– Да, ты потрясающая. Ты великолепная. С тобой все обычные моменты жизни превращаются в фейерверк, всё вокруг искрится! И твои глаза: они раздевают до самой души. Ты способна видеть меня совершенно голым. Это одновременно восхищает и пугает. Я не могу обуздать такую невероятную энергию. Она меня топит. Ты неконтролируема. Ты дикая. Хочется и спрятаться от тебя, и убежать, и раствориться, и поглотить, Полин. Но меня не хватает. Прошу. Оглянись – это всё, что я делаю, я делаю для тебя и нашего будущего. Будущих детей. Ты их не хочешь, я знаю, но ведь когда-то мы придём к этому. Поэтому прошу: ответь на мои попытки исправить нашу жизнь.
Тимур хотел присесть и коснуться Полины. Но та отползла от его порыва подальше.
– Не смей. Не трогай меня, тварь.
Он сам не ожидал от себя того, что произошло, стоя посреди укрытого в броню кафеля и плитки помещения. Тимур оглядывал тех, с кем недавно играл в одной пьесе, желая продолжить вечер с удовольствием, а видел поверженные пороки. И от этого накатила тошнота. Нет. Он не мог быть таким. Он никак не мог ударить женщину, свою жену. Так сильно избить другого, потеряв над собой контроль. Зажав рот, Тимур выбежал из туалета в коридор, виляя по его изгибам. На пути ему встречались взволнованные люди, но он несся мимо них, вытаращив глаза.
Залетев в гримёрку, Тимур захлопнул дверь с такой силой, что она отскочила от косяка и вновь приоткрылась. Он же взял сумку с пола, скинул в неё одним махом все лежащие на столе вещи, накинул пальто и выбежал вон. За ближайшим поворотом располагался запасной выход. Тимур с разбега влетел в дверь, вынеся её, и припустился в ночь, укрываемый редким осеним снегопадом, посыпавшим землю крупными хлопьями снежинок.
Осенняя погода добивала своим характером: позавчерашний дождь, оставшийся на улице лужами, застыл в ледяной корке на деревьях, карнизах и, что самое важное, на асфальте; морозец, сковавший воздух, при каждом вдохе пробирался в самые бронхи, выходя обратно густым облачком; снег медленно опускался на не до конца опавшую листву, создавая впечатление, что его время пока не наступило. Приходилось постоянно бороться с катком под ногами, каким-то чудом удерживая равновесие в самых неожиданных позах. Ещё и руки мёрзли, а в карманах им места не находилось – слишком незаменимыми они оказались в процессе эквилибристики на ночном катке.
Тимур шёл бесцельно. Он не знал, куда направляется. Домой? Скорее всего полиция там будет ждать в первую очередь. К кому-нибудь из друзей? Тимур не имел привычки беспокоить людей так поздно. На вокзал? В аэропорт? Но куда и зачем?
Время приближалось к полуночи, и вокруг ярко светилась ночная подсветка города. Её никогда не жалели, дабы подчеркнуть архитектурное богатство и соседствующую рядом нескончаемую рекламу. Экраны меняли кадр за кадром, выплёскивая свою яркость на асфальт, ворохи листьев, заснувшие офисы. В витринах уже мигали гирлянды, хотя до нового года оставалось почти два месяца. Автомобильный поток редел и редел. Город постепенно засыпал, оставляя в своём трафике только самых поздних и выносливых из жителей.
Перед взором менялись улицы и улочки, переулки с их барами и громкими криками, проспекты, бульвары и парковые зоны. А в голове сохранялся вакуум. Никакие чувства и эмоции не могли расшевелить мыслительный процесс, запустить ретроспективу. И хотя нутро у Тимура жгло так, что пришлось ослабить шарф, черепная коробка впала в анабиоз.
Ноги сами привели к лавочке у края парка. Её доски обожгли накопившимся за несколько дней холодом. Но это наконец дало импульс. Мысли понемногу двигались, перед глазами появились картинки произошедшего в туалете. Жуткие кадры. Непохожие на описание жизни Тимура. Никогда, ни при каких обстоятельствах они не должны были родиться. Однако, он непроизвольно вспоминал отдельные фрагменты: опухающее лицо Ярослава, белый порошок в воздухе, разлетающиеся капли крови, окроплённые ими стены, злость в глаза Полины, её положение на полу. «Господи, прости меня.»
Чтобы как-то разгрузиться, Тимур решил перенаправить конвейер воспоминаний. Сидя в прохладе на лавке в одиночестве, ему вдруг вспомнилась лавка в Европе на берегу Атлантического океана. Сильный ветер, действительно мешавший общаться друг с другом, влажный воздух, шум накатывающих волн, лёгкая прохлада. Тогда они сидели вдвоём, и им не требовалось больше никого рядом. Они ни в чём не нуждались. Так в чём же дело?
На ум приходили только приятные воспоминания: утренние дурачества, будто ему не чуть-чуть за сорок, а едва стукнуло двадцать; завтраки в постель; невероятный секс, разбудивший Тимура после нескольких лет спячки; приятные ожидания друг друга; совместные путешествия; просмотры кино; репетиции пьес. Это всё сложилось аккуратной стопочкой на полке, заслонив то плохое, что конечно же, тоже имело место. Вздохнув, Тимур полез вглубь полки. Истерики в самом начале отношений, когда юное тело страдало от ломки по запрещённым веществам; постоянные перепады настроения; непредсказуемость и хаос, принесённый Полиной в жизнь; многое другое за последнее время. А теперь ещё и сцена в туалете.
«Что она там мне выкрикнула? Спала не только с Ярославом? Что ж… Сейчас мне кажется, что и такое возможно. Но за что? Чего ей не хватало? Причина в её эмоциональной ненасытности или в моей угасающей жажде приключений? Мне всегда казалось, что мы дополняем друг друга, а на поверке выходит, что различия в нас раскалывают и без того неимоверные усилия.
Друзья всё твердили, что ничем хорошим это не закончится. А, судя по всему, это лишь начало.
И у меня столько приятных воспоминаний! В разы больше, чем плохих. Но что с того? Их количество не играет теперь никакой роли.»
Мысли пошли совсем в другое русло. Теперь вспоминались вообще все ужасные моменты прошлого, от чего пробудилось давно забытое желание загасить их доброй порцией алкоголя. А ведь завязать оказалось действительно трудной задачей. И до конца с ней Тимур так и не справился. Ему припомнились и неудачи на прослушиваниях, и момент потери родителей, и собственная авария, отправившая его надолго в положение лёжа. И каждый раз он выбирался, находил силы встать. Но теперь… Вероломное предательство, малодушие и даже жестокость Полины и Ярослава что-то надломили внутри человека. Мужчина сидел, понурый, смакуя случайные моменты жизни, и тихонько плакал, шепча:
– Господи. Помоги мне. Да, я не самый праведный из твоих рабов, но я ведь старался. И в молодости, и сейчас. Ты послал мне столько испытаний, а я всё ещё тут. Живой. И сумел вернуть себе всё, что потерял, и ты мне вернул сторицей. Господи, но с этим испытанием мне не совладать. Поэтому прошу. Помоги. Я не хочу вновь падать в пучину, захлебываться алкоголем и теряться в пространстве, забывая прошедшие дни. Ты же знаешь, в этот раз я не смогу противостоять искушению…
Ты послал мне Полину. То ли, как испытание, то ли, как истинную жену. Но правда – я не вытяну. Она так глубоко засела в моём сердце. Появившись в самый подходящий момент. Я захлёбываюсь её энергией. Жизнь кажется совершенно иной. Но её слишком много, а мне не обуздать Полину… Скажи, ты решил посмотреть, как я унижаюсь? Как я уничтожаю сам себя? Зачем тебе это? Ты же знаешь, Господи, что я стараюсь. И старался всегда быть человеком, жить по совести.
Я прошу, помоги мне пройти это с высоко поднятой головой. Понимаю, что уже наделал дел, но должен же существовать путь, чтобы спастись. Не верится мне, что ты хочешь моего падения.
А ответа не следовало. Небеса молчали. Вместо него жужжал город, закладывая уши.
«Почему мне никто не звонит?»
Этот неожиданный и простой вопрос вернул в настоящее. Действительно, после такого жесточайшего общения с Ярославом телефон Тимура ещё не надрывался от звонков коллег. Он всегда отключал телефон за час до выступления, включая в гримёрке, чтобы не отвлекаться на раздражители в виде сообщений и новостных лент. В этот раз про телефон позабылось.
– Помоги мне… Помоги.
Но на его причитания никто не ответил. Небо молча склонилось над городом.
Тимур полез в сумку, чтобы включить телефон. Быть может Полина всё же звонила. Не для продолжения ссоры. Извиниться. И он попросит прощения. Как же Тимуру стыдно за несдержанность. Она же могла ещё позвонить ради мира? Могла? Но рука наткнулась не на телефон, а на предмет неправильной формы. Прохлада поверхности покалывала, и Антон, щупая её, никак не мог определить, что же лежит в сумке. Схватившись за выступ, он вытащил предмет на свет.
Конечно. Муляж пистолета мог лежать среди прочих вещей на столе. Но Тимур точно помнил, что выбросил его на сцене. Так как он оказался в гримёрной? Тимур поднял голову к небу. В уголках глаз в свете фонаря сверкнули круглые капли.
– Я понял. Всё предельно ясно. Преступление и следующее за ним наказание… Суд, порицание. Расплата. Забвение.
Мужчина покрутил муляж в руке. И вдруг грустно улыбнулся:
– Но сначала шутка.
Встав, он более уверенной и быстрой походкой отправился обратно. К судьбе. Полиция уже должно быть там. Значит у него будет только один шанс напугать Ярослава и Полину, ощутить их страх и своё превосходство. Пусть встанут на колени перед ним. И Тимур будет доволен.
Спрятав пистолет за пояс, Тимур перебегал пешеходные переходы на красный свет, благо улицы практически опустели. Даже в центре. Он возвращался на автопилоте, полностью доверяя себе. И вернулся обратно даже быстрее, чем добирался до лавочки.
У лестницы в театр уже стояли две полицейские машины и карета скорой помощи. Один полицейский из ночного наряда сидел в машине и дремал, кто-то стоял на самой последней ступеньке на фоне светящегося входа в театр. И больше не души. Под ложечкой заныло. Нервное напряжение вновь вернулось, стараясь замедлить ноги. Дыхание перехватило. Тимур шёл прямо в руки правосудия. Муляж холодил поясницу, повышая градус напряжения.
Внезапно из темноты вынырнула рука и крепко схватила Тимура за рукав. Тот отпрянул, ойкнув, но неизвестный держал его крепко. На звук обратил внимание человек у входа:
– Всё в порядке?
– Тимур, это я. Илья, – прошептал низенький человек из ночи.
– Как же ты напугал.
Тимур дёрнул рукав и всё же высвободился, выудив Илью из тени на свет.
– Извини. Я только хотел предупредить тебя – не ходи. Там уже все на месте. Твоё лицо печатается в ориентировки. Наделал ты дел.
– И что мне остаётся? Не идти и убежать? Как ты представляешь это? Видишь лицо? Оно висит практически в каждом городе на рекламных плакатах. Я не скроюсь. Попытка только отсрочит неизбежное.
– Может всё-таки попытаться?
– Нет! Я уже решил.
– Эй! С вами всё хорошо?
– Да, да. Иду.
Не обращая внимания на Илью, Тимур стал подниматься по лестнице. И краем глаза увидел такое, что заставило его обернуться: тень Ильи приняла какую-то странную форму: будто бы на асфальт проецировались крылья и хвост… Но ничего подобного. Такую игру теней создал облетевший куст. Илья просто растворился в темноте, а Тимур добрался до полицейского наверху.
– Вам помочь? – протянул тот, сладко зевая.
Его опухшее лицо и красные глаза говорили о том, что служитель закона не особо желал приезжать сюда, и ему больше понравилось бы дремать в кабинете.
– Да. Меня зовут Тимур Потапов. Наверное, вы здесь из-за меня.
Полицейского как будто ударило током. Он резко закрыл рот и вытаращил свои глазёнки на мужчину, изучая лицо гостя.
– Эм… Кажется, похож.
Тимур улыбнулся. Не то, чтобы его что-то позабавило. Но муляж пистолета холодил и отягощал пояс. Тимур переживал, как бы его не заметили раньше времени.
– Я… Да, должно быть вы о фотографии.
– Ну да. Нехило вы измотали того парня. Было за что?
– Он спал с моей женой.
– Сочувствую. Правда. Но, кажется, я вас задерживаю до дальнейшего выяснения обстоятельств.
– Конечно. Только… Я бы хотел пройти в свою гримёрку. Там остались документы. Они же нам понадобятся?
– Ага. Давайте я вас сопровожу внутрь.
Пропустив Тимура вперед, полицейский открыл перед ним дверь. Они вошли в просторный и яркий вестибюль. Абсолютно пустой.
– Все уже разошлись?
– Какое там. Люди собрались в зале. Сейчас их опрашивают по очереди. К утру закончим. Но, раз вы вернулись, то, видимо, дело пойдёт быстрее.
– Ясно.
И Тимур, пользуясь тем, что полицейский, потягивавшийся на ходу, не понимал, куда им надо держать путь, направился в зал.
Когда он появился в проёме входа, гул, доносившийся из помещения, сошёл на нет. Вся труппа и технический персонал обратились лицами к вошедшим. Полицейский, стоявший справа от Тимура, потупил взор и поправил кобуру. Странное бряцанье отвлекло внимание того, кого он сопровождал. Тимур отметил, что рассеянный и сонный мужчина в погонах не застегнул кобуру.
– Ну? Нам куда?
– Прямо.
Тимур медленно направился в середину зала, внимательно изучая людей, попеременно отводивших свой взгляд от него. У столов, с краю, сидели Полина, Ярослав и врачи. Полина обвила своей рукой Ярослава и сверлила взглядом вошедшего мужа. В нём чувствовалось столько ненависти и желания уничтожить его, что у Тимура внутри всё рухнуло. Зато её любовник выглядел потрясающе: весь опухший, в ссадинах и кровоподтёках. Как алкаш. Оставалось неясным, смотрит ли он на Тимура, или синие опухшие веки не давали ему возможности видеть. То, как Полина держалась за Ярослава, вдруг разозлило мужа.
«Это всё. Конец. Сейчас они поймут, что со мной не следовало так поступать.»
Ненависть лавой поднялась откуда-то снизу, грозясь извергнуться. Кажется, Тимур даже зарычал. Но в голове у него уже сложился совершенно другой план. Муляж оказался не удел. Быстрым движением руки он вырвал пистолет из кобуры замешкавшегося полицейского. Выстрел, выстрел.
Тимура оглушило. Он, как пьяный, озирался по сторонам. Люди кричали и разбегались в стороны, полицейский присел на корточки и поднял руки. А мужчину больше ничего не волновало.
– Руки вверх! – послышалось из-за спины.
Выстрел.
Камень
Не так ужасно, что я помню не всё. Куда ужаснее то, что я точно знаю об этом. Потому что, перебирая произошедшее, каждый раз наталкиваюсь на непреодолимый барьер, скрывающий за собой всё больше старых воспоминаний, сдвигающийся ближе и ближе ко мне. К сейчас. Поэтому приходится регулярно заменять старые воспоминания на новые, чтобы оставить между мной и барьером достаточно пространства и не потерять себя самого за его границей.
И это всё, что волнует мою душу. В остальном мне можно завидовать: полное принятие реальности, уверенность в себе и твёрдость характера. И прочее, и прочее. К сожалению, ничего не могу сказать о своих собратьях. Потому что я нем и неподвижен. Как и они. Всё, что мне дано – это наблюдать, помнить и чувствовать. Думаю, смысл существования – лишь тщательное пережёвывание происходящего.
Моё последнее воспоминание в длинной цепочке событий, о которых я помню, – это полная темнота и ощущение такого сдавливания, что начинает казаться будто я не выдержу и дам трещину, распавшись на более слабые части, пока не раскрошусь в пыль. Не знаю, случалось ли нечто подобное раньше. Барьер не даёт сделать ни шагу за него.
Но сейчас я пока что помню и, кажется, могу ощутить всей поверхностью тела вновь силу, давившую сверху. Хотя, на самом деле, в тот момент – момент полной темноты – из-за особенности моего зрения верх, низ, остальные стороны смешались и дезориентировали меня. Я мог лишь стараться выдержать давление, ощущая твёрдую, холодную землю, и нечто грубое, шершавое, тёплое, давящее на меня. Только понимание того, что моё окружение неоднородно, позволило сориентироваться в пространстве.
Нечто продолжало давить, а я, скованный природой в застывший сгусток, надеялся на то, что не дам трещину. Случалось такое редко, но мои собратья иногда дробились на части или вовсе рассыпались. Они становились мельче, становились уязвимее. Я видел, как маленькая трещина уничтожала в конце концов их до состояния пыли. И не хотел повторять подобной участи. Что происходит после такого? Расщепление личности на количество, кратное количеству осколков? Или полное уничтожение внутреннего голоса? А может одна единственная личность распределяется по всем осколкам, сходя в итоге с ума от переизбытка чувств?
Да, я не знал, и сейчас не знаю, как же управлять собой, но тогда я думал лишь об одном: борись! Как? Неважно. Постарайся хоть как-то повлиять на событие. Неопределённость будущего одномоментно заставила расстаться со всеми иллюзиями на счёт моей силы характера. Кажется, в тот момент трещину дала душа, а не тело. Вдруг стало важно, чем же мир хочет меня одолеть.
Но меня резко освободило. Прижим поднялся в ночное небо, пропав в нём, а затем с грохотом упал где-то дальше от моего места лёжки. Земля дрогнула единожды, тряхнув и меня. Послышался новый грохот. И ещё один. Огромная туша пронеслась надо мной, загородив звёзды, а потом растворилась в ночи, махнув еле заметным кончиком хвоста и издав гортанный зов. Кто-то ответил этому существу таким же продолжительным рёвом.
После освобождения меня обдало свежим воздухом. Стали падать прохладные капли, размазывающиеся по моей неровной пока что поверхности. Они часто били рядом в землю и точно в меня, приводя микроударами душу обратно в равновесие, затягивая трещину. Под аккомпанемент дождя темнота начала понемногу отступать.
Рассвет – один из тех бесчисленных рассветов, оставшихся в памяти – размазался от линзы появившегося неглубокого ручья, на чьём пути лежал я. Тучи убегали от лучей вслед за ночью. Яркие краски, контраст света и тени начали искриться в постоянно меняющемся течении. Оно извивалось, будто живое, неохотно обтекало меня, иногда всё же захлёстывая, сталкиваясь с острыми углами моего многогранного и твёрдого тела, разрезавшими поток и как будто создававшие в нём небольшие ранки.
Вода меж тем напирала, а я следил как она играючи меняет картину мира. Будто нет ничего незыблемого для её внутренней силы, будто для неё нет преград. И в какой-то момент я даже глубоко поверил в это под напором ощущений.
В конце концов многократно усилившееся течение всё-таки смогло подхватить моё увесистое тело, потащив, а вернее сказать, покатив меня по дну, только что бывшему лишь частью предгорья. Окружающий мир начал не только расплываться и плясать в меняющемся потоке, но и медленно перемещаться вдоль него. Наконец я смог увидеть абсолютно всё вокруг себя, а не только то, чего не скрывает от взора земля и соседи по бокам. Мимо проплывали кустарники и ещё совсем невысокие деревья. Они качались так же, как если бы их качал ветер. Однако водный поток, в отличие от ветра видимый глазу, наглядно демонстрировал свою работу небольшими завихрениями и подводными течениями. Кое-где появлялись воронки водоворотов, заглатывавших в большинстве своём беспомощные листья. Хилая трава легла по течению на дно, придавленная водной массой.
Меня медленно катило, а преобразившийся мир старался удивить метаморфозами, от которых я отвык после долгого пребывания на одном месте. А затем видимость резко упала. Вокруг гас свет, вода как бы становилась визуально тяжелее, меняя свой цвет с прозрачно-голубого на тёмно-песчаный. Пространство вокруг сжималось, будто бы я оказался виновником внезапного изменения мира. Будто бы я нарушил равновесие, утягивая якорем своего тела ткань пространства.
По всей видимости, в нём существовала только тёмная вода. В ней я падал на дно, выброшенный яростным потоком, пока одна из моих подточенных в путешествии граней не упёрлась в мягкий песок. Болтанка кончилась. Мир выбрал для меня новое пристанище, чтобы я смог продолжить неподвижное существование, оглядывая однообразный пейзаж. Песок здесь шёл длинными параллельными гребнями, стремившимися в сторону берега, как бы повторяя поверхность моря, когда его ничто не волновало. Он терялся в темноте, будто являясь её продолжением. Вершины гребней и подавно напоминали щупальца местных обитателей, иногда ковылявших по дну в поле зрения. А сверху то появлялся, то исчезал блёклый свет. Его источник, колеблясь от беспокойной воды, проходил каждый раз почти по одному и тому же пути. Однако его лучи практически не достигали меня из-за мутной воды. Я остался наедине с её прохладой и чистым песком, иногда перемещавшимся взад-вперед, когда вода вдруг начинала вспучиваться наверху, заставляя песчаные волны приходить в движение здесь, внизу. И они очень медленно ползли по дну, часто ломая свой строй, зачастую ломаясь сами. Однако песок неизменно возвращал себе исходный узор, самоотверженно борясь с хаосом.
Так продолжалось и продолжалось. Я лежал то в полной темноте, то солнце наверху всё-таки пробивало толщу несколькими особенно удачливыми лучами. Но теплее от них не становилось. Всё, что мне оставалось – заполнять воспоминания практически неменяющимися видами. На этом песчаном дне так не хватало движения, сопровождавшего жизнь, что я начал теряться в своей памяти среди однообразия картинок из прошлого и только что прошедшего настоящего.
Но всему приходит конец. Из темноты без какой-либо предпосылки материализовалась длинная пасть со множеством мелких зубов. Света не хватало на столько, что я смог разглядеть только выпуклый лоб обладателя челюстей, и ничего больше. Но отсутствие хорошего освещения ему не мешало: он выхватил меня со дна и подкинул вверх. Затем пнул тупым и шершавым носом, находившемся на кончике верхней челюсти, не давая вновь упасть вниз. Это нечто подкидывало меня, пинало, прикусывало, скрежеча зубами по моему привыкшему к неожиданным испытаниям телу, откалывая небольшие кусочки от наиболее выступающих углов. И с каждым подбрасыванием вокруг становилось светлее. Не потому, что что-то изменялось во мне. Нет. Существо, теперь полностью видимое из-за увеличивающегося количества света, транспортировало меня с глубины к мелководью. Цветом оно походило на пасмурное прибрежное небо, когда низкие хрупкие светло-серые облака начинают проливать первые капли затяжного дождя. Обтекаемое тело изгибалось вверх-вниз, пуская от кончика носа до плоского хвоста волну, продираясь таким образом через водный массив. И чем дольше существо со мной развлекалось, тем меньше становилось расстояние между дном и водной поверхностью. Я начал различать элементы прибрежного мира: плавающих существ поменьше у самого песка, разноцветные водоросли, качающиеся из стороны в сторону, и причудливые формы застывших и казавшихся мёртвыми пористых деревьев, у которых на ветвях как будто осела известь, а листья опали навсегда. Но не смотря на кажущуюся безжизненность, они очевидно функционировали, иногда надувая какую-то из своих частей и выпуская мутные облака из множества частичек, подхватываемых течением.
Тем временем к существу присоединились его товарищи. Они вклинивались между нами, соперничая за каждый новый удар, переворачивая, захватывая в пасть и унося меня всё дальше и дальше. Существа то и дело издавали цокающие звуки, похожие на те, что получаются, когда, например, меня тянет течением по дну из моих собратьев. Звуки получались короткими и звонкими, быстро теряющимися среди воды. Серые существа же постоянно чередовались, а я болтался от одного к другому, уже не в состоянии различить обидчиков между собой. Хотя подобная болтанка вовсе не беспокоила. Наоборот, я наконец мог положить в свою память нечто новое, что точно останется яркой точкой, которая не даст затеряться в однообразии последних воспоминаний.