Я купался в ярком свете, от которого успел отвыкнуть. Я наслаждался динамикой существования, которую подарили мне существа, наигравшиеся и пропавшие далеко-далеко в блёклой пелене моря. Они оставили меня практически на берегу. Теперь то я мог наблюдать жизнь и над водой, и под её неспокойным зеркалом. Вокруг много кто плавал: существа как будто старались перещеголять друг друга – настолько яркими и вызывающими они плавали на фоне одноцветного песка, прозрачной воды и неменяющегося пейзажа. Мне показалось, что будь я раз в пять больше, то смог бы находиться и под водой, и над ней. Смог бы разбивать чередующиеся гребни волн, сбрасывая со своих скользких боков их пену.
В определённые дни, когда солнце совсем не появлялось из-за чёрных туч, волны набирали такую силу, что их подводные части, закручивающиеся в спирали и пугающие обитателей вод, могли спокойно схватить меня за выступающую грань и подтолкнуть ближе к берегу, играя со мной также, как это делали серые, цокающие существа.
Я по определению не могу сопротивляться жизни, а поэтому принимал всё, да и сейчас принимаю, как данность. Неотвратимость. Вот синоним моего существования. Потому что любое действие надо мной таким и является. В конце концов, спустя множество попыток, большая вода смогла вывести меня на твёрдый и тёмный песок, то сушившийся под солнцем с образованием корочки, то омываемый потеплевшей водой. Своим весом я продавил верхний слой песка и с удобством устроился в нем, недвижимый, но теперь имеющий потрясающий вид на береговой лес, синее небо и уходящую вдаль неровную поверхность моря. Время от времени большие волны продолжали атаковать берег. Иногда казалось, что вода злилась из-за бесплодных попыток вытащить меня с насиженного места. Порой одна из волн наиболее яростно обрушивалась сверху, проносясь по инерции мимо, вглубь берега. Но попытки оставались тщетными.
В яркие дни я мог видеть множество существ, парящих надо мной. Они играли с ветром, подставляя ему свои крылья, зависая в воздухе или же резко уходя вниз, к воде, ныряя в неё, а затем выныривая с только что плавающей жертвой. После они всегда взлетали вверх, если не становились добычей более крупных водных обитателей.
Много что я смог запомнить в те моменты. Много чего я видел. Однажды ветер и волны были настолько сильны, что вода полностью накрыла меня. Однако она не смогла никак поколебать внутренний мир и нарушить моё спокойствие. Да и какая мне разница, если я никак не влияю на ход времени, а эти события никак мне не угрожали? Зато потом, когда всё утихло и день посерел после непроглядной темноты, передо мной предстал не лес красавец, а поломанные деревья, кое-где вырванные и брошенные погибать под вышедшим из-за облаков обжигающе жарким солнцем. В тот момент мне вдруг стало неуютно от изменившегося вида. Солнце к тому же нещадно палило, стараясь расплавить и изменить меня, но вода не давала этому произойти, с каждой небольшой волной охлаждая нагревавшиеся грани.
Буря сильно изменила вид на берег, зато теперь в просветах между деревьями я смог разглядеть возвышенности, поднимающиеся над всей этой суетой непоколебимыми глыбами. Не знаю почему, но меня сразу же потянуло к ним. Потянуло туда. Хотелось стать летуном, чтобы взмыть вверх и полететь к белым вершина, дабы осесть там и созерцать в тишине всё то, что происходило у подножия. Захотелось стать частью чего-то большего и монументального. Захотелось перестать быть собой.
Это продолжалось недолго. С каждым рассветом становилось легче. Мой взгляд привыкал к новому ландшафту, свыкаясь с необратимыми изменениями. Пока вода не спеша подтачивала грани, я считал закаты, наблюдая за тем, как небо чернеет после цветовой вспышки при заходе солнца; как на нём проступают мелкие пятна звёзд, мигающие друг другу приветствия, делящиеся друг с другом новостями. А затем они тускнели, пропадая, как и мои прошлые воспоминания, потерянные за неощущаемой гранью, стирающей всё и вся внутри моей личности.
Но закаты и рассветы, волна за волной, пробегающие мимо меня боком забавные существа, не давали создавать однообразность, каждый раз появляясь передо мной в каком-то новом обличие, меняя свои детали так, чтобы я уловил это и смог записать новое, ни на что не похожее воспоминание.
И вновь случай заставил меня изменить местоположение. Рядом приземлился один из летунов: бело-серый, с мощным клювом и плотным оперением. Кончики его крыльев будто были испачканы в угле. Он доковылял до меня, внимательно осмотрел маленькими чёрными глазами, и, недолго думая, схватил, и воспарил над всем тем, что я видел только со своего уютного места.
Этот полёт позволил мне увидеть мир с нового ракурса, от чего общий ряд воспоминаний пополнился новой яркой точкой, которой в конце концов всё равно предначертано сгинуть за всёсъедающим барьером. Гладь воды и впрямь оказалась бесконечной. Она уходила во все стороны и терялась там, где в неё падало небо. Их линия соединения в тот день белела дрожащей нитью, опоясывающей мой круговой обзор. Внизу я различил кусок земли, не имевший какой-то определённой формы, но утопающий в зелёных растениях. В нескольких местах из них выступали те самые вершины, что поначалу манили меня. И теперь я приближался к ним, отталкиваясь крыльями летуна от воздуха, ловя его потоки своими гранями, находясь в цепком хвате клюва. Небо, которое сначала грозилось поглотить нас, теперь не расплывалось по всему потолку моего обозрения, а начало вновь становиться плоским, но более глубоким из-за нового оттенка синего. Его невозможно разглядеть снизу. Только поднявшись наверх, к монолитным вершинам, осознаётся, что и небо может восприниматься совершенно иначе.
Тогда моё воспоминание окрасилось мыслью: я живу и повинуюсь времени и случаю, поэтому мои желания, не имевшие возможности исполниться мной самим, исполнялись другими, вознаграждая меня за то, кем я являюсь. Что именно я хотел этим сказать? Приняв себя таким, какой я есть, я заслужил в награду счастье иметь больше возможностей, чем сам смог бы их создать для себя. А вот хотел бы я всё-таки быть тем, кем являюсь, это уже другой вопрос. Но благодарность судьбе за полёт разрывала изнутри.
Летун бесцеремонно кинул меня в скопление моих товарищей, которые, как я успел отметить, создавали общей кучей нечто круглое, со стенами по периметру и углублением в центре. Там лежали три белых предмета вытянутой овальной формы. Что именно это было мне не удалось рассмотреть, так как упал я с внешней стороны конструкции, метко брошенный летуном прямо в свободную выемку. Теперь я мог чувствовать своих собратьев, не таких горячих, как моё тело, потому что здесь, на горном утёсе, ветер не давал солнцу нагреть нас. Хотя оно явно теперь находилось ближе. Ветер же дул с переменной силой, то нападая откуда-то снизу, то нежно обдувая прохладой со стороны, то вообще замолкая на непродолжительный срок. А после секунд тишины он мог внезапно завыть в ущелье, стараясь нагнать ужас на всех, кто слышал его. К чести летуна, он прекрасно сопротивлялся воздушным потокам своими могучими крыльями, продолжая летать в любые погодные условия, возвращаясь то с веткой, то с моим новым собратом.
Но меня интересовало другое – вид, открывшийся передо мной. Отсюда, с верхотуры, можно было разглядеть абсолютно всё: солнце, падавшее в море и возникавшее из него же с другой стороны; горы, усыхающие к линии побережья; береговую зелень; облака, похожие по цвету на крылья летуна, бежавшие с моря и разрывающиеся на клочки вершинами гор. Проходили дни и иногда этими неряшливыми и потрепанными жизнью облаками закрывался этот яркий и незабываемый вид. В такие дни казалось, что я сам стал облаком, настолько вокруг всё прикрывала высокогорная ширма. И только чувство присутствия собратьев рядом держало ниточку в реальность, где я был не облаком, а самим собой.
Летун мог надолго куда-то улететь, но неизменно возвращался. Я не видел, что он делал внутри своего сооружения, а потому просто наблюдал за тем, как его могучие крылья сопротивлялись ветру, как он бесстрашно сигал вниз, когда завершал свои домашние дела. Он определённо заворожил меня наравне с мерцающим от солнца морем, с ярко-зелёной полосой между бескрайним простором воды и бело-серыми скалами. В этой картинке наблюдалось и спокойствие жизни, и её непрекращающееся движение вперёд. Статика и динамика одномоментно сливались во что-то другое, неподдающееся описанию. Только созерцанию. От чего ни один день не походил на предыдущий. Сущий рай для меня.
Затем из сооружения летуна выбрался не он один. Однажды за ним улетели трое летунов поменьше. Они воспарили над пропастью, на миг зависнув на месте, покачиваясь корпусом туда-сюда. Мне показалось, что они беседовали с ветром, который секунду назад бушевал, а теперь просто спокойно дул снизу, позволяя летунам насладиться секундой покоя. А затем они сорвались с места, пропав из виду.
Если честно, я привык к летуну, и такое расставание меня немного расстроило. Уверен, и мои собратья испытывали нечто подобное. Мы остались на своих местах, продолжая нести вахту. Дни сменялись днями. Солнце наматывало круги с одной стороны небесного купола на другую. Погода менялась слишком часто, чтобы не дать нам заскучать на своих местах. Мы то оказывались в пелене облаков, то находились над мерцающим ночным небом, то на нас нападал внезапный ветер, притаившийся внизу, под утёсом, мешающий солнцу нагревать горы. Бывало, что даже выпадал дождь, сковывающий нас ледяным щитом после резкого падения температуры.
Однако, когда прошло бесчисленное количество дней, которые я откладывал в памяти между своими мыслями и уничтожающей все мои воспоминания чертой, летун вновь вернулся к нам.
Он был встречен, как давний друг, пусть ни я, ни кто-то другой не сделали ничего, чтобы он почувствовал теплоту воссоединения. Но надеюсь, он понял это и так. Всё началось сначала: он прилетал и улетал, дни сменяли друг друга, а я уже знал, к чему это всё идёт. Я понимал, что происходит. И ждал встречи с новыми летунами.
Она настала неожиданно. Сверху я сначала увидел серо-фиолетовую лапу, занесённую надо мной. А затем почувствовал её вес. Он был точно не столь уничтожающий, как тогда, однажды ночью. Но лапы хватило, чтобы я сам вывалился из стройного построения конструкции вместе с парой собратьев снизу. Меня закружило, всё вокруг начало пестреть и сливаться в один непонятный для меня фон. Обо что-то ударившись, моё кручение сильно уменьшилось, и я смог увидеть, как падаю с утёса вместе с собратьями и молодым летуном. Он что-то кричал и отчаянно бил крыльями по воздуху. Наверное, звал ветер на помощь. Но земля тянула нас всех вниз. Слышались лишь крики и свист воздуха.
Внезапно летун что-то почувствовал, перестал кричать и биться в панике. В нём произошла непонятная мне перемена, от которой он даже визуально изменился. Расправив крылья в сторону, он вдруг ушёл вверх настолько легко, будто бы так происходило постоянно. И чем ниже я падал, тем меньше становился летун, застывший уменьшающейся точкой на фоне пасмурного неба.
Наверное, я впервые кому-то позавидовал, падая в тот момент вниз. Уже можно было разглядеть белую ленту бурлящей горной реки, становившейся шире и шире с моим приближением. Но я не сразу вписался в её русло. Сначала я с треском ударился о стену ущелья, отколов от себя небольшой кусок, и только потом вошёл в пену и леденящую воду. Ни звука всплеска, ни кругов на воде. Только рёв реки и мощная сила, потащившая меня вперёд.
После этого наступило долгое и бурное время. Такое же, как и сама река. Меня бросало из стороны в сторону, я блуждал по вспененной воде, не понимая, где верх, где низ, где вообще хоть что-то кроме мечущихся пузырьков в тёмной воде. Могло происходить и так, что нечто меня останавливало на месте и я имел некоторое время передышки в мутной, неспокойной и ледяной воде. В подобные моменты я старался понять, что в конце концов происходит вокруг, и каждый раз ощущал, что мои выпирающие грани сглаживаются всё сильнее и сильнее от постоянных столкновений при нулевой видимости. Но река не собиралась давать достаточно времени на передышку. Меня снова срывало с места. И я опять оказывался в руках своей судьбы.
Однако становилось заметно, что сила реки уменьшается, что вода становится чище, а бурление сходит на нет. Взгляд теперь не упирался сразу в поднятый со дна ил и неимоверное количество пузырьков. Иногда даже солнце пробивалось через мутную зелёную пелену бледным размазанным пятном.
И река продолжала тянуть меня дальше. Хоть её поток и стал течь медленнее, но энергии все равно хватало, чтобы перемещать меня, перекатывая мою сглаженную ударами о препятствия форму. Кажется, тогда я стал даже меньше. В этом водовороте оказалось невозможным следить за собственными изменениями.
А потом всё закончилось. Поток медленно вынес меня и некоторых других в знакомую среду, слегка солоноватую и более тёплую. Я опустился недалеко от берега на морское дно, звучно стукнувшись о ракушки, усеявшие собой весь коричневый песок.
Недалеко от меня к границе воды и воздуха тянулись тёмно-жёлтые с бронзовым отливом водоросли. Море оставалось спокойным, поэтому и они не суетились и медленно покачивались на своих ножках. Уже позже, когда море вдруг разъярилось, а через буруны волн виднелись мигающие ослепительные вспышки, водоросли стали танцевать настолько энергично, что некоторые, повинуясь ритму волн, отделялись от остальных. Их уносило мимо меня дальше на пляж, выкручивая податливые тела в такие петли, что в обычной жизни их никто бы не повторил. После шторма компания водорослей явно не досчиталась чуть меньше половины своих членов.
Я же вновь принялся изучать своё окружение, бывшее не столь прекрасным, как во время пребывания на горе. Теперь стало сложнее запоминать дни из-за их большей однообразности. Прибрежное морское дно не изобиловало событиями. Хорошо, что, хотя бы кто-то из морских обитателей заплывал на это мелководье, откуда до берега оставалось совсем ничего.
А временами, когда море вспенивалось от наиболее яростных волн, они, закручиваясь под водой в белые горизонтальные водовороты, подтаскивали меня все ближе и ближе к берегу, прямо по моим собратьям. Я видел, что и некоторые из моих товарищей тоже плавно продвигались к границе двух миров.
Постепенно я приблизился к новому этапу моего существования. Старясь опередить то, что уничтожало мои воспоминания о самом себе, теперь я имел возможность отличать дни друг от друга, глядя через тонкую водную плёнку на мир за её линзой. Временами, когда вода на мгновение откатывалась назад, чтобы набраться сил для очередного штурма берега, я успевал заметить неискаженный вид неба и части берега в их различных состояниях: будь то закат или рассвет, ясный день или вечер перед очередным штормом. Свет и тени всякий раз по-разному раскрашивали окружающий вид, от чего мне становилось легче делать засечки в памяти, наслаждаясь тем, что представляла собой жизнь. Я купался в цветовой палитре неба, пропадал в его глубине и поражался структурам туч, если успевал увидеть их во время вспышки молнии.
Но чаще я видел это всё через призму воды, раскладывающую идущий ко дну свет на составляющие, играющую его бликами. Море делало внешний мир непохожим сам на себя. Оно искажало его, игралось с реальностью, как будто с песчаным дном, постоянно меняя фактуру. Частенько я даже сомневался в том, что же я на самом деле вижу через постоянно волнующуюся поверхность воды. Но тогда включалось моё воображение, и я замечал непохожие друг на друга структуры и никогда не виденные фигуры, которые никак не могли существовать наяву. Это позволяло оттянуть момент уничтожения моей памяти. И одновременно продолжить разбираться с надвигающейся угрозой, являвшейся одновременно и мной самим. Увы, как я не пытался понять природу саморазрушения, ни к каким конкретным выводам прийти не смог. Не получилось отыскать в глубинах моего сознания нечто такое, что стремилось ликвидировать не только прошлое, но и осмысленное будущее. Но, наблюдая за очередным бело-розовым закатом через дрожащую воду, я не сдавался. Покорно занимая своё место у берега, внутри мне приходилось бороться с врагом, равным мне по силам. И, честно сказать, это доставляло удовольствие. Потому как подобный процесс оказался единственным актом моего сопротивления миру. Пусть и внутреннему, ожидая, пока внешний мир сделает свой ход. И я ждал.
Пока однажды на берег не нахлынул самый мощный шторм, который я когда-либо видел. Причём он состоял из двух-четырёх волн, но таких мощных, что даже собратьев подо мной смыло на берег. Когда пришла первая волна, меня протащило на то место, где заканчивалось море и начинался голый песок. Но со второй волной тело сорвалось с места, как будто с силой брошенное кем-то невидимым. Вода мотала меня из стороны в сторону, продолжая тянуть за собой. Я сталкивался с другими собратьями, мысленно прося у них прощения. Сталкивался с деревьями и с чем-то ещё, что быстро пропадало из поля зрения. Затем стихия вокруг успокоилась на мгновение, давая мне возможность медленно падать вниз, преодолевая сопротивление воды, обтекающей моё уже сточенное и гладкое тело.
Однако море не торопилось успокаиваться. Оно решило вернуться в свои старые границы, с силой забирая то, что принесла. И меня вновь потащила внешняя сила, которой я никак не мог сопротивляться. Я возвращался назад мимо сломанных деревьев, мимо коряг, мимо выкорчеванных корней. Береговая линия, которая наблюдалась и с берега, и с гор, по всей видимости перестала существовать в прежнем виде. Взгляд старался зацепиться за что-то знакомое, но тщетно.
Уже виднелась граница воды, выложенная крупным мусором, который стихия уже не имела сил сдвинуть с места. Становилось очевидным, что морю не хватит сил вернуть и меня на место. Но затем вода вновь перешла в атаку несколькими слабеющими волнами, которые в конце концов уложили меня среди собратьев так, что теперь они лежали почти везде. Оставив созерцать лишь кусок неба, прибывающего в постоянных метаморфозах.
С того дня я стал чувствовать изменения в себе. Одного лишь неба не хватало для создания точных и неповторяющихся друг за другом воспоминаний. Внутренняя борьба оказалась бесполезна без новых засечек в памяти. Если честно, я даже смирился в один из моментов, что так и потеряю себя за той границей, что охотилась за мной всё время, что я себя пока что помнил. Даже мелькавшие временами на фоне неба силуэты не спасали ситуацию.
Наверное, я начал засыпать. Неслыханно, ведь спать мне не дано. Наверное, я почти потерялся, но был спасён. Звук трения тел моих товарищей вытянул меня из забытья в изменившийся мир: закрыв собой небо, кто-то склонился над нами. Затем к нам протянули руку, и я оказался на свободе. Тёплое прикосновение пробудило во мне некоторые воспоминания, которые я смог поставить между собой и забытьём, нависшем над местом моего пребывания. Мне наконец-то удалось увидеть то место, куда меня прибили волны. Это оказался всё тот же пляж, только немного изменённый. Теперь деревья почти все пропали и горы просматривались отсюда практически полностью. Они молчаливо возвышались вдали, храня увиденное когда-то в своих недрах. Вода же плескалась не так далеко, как я думал. И вокруг ходило множество существ, похожих на то, что взяло меня в руку. Оно что-то объясняло существу поменьше. Я пытался всмотреться в них и запечатлеть в памяти эти странные безволосые обтянутые розовой кожей черепа, их гортанное общение, жестикуляцию, которой они подкрепляли издававшиеся из ртов звуки.
Они очень быстро пришли к какому-то соглашению и двинулись к морю. Им удалось дойти к нему за пять шагов. И я не успел как-то оценить ситуацию. В какой-то момент только снизошло осознание, что меня бросили по мелкой ряби воды, что я скольжу по её поверхности гладким телом, необычно задевая им микроскопические гребни таких же еле заметных волн. Я срезал их собой, отскакивая вверх, чтобы вновь коснуться воды через некоторое расстояние.
Но энергии, чтобы улететь далеко в море мне не хватило. В конце концов я врезался закругленным краем в воду, подлетев, сделал в воздухе кувырок и упал. Море снова потянуло меня ко дну.
Темнота её глубин вновь начала сгущаться вокруг, но, если честно, я уже не переживал на счёт себя. Вновь ударившись о дно, я всё равно видел тусклый диск солнца. И подводные течения вновь то усиливались, то утихали. Здесь, в отличие от поверхности, ничего не поменялось.
И я остался спокойным и уверенным в себе. Остался на своём месте. Почему? Потому что жизнь снова даст шанс подняться из глубин. Я уверен. Потому что явления сильнее меня снова возьмут ответственность за изменения в моей судьбе, и я ничего не смогу с этим поделать. Все идёт так, как может идти, а я вновь наслаждался тем, как вода обтекает моё гладкое тело.
Глупец ли я? Вряд ли. Мне хватило ума понять, что единственная война, в которой я смогу победить – это война с самим собой. И от её исхода будет зависеть всё остальное.
Ведь чем дольше я сопротивляюсь, тем большим возможностям откроюсь, тем дальше я отсрочу встречу с границей памяти. И пока ничто не разубедило меня в обратном.
Волны вновь стали разгоняться из дальних рубежей моря, а это значит, что пора слиться с ними.