Цезаря, когда Светоний Прандий нанес первый удар… сюда! – воскликнул Марк Антоний. Он указал левой рукой на плечо статуи и вонзил клинок под ключицу, так что передернуло даже солдат-ветеранов, стоявших в толпе. Сенаторы на лестнице замерли. У Светония раскрылся рот.

– Публий Сервилий Каска нанес резаную рану поверх первой. – И Антоний вновь полоснул по воску. Он уже вспотел, и его громкий голос прокатывался над толпой, эхом отражаясь от окружающих Форум зданий. – Его брат, Гай Каска, подступил к ним, когда Цезарь попытался отразить удары! Он вонзил свой кинжал… сюда!

У здания сената братья Каска в ужасе переглянулись, а потом молча повернулись и поспешили покинуть Форум.

Обливающийся потом Марк освободил от ткани руки статуи и указал на правую.

– Луций Пелла нанес удар в правую руку, разрезал ее от плеча чуть ли не до локтя. – Марк Антоний вспорол воск, и толпа застонала. – Но Цезарь продолжал бороться! Он был левшой и поднял окровавленную правую руку, чтобы оттолкнуть их. Децим Юний ударил его, перерубил мышцу, и рука повисла. Цезарь звал на помощь тех, кто сидел на каменных скамьях театра Помпея. Он призвал к отмщению, но никто не пришел… и они продолжили начатое.

Толпа надвинулась, доведенная чуть ли не до безумия тем, что происходило у нее на глазах. Здравый смысл пропал, уступив место нарастающей ярости. Немногие из сенаторов остались стоять на лестнице перед зданием сената, и Марк Антоний увидел, как поворачивается Кассий, чтобы уйти.

– Тут Гай Кассий Лонгин ударил отца Рима, протянув свои тощие руки между руками других. – Марк Антоний нанес удар сквозь тогу, порвав ее. – Хлынула кровь, пропитав тогу Цезаря, но он продолжал бороться! Он был солдатом Рима, с сильной душой, а они продолжали и продолжали наносить удары! – Свои слова он сопровождал ударами клинка, пронзая воск и разрывая тогу.

Сделав паузу, консул тяжело вздохнул и покачал головой.

– Тут он увидел, что у него есть шанс выжить!

Он понизил голос, и шум толпы стих. Люди придвинулись еще ближе в ожидании дальнейших слов консула. Марк Антоний смотрел поверх голов, но его глаза видели другой день, другое место. Он узнал все подробности убийства из десятка источников, и случившее стало для него таким реальным, будто он сам при этом присутствовал.

– Он увидел, как вошел Марк Брут. Человек, с которым он бок о бок сражался половину своей жизни. Этот человек однажды предал его и присоединился к врагам Рима. Юлий Цезарь простил этого человека, хотя все остальные хотели его четвертовать. Цезарь увидел своего лучшего друга и на мгновение, пусть его и продолжали колоть и рубить, подумал, что он спасен. Подумал, что пришла помощь.

На глаза навернулись слезы. Марк Антоний смахнул их, чувствуя, как навалилась усталость. Но сказать осталось совсем немного.

– И тут он увидел, что в руке Брута такой же кинжал, как и у остальных. Сердце у него упало, и он перестал бороться, – объявил консул.

Остолбеневший центурион Оппий едва не выпустил из рук восковую скульптуру. Он дернулся, когда Марк Антоний протянул руку и набросил тогу на голову статуи, закрывая ее лицо.

– Больше Цезарь на них не смотрел. Он сидел недвижно, пока приближался Брут, а они продолжали колоть и резать его плоть.

Марк поднес клинок к сердцу. Многие в толпе уже плакали, и мужчины и женщины, выли от ужаса в ожидании последнего удара. Их стенания разносились по Форуму.

– Возможно, последний удар он и не почувствовал. Этого нам знать не дано! – выкрикнул Марк Антоний.

Силы ему хватало, и он вонзил клинок туда, где у человека находилась грудная клетка, вонзил его по самую рукоятку, проделав новую дыру в уже порванной во многих местах тоге. И оставил клинок в статуе на всеобщее обозрение.

– Положи на пол, Оппий, – скомандовал он, тяжело дыша. – Они увидели все, что я хотел им показать.

Все взгляды скрестились на восковой фигуре в изодранной тоге, которая лежала на возвышении. Обычные жители Рима по театрам не ходили. Там бывали только патриции. А тут им показали выдающееся представление. Форум облетел вздох, в котором слышались боль и облегчение.

Марк Антоний собрал медленно ворочающиеся мысли. Он давил на толпу, подзуживал ее, но полагал, что рассчитал все верно. Они уйдут в мрачном настроении, станут обсуждать увиденное. Они не забудут его друга и будут презирать Освободителей до конца своих дней.

– Подумать только, – вновь заговорил он, уже мягче. – Цезарь спас жизни многих из тех людей, которые были здесь, в театре Помпея, в мартовские иды. Многие обязаны ему своим богатством и должностью. И, однако, они убили его. Он стал первым в Риме, первым в мире, но это его не спасло.

Он вскинул голову, когда из толпы раздался крик:

– Почему они до сих пор живы?!

Марк Антоний открыл рот, чтобы ответить, но вместо него это сделали десятки голосов, проклинающих убийц Цезаря. Консул поднял руки, призывая к спокойствию, но одинокий голос стал искрой в сухом лесу, и шум все нарастал – сотни и сотни рук указывали на здание сената, весь Форум вопил от ярости.

– Друзья, римляне, сограждане! – проорал Марк, но рев толпы проглотил даже его сильный голос. Те, кто стоял сзади, проталкивались вперед, и первые ряды уже напирали на центурионов.

– Стоять! – прорычал один из них и, оттолкнув наступающих людей, достал гладий. – Пора уходить. Ко мне, парни. Берем консула в круг и сохраняем спокойствие.

Но толпу не интересовало возвышение, на котором стоял консул. Она продвигалась к опустевшим ступеням здания сената.

– Подождите! – прокричал Антоний, отталкивая центуриона, который пытался увести его с возвышения вниз. – Они еще слушают меня. Дай договорить!

Камень, прилетевший ниоткуда, оставил вмятину на панцире центуриона, сбив его с ног. Толпа принялась выворачивать булыжники, которыми вымостили Форум. Центурион, которому досталось, лежал на спине, хватая ртом воздух, тогда как другие возились с кожаными ремнями, чтобы снять с него броню.

– Слишком поздно, консул! – рявкнул Оппий. – Я лишь надеюсь, что ты добивался именно этого. Уходим. Или ты будешь стоять и смотреть, как нас всех убьют?

Полетели новые камни. Марк Антоний видел движение в толпе, бурлящей, словно кипящая вода. Тысячи разъяренных мужчин собрались на Форуме, и многим более слабым предстояло погибнуть под ногами толпы до того, как испарится ее злость. Консул выругался.

– И я того же мнения, – кивнул Оппий. – Но что сделано, то сделано.

– Я не могу оставить его тело, – в отчаянии воскликнул Марк. Он пригнулся, уклоняясь от камня, и увидел, как стремительно распространяется хаос. Толпу больше ничто не сдерживало, и Антоний внезапно ощутил страх: а вдруг затопчут и его?!

– Хорошо. Выводите меня отсюда, – согласился он.

Консул почувствовал запах дыма, и по его телу пробежала дрожь. Одни боги знали, какие он высвободил силы: он помнил прежние бунты и весь ужас, который они несли с собой. Уходя в плотном окружении центурионов, Марк Антоний оглянулся на тело Юлия, брошенное и одинокое. На возвышение уже карабкались люди, вооруженные ножами и палками.

* * *

Горький запах влажного пепла висел в воздухе по всему Риму. Марк Антоний, одетый в чистую тогу, ждал во дворике у Дома девственниц за храмом Весты. Но ему казалось, что запах горящего дерева, облепивший его, как туман, исходит от его одежды. Весь город пропах им, он проникал повсюду.

Внезапно потеряв терпение, Марк вскочил с мраморной скамьи и принялся кружить по дворику. Две весталки наблюдали за ним, столь уверенные в неприкосновенности, гарантированной их статусом, что даже присутствие римского консула не вызывало у них тревоги. Они посвятили жизнь богине, хотя и ходили слухи о том, что они творили на празднествах в честь Боны Деа^[4], опаивая мужчин вином и возбуждающими снадобьями, прежде чем убить их. Марк Антоний мрачно глянул на весталок, но те лишь улыбались и как ни в чем не бывало вели негромкую беседу, игнорируя этого наделенного властью мужчину.

Верховная жрица Весты точно рассчитала, насколько хватит терпения консула, потому что вышла к нему буквально за мгновение до того, как важный посетитель собрался уйти, или вызвать солдат, или сделать что-то еще, лишь бы не ждать, будто жалкий проситель. Он вновь присел, уставившись в никуда, восстанавливая перед мысленным взором ужасы предыдущих дня и ночи.

Женщину, которая подходила к нему, Антоний видел впервые. Он поднялся и чуть поклонился ей, пытаясь сдержать раздражение. Она была высокого роста и носила греческое платье, оставляющее открытыми ноги и одно плечо. Локоны густых темно-медных волос облегали ее шею. Взгляд Антония опустился чуть ниже, и ему показалось, что он видит на белой материи крошечную капельку крови. По телу консула пробежала дрожь: не хотелось и думать, в каком ужасном ритуале участвовала весталка, пока он ждал.

На Форуме еще лежали мертвые тела, в нем еще кипела злость, но он нуждался в благоволении верховной жрицы и поэтому заставил себя улыбнуться, когда она заговорила.

– Консул, для нас твое появление – редкая радость. Меня зовут Квинтина Фабия, и я слышала, что твои люди прилагают все силы, чтобы навести на улицах порядок. Случившееся так ужасно…

Низкий голос и правильное произношение весталки укрепили его первое впечатление. Женщина принадлежала к роду Фабиев, благородной семьи, которая в любой год могла рассчитывать на верность десятка сенаторов. Вся жизнь Квинтины прошла среди власть имущих. Раздражение уже покидало Марка Антония.

– Надеюсь, у вас все было тихо? – спросил он.

– У нас есть охрана и другие способы защитить себя. Даже погромщики знают, что этот храм лучше обходить стороной. Какой мужчина посмеет нарваться на проклятие богини-девы и увидеть, как его достоинство становится бесполезным стручком?

Она улыбнулась, но консул по-прежнему ощущал запах мокрого пепла. Разговаривать не хотелось. Кроме того, его раздражало, что в храм ему пришлось прийти самому, хотя дел и так более чем хватало. Но его посыльных весталки просто разворачивали на входе.

– Я пришел за завещанием Цезаря, – сказал Марк. – Как я понимаю, оно хранится здесь. Если ты передашь его мне, я вернусь к своей работе. Солнце уже садится, а эта ночь может оказаться хуже предыдущей.

Квинтина покачала головой. Брови чуть сошлись над ее темно-карими глазами.

– Консул, я готова сделать все, что в моей власти, чтобы помочь тебе, но не это. Последние волеизъявления людей хранятся у меня. Я не могу отдать их.

Марк Антоний пожал плечами, закипая гневом.

– Цезаря убили, женщина! – воскликнул он. – Его тело сожгли на Форуме вместе со зданием сената, так что в его смерти можно не сомневаться. Когда ты отдашь мне его завещание, если не сегодня? Весь город ждет его оглашения.

Его злость не произвела на жрицу никакого впечатления. Она улыбнулась, глядя поверх его плеча на двух женщин, сидевших на соседней скамье. У Марка Антония возникло желание схватить ее и потрясти за плечи, чтобы вывести из летаргического сна. Полфорума уничтожено. Сенату пришлось собраться в театре Помпея, потому что здание, где заседал высший государственный орган, сожжено. А к нему все равно относятся как к слуге! Его массивные кулаки сжимались и разжимались.

– Консул, ты знаешь, почему основан этот храм? – мягко спросила Квинтина.

Антоний покачал головой. Его брови недоуменно приподнялись. Неужели она не понимает, что ему нужно?

– Его воздвигли, чтобы хранить в нем Палладу, статую Афины, которая когда-то была сердцем Трои, – проговорила весталка. – Богиня выражала свое благоволение Риму, а мы уже многие сотни лет ее хранительницы, ты это понимаешь? Мы видели бунты и беспорядки. Мы видели, как угроза нависала над стенами Рима. Мы наблюдали, как армия Спартака проходила мимо, и на наших глазах Гораций всего лишь с двумя солдатами защищал мост против целой армии.

– Я не… какое отношение имеет все это к завещанию Цезаря?

– Речь о том, что в этих стенах время течет медленно, консул. Наши традиции восходят к основанию города, и я не собираюсь менять их из-за нескольких мертвых погромщиков и консула, который думает, что может отдавать здесь приказы!

Ее голос внезапно стал жестким, и Марк поднял руки, словно пытался успокоить разозлившуюся женщину.

– Очень хорошо, у вас традиции, – согласился он. – Тем не менее я должен получить завещание. Прикажи принести его мне.

– Нет, консул. – Жрица подняла руку, предупреждая его протесты. – Оно будет зачитано вслух на Форуме в последний день месяца. Тогда ты его и услышишь.

– Но… – Под ее взглядом Антоний замолчал, глубоко вдохнул. – Как скажешь, – процедил он сквозь зубы. – Я разочарован, что ты не ценишь возможности заручиться поддержкой консула.

– Они приходят и уходят, Марк Антоний, – ответила Квинтина. – А мы остаемся.