Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

Глава 45. Нагорный. «Немезида» в действии.

Руки у нас длинные, зато разговор будет короткий.

Слово и дело.

Темно-синяя Вольво неслась на огромной скорости по пустой двухполосной трассе. Слева проносилось неровное поле, поросшее кустарниками, время от времени прорезаемое неглубокими овражками, на склонах которых росли маленькие деревца. Справа было редколесье. Сквозь деревья прямо мне в лицо светило солнце. Я отвернулся от окна и смотрел в затылок прапорщику Карнаухову, сидевшему передо мной, и внимательно слушал то, что он говорит.

– Внимание и осторожность – вот, что вам надо. Не в игрушки играете. Бандиты хорошо вооружены. Никаких размышлений! При нападении валить всех! Таков приказ!

На коленях у меня покоился, слегка придерживаемый рукой в кевларовой перчатке, тяжелый, прохладный пистолет-пулемет системы Стечкина. В комбинезоне было жарковато, но приходилось с этим мириться – по крайней мере от случайных пуль он защищал. Левой рукой я придерживал шлем с забралом из оргстекла, внутри которого потрескивало переговорное устройство.

– По оперативной информации – продолжал прапорщик – один из бандитов, переодетый в инспектора ГАИ останавливает автомобили. Когда автомобиль останавливается, из укрытия нападают остальные. Грабят, избивают, расстреливают…

Прапорщик с водителем были одеты в бесформенные вязаные свитера, под которыми угадывались очертания бронежилетов. Если бы не слишком суровые выражения лиц, они, наверное, смогли бы сойти за колхозников. Или торгашей.

– У нас с Эдуардовичем самая сложная миссия – быть приманкой. Мы действуем по обстановке, не выдавая себя. У вас иная задача.

Да, у нас была иная задача. Сзади, за тонированными стеклами, сидели три человека. Три человека, вооруженные до зубов, в полной амуниции. Я был одним из этих людей. Я сидел у правой задней двери, прямо за прапорщиком. Своих товарищей я не знал даже по именам. Я знал только то, что их позывными были «четвертый» и «пятый». Я был «третьим».

– Как только начинается перестрелка, – четко говорил прапорщик, – вы открываете стрельбу на поражение. И неважно, кто начал стрелять – бандиты или мы с Эдуардовичем.

Редколесье справа кончилось и начался самый настоящий хвойный лес, солнце перестало меня слепить. Я понял, что дело близится к закату.

– Еще раз повторяю – продолжал прапорщик – только физическое уничтожение. Никаких разговоров и никакой возни. Такова установка и таков приказ. Пленных не брать. Задержаний не производить. Тех, кто спасается бегством, догонять и уничтожать. Амуницию и оружие не терять, следов не оставлять. Трупы мы забираем с собой. Шлемофоны не снимать.

Лес становился все гуще и темнее. Мы подъезжали к так называемому сектору «30». Здесь уже могли находиться бандиты, и прапорщик приказал всем одеть шлемофоны. Из наушника доносилось потрескивание. Потом послышался гнусавый голос:

– Третий. Прием, как меня слышно?

В наушнике зафонило.

Поморщившись, я ответил:

– Отлично слышно.

Я взял Стечкина наизготовку и снял с предохранителя. Шутки кончились. Наушник тихонько потрескивал. Забрало шлемофона надвинулось прямо на глаза, и я слышал свое шумное дыхание. Я пристально смотрел вперед и видел там застывший, словно одеревеневший затылок прапорщика. Краем глаза я заметил, как у Эдуардовича по шее стекает капелька пота.

Я почувствовал, как вздрогнула нога сидевшего рядом со мной бойца.

Сейчас, сейчас. Минут через пять все начнется. А потом очень быстро закончится. А может быть, начнется позже, через полчаса, когда мы будем делать второй круг. Или через час.

Или никогда. Может быть они там уже сами что-то не поделили и друг друга перестреляли. Это на них очень похоже.

В конце концов, почему я волнуюсь? Такие, как они, сожгли мой павильон. Такие, как они, в любой момент могли убить или искалечить меня, Майка, дядю Ибрагима. Да практически любого. Так что, это всего лишь очередная грязная работа.

Должен же кто-то выполнять грязную работу.

А может быть всякая человеческая жизнь бесценна? Не важно, чья… Есть хищники, есть жертвы. Кто-то считает себя санитаром леса.

Я прикрыл глаза. Скорей бы уже. Выехать уже за пределы опасного сектора, сорвать с себя хотя бы этот дурацкий шлемофон. Или… Покончить со всем разом… Всего лишь несколько минут стрельбы… А потом на полигон. А там все уже давно готово…

Я услышал, как Эдуардович тихо чертыхнулся и отчетливо произнес:

– Есть контакт…

Я почувствовал, что скорость автомобиля начала снижаться. Открыв глаза, я увидел, как наш автомобиль съезжает в сторону. Впереди стоял человек в светоотражающем жилете и фуражке. Он вращал полосатым жезлом и указывал по направлению к обочине.

Прапорщик прикрыл себе колени какой-то сумкой. Автомобиль резко остановился, и я слегка клюнул головой вперед, уткнувшись забралом в спинку кресла. Эдуардович опустил боковое стекло со своей стороны. Человек в фуражке медленно приближался, лениво размахивая жезлом.

Двигатель заглох и наступила звенящая тишина. Наушник в шлемофоне перестал потрескивать. Я ухватил поплотнее рукоять Стечкина, и перчатка тихонько скрипнула.

Эдуардович медленно, как в замедленной съемке, положил руки на руль. Прапорщик застыл, словно сжатая пружина.

Инспектор приблизился к водительской двери и, вдруг, ничего не говоря, достал из кобуры пистолет, и выстрелил по левому переднему колесу.

Я понимал умом, что начинать действовать еще слишком рано, но рефлексы были сильнее. Условный сигнал поступил, и приказ должен быть выполнен.

Я потянул за ручку открывания двери и, держа в двух руках тяжелый Стечкин, одним движением выскочил из машины, встал во весь рост, уперся локтями в крышу автомобиля и выстрелил в хорошо заметную мне голову инспектора.

Глава 46. Шон. Крошево.

Человек совершает то, что ему суждено совершить,

Время и место значения не имеют.

Теория фатальной относительности.

Шон стоял среди деревьев, сунув руки в карманы куртки. В правом кармане он придерживал отдававший приятной прохладой ствол. В левом – нащупывал две запасные обоймы.

В бусе, на котором они сюда приехали, был целый арсенал. Ших постарался. Чего там только не было. Но арсенал арсеналом, а Шон больше доверял своему оружию – лишь заполнил патронами отстрелянную обойму.

Место было хорошее, хлебное. Пока не разнеслась о нем дурная слава. Патрулей здесь почти никогда не было – слишком глухо, патрули стоят на соседней трассе. Зато контрабандисты, торговцы-нелегалы, дальнобойщики, везущие паленый товар. Они-то те патрули и объезжают. Улов в любом случае обещал быть хорошим.

Решили расположиться в лесу, перед тем, как дорога делает плавный поворот. Бус затолкали между деревьями в лес, чтобы не вызывал подозрений. Зато выкатили старые ментовские «Жигули». Лопух надел на себя форму гаишника. Он стоял с важным видом у дороги. Морда у него была подходящая, и выглядел он очень натурально. Чудак залез на невысокую сосну и смотрел в бинокль. До поворота был длинный ровный участок, все подъезжающие автомобили можно было хорошо рассмотреть. Предосторожность была не лишней – лезть на всех подряд нынче стало опасно. В проезжающем мимо транспорте запросто могли оказаться какие-нибудь залетные бандюки, и тогда банальный гоп-стоп мог перерасти в настоящую криминальную войну.

Засад можно было не бояться – информация о наличии таковых всегда была своевременной и точной, ведь у Шиха в органах были свои люди. Куда хуже было, не разобравшись, раздраконить полную машину наркоты, проехавшую не одну тысячу километров, которую уже поджидают на границе, чтобы без шума и пыли пропустить по зеленому коридору. Если такая машина не доедет, будет много крови.

Правда, пару месяцев назад странные типы устроили Шиху крошево. Жертв почти не было – скорее всего, просто брали на испуг. Но страшило в этой ситуации как раз то, что все надежные источники в тот период молчали. Молчал даже всемогущий Комитет. И это заставляло задуматься.

Вот поэтому сидел Чудак на сосне, и по каким-то своим, одному ему известным признакам, принимал решение, и соответственно, давал сигнал Лопуху: «Пропусти!» или «Тормози!».

Шон внедрился в эту бригаду вместо какого-то Ушлого. Ушлый был отморозком что надо, не ведал ни стыда, ни страха, Ших на него молился, как на Божью матерь, но совсем недавно, на одном из таких наскоков, Ушлый получил полный заряд дроби в хлебало от какого-то борзого деда и, не приходя в сознание, благополучно отбыл в мир иной. Деда, конечно, после этого превратили в решето, но Ушлого это не спасло. Потери есть потери.

Шона, как новенького, поставили на подхват. Подхват – это значит сидеть в кустах и не высовываться, внимательно за всем смотреть, и, если что-то идет не по плану, палить со всех стволов прямо из кустов, прикрывая своих товарищей.

Все, в общем-то, пока неплохо. Вот только что-то муторно как-то, и живот крутит. Мандраж? Да, вроде, нет. Просто вчера перепил.

Метрах в пяти от Шона стоял Суслик. Он со скучающим видом смотрел, как переговариваются Лопух с Чудаком.

– Ну что там на горизонте? У меня уже руки чешутся – кричал Лопух.

– Погоди, не гони – раздраженно ответил Чудак – Едут два лоха… Но один проблем – не вижу я, что у них там сзади. Темно, как у негра в жопе.

– Значит барахла много – отрезал Лопух – Пушки там готовьте. Я пошел.

И Лопух выскочил на дорогу, взмахнув полосатым жезлом.

Шон начал нервничать, в животе у него забурлило.

– Слышь, братан, я на секунду – кинул он Суслику – что-то срать припекло…

Суслик презрительно покосился на него, сплюнул и произнес сквозь зубы:

– Валяй, без тебя справимся.

Он взял на изготовку Вальтер. Лопух уже затормозил машину. Сейчас начнется веселье.

А тот, кто на подхвате – он, фактически, и не нужен. Там, с другой стороны дороги стоит Димон, и они налетят с двух сторон и постреляют этих лохов.

А потом машину отгонят, выпотрошат до нитки и отвезут Самоделкину перебивать номера. А если попадется автохлам – сожгут или утопят.

А лохов… Лохов добьют… Или прострелят ноги и бросят в лесу, что, практически, тоже верная смерть – грибников тут почти нет, зато есть волки… Но шансы все-таки есть… Лопух с Чудаком ведь не фашисты.

Шон еле добежал до кустов малины. Он стянул штаны и, расположившись в позе лебедя, издал громкий неприличный звук.

О, какое облегчение! Как мало иногда для счастья надо.

Вся процедура заняла не более минуты, и он уже бежал назад, когда раздалась череда выстрелов.

Значит, началось. Он побежал быстрее, на ходу доставая из кармана ствол. Нужно было увидеть, что творится на дороге. Если Чудак узнает, что его на месте не было, не видать ему своей доли.

Добежав до подлеска, Шон остановился как вкопанный.

На дороге стояла темно-синяя Вольво. Все двери ее были открыты на распашку. У водительской двери в луже собственной крови лежал, широко раскинув руки, Лопух. Между бровей у него была аккуратная ровная круглая дырка.

Двое «покемонов» тащили за руки и ноги истекающего кровью Суслика. Голова его безвольно запрокинулась, повиснув на тонкой шее.

Третий «покемон» прижал Димона к асфальту лицом вниз. В ту же секунду к ним подошел один из лохов в черной куртке. Лох взял у «покемона» пушку и выстрелил Димону в затылок.

Справа сверху в ветвях послышался слабый треск. Шон, замирая от ужаса и втянув голову в плечи, посмотрел наверх, и увидел, как Чудак сползает вниз по сосне, обхватив ствол.

Тут же раздалась очередь, и Чудак сорвался, упав в мох, как куль, на спину, успев прохрипеть:

– Ссука… Ты чего стоишь?

Шон кинул взгляд к машине. Лох в черной куртке отрывисто произнес:

– Третий, там еще один.

Один из «покемонов» посмотрел на Шона. Их взгляды встретились.

– Третий, надо уничтожить.

«Покемон» ринулся вперед, а Шон, отбросив в сторону ненужный теперь Макаров, развернулся и кинулся бежать, задыхаясь от страха и бессильной злобы, не разбирая дороги, продираясь сквозь ветви, бурелом и овраги, напролом.

Глава 47. Нагорный. Дорога иного сорта.

Многие ситуации кажутся нам безвыходными,

потому что, на самом деле, ищем мы не выход, а вход.

Игорь Чекомазов.

Потом все происходило, как в замедленной киноленте. Бандит в форме гаишника все еще падал на асфальт, а я уже отбежал от двери и направил оружие в сторону леса. И через долю секунды только осознал, что вместе с прапорщиком уже нашпиговал пулями бегущего в нашу сторону со стороны леса верзилу, размахивавшего пистолетом.

Верзила запнулся и покатился в траву.

– Тела забираем. Никаких следов! – распорядился прапорщик.

С левой стороны из кустов выбежал еще один. Боец слева аккуратно принял его и уложил носом в асфальт. Я оглядывался по сторонам, выставив перед собой оружие, пытаясь определить, есть ли еще кто-то. За спиной раздался выстрел. Похоже, уже прикончили того, кто прибежал слева.

Вдруг сверху, в кронах, раздалось какое-то шуршание, и уже, не разбирая, кто там или что, я выпустил на звук короткую очередь. Похоже, выстрелил не только я один. В унисон со моей очередью прозвучала еще одна.

С сосны на мох свалился человек, он начал что-то хрипеть, а рядом с ним упало что-то тяжелое. Прапорщик подлетел к нему, выставив перед собой ствол и крикнул мне на ходу:

– Третий, там еще один! Третий, надо уничтожить.

Я ничего не понял, но буквально через долю секунды мой взгляд сфокусировался, и я увидел темный силуэт среди кустов. Он словно материализовался прямо передо мной, и сверху – венчающее эту тень бледное лицо и полные ужаса глаза. В руке у тени я заметил пистолет, и готов был уже нырнуть в траву, обойма моя, скорее всего, закончилась, и настало время ее поменять.

Но, буквально в тот же миг, ствол полетел в сторону, а тень бросилась наутек. Я ринулся за ним. Бежать было тяжело. Убегавший был одет в темное, он, то и дело, терялся из виду. Потом я его засек. Он передвигался рывками, то и дело останавливаясь. Видно было, что он выбился из сил. Я решил сильно не геройствовать и побежал за ним вполсилы.

Потом лес кончился, началось ржаное поле. Я вновь потерял беглеца из виду, но вскоре заметил, что он лежит у дороги ничком, обессиленный.

Подойдя ближе, я увидел, как он часто дышит, обняв руками землю.

– Что, дышишь? – произнес я, направив на него ствол.

Он, повернув голову на бок, смотрел куда-то вдаль. Глаза его ничего не выражали.

В шлемофоне заквакал голос прапорщика:

– Никаких разговоров! Вали его! Контрольный в голову! И задай пеленг, мы к тебе уже идем.

Я сорвал с себя шлемофон и отшвырнул в сторону. Свежий ветер приятно трепал взмокшие волосы.

– Что, страшно?! – прорычал я, наклонившись к лежавшему на земле парню.

Лицо его ничего не выражало. Наверное, смирился со своей участью или перегорел. Прикрыл глаза.

– А ТЕМ НЕ СТРАШНО БЫЛО?! – взревел я и с размаху саданул его ногой в ребра.

Здоровый… Верзила попытался подняться, перевернулся и, сев на землю, начал пятиться от меня назад.

Я, не снимая перчатки, левой рукой влепил ему оплеуху.

– КОТОРЫХ ВЫ ТОПИЛИ?!

Потом еще одну и еще. Он завалился навзничь.

– ЖГЛИ?! СТРЕЛЯЛИ?!

Еще раз ногой.

– Думал, это все никогда не кончится?

А ведь он такой же, как и все мы. Обыкновенный человек. Такой же, как я, Майк. Игрушка в руках каких-то обстоятельств. Марионетка…

Он копошился на земле, пытаясь стать на четвереньки.

– Давай, кончай уже… Делай свое дело… – прохрипел он.

Я подошел к нему, схватил за шиворот и помог подняться, Резким движением я привлек его к себе, прижав к горлу ствол Стечкина, который до сих пор находился в моей правой руке. А затем, громко харкнув, я смачно плюнул ему в рожу…

– Вали – коротко сказал я ему. Я слегка толкнул его вперед, не спуская оружия.

– Чего? – непонимающе спросил он, утираясь рукавом.

– Вали! – повторил я – я хочу, чтобы ты жил. И быстрее, а то передумаю…

Он вдруг опомнился и, ковыляя, побежал прямо через поле.

Нет, это не жалость.

Я подошел к лежащему неподалеку шлемофону и поднял его.

Это не жалость. Просто… Память об этом не должна исчезнуть. Она должна жить… Зачем превращать бандита в мученика. Пускай живет и помнит.

Из шлемофона доносилось гневное квакание прапорщика.

Я подошел к речке и кинул шлемофон в воду. Он проплыл пару метров, а потом, качнувшись, набрал воды и, издав последний возмущенный квак, ушел под воду.

Я знал, что я делаю.

Когда-то один малоизвестный поэт, которого звали Игорь Чекомазов, написал ответ самому Бродскому.

Я до сих пор его помню наизусть. Каждое слово…

Я шел вдоль берега и сам себе начал тихо его напевать.

– На барахолках, в овражках,

в борделях и даже в сортирах,

в маленьких каталажках,

и прямо в стрелковых тирах,

В прахе и в тлене прямо,

на Этне и на Фудзи-Яме,

Из звездного света сотканы,

Под небом стоят истуканы.

В журнале «Новый мир» напечатали только этих восемь строчек.

А ведь никто не знает, что оно все-таки было закончено. Никто, кроме меня, ну и разумеется, самого Игоря. Еще там в Норильске, когда я собирался уезжать, я нашел его записанным на клочке бумаги. Еще двадцать четыре строки. Мелким убористым почерком. Двадцать четыре строчки, перечеркнутые крест-накрест. И сбоку корявыми буквами дописано:

Поздно. Уже слишком поздно

Может быть. Но только не для меня… Для меня это было в самый раз. Эти строки не раз помогали мне в трудные моменты моей жизни, и сейчас нужно были, как никогда.

Голос мой набирал силу. Я чувствовал, что правильное решение где-то рядом.

– Банальны они, нормальны,

Пресыщены и перегреты,

Внутри у них нету тайны

В душе у них нету света.

Пред ними молчат ураганы,

и зарева что-то гасит,

под ними тверды океаны,

и звон тишины им возгласит:

о том, что они не такие,

нет-нет, совершенно другие,

и непроглядно пустые,

и несомненно простые,

О том, что все это правдиво,

о том, что жизнь быстротечна,

она несомненно красива,

и лишь потому, что конечна

А, значит, не так уж глупо

не боятся ни Бога, ни черта.

…А, значит, еще доступна

дорога иного сорта.

И пусть открываются тайны,

И пусть набираются света.

Ведь это совсем не случайно…

Хотя, может, и не заметно…

Я знал, что я делаю.

Вслед за шлемофоном, в воду отправился пистолет-пулемет системы Стечкина и кевларовые перчатки. Затем я стянул с себя и кинул в реку берцы и комбинезон. Стоя в исподнем на берегу, я завороженно смотрел, как все это медленно намокает и тонет.

Вдруг за спиной прозвучал знакомый умиротворяющий голос:

– Ты все в реку кинул, что хотел, Искандер-ага?

Я обернулся. За моей спиной метрах в пяти стоял дядя Ибрагим. Взгляд его был таким теплым, что я совершенно забыл удивиться его появлению.

– Кажется, да – немного подумав, ответил я.

– Тогда поехали – ответил он и махнул мне рукой. Недалеко, на обочине грунтовки стояла его старенькая Нива.

Глава 48. Шон. И это еще не конец.

Как бы это странно ни звучало, но я был все еще жив.

Some-Body (Вроде-Тело).

Прихрамывая, с набухающим синяком под глазом, Шон медленно шел через ржаное поле. Место это он не знал, и поэтому не помнил, откуда он приехал, и где находится город, и куда ему следует идти. Он шел наобум, никуда не торопясь.

Саднило плечо, ныл бок, в глаза забилась какая-то пыль, набирал приличные размеры пульсирующий желвак. Сбитые в кровь ноги не хотели слушаться, а на душе было так противно, что хотелось забиться куда-нибудь в дальний грязный угол и сидеть там очень-очень долго… Но, жизнь продолжалась. Эта странная, дерьмовая, непонятная жизнь все еще продолжалась, и с этим надо было считаться, и надо было куда-то идти, что-то решать, кого-то спасать и от чего-то спасаться, трястись за свою шкуру и добывать хлеб насущный, а также делать очень много других, часто совершенно ненужных необъяснимых вещей…

Теперь он был вырван из контекста, просто выдран с мясом, почти что мертвый, едва живой. Каким-то непонятным чудом спасшийся, он растерял все свои ориентиры. Все те, с кем он сегодня сюда приехал, были мертвы, и это давало ему какое-то тайное чувство свободы. Свободы ни с кем не считаться.

И он тоже должен был быть уже мертв по всем законам жанра. Но он был жив. По какой-то странной прихоти этого ненормального человека, он был жив.

Поле кончилось, тропинка, по которой он шел, сворачивала направо и шла вдоль оврага, спускаясь вниз. Шон порылся в карманах куртки и обнаружил там несколько зеленых бумажек. Это были еще те бумажки, которые дал ему Красавчик. Дал для чего-то – сейчас это уже не имело никакого значения. Про них в суматохе последних дней все забыли. А сейчас этого вполне хватит, чтобы начать скромную новую жизнь.

Новая жизнь… Только новая. Старая сейчас была невозможна, да и, если говорить абсолютно честно, она ему уже порядком опротивела. Как и все его другие старые жизни. Каждая из них в свое время оказалась невозможной. И все они ему в свое время опротивели.

Шон подошел к протянувшейся от горизонта до горизонта нитке железной дороги. Он свернул направо и пошел дальше – вдоль пути. Вдоль пути можно идти очень и очень долго…

Какой будет эта новая жизнь, Шон не знал. Вполне возможно, и даже скорее всего, она будет такой же бездарной, как и все остальные. Но сам миг этот был прекрасен.

Это был один из тех немногих моментов в жизни, когда человек на самом деле способен что-то решить САМ, если он, конечно, поймет это и у него хватит смелости. Решить сделать ЧТО УГОДНО, КАК УГОДНО и ГДЕ УГОДНО. Просто потому, что он так решил…

Он не хотел загадывать наперед… Почему-то, когда загадываешь наперед, все время получается какая-то фигня. Там, впереди, он обязательно разберется, что к чему, по ходу дела…

А пока он шел вдоль железной дороги. Шел вдоль пути…

Вдалеке показалась небольшая платформа с навесом, под которым стояла аккуратная скамеечка. Сверху над навесом большими буквами было написано:

ГАИ

Шон подошел к навесу и устало опустился на скамеечку. Наконец-то можно спокойно сесть, ни о чем не думать, ничего не делать. Очень-очень долго… Потом, конечно Шон проголодается. И придется о чем-то думать и что-то решать. Но это будет нескоро. Это будет в каком-то другом времени. А пока…

Вдалеке загрохотал поезд. Вот он идет, такой тяжелый, сейчас пронесется, оглушив металлическим лязгом и будет медленно тормозить. На нем можно будет поехать. Поехать и выйти на любой станции. На любой, на какой только он решит… Или… Или всего один рывок. Закрыв глаза. И больше никогда ничего не надо будет решать…

Шон потряс головой, встал и медленно пошел в сторону замедляющего ход поезда. Сейчас двери откроются, и он войдет в вагон, и поедет. Куда-то… Или все-таки рывок? Шон прикрыл глаза.

Поезд остановился, двери отворились, Шон открыл глаза и прямо перед собой увидел молодую женщину. Она удивленно смотрела на него и вдруг воскликнула:

– О. Боже мой, кого я вижу!

Шон стал крутить головой по сторонам, думая, что она говорит это кому-то другому, тому, кто стоит у него за спиной.

– Да это наш рыцарь без страха… без страха, зато с множеством упреков.

За спиной никого не было. Шон ошарашенно посмотрел на нее и тихо сказал:

– Привет.

Это была Татьяна. Сейчас он понял это. Теперь волосы ее были аккуратно сложены в клубок, а на ней была серая блузка и темная юбка ниже колена. Только глаза, все те же. с какой-то чертовщинкой, с таким же интересом смотрели на него.

– А я вот не смогла нигде найти работу у вас в городе. Пойду опять в свою деревню, детей учить. У меня там класс пять учеников.

Шон вспомнил, как она рыдала у него в машине и сползала вниз с неудобного сиденья, а юбка, и без того короткая, задиралась все выше и выше… И как энергично она пыталась поставить сломанный каблук на место, и как заблестели тогда глазки у Татарина…

– А ты что здесь делаешь, рыцарь?

– Грибы собираю – сказал наобум Шон, ощупывая свой синяк.

– Где же твое лукошко, грибник? – спросила Татьяна.

– Зови меня… – он хотел сказать: «Зови меня Шон», но запнулся.

По правде говоря, это имя уже давно перестало ему нравиться.

– Зови меня Саша – поправил сам себя он. А ведь его уже очень давно никто не называл по имени. А он –Саша… На самом деле – Саша… Простой парень Саша… По фамилии Гуль.

– Какой же ты смешной, Саша – грустно сказала Татьяна.

Двери закрылись и поезд тронулся, постепенно набирая скорость.

– А знаешь, не так уж и хорошо там, в городе… – сказал Саша.

И они медленно пошли по тропинке вдоль оврага.

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.