Обреченные смерти не боятся

***

Мои руки обжигаются о горячую кружку, и я словно просыпаюсь. Это кабинет Уилсона. Второй раз за день. Вижу перед собой Теда. Он смотрит на меня таким взглядом, что мне сложно разобрать, о чем он думает. Я не понимаю, как я здесь оказался и не помню, что случилось после того, как я ударил Декстера.

– Что произошло? – я сорвал голос, иного объяснения у меня нет, почему он такой хриплый.

– Ты вообще ничего не помнишь?

– Помню как Декстер… Я его…, – слова путаются между собой, и я выдыхаю в надежде, что Тед понимает, о чем я.

– Хейзел прибежала ко мне. Она сказала, что ты сейчас убьешь его и попросила помочь, – Тед посмотрел в пол.

– Где она? С ней все в порядке? – подскакиваю с дивана, и содержимое кружки проливается мне на колени.

– Уилсон дал ей успокоительный чай. Она спит. Ты тоже пей.

– А что с… ним, – делаю глоток, чтобы в очередной раз не произносить это имя.

– Жив. Даже в сознании. Если бы у вас были равные силы, я не знаю что было бы, – Тед осуждает меня, теперь я это понимаю.

– Ты же понимаешь что произошло? Как бы ты поступил на моем месте? У меня не было иного выбора.

Тед молчит. Я не понимаю, почему он так смотрит на меня. Декстер в очередной раз уходит от меня живым, но я уверяю, третьего такого раза не будет. Я думал, что слишком труслив для убийства, но Декстер просто нонсенс. Это именно он убедил меня в этом и он же меня разубедил. Надеюсь, Аластор доволен.

– Мистер Вуд уехал. Мы заключили с ним сделку. Он не пишет заявление в полицию, а мы позволяем ему написать заявление на увольнение по собственному желанию, – в кабинет входит Уилсон.

– Заявление по собственному желанию?! Он хотел изнасиловать Хейзел. Как вы можете такое допускать? – злость новой волной окутывает меня.

– Мистер Бенсон, достаточно, – Уилсон смиряет меня взглядом. – Вы отправляетесь в отпуск. Недели на две, а возможно и дольше. Не смею больше вас задерживать.

9. Изгнание

Я отвык от одиночества. Никогда бы не подумал, что такое случится всерьез. Всю свою жизнь я скитался в одиночку, несмотря на то, что в ящике было полно людей, я все равно оставался один. И сейчас просыпаться в пустой студии, где из звуков только шум холодильника, мне чуждо. Я так привык просыпаться от будильника Теда рано утром, что первое время спал целыми днями и просыпался только под вечер от шума соседей. В такие моменты дня тянутся, словно тонкая паутина через всю комнату и я словно паук тянусь по ней бесконечно долго. После случившегося со мной и Декстером я снова начал пить нейролептики, не хочу, чтобы от моей мести семье пострадал кто-то еще.

С трудом поднимаюсь с кровати и сажусь на нее не в силах сделать еще хоть шаг. Студия, которую я снимаю уже второй год небольшая и неживая. Она больше похоже на дом человека который давно умер, а не того кто в ней живет. Но менять место жительства я не собираюсь, потому частица меня все равно здесь есть, а я итак разобран по кусочкам, чтобы ими еще и разбрасываться. Раньше не обращал внимания, что здесь очень холодно. За окном пролетают хлопья снега, и я уверен, что на земле уже образовались небольшие сугробы, из которых в скором времени дети будут лепить всяких чудовищ. Подхожу к окну и в очередной раз содрогаюсь от холода.

Накидываю на себя какую-то футболку, что лежала на стуле, но все равно холодно из-за приоткрытой форточки. В шкафчиках только чай, потому что уже неделю я не выхожу из квартиры и не планирую. Закидываю в чашку пакетик и жду чайник. Мне больше нравится черный кофе без молока с сахаром, но Томас говорит, что лучше не рисковать с кофеином. По крайней мере, слишком часто я его не могу пить, чтобы меньше тревожиться. Кофе я пил пару раз в кофейне около психиатрической больницы и там он очень вкусный. Ну а дома только черный чай с бергамотом, чтобы не соблазняться. Еще из-за нейролептиков я не пью алкоголь, вообще никогда не пробовал. Я могу перестать пить лекарства весной и эффект будет похожим на опьянение, так что мне хватило этого за годы в ящике.

Завариваю чай и смотрю, как прозрачный кипяток постепенно превращается в темную жидкость с едким запахом. Голова звенит с такой силой, что я бы и не смог осилить что-то сытнее чая. По-хорошему надо бы к Томасу сходить, но я не могу так рисковать тем, что меня снова упекут в ящик. Слишком уж я приблизился к своей цели, чтобы сейчас идти плакаться. Голова вроде пока на месте, значит, не совсем свихнулся и до весны дотерплю, осталось зиму пережить. Весной кроет похлеще осени, то есть, к весне я уже должен убить Элис и Джену. По крайней мере, теперь я уверен, что это в моих силах. А цена за двойняшек выше, чем за Декстера. Декстер лишь способ удержаться на плаву, а мои любимые сестрички это глубокий план мести, который, я уверен, многие оценят. Если конечно, я еще вернусь в интернат.

Что если место, которое я осмелился назвать домом, решило выплюнуть меня в тот же день из-за вшивой шкуры Декстера Вуда. Прошло уже столько времени, а Уилсон до сих пор не сказал ничего насчет моего возвращения или ухода. Из-за непрерывного подвешенного состояния хочу курить. После моего «изгнания» сигареты стали улетать одна за другой, и пачка опустела еще вчера. У меня не хватит сил одеться и дойти до ларька, но желания затянуться настолько сильное, что мои легкие скучиваются в трубочку и с минуты на минуты вылезут прямо через горло. Для таких ситуаций у меня есть стопроцентный вариант, который, чувствую, совсем скоро пошлет меня так далеко, насколько это возможно.

– Алло, Дилан, – поджимаю губы от неприятного металлического привкуса. – Пожалуйста. Сигареты нужны.

– В интернат?

– Нет, ко мне на квартиру.

Я знаю, что у нас с Диланом просто взаимовыгодные отношения, но чувствую, выгоду из них извлекаю в основном я. Обычно за такое потом приходится платить вдвойне, а я не знаю чем, потом мне придется платить. Надеюсь, я быстрее завершу свою месть и отправлюсь туда, где мне суждено быть, чем Дилан запросит цену за персональную доставку сигарет стабильно два раза в год.

Направляюсь в сторону кровати и сваливаюсь на нее, словно камень в реку. На ближайшие несколько часов лимит активности исчерпан. Поднимаю руки к потолку. Вместо рук на меня смотрят кости, обтянутые бледной кожей в шрамах и кровоподтеках. Если показать эту картину другому человеку, его тут же потянет стошнить, что уж говорить, меня тоже тянет. После драки с Декстером мои костяшки выглядели как коленки упавшего с велосипеда ребенка. Шрамы на запястье удачно сочетались с ними и дополняли картину депрессивного психопата. Спасибо, это то, о чем я только мог мечтать. Подхожу к зеркалу и смотрю уже на себя в целом.

– Ты добился того чего хотел, правда? Превратил меня в себя? – уродец смотрит моими глазами и полностью копирует мимику и слова. – Почему молчишь? Ты же ликуешь! Теперь мы убьем их! Но мы не сможем их убить, если я останусь здесь! Ненавижу тебя, ты все сломал. Ты ломаешь все, к чему прикасаешься. Неужели тебе недостаточно сломанного меня? Хочешь, чтобы у меня ничего не осталось? У меня итак ничего нет кроме никчемных денег от папаши.

Когда я вышел из ящика два года назад, Томас рассказал мне, что родители положили на счет мне деньги, чтобы, когда я выйду из ящика, не стал каким-нибудь агрессивным бродягой. Именно в тот день у меня случился последний сильный приступ. Я кричал как раненное животное и кидался на Томаса, словно это он решил купить мои прожженные годы за бесполезные бумажки. В тот день у меня появился последний шрам на руке и где-то внутри. Именно тогда я окончательно принял решение отомстить, посмотреть, как за деньги они купят живых дочерей. С того счета я потратил деньги только на осуществление моей мести, в частности на новое имя. Было глупо с их стороны рассчитывать на то, что я приму эту кость, брошенную словно собаке. Ящик закалил меня и только сильнее заточил мои клыки и колючки.

Злость кипит под кожей с такой силой, что хочется схватить нож и закончить весь этот цирк. Добро пожаловать обратно, Кевин Беккер. Мне даже понравилось быть Кайлом, он оказался интереснее Кевина. В отличие от Кевина, Кайл нормальный, его любят дети, ему предложили работу. Но Декстера избивал Кевин, поэтому мы теперь здесь, где ни Кайла, ни Кевина ничего не ждет. Теперь из-за больного Кевина их обоих ждет тоскливое одиночество в этой неживой квартире рядом с кактусом. Кактус единственный, кто сумел стерпеть мои апатичные периоды, где без еды на сутки оставался я, не говоря уже о растениях. Как бы сильно я не любил цветы, для них это мучение жить с депрессивным мной, но кактус неплохо справляется.

Он, как и я небольшой, колючий и способный пережить самые мрачные периоды. Я приметил его год назад на витрине какого-то маленького магазинчика в моем районе. Он стоял поодаль от всех остальных растений из-за особенно длинных колючек. Именно тогда я увидел, как мы с ним похожи. Я смотрел на него несколько минут, а после унес с собой. Кактус встал на подоконник, где еще полгода назад я пытался выращивать петуньи, но они благополучно погибли. Рядом с кактусом стоит банка из-под корнишонов доверху наполненная окурками, надо бы уже выкинуть их. Сидя на подоконнике и выкуривая очередную сигарету, я часто разговаривал с этим кактусом. Он знает о моей семье, про ящик, он почему-то еще не умер от количества дыма, выпущенного рядом с ним. Будет жаль, если я увижу, как он умирает. Уж лучше наоборот. Звонок телефона.

– Я сейчас спущусь, – собираюсь положить телефон, но Дилан прерывает меня.

– Нет, ставь чайник, я поднимусь.

Нажимаю кнопку на чайнике и тяжело вздыхаю, потирая переносицу. У Дилана периодически проявляется эта навязчивость. Он был у меня всего два раза и как назло именно в мои депрессивные периоды, когда квартира похожа на заброшенную помойку. Хотя я даже рад, что мне придется спускаться, ведь сил совсем нет. Открываю дверь и пропускаю Дилана в квартиру. Его капюшон полон мокрого снега и куртка покрыта пятнами от растаявших снежинок. В нашу первую встречу он был в этой же зеленой куртке с пушистым капюшоном.

– Разбирай пакеты, – только сейчас я замечаю два больших пакета в его руках.

– Что это? Это все сигареты?

– С ума сошел? – он знает, что еще давно сошел. – Легких совсем не останется. Разбирай и увидишь.

В пакетах все, что необходимо здоровому человеку для месячного проживания, но с моим режимом питания мне этих запасов хватит до конца жизни. Еще ни разу за все мое время, проведенное в этой квартире, здесь не было такого количества еды. Если я и ходил в магазин, то только за чаем и за пачкой крупы или макарон. Заполнив несчастный холодильник до отказа, я сажусь за стол напротив Дилана, который сидит в обнимку с кружкой чая, пытаясь согреть руки.

– А вот это нам сейчас, – из своей сумки Дилан достает два небольших контейнера с мясом и овощами. – Я знаю, у тебя всегда холодильник пустой.

Открываю контейнер, и от вида и запаха еды меня начинает тошнить. Прикрываю рот рукой, стараясь скрыть свою тошноту от Дилана, чтобы не обидеть его. Это не из-за того что еда выглядела как-то не так или плохо пахла, а из-за того, что я целую неделю питался лишь чаем.

– Все нормально, если не хочешь, не ешь, – Дилан замечает мое выражение лица. – Просто хотел убедиться, что у тебя в доме присутствует еда.

Пока Дилан ест мясо из контейнера, я сижу на стуле, опершись на коленку, и пью горячий чай. Я, конечно, благодарен за эту его благотворительность, но что мне придется отдать взамен еще неизвестно. Холодильник назойливо жужжит, по всей видимости, от непривычного количества еды.

– Вчера говорил с мужиком, он просил взять у него машину на ремонт, а ты же знаешь, я только у своих людей беру, – Дилан пережевывает кусок и продолжает. – Интересный такой конечно. Рассказывал мне, как сбежал из города лет десять назад и один сейчас разводит уток. Построил дом где-то за рекой и живет припеваючи, уж не знаю, где он меня откопал. Думаю, может тоже как-нибудь бросить это все и уехать в глушь. Ну а что? Заведу собаку, буду выращивать овощи да фрукты. Тихо и никакой грязи.

Я слушаю его, но при этом размышляя о том, зачем он здесь, что ему надо. Я не вижу никакого разумного объяснения тому, что он без всяких вопросов кинулся мне за сигаретами и едой, а сейчас сидит на моей грязной кухне и рассказывает о каком-то мужике. Так и хочется взять его за шиворот и спросить глядя в глаза, что с ним не так, раз он так со мной поступает.

– Ты только представь, яблоневый сад, маленький домик без забора и я с послушной овчаркой. Мечта ведь? – он заканчивает с едой и шумно отпивает чай. – Хотел бы со мной уехать?

– Что? – пытаюсь уловить суть предыдущего его монолога, чтобы понять, что ответить.

– Хочешь уехать из города навсегда и больше не возвращаться?

Наверное, такие психопаты как я и должны жить где-то за пределами цивилизации. Всем будет намного проще, если мы перестанем ходить с нормальными людьми в одни магазины, ездить в одних автобусах. Я бы мог наконец-то заняться цветами, никто бы не надоедал и не жужжал о том, что мне нужно делать или не нужно. Но что останется, если я исчезну? Я не узнаю причину своего одиночества, сестры так и не узнают о больном старшем брате и…, со многими я больше не поговорю.

– Почему ты меня об этом спрашиваешь?

– Я боюсь, что ты натворишь глупостей, – Дилан взглядом указывает на мои изодранные костяшки.

– Дилан, я же уже говорил.

– Знаю, это твои проблемы и мне не стоит в это лезть, – он вздыхает, опираясь на стену. – Но я каждый день виню себя за то, что сделал тебе документы. У тебя были причины просить меня об этом, но я знаю, что там что-то нехорошее.

– Я же заплатил тебе, – непонимающе кривлю бровь. – Или этого было мало? Могу добавить.

– Да никаких денег не хватит! – Дилан вскидывает руки и прикрывает ими лицо. – Кевин, мать твою, ни за какие деньги не продать безопасность друга.

– Что ты сейчас сказал?

– Ты ведь услышал меня.

– Ты сказал «друга»? Ты считаешь меня своим другом?

– Ну а кем еще? Не матерью же.

– Я думал у нас просто взаимовыгодные отношения. Я тебе лекарства, а ты мне… ну ты понял.

– Придурок. Не нужны мне твои лекарства. Чтоб ты знал, я не продал ни таблетки. Но каждый раз, когда до тебя еду, беру их с собой, мало ли, понадобятся, – Дилан демонстративно ставит таблетки на стол. – Вот, раз уж все рассказал, пусть они вернуться к тебе.

– А зачем, – мои пальцы так сильно вцепились в горячую кружку, что мне показалось, она сейчас распадется на кусочки. – Зачем тогда это все?

– Не знаю. Я думал, что если ты будешь уверен, что мне нужны твои лекарства, сможешь обратиться ко мне за помощью. И оказался прав, – он устало прикрывает глаза. – Тогда, когда ты лежал в сугробе, я захотел помочь. Вначале довезти до дома, но после того нашего разговора я увидел в тебе родственную душу, что ли. Ты интересный, Кевин. Я действительно хотел стать тебе другом и спасти тебя от самого себя. Сделал тебе документы, чтобы ты сбежал из этого болота, но когда я узнал про интернат, заподозрил что-то нехорошее и видимо оказался прав.

– Я был уверен, что ты делаешь все то, чтобы потом что-то потребовать от меня взамен.

– Так и есть. Взамен я хочу, чтобы ты не влез в какую-нибудь грязь, пожалуйста. Иначе я не смогу простить себе те документы.

Я не могу этого обещать. Если давать обещание, то безоговорочно его исполнять, а так это не дело. Если пустой человек будет давать пустые слова, то от этого не будет никакого толку. Зря Дилан залез во все это. Все, что оказывается рядом со мной, в итоге разбивается на кусочки и разлетается в разные стороны. Я так надеялся зацепить этим как можно меньше людей, но почему-то каждый раз круг только расширяется. Телефон вибрирует от сообщения и я вздрагиваю, так как еще ни разу не получал сообщения.

Неизвестный номер, [11.12.18 19:28].

Ты так и не рассказал мне про гортензии.

Перечитываю сообщение в третий раз и предполагаю, что это Хейзел. Только с ней мы говорили про гортензии, и только она могла так невзначай начать диалог. Без приветствия, без подписи просто сразу к сути. Эта прямолинейность в ней мне даже нравилось.

Кевин, [11.12.18 19:33].

Расскажу, если вернусь.

– Ты улыбаешься, – Дилан облокотился на руку. – Ты с девушкой, что ли переписываешься? Неужели влюбился?

– Не неси бред, – слегка встрепенувшись, возвращаюсь к Дилану. – Я не умею.

– Ну-ну, – он продолжает улыбаться, – Рассказывай мне тут. Из интерната этого твоего?

– Да.

– И много там красивых учительниц?

– Она ученица.

Глаза Дилана округляются, и мне становится смешно. Я смеюсь так громко, что по комнате, которая не слышала ничего кроме разговоров с кактусом, пролетает эхо. Я сгибаюсь пополам и стараюсь смеяться тише, чтобы не пугать соседей и от смеха у меня начинает колоть бок, но я продолжаю смеяться. Пока я смеюсь, Дилан успевает подавиться чаем, что заставляет меня еще сильнее надрываться со смеху. Пока он откашливается, я наконец-то прекращаю этот акт веселья.

– Она совершеннолетняя. И в любом случае между нами ничего нет, – отдышавшись, отвечаю я.

Неизвестный номер, [11.12.18 19:45].

Еще как вернешься. Или ты хотел проиграть в нашу игру? Очередь твоего секрета, между прочим.

Кевин, [11.12.18 19:46].

Откуда знаешь, что вернусь?

Мотылек, [11.12.18 19:48].

Спрашивала Уилсона. И у него же из кабинета стащила твой номер. Так что двадцать первого числа жду рассказ о гортензиях.

Кевин, [11.12.18 19:50].

Будет.

Поднимаю глаза на Дилана и вижу эту глупую улыбку на его лице, но чуть позже понимаю, что он пытается воспроизвести улыбку, которая сейчас красуется на моем лице. Хочу снова засмеяться, но бок предательски продолжает колоть. В квартире тишина и полнейший бардак, прямо как в моей голове, но что-то необъяснимое заставляет меня не думать ни о чем, кроме жужжания холодильника, которое по-своему создает уют. Я сижу перед Диланом с неприкрытыми рукавами и мне спокойно.

– Знаешь, я, наверное, попробую поесть, – опускаю взгляд на контейнер с едой. – Спасибо, что зашел. Друг.

10. Две ромашки

Словно подбитая собака, бегущая в объятья своего хозяина, я направляюсь в сторону интерната. Тропинка завалена снегом, и мои ботинки сполна ощутили приход зимы. Сильнее закутавшись в зимнюю куртку, я ускоряю шаг, чтобы поскорее добраться до теплого интерната. Когда я возвращался из языкового лагеря, то ощущал приятный трепет, но теперь я чувствую только желание поскорее добраться до дверей. Быть может, это холод перебивает любые чувства или это таблетки выполняют свою задачу. Я люблю зиму, но только если сидеть дома и наслаждаться ею из окна. Наверное, любое время года приятнее ощущается из дома. Ворота открыты настежь, чтобы метель не замела их доверху и передо мной открывается финишная прямая.

Так вышло, что из-за переметенных дорог и проблем с транспортом я возвращаюсь уже под вечер. И если бы я задержался еще хоть на час, то блудил бы уже по лесу до утра. Я очень боялся заблудиться, ведь путь до интерната теперь указывают лишь мои следы. Меж этих деревьев можно запросто потеряться и остаться на ночь в одном из сугробов. Метель не прекращала свою песню, и я уже представляю, как мое лицо постепенно превращается в кусочек льда. Открываю двери интерната, и в глазах мутнеет от тепла. Кожа неприятно покалывает, но как же хорошо, что я наконец-то вернулся.

– Мистер Бенсон! – взгляд с трудом фокусируется, и я вижу перед собой Уилсона. – Рад, что вы вернулись. Можете присоединяться к нам, – он указывает рукой за спину, и я замечаю, что дети, учителя и часть персонала занимается рождественским оформлением.

Неудивительно, что в вечер пятницы Уилсон решил организовать общий досуг. На выходные учителя разъедутся, а сейчас все могут погрузиться в атмосферу наступающего праздника. Дети младшего возраста сидят за столами в столовой и вырезают снежинки, те, кто постарше клеят украшения на окна, а самые старшие развешивают гирлянды и мишуру. В холле играют соответствующие песни, и я снова чувствую себя на своем месте. Замечаю, что Тед сидит с младшими и помогает им с украшениями. Улыбаюсь ему, хоть и знаю, что он меня не видит. Пытаюсь отыскать взглядом Хейзел и сестер, но их образы затерялись где-то в потоке детей и учителей. Отдав вещи в гардероб, иду к Уилсону узнать себе занятие, но случайно натыкаюсь на Мисс Коллинз.

– Извините, я вас не заметил.

– Ничего страшного, – присматриваюсь и не понимаю, что меня смущает. – Мистер Бенсон, вы вернулись?

Она больше не выдавливает из себя писклявый голос, на ней красивая одежда, которая дополняет образ и делает его более строгим, а волосы перекрашены в более темный оттенок. Отметив для себя все эти изменения, я просто не могу не восхититься.

– Вы замечательно выглядите. Вам идет новый образ.

– Благодарю, – она разворачивается и уходит, не желая со мной обмениваться любезностями.

Несмотря на то, что она не очень хорошо ко мне относится, я рад видеть ее такой настоящей. Не знаю, что на нее так повлияло диалог со мной или лекция в лагере, в любом случае я восхищен. Краем глаза замечаю Аластора, что смотрит на меня. Дыхание перехватывает, и я резко оборачиваюсь. Смотрю словно в зеркало на свою копию на несколько лет младше, а лицо… это лицо отца. Острые скулы, прямой нос, темные волосы и зеркально чистые голубые глаза. Часто моргаю, чтобы галлюцинация исчезла, но ничего не меняется. Я же вернулся к таблеткам, почему он здесь.

– С возвращением, Мистер Бенсон, – мой демон говорит тихим тонким голом и улыбается.

– Джена? Ты обрезала свои волосы?

– Да, как вам? – Джена проводит пальцами по коротким волосам, что торчат из головы тонкими пучками.

– Тебе идет.

– Спасибо, – она разворачивается в одно движение и идет к компании подростков.

Теперь, когда она полностью обрезала свои волосы мы с ней стали очень похожи. У меня с ней буквально одно лицо – нашего отца. Что если из-за этого мой обман вскроется? Единственное, что есть у Джены в отличие от меня это розоватые щеки. Из-за внешности Джены, что является моей копией, я начинаю паниковать. Почему я заметил эту парадоксальную схожесть только после того, как она скопировала мою стрижку. Странное ощущение, словно смотришь на самого себя, только шестью годами ранее. Тогда я был противным подростком, что считал свое мнение единственным правильным и не уважал никого кроме своего отражения. Удивительное сочетание переходного возраста с расстройством личности. Сейчас я бы пристрелил нечто подобное собственноручно, если бы увидел.

– Ты в порядке? – чьи-то пальцы дотрагиваются до моей руки, и я непроизвольно отдергиваю руку.

Паника все еще господствует надо мной, но я боюсь, что напугал Хейзел своим резким движением. Она и вправду выглядит напуганной и больше не пытается прикоснуться ко мне. Что если она уже все поняла? А если она поняла, что я Беккер, то захочет рассказать об этом Уилсону. Тогда всему придет конец, всему, что я так долго и тщательно строил.

– Ладно, пойдем, поможешь мне украсить библиотеку, а то я не справляюсь.

Иду за ней на второй этаж, успокаивая себя тем, что если бы все узнали, то давно сказали бы мне об этом. Наверное, все не так плохо и только я сумел испугаться собственного лица на другом человеке. С чего вдруг сестра решилась на такие кардинальные перемены. У нее были красивые длинные волосы, которые она часто заплетала в косы и всевозможные пучки.

– Смотри, нужно развесить гирлянды на окна и украсить некоторые полки елочными игрушками и фигурками.

В библиотеке тихо и спокойно, потому что основной поток детей сконцентрирован в холле и актовом зале. Все дети так увлечены предстоящим праздником, что схожести уборщика и ученицы они вряд ли заметят. Хейзел сразу же взялась за гирлянды, а я сел на небольшой диван, наблюдая за ней. Она в очередной раз спасла меня от панической атаки и за это я ей благодарен.

– А ведь именно здесь все началось, Мотылек.

– Не называй меня так, – она оставляет попытки повесить гирлянду и подходит ко мне. – Я помню.

– Ты тогда еще злилась из-за того, что я забрал твое место, а сейчас приходится делить его на двоих.

– Я злилась на твое существование в принципе. Думала ты такой же, как он, – без имени, но я понял о ком речь.

– Ты как вообще?

– В порядке.

Я знал, что больше она ничего не скажет по этому поводу. Хейзел не из тех людей, что кричат о своей боли и не из тех, кто ищет поддержку. Она тратит все свои силы на то, чтобы казаться сильной. Она выстроила вокруг себя скорлупу из безразличия даже к собственным проблемам. Но в тот день, когда она рассказала мне о Декстере на берегу реки, тогда эта скорлупа треснула. Никогда я не услышу от нее благодарности или осуждения, но ее «в порядке» для меня сильнее и громче, чем тысяча слов. Она стоит на ногах, разговаривает и слегка смеется, а значит это правда.

– А ты? Ты в порядке?

– Теперь да.

В этой благословенной тишине мы продолжаем украшать библиотеку. На полку с детскими книгами я ставлю фигурку Санта Клауса и невольно вспоминаю ящик. Персонал ящика всеми силами пытались устроить нам рождественскую атмосферу. Нам даже дарили подарки, устраивали концерт, и мы ровно также украшали свой этаж. На концерте я обычно читал стихи или отрывки из книг. Помню, как мы с Томасом вместе выбирали стихотворение, которое я буду рассказывать. Перед праздником он специально выписывал наиболее подходящие, а потом уже из них выбирал я. Мы сами делали гирлянды из бумаги и расклеивали ее по окнам и потолку. Каждый год Рождество было для меня чем-то волшебным и настоящим, тогда, наверное, я вправду был счастлив.

– Гортензия долгое время была символом Франции. Хоть сейчас она и может ассоциироваться с восточной культурой, но точно не в четырнадцатом веке. Также этот цветок обозначает память, холод и надежду. Люди дарили его своим бывшим, чтобы показать, что у них все еще есть надежда на возвращение.

– Да ты прям флорист. Откуда такая страсть к цветам?

– Читал в свое время про язык цветов. На первый взгляд может показаться, что это очень скучно, но уверяю тебя – это не так, – подхожу к Хейзел и сажусь рядом с ней на подоконник, собирая на палец капли отпотевшего стекла. – Родители бросили меня, когда мне было пять лет. Меня воспитывал мужчина, который и привил любовь к чтению, цветам и французскому языку. Он хороший и в какой-то степени я даже благодарен, что я рос именно с ним. Но своих родителей я не видел уже пятнадцать лет. Знаю, что они живы и здоровы, но прийти к ним для меня что-то невозможное. Вот мой ход.

– Отвратительно, – прикрывает рот рукой и смотрит куда-то за стекло.

– Не знаешь, что происходит с Дженой? Что с ее прической? – надо перевести тему, чтобы избежать жалостливых комментариев.

– О Джене тебе разговаривать точно не со мной, – ее взволнованное выражение лица вновь сменяется равнодушным.

– Понял. Найду Элис, когда закончим.

– Осторожно, она кусается, – смеется, все также прикрывая губы руками.

С гирляндами мы справились на удивление быстро и окна библиотеки засветились разноцветными огоньками, освещая всю комнату. Библиотека теперь похожа на комнату волшебника, у которого на полках стоят всевозможные заклинания, которые он использует для помощи другим людям. Этот волшебник использовал бы все свои силы на других людей. Он бы до последнего своего вдоха дарил радость тем, кто был ее лишен. Несмотря на то, что в конце у него не останется ничего кроме этой библиотеки, он бы умер счастливым, ведь его жизнь была потрачена не впустую. На что будет растрачена моя жизнь? На убийство тех, в ком течет моя кровь? Ставлю последнюю фигурку с оленем на полку.

– Получилось красиво.

– Да, я каждый год беру библиотеку на себя, – Хейзел садится на диван, осматривая по сторонам плоды своего творения. – Для меня это место обладает особенной энергетикой в Рождество.

– Выглядит, словно место из сказки.

– Спасибо за помощь, – она откидывается на спинку. – Элис должна быть где-то на третьем этаже. Они украшают коридор.

Киваю и направляюсь в сторону лестницы. Слегка замираю от желания сказать ей еще что-нибудь напоследок, но все-таки иду на третий этаж. За окном метель прекратила петь свою песню, а небо очистилось от туч и наполнилось крапинками звезд. Зимой количество звезд кажется невообразимо огромным. Словно кто-то разлил молоко. И так хотелось с головой окунуться в это молоко с головой и проснуться новым человеком.

– Сегодня старшие пойдут медитировать, – слышу голос какой-то девушки. – Говорят они разрешать и нам. Ты только представь, всё левое крыло!

– Ну, как там тесно будет. Летом можно было бы, а сейчас на улице холодно.

– Зато может нас с собой в компанию возьмут. Это же круто с ними постоянно тусоваться.

– А не знаешь, кто пойдет?

Диалог прерывается после моего появления на третьем этаже и все смотрят на меня словно на приведение. И только Элис приветливо улыбается. Не так как раньше, сейчас ее улыбка больше похожа на усталый жест приличия, но никак не на искреннюю радость.

– Как твое праздничное настроение?

– Его нет, – отводит взгляд в сторону. – Но хорошо, что ты вернулся. Без тебя было плохо.

– Почему плохо?

– Ты уже видел, что она учудила?

– Видел, – киваю и жду разъяснений.

– Она же этим своим жестом меня подставила. Ты представь только, они все теперь думают, что моя сестра бедняжка, а значит я полнейшее ничтожество, что довело ее. Мало того, что про нее думают так, так еще и подходят к ней спрашивать, что у нее случилось, – Элис обхватывает себя двумя руками. – Все думают, что она бедная несчастная, а она просто хочет поиздеваться надо мной.

– А что сама Джена говорит по этому поводу?

– Ничего она не говорит. Она вообще со мной не разговаривает. Она просто оставила меня одну и переехала из нашей комнаты. Все наши общие друзья теперь с ней, потому что она бедная Джена, а я злая сестра, – Элис поджимает губы. – Знаешь, я скучаю по тому, как было раньше. Я была для нее всем миром, а теперь этот мир крутиться вокруг нее. Это благодаря мне у нее вообще есть друзья, без меня она бы здесь была неизвестной странной девочкой.

– Может вам будет даже полезно немного побыть отдельно друг от друга? Стоит разобраться в том, что вы именно хотите.

– А раз ей так хочется строить из себя ту, что слышать обо мне не хочет, пожалуйста, – Элис выпрямляется и снова включает ту свою черту, из-за которой Джена сбежала подальше. – А не стану бегать за ней как собачка. Мне и без нее хорошо. Она еще прибежит ко мне, вот уж точно.

– Левое крыло сегодня Рождество отмечает? – надо бы сменить направление разговора, пока Элис не решила убить Джену, нельзя ей идти по стопам старшего брата.