Пропала собака. История одной любви

Стеф и Анабель выглядят всегда сногсшибательно, и с годами у них все больше интересных новостей. «Мы едем на Ибицу». «Я получила работу в Нью-Йорке». «Я редактор». «Я в свободное время строю дом в стиле модерн». «Слышала новости о Дэвиде Кэмероне?» «Да, я же вчера ужинала с Шерил Сандберг».

Но сегодня вечером, выходя из дома, я чувствовала себя такой классной. И это ощущение не покидает меня, несмотря на компанию двух шикарных особ. В основном потому, что со мной собака, которая деликатно изучает дом и при этом смотрится чертовски круто. Моя (наша) очередь получать дозу вербальных аплодисментов. Стеф: «Дорогая, он невероятный!» Анабель: «Боже, я уже его обожаю!» Стив: «Вы только посмотрите на этого парня». Уилл: «Здорово. Он прямо как Что-За-Беспорядок^[22]. Помнишь эту книгу?»

– Он такой классный, Кейт, – хвалит Стеф. – И такой большой. На нем можно детей катать.

– Нет! Они ему позвоночник сломают.

Вулфи прошелся по углам комнаты, оглядывая будущее место преступления. Анабель и Стив из тех представителей среднего класса, которые обманывают себя, считая, что обладают неким эстетическим видением. На самом деле его нет. Они купили в пригороде здоровенный дом в стиле Тюдоров и перестроили его – убрали внутри стены и потолки. В огромном пространстве поместилось бы десять, а то и больше таких квартир, как наша с Чарли. И, в отличие от фахверковых соседских домов в стиле неотюдор, они выкрасили все в черный. В итоге дом мы называем «Звезда Смерти».

Слышится мультяшный хруст. Оказывается, Вулфи пошел за Стивом в кладовку и обнаружил кошачий корм. Прямо сейчас пес поедает контрабандное мясо.

Стива это не забавляет.

– Эй, пес ест еду Одри. А ну кыш отсюда! – Он тыкает Вулфи ногой, но тот продолжает есть. – Кейт, следи за своей собакой! – укоряет он меня по-доброму.

Поджаренные сердцевины артишоков, сбрызнутые хорошим оливковым маслом, кончились, как и маленькие оливки. Каждая тарелка, каждый бокал или блюдо рассказывают историю непринужденной изысканности, всюду смешение старого доброго фарфора и причудливых вещиц, найденных то на блошином рынке в Париже, то в палатке ремесленника в Бамако – хозяева несколько лет назад побывали в Мали. Проглатываю постоянно возникающее желание спросить: «Где вы это взяли?» В будущем я хотела бы жить так же. Никаких чипсов с вином.

Я до абсурда горда своей собакой, но понимаю, что должна себя сдерживать. Я не родила ребенка, просто купила из третьих рук жалкого вида лерчера. Разговор продолжается. Что можно рассказать о собаке? Ничего особенного. Прикусываю язык, хотя так и тянет говорить еще и еще. Стеф препарирует недавно просмотренную документалку об охоте на крупную дичь. По ее словам, фильм «демонстрирует нюансы и аспекты аргумента, который обычно представляют в простых и гораздо более эмоциональных бинарных терминах». Она под таким впечатлением, что усаживается смотреть картину еще раз вместе со старшими детьми, чтобы те научились мыслить в разных измерениях. В разговор встревает Анабель:

– Большинство мировых проблем сводится к тому, что в споре участвуют всего две стороны. Когда мальчики были помладше, я брала их с собой в публичные галереи Палаты общин. Достойный уровень дебатов очень важен, но его все больше и больше недооценивают.

Уилл, Стив и я безмолвно внимаем их красноречию.

Если чувствуешь себя не в своей тарелке, лучше всего выпить. Я беру штопор и начинаю открывать свое вино чуть более поспешно, чем принято. Вижу, что на кухне выстроились и другие бутылки – лучшее, что можно найти в супермаркете или магазине за углом, но ничего интересного. Налей себе самый большой бокал своего отличного вина. Пойло из супермаркета пригодится потом, после того как снимешь напряжение.

– Открою бутылку? – спрашиваю, вонзив штопор в пробку.

– Есть уже откупоренная, Кейт, – отвечает Стив, но верный друг официанта вместе с пробкой уже выскакивает из горлышка. Хлоп!

– Ой, а я и не заметила, – лгу, не моргнув глазом. – Хочешь немного? – Наливаю себе большой бокал и делаю первый живительный глоток.

Мы садимся за мраморный стол перекусить. Вулфи ведет себя хорошо. Не сомневаюсь, что так будет и дальше, ведь он с самого начала вполне мог сожрать драгоценную породистую кошку Стива, но этого не случилось. Я как-то об этом даже не подумала. Слышу, как он шумно пьет воду. Должно быть, кошачий корм вызывает у собак жажду. Это веселит, и я тихо хихикаю. Одно из удовольствий быть хозяйкой собаки – каждый день наблюдать такие забавные сценки. Никогда не думала, что хруст, с каким пес поедает кошачий корм, может быть таким приятным.

Вулфи крадучись входит в комнату, ложится, долго елозит длинными лапами и, наконец, растягивается на полу. Немного подремав, вдруг встает и забирается мне на колени. Три фута неуклюжих ног, костлявой задницы и всего остального.

– Это нормально? – удивляется Стеф.

– Не думаю. – Я поражена не меньше, но обнимаю Вулфи и борюсь с желанием положить голову ему на плечо, закрыть глаза и зарыться лицом в шерсть. Его присутствие рядом – самый чудесный наркотик.

Вечером по пути домой мне и в голову не приходит завернуть к Тиму: я не чувствую себя брошенной и не тоскую. Я ничего не ищу. Я просто счастлива.

В кабинете Вулфи бардак – из-за того, что он старается создать укрытие из хороших запахов и безопасности. Его кабинет всегда на одном и том же месте, как и диван. Но место под моим столом не стоит путать с песьей постелью – понятием, обозначающим любую временную лежанку. Ею может быть что угодно, брошенное на пол, чтобы пес там спал, когда мы, например, с ним в гостях. Специальной собачьей лежанкой дело не ограничивается; среди прочего песьей постелью оказывался и мой меховой койотовый жилет из секонд-хенда, и макинтош «Берберри», который я вынула из мусорного ведра, куда его выбросил Чарли. В ход пошел даже старый саронг^[23]; иногда за неимением лучшего годится и полотенце. Я могу опустить на пол что-нибудь мягкое, похлопать рукой и сказать: «Это песья постель!» – Вулфи подходит и послушно ложится – ну или частично ложится, если это все же полотенце.

Мы с собакой посещаем огромное количество разных мест, и концепция временной постели понадобилась для того, чтобы Вулфи всегда знал, где его место. Иначе он ложится на все, что отдаленно напоминает диван, – банкетки в ресторанах, бархатные кушетки, диваны других людей, ну, или как на вечеринке у Анабель, на мои колени.

Вскоре после того, как у нас появился Вулфи, я начала петь. Делая круги по Скрабс, я напевала первый куплет «Dear Lord and Father of Mankind»’. У меня появился собственный репертуар из музыкальных номеров Вест-Энда и заведомо плохих рэп-песен, которые я зачитывала исключительно чтобы повеселить Чарли, выкарабкиваясь из кровати темным февральским утром для прогулки с Вулфи.

– Меня зовут Вулфи / и я здесь, чтоб сказать / самое время идти в парк погулять / Я тут и там понюхаю / и кучу навалю / А когда закончу / Как следует посплю / Йоу. – Спускаясь по той самой опасной для собак лестнице, я кричу вниз Чарли, совершающему обычный утренний ритуал: – Ты видишь меня, ты слышишь меня?

– Фокс, это нелепо, прекрати. Ты убрала постель?

– Я, пожалуй, заключу контракт с лейблом. Брошу к чертям журналистику. Прямо сейчас брошу и вплотную займусь карьерой певицы. Думаю, тебе тоже стоит уволиться, потому что, когда мы подпишем контракт, дел будет выше крыши.

Вообще, не такая уж безумная идея. Если из банкротства «Энрон»^[24] сделали мюзикл, а про Джерри Спрингера^[25] сняли целую оперу, то почему бы и мне не дать шанс Вест-Энду. «Вулфи! Мюзикл». Может, даже на Бродвее поставят.

Со временем Чарли стал присоединяться к нам с Вулфи. Взаимное желание подурачиться словно бы получило второе дыхание. В основном все наши самые счастливые моменты, проведенные вместе, сводились к тому, что мы несли чепуху и вели себя как десятилетние. Знаете, как говорят: у пары, которая способна танцевать чечетку в трусах в полседьмого утра, определенно есть будущее.

«Почему вы идете задом наперед?» – спрашивают меня люди на улице, а я улыбаюсь и выдаю отговорку, потому что не могу сказать правду: «О, я стараюсь быть ответственной владелицей собаки и проверяю, не пропустила ли где какашку».

А правда в том, что мне нравится просто смотреть на Вулфи, который идет чуть позади, на моего спасителя, спасителя моих отношений. Это так захватывающе – наблюдать за его собачьими делами, как он обнюхивает что-то, бегает, кого-то выслеживает в городской зелени. Примерно так я себе представляла религиозное обращение. «Я – свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни»^[26].

Я не могу не смотреть на него. Оказывается, собака – это так потрясающе; воистину потрясающе. Мой Бог. Или, точнее, мой пес.

Но это даже пугает, не укладывается в голове. Последние тридцать лет я старалась соответствовать, преуспевать на работе, веселиться и наслаждаться жизнью, попутно жонглируя обычным набором неврозов. И все, чего я хочу сейчас, – просто возиться с Вулфи. Мне больше нет дела до того, что волновало раньше. Если вдруг грустно, я смотрю на него и говорю: «Эй, ты, че-как?» И он лениво стучит хвостом по полу, даже не просыпаясь. Это и правда бодрит – пара взмахов хвостом. Подумать только: раньше, чтобы ощутить прилив радости, мне были нужны наркотики.

По утрам на улицах рядом с домом по дороге в «Кофи Плант» я не раз видела впереди крупного, довольно неприятного мужика. Он шел к Портобелло-роуд, а рядом быстро семенила маленькая черная сучка стаффордширского терьера. На вид дядька явно опасный: мрачное выражение лица, короткая толстая шея, плотное телосложение. Словно вырос из плевка Невероятного Халка. Собаку он обычно спускал с поводка и, если она убегала слишком далеко, рычал «Ко мне» или «Стоять» с такой жуткой гримасой, что я задумывалась: а любит ли он свою собаку, как я? Или награждает дома пинком под зад и забывает о ее существовании?

Еще я гадаю: отчего иногда мозг у меня взрывается, а внутри все переворачивается? Я слышу, как Вулфи легонько причмокивает, устраиваясь спать на диване рядом со мной, и сердце бьется сильнее – почему, почему?

Разве это нормально?

На прогулке в парке Вулфи неудержимо тянет к информативным ароматам задниц других собак. Пока псы обнюхивают друг друга, мы, владельцы, пялимся в телефон или ведем необременительный светский разговор – по времени ровно столько, сколько занимает общение собачьего носа с собачьим анусом.

Иногда мы ограничиваемся мимолетной улыбкой или удивленно поднятыми бровями. Но обычно – кратким комментарием типа: «Надо понюхать чей-то классный зад», «О, тут у нас бегло говорящий сфинктер», «Изучаем ваше резюме» или «У вашей собаки аболютно шикарная задница». Если хозяин идиот, он тянет своего пса в сторону со словами: «Перестань, это отвратительно». Но такое случается редко.

При встрече с другим лерчером число тем для разговора существенно возрастает.

Если у вас лерчер, вы точно знаете: обязательно надо обсудить, что в вашей собаке намешано. Кто у него? Бедлингтон, уиппет? Он, наверное, помесь шотландской борзой и грейхаунда и немного колли? Комбинаций множество, учитывая, сколько всего порой воплощается в лерчере. К примеру, если в миксе есть салюки, вы, скорее всего, услышите: «Этот подлец постоянно сбегает». Салюки – арабские пустынные собаки, они способны целый день нестись по дюнам. У них выносливость верблюда, скорость скаковой лошади и тело супермодели. Тонкие. Боже, какие они тонкие. Похожи на гребенки, слегка задрапированные мехом, с водевильными перьями вместо хвоста. Удивительные звери. Волшебные. Безбашенные. Стремительные.

Насчет происхождения Вулфи у меня никогда нет удовлетворительного ответа. Если честно, я никогда бы и не стала отвечать. Владельцы собак – как клуб любителей автомобиля «Фольксваген-Жук»: они бесконечно преданы своему бренду. Я не считаю себя хозяйкой помеси лабрадора с пуделем. Насколько могу судить, у меня все-таки лерчер. Но я стыдливо замалчиваю то, что узнала от Сары, точнее, то, что она думает о собаке. И уж точно не стану ни с кем делиться тем, что в Вулфи есть лабрадудль.

«Сколько ему?» – еще один непростой вопрос. Если ответ: «Мы точно не знаем», значит, пес из приюта, и можно смело рассказывать свою более или менее трагичную собачью историю. «Мы его третьи владельцы». «Наш из Румынии». «Мою выловили из озера». «У него куча проблем».

Естественно, обсуждаем поведение. Нервничает ли собака, возвращается ли, когда зовут. Если речь о борзых, главный вопрос – как с охотничьим инстинктом? Быстрый пес замечает движущуюся цель, и ты не успеваешь ухватить его за ошейник – слышен только свист рассекаемого воздуха. Что это было, молния? Или борзая метнулась за кошкой? Трудно сказать наверняка.

У Вулфи охотничий инстинкт довольно слабый в сравнении с тем же Кастором, который гоняется за кошками с азартом маньяка. После того как кошки в переулке несколько раз почесали Вулфи нос, он больше не трогает; бегает за белками, только если их замечает; а вот за оленями – всегда.

Когда мне говорят, что у меня чудесная собака, я сияю от счастья, словно сама ее родила.

Красота без раздутого эго, любовь без условий, благородство без родословной, обернутые в мех. И все это – рядом со мной. Я не так уж люблю хвастаться и не слишком уверена в себе. Когда кто-то отпускает комплимент, я сразу выискиваю скрытое оскорбление. Но слыша, что мой пес прекрасен, просто отвечаю:

– Я знаю.

Обычно Вулфи заглядывается на тощие задницы собак-сородичей, а таких тут полным-полно. Не знаю почему, но в Западном Лондоне от лерчеров деваться некуда. Их здесь просто навалом.

Серым утром понедельника на торфяной дорожке у Казарм Гайд-Парка, где размещается Дворцовая кавалерия на Кенсингтон-Гор, мы столкнулись с Сесилом. Вулфи заметил задницу, которую обнюхивал раньше, и рысцой направился к ней, приведя хвост в восторженный режим «автомобильные дворники в проливной дождь». Сотня молодых кавалеристов и какая-то странная женщина занимались церемониальными упражнениями в полном обмундировании: алых солдатских куртках и подобии ведерок для шампанского на голове с султанчиками из конского волоса. Длинные палаши бьются о сильные бедра, обтянутые узкими белыми брюками и высокими сапогами из черной кожи.

Пока Сесил и Вулфи долго обнюхивают друг друга, мы с его хозяйкой занимаемся примерно тем же на фоне гарцующих лейб-гвардейцев.

– Это, похоже, надолго.

– Ага, – слышу в ответ. – Очень в стиле Джилли Купер^[27].

Останавливаемся немного поболтать. Мелькающие ягодицы кавалеристов нам не мешают. Интересуюсь, есть ли у нее дети.

– Да.

– Спрашиваю, наверное, потому, что у меня самой детей нет, но, боже, я так люблю мою собаку. По-моему, это немного странно. Понимаете?

– О нет, нет, нет, ничего странного. Нет! – Всплеснув руками, она поворачивается ко мне. – Я очень хорошо тебя понимаю, подруга. Сама обожаю Сесила. Кажется, люблю его даже больше, чем детей.

– Да ладно?

– Да!

– Не может быть!

– Я серьезно!

Я не слишком ей верю, но открыться так приятно, что мне все равно.

– Я безнадежно влюблена в моего пса. И я невероятно счастлива, только посмотри на нас. А все это… – Я неопределенно машу рукой куда-то в сторону цокающих копыт и задниц, безупречно подпрыгивающих перед нами под аккомпанемент конных трубачей и барабанщиков. – Мир собак – совсем другой, новый. А ведь когда-то я считала себя крутой.

– А я когда-то принимала наркотики с придурками-пошами, – признается она.

– Я тоже, но если не попадались поши, то с кем угодно. А сейчас мой единственный наркотик – собака.

– Точно, – она зарывается руками глубже в карманы парки. – И у меня так.

– Скажи, а ты когда-нибудь думала, как круто выглядит волчья шерсть?

Она ответила, что нет. Тем не менее Саша стала моей первой подругой по выгулу собак.

Сейчас есть и другие, у всех – лерчеры.

Как-то в воскресенье Кастор, Кит, Вулфи, Чарли и я гуляли по Вормвуд-Скрабс и познакомились с Анной и лохматым лерчером Вэлли, в котором намешано непонятно что. Она к нам присоединилась, и в итоге все так классно закрутилось, что мы решили не останавливаться и хлопнуть по праздничной пинте в «Корове». Здорово провели время, и вечер продолжился в нашей маленькой квартире. Заглянули Уилл и Стеф с детьми. Мой старший племянник Сэм принес игрушку для Вулфи, как мы шутили, его пушистого крестного отца.

В какой-то момент я оглядела сборище со своего места у батареи под окном. Вот мы, все здесь, дети в спальне смотрят фильмы на ноутбуке, а собаки свернулись клубком и спят на диванной подушке и диване.

Я смеюсь, снимаю все это и отправляю в Инстаграм.

Вот в чем суть успеха – постить в Инстаграме фото импровизированного, но по-настоящему счастливого времяпрепровождения. Показываю фото каждому: «Отличная картинка». Да! Мысленно вскидываю руки в победном жесте. Я живу в мечте. Иду-бегу на кухню и открываю шампанское. Юхуу! – восклицают все, когда я передаю его по кругу в наших разнокалиберных бокалах: «флейтах», «купе» и новых, название которых я вообще не помню. Чувствую себя свободно и раскованно. Если бы захотела прикрепить хэштег, это был бы #живукакдавнохотела. Это наша первая собачья вечеринка.

Об «отличной картинке» я не вспоминала до следующего дня, пока не вышла, покачиваясь с похмелья, прогуляться с Вулфи в Вормвуд-Скрабс. Ничего себе, столько лайков! Один из них – от красотки-инфлюенсера, которую я встретила у Тима в тот день, когда решила завести собаку. Чика. Число ее подписчиков подбирается к шестидесяти тысячам. Мы виделись всего раз в жизни, но она оставила коммент с целующим смайликом: «Он такой обаяшка, дорогая. Когда познакомишь?»

Пес делает меня популярной в соцсетях.

Фотографии, где мы с Вулфи вместе, собирают куда больше лайков, чем все остальные, даже те, где присутствуют знаменитости. Не то чтобы я постоянно общалась со многими известными людьми… но, по правде говоря, собака отлично их заменяет.

Я прокручиваю ленту Чики. Фото у бассейна – Палм-Спрингс, крупный план идеального упругого тела в купальнике из прозрачной сетки и лайкры со всевозможными обнажающими плоть вырезами, и никакого целлюлита. Снова Чика, на ступенях оштукатуренного белым таунхауса в Ноттинг-Хилле. Она в крохотных шортиках и высоких ботинках до лодыжек: выглядит очень естественно. Вот она собралась на показ мод в Милан – значит, может достать туда билеты – в шмотках лейбла, принадлежащего жене какой-то рок-звезды. Чика становится все более знаменитой. Она бросила красавчика-либориста и встречается теперь с известным плейбоем-пошем. Одним из тех, кого по-прежнему можно встретить у Тима. Я и правда как-то видела его там, у этого столика из ада. Красавчик. Плохой мальчик. И очень богатый. В постели по-любому настоящий дьявол.

Я что, завидую?

В самом деле?

Раздумывая об этом, рассеянно тереблю густой мех под шеей Вулфи.

Я правда завидую?

Неужели я тоскую по сказочной декадентской жизни?

На мгновение вспоминаю смятые простыни, сигареты в постели, лень, раздолбайство, судорожные рывки в аптеку спустя двое суток, острые ощущения, восторг, хаос и ощущение одиночества в такой блистательной жизни.

Завидую ли я?

Не-а.

Все это выглядит как чертовски тяжелая работа.

– Пойдем, мальчик. Погуляем.

Нельзя сказать, что теперь я живу тихо и по-христиански, поднимаясь с восходом и прославляя все божьи творения, как новоявленная Мэри Поппинс из Западного Лондона. Но жизнь любителя собак оказалась по мне. Да будет она благословенна!

Я все еще хожу иногда на так называемые «звездные тусовки» и «светские события». Каждый там чувствует себя немного по-дурацки. Особенно те, кто покупает билеты. Некоторое время назад я поняла, что эти приемы на самом деле вовсе не приемы; это мероприятия по налаживанию связей, за которые бренды платят, чтобы приблизиться к знаменитостям. Ну а для знаменитостей это очередной шанс попозировать для фотографов.

Одна из таких вечеринок должна состояться в музее Виктории и Альберта, и я одолжила платье от Гарета Пью, в которое кое-как втиснулась. Оно в полоску, как столбик у парикмахерской, а сзади волочится шлейф. Приступаю к знакомой процедуре облачения в вечерние доспехи. Накладывание ритуальной боевой раскраски пробуждает дрожь предвкушения и неизвестности: кто знает, где закончится вечер? Подготовительная программа рождает пусть краткий, но головокружительный миг тщеславия, подогревающий эго. Кульминация любви к себе, без которой даже гипотетически выходить за порог не стоит.

Толстый слой темных теней оттенка металлик на веках; щеки доведены до цвета слоновой кости хайлайтером и тональником; консилер скрывает вечные круги под глазами. Волосы я выпрямляю феном, потом взбиваю, чтобы казалось, что так они лежат всегда.

Теперь туфли. С появлением Вулфи каблуки становятся все ниже. Я встаю, чтобы оглядеть гардероб, и вижу: собака, привыкшая спать на любом брошенном на пол куске ткани, свернулась на подоле свисающего со стула платья. Он решил, что это песья постель. «А ну, кыш! Вулфи!»

Мода, конечно, не мой конек, но я годами кружу на ее периферии. Когда пишешь для продвинутой прессы и в колонки о стиле жизни, в какой-то момент все возвращается к моде. Если одежда служит нам броней, то люди из мира моды могут свободно разгуливать хоть по минным полям.

Чарли уехал на несколько дней, он где-то за океаном. Представим, что я снова пущусь во все тяжкие. На этот раз не надо будет утром мучительно лепить образ упорядоченной нормальности. Есть шанс стихийно загулять на всю ночь и ненадолго вернуть себе раздолбайский досуг. Вечером, перед уходом, я как следует выгуляла пса. Собака, которая хорошо погуляла, счастлива и спокойна.

В музее Виктории и Альберта сучка у дверей приветливо машет, чтобы я проходила мимо охраны. Дома весь этот набор – платье, волосы и прическа – буквально заставляли меня искриться самодовольством. Сейчас, надувая губы перед боковым зеркалом такси и проверяя консилер под глазами, я одновременно рассматриваю других гостей, оказавшихся в пересечении кругов моды и светского общества. Как результат, моя гордая осанка никнет, и я чувствую себя нищей, неуклюжей и совсем обычной. Но это ощущение настолько знакомо, что мне, в общем-то, все равно. В конце концов, стремление к чему-то – всегда следствие ноющей боли несоответствия.

Внутри все толпятся вокруг тех, кого мнят себе ровней. Любые разговоры за пределами этих групп – манерные, короткие и снисходительно любезные. Но это с теми, кого сочтут достойными. А с отчаянными альпинистами, карабкающимися на вершину чужого социального веса, вести себя будут нарочито прохладно. Надменность – старомодное слово, но при описании монстров, обитающих в светском обществе, оно незаменимо.

Мимо проскальзывает редактор модного женского глянца, гуманоид на каблуках и в платье от «Селин». В последний раз мы виделись на не столь пафосном мероприятии и проболтали тогда минут двадцать.

– Ребекка! – с улыбкой делаю шаг и встаю прямо перед ней. Поступок недопустимый, но я полагаю, что наш тогдашний разговор расширил рамки социальных стандартов. Не то чтобы мы обсуждали что-то серьезное, насколько я помню. Но точно зашли дальше обычного: «люди-места-вещи – кто, где, когда… и сколько стоит платье».

– Эээ… привет, – губы у нее едва двигаются, но, судя по глазам, я застала ее врасплох. Отвечаю, как принято, таким же односложным безразличным приветствием, и она направляется дальше, на пастбища более сочные, чем бесплодная и бессмысленная я. Мимо дефилирует жена знаменитого дизайнера-гея. Я недавно брала у нее интервью, и это невероятная женщина. Здороваюсь, напоминаю, что мы встречались, и подобострастно-вежливо благодарю за уделенное время.

– Я получила массу интересных откликов на статью. – Ложь. Ничего я не получала; она далека от читателей воскресной прессы из Средней Англии и слишком для них необычна, чтобы они сочли интервью интересным. Английский у нее так себе; я сносно говорю только на ресторанном французском, но испытываю настойчивое желание польстить ей – просто чтобы хоть что-то сказать, а не потому, что меня действительно волнуют ее чувства. С дурацким акцентом подлизываюсь к ней на чужом языке: «Vous êtes une inspiration pour les femmes anglaises»^[28].

Она кивает с нетерпеливой фальшивой судорогой, призванной изобразить улыбку. Да уж, тут ловить нечего. Мы неловко расходимся. Храбрые соратницы по неглубокому погружению в пространство моды и стиля жизни.

Несмотря на провалившиеся и уничтожающие моральный дух попытки завязать разговор, атмосфера кажется мне неожиданно теплой. Это странно и пугающе, потому что сливки общества – среда не самая дружелюбная. Когда адреналин от приветствий улетучивается, я ощущаю неловкость и даже страх перед толпой чужаков. Это плохо, ведь марафон только начинается.

А вообще – пошли они все. Готовясь ко второму заходу, я высматриваю людей, которые действительно будут рады меня увидеть. Платья у них не такие роскошные, фотографируют их реже, зато их приветствия искреннее. Заметив знакомую, направляюсь к ней. Я знаю ее достаточно хорошо, чтобы, приблизившись, ликующе выдохнуть через плотно сжатые губы. Это означает: «Как я рада, наконец кто-то свой». Вместе с тем я сохраняю покер-фейс и не даю отразиться на нем спасительному облегчению.

– Классно вылядишь, что за платье?

Поп-звезда, на которую работает моя приятельница, известна своей скупостью. Несмотря на постоянные перелеты частными джетами и прочую звездную повседневность, Грейс выживает на тридцать тысяч фунтов в год.

– Так, от одного дизайнера, – отвечает она. – Одолжила, само собой.

– Само собой. Как и я, – закатываю глаза. – Здесь так много плохо одетых людей. Мне кажется, они из тех, что заплатили за свои билеты.

У Грейс восхитительные блестящие волосы, она хорошенькая, кожа и глаза еще не выдают признаков привыкания к окружающей среде. Она, в отличие от большинства игроков в здешнем высшем обществе, очень чувствительна. Бывает, ей нужно пожаловаться, и тогда я открываю перед ней шлюзы сочувствия. Сегодняшний вечер не исключение: оказалось, что ее вновь перемалывают челюсти «модного заговора». Надо выслушать, выбора у меня нет, тем более что войти в контакт с другими дамами на приеме явно не получится.

– Она притащила за собой всю команду, – начинает Грейс. – Я намекнула, что вырез у нее слишком глубокий, и двое других помощников уставились на меня. Стилист буквально прошипел: «Дорогуша, мы как-нибудь и без твоего участия обойдемся. Кофе и машины, дорогая, кофе и машины», – так они обычно ставят ассистентов на место. Я расплакалась, но, слава богу, она не заметила.

Глаза Грейс наполняются слезами, и я ее обнимаю. Ее волосы пахнут кокосом и миндалем.

– О, милая. Они просто модные дешевки. Меня всегда удивляло, что они умудряются пользоваться словом «дорогуша» как отравленным дротиком.

– Самая что ни на есть подлая девчачья банда, даже если там есть мужики. Никогда к этому не привыкну. – Из-под набрякшего нижнего века скатывается слеза.

Чувствую легкое отторжение, но в то же время горжусь собственной добротой и эмпатией, особенно когда вокруг даже пообщаться не с кем. Выпиваю полный бокал «Рюинар Блан де Блан», оно гораздо лучше обычной бесплатной шипучки на вечеринках и отлично пошло. Мы с Грейс кружим по краю толпы, я не оставляю попыток ее развеселить: «Только посмотри на эту свинью в платье… Господи, а он сюда как попал, с девяностых к моде отношения не имеет. Впрочем, как я сама здесь оказалась, с моим весом больше чем пятьдесят кило. Черт!»

Поднять ей настроение оказалось несложно.

– Как насчет смыться? – предлагает она.

– Супер. Я только за, милая. Ну их, этих модных уродов. Нам здесь не место.

Мне тоже становится весело, даже несмотря на то, что афтерпати будет в отеле «Чилтерн Файерхауз», а мы в категории ПОН – Пошли Отсюда Нахер. Большинство людей на планете входят в категорию ПОН.

Мы с Грейс собираем отряд – человек семь. Наш приятель снял два номера в модном отельном кондоминиуме, и мы едем в город в чьем-то «Мерседесе». Втиснувшись в салон из кремовой кожи, я целую Грейс в шею.

– Мерзкие, мерзкие людишки, нахер их всех. Спорим, сейчас они уже нюхают в сортире дерьмовый кокс… к пятидесяти все они станут накачанными гиалуронкой уродами. Кстати… – делаю комическую паузу, – у тебя есть что?

– Нет, но я бы не отказалась от пары дорожек.

– У меня нет зависимости. Просто нравится аромат.

– Вкусняшка, – говорим мы в унисон и хихикаем над этой древней, но забавной шуткой. Я весело провожу время, от стада мы отбились. Лучше не знать, что будет дальше.

Мы пьем джин-тоник за восемнадцать фунтов в пафосном частном клубе «Мейфэр» – я поворачиваюсь к Грейс со словами: «Надеюсь, кто-то за это платит». Потом пара новых друзей тащит нас на вечеринку в таунхаусе в Челси. Из огромной, нетронутой и, похоже, вообще ни разу не использовавшейся кухни слышны легкие постукивающие звуки: кто-то распределяет дозы кокса на столике цвета молочного мрамора. Из невидимой аудиосистемы доносятся звуки «Beast of Burden» «Роллинг Стоунс». Странно: у богатых обычно унылый музыкальный вкус и на их вечеринках слишком много хаус-компиляций, собранных модными пятизвездочными парижскими бутик-отелями.

В саду группка людей выдыхает облачка пара в холодный воздух, беседуют они с необычной сосредоточенностью и интересом. Каждый уже принял дозу, а потому «открыт и дружелюбен». Это означает, что вы можете заговорить абсолютно с кем угодно, даже со знаменитостями, и вам ответят.

В мой пылающий экстазом мозг закрадывается мысль: интересно, что сейчас делает Вулфи?

Внутри пара безумных кокер-спаниелей проносится по паркету к хозяину, который приветствует их с тревожной заботой и радостью. Здесь как минимум человек двадцать, все еще веселые и оживленно болтают; общее настроение не падает, вечеринка полна жизни. Но я не просто хочу домой к моему псу, мне это необходимо. Au revoir. Заткнув шлейф платья поглубже в трусики, я делаю шаг навстречу свежему воздуху, который словно проходит прямо сквозь меня, наполняя энергией. Выбираюсь на улицу и останавливаю такси.

Дома Вулфи уже стоит и ждет, виляя задницей из стороны в сторону. Тихо тявкает от счастья, уткнувшись в мои колени. Здесь, по мнению собак, от нас пахнет лучше всего. Я опускаюсь на корточки, встречаюсь с ним лицом к лицу, нос к носу, глаза к глазам.

– Ммммулфи, – расцеловываю его, хотя в собачьих учебниках пишут, что собаки не любят, когда их целуют и держат за голову. – Давай! Пойдем! – Он танцует вокруг, а под конец садится в молитвенную «давай поиграем» позу «собаки головой вниз». Я натягиваю первое, что попалось под руку – меховую жилетку из секонд-хенда, – сую ноги в грязные резиновые сапоги, задираю платье еще выше, надеваю солнечные очки и, спотыкаясь, выхожу в раннее лондонское утро, чтобы направиться к Скрабс, с солнцем за спиной и с собакой рядом.