Czytaj książkę: «Тише», strona 5

Одиннадцать

Глядя на мои приготовления к приходу ночной няни, я с трудом поверила, что планирую мирно спать всю ночь напролет. Решив обойтись без помады, я наношу на свое мертвенно-бледное лицо тональный крем, расчесываю волосы и переодеваюсь. Сейчас придет моя спасительница, чтобы подарить мне самый ценный подарок: десять часов свободы. Меньшее, чем я могу ее отблагодарить, – привести себя в божеский вид.

Зато моя квартира практически безупречна, если не обращать внимания на облупившуюся местами краску и потертую мебель. Правда, у меня всего две комнаты – спальня и гостиная, – а эта дама наверняка привыкла к шикарным детским с креслами-качалками и забавными зверятами на обоях. Что ж, придется компенсировать скромность интерьера чистотой и уютом.

На футболке спереди проступают два мокрых пятна. Я прекратила грудное вскармливание три дня назад, но моя грудь, похоже, не в курсе. Когда Эш начинает хныкать, она набухает, и мне в итоге приходится использовать молокоотсос, одновременно приучая его к бутылочке. Пока он, извиваясь как червяк, с широко разинутым ртом тянется к моим соскам, я пытаюсь подсунуть ему их пластиковый аналог. Надеюсь, сегодня, когда мы будем в разных комнатах, грудь утихомирится как миленькая.

Девять часов. Звонок в дверь. Аллилуйя! Прежде чем открыть, я в ликовании совершаю круг почета по прихожей.

Ночная няня оказывается совсем не такой, как я представляла. Она настоящая великанша: гигантская фигура заполняет весь дверной проем, заслоняя падающий из коридора свет. Во время рукопожатия моя ладонь тонет в ее ручище. Рядом с ней я чувствую себя ребенком, а Эш, когда она его укачивает, и вовсе выглядит как мальчик-с-пальчик.

И все же, несмотря на пугающие размеры, она, похоже, милая и добрая. И никуда не исчезает, как вечно занятые акушерки в родильном отделении. Когда она баюкает Эша, гладит его пушистую головку, что-то шепчет ему – так тихо, что я не могу разобрать ни слова, как ни пытаюсь, – он сразу успокаивается.

Зато я почему-то напрягаюсь. У меня совершенно нет желания брать на руки своего ребенка, но видеть его на руках у кого-то другого немного странно.

– Похоже, ему очень удобно, – говорю я, стараясь не выдать недовольства.

– Я ведь уже давно этим занимаюсь… – Помнится, Джесс говорила, что благодарные клиенты прозвали эту няню «заклинательницей младенцев». – Хотите его подержать?

– Нет-нет, продолжайте.

Я стараюсь запомнить малейшие детали, чтобы потом использовать их самой: под каким углом согнут ее локоть, насколько сильно прижата ладонь к его головке.

– Как проходят первые недели после выписки? – спрашивает она.

– Спасибо, хорошо, – сухо отвечаю я. Что мне еще сказать? Что я на грани?

– Устаете, наверное? Ваша сестра сказала, что вы совсем одна.

– Думаю, все мамы устают с младенцами – не важно, одни они или нет.

– Конечно. Именно поэтому я и здесь. Ну а теперь расскажите мне о ночном режиме малыша.

Я вдруг чувствую себя как на экзамене, к которому не успела подготовиться.

– Если честно, у него нет никакого режима. Обычно около половины десятого я даю ему бутылочку. А дальше – как пойдет.

– Ну, это поправимо, – говорит она. – Я могу помочь наладить кормление по часам.

– Буду вам очень признательна.

– Скажите, вы его пеленаете?

– Нет, а надо?

– Некоторым малышам это нравится; им так уютнее – как будто они снова вернулись в материнскую утробу. И тогда они быстрее успокаиваются.

Сколько же я всего упустила!

– Научите меня?

– Конечно.

Няня кладет Эша на пеленку и, словно эксперт по оригами, ловко заворачивает его в ткань.

– Готово! Буррито с младенцем. Если хотите, можем еще пару раз сделать это вместе ближе к утру. – Она смотрит на часы и добавляет: – Думаю, вам пора баиньки.

До меня не сразу доходит, что речь обо мне.

С тяжелым вздохом, означающим «неужели мне и правда придется его покинуть», я подхожу к плетеной люльке и склоняюсь над Эшем.

– Спокойной ночи, мой хороший!

Я впервые его так называю.

– Не волнуйтесь, мамочка, с ним все будет в полном порядке, – заверяет она.

В ответ я улыбаюсь «храброй» улыбкой, толкаю дверь в спальню и закрываю ее за собой. Какое облегчение! Я ложусь на кровать и проваливаюсь в сон.

Я просыпаюсь в четыре. Груди – словно два шара для боулинга; верхняя часть пижамы промокла насквозь. Бегу в кухню и вынимаю из стерилизатора молокоотсос. Ночная няня сидит на диване, не отрывая глаз от «корзины Моисея».

– Все в порядке? – шепотом спрашивает она при виде меня.

– Не понимаю, почему молоко продолжает прибывать, – отвечаю я.

– Вы сказали, что перестали кормить грудью три дня назад?

– Да. Сначала убрала пару дневных кормлений. Мне кажется, молокоотсос только стимулирует выработку молока.

– Вам придется сцеживаться, если не хотите заработать мастит. Когда закончите, принесите молоко мне – покормлю малыша. Чего добру пропадать? Все лучше, чем сливать его в канализацию!

В течение следующего часа я сижу в ванной на унитазе, чувствуя, как силиконовые воронки то втягивают, то отпускают мои соски, и слушая злобное ворчание насоса. Я думаю о няне и ее всенощном бдении в соседней комнате. О том, что Эшу с ней, похоже, очень хорошо. За всю ночь я не услышала ни единого писка, хотя стены довольно тонкие. Неужели она так и просидит до утра у плетеной колыбели, готовая подхватить его на руки и утешить, едва он откроет глаза?

Я вручаю ей бутылочку со сцеженным молоком, и тут Эш начинает ворочаться.

– Как раз вовремя! – улыбается она.

Я встаю позади и наблюдаю, как она его кормит. Знаю, что стоять над душой неприлично, но почему-то не могу отвести взгляд. В голове не смолкает тихий писк: примерно так звучит пожарная сигнализация на севших батарейках. Возможно, у меня начинается мигрень.

– Хотите сами его покормить? – мягко спрашивает она.

– Нет, спасибо, – отвечаю я. – Мне надо поспать.

Прежде чем лечь в кровать, я набираю сообщение Джесс.

Можешь отменить ночную няню? Спасибо за заботу, но это не работает. Извини.

В спальне царят пустота и безмолвие. Шум в голове прекратился. Никто не сопит, никто не орет. Чем не блаженство? Ради этого стоит и потерпеть. Я стираю сообщение и закрываю глаза.

Я просыпаюсь от звука раздвигаемых занавесок и запаха тостов. Неужели я снова в больнице?

– Доброе утро, моя дорогая! – Возвышаясь надо мной, ночная няня ставит на прикроватный столик тарелку и передает мне Эша. – А вот и ваш малыш! Он прекрасно себя вел. – Эш смотрит на меня и вздыхает. Опять ты… – Ну а я тогда пойду. Увидимся вечером?

Я отвечаю не сразу. Несмотря на ночное сцеживание, я чувствую себя отдохнувшей. Должно быть, в общей сложности я проспала восемь с половиной часов. Восемь с половиной!

– Да. Спасибо!

Наконец-то ко мне вернулась энергия! Надо использовать ее на полную катушку, говорю я себе, когда няня уходит. Попробую применить все хитрости, которым она меня научила.

Я снова и снова пробую запеленать Эша, но у меня ничего не выходит – даже ролики с ютьюба не помогают. Он ерзает и дрыгает ногами, пока пеленка не сбивается в мятый бесформенный ком.

Не теряя самообладания, я ласково воркую, глажу его и качаю – на мой взгляд, в точности, как это делала няня. Однако результат опять практически нулевой. Где мне тягаться с профессионалами! Эш выгибает спину и размахивает руками, словно хочет наложить на меня заклятье, чтобы я исчезла, а на моем месте появилась она. Стоит мне взять его на руки и прижать к себе, он весь сжимается и начинает извиваться, как лобстер над кастрюлей с кипятком.

– Как вы сегодня? – спрашивает няня, когда я открываю ей вечером дверь.

– Гораздо лучше, спасибо! – отвечаю я; мне не хочется признавать поражение.

– Вот и хорошо, – говорит она и берет Эша на руки. Он сразу расслабляется. – С таким крохой главное – хорошо высыпаться. Это все меняет! Помню по себе.

– У вас есть дети?

– Дочь. Ей уже тридцать два!

– А внуки?

– Пока нет. Жду не дождусь. Ох, Эш, по-моему, тебе нужен чистый подгузник!

– Сейчас поменяю, – смущенно бормочу я.

Как можно было не заметить, что ребенок испачкал подгузник? Да что ж я за мать-то такая! Никудышная, безалаберная.

– Тяжело, когда приходится все делать самой, – сочувственно говорит няня, пока я выдергиваю из упаковки пару влажных салфеток.

Как ни странно, мои глаза вдруг наполняются слезами.

– Я ведь тоже была матерью-одиночкой, – добавляет она.

– Правда?

– Да. Хотя и не по своей воле. Так уж вышло. – Тень воспоминаний пробегает по ее лицу.

– И как вы справлялись?

– Честно говоря, с трудом. Особенно поначалу. Меня угнетала ответственность. И одиночество. Мой вам совет: соглашайтесь на любую помощь, кто бы ее ни предлагал. Зато мне не пришлось ее ни с кем делить. Знаете, в конце концов я поняла, какое это счастье. Мы были так близки! Мы и сейчас близки. И вы к этому придете. Станете друг для друга всем.

В ту ночь мне не спится. Тишина не успокаивает, а давит. Я привыкла реагировать на каждый писк, и когда не слышу ни звука, моя тревога зашкаливает. «Какое это счастье», – вертятся в голове ее слова. У меня получится! Я буду стараться изо всех сил, и все получится.

Но беспокойный ум упрямо возвращает меня в Нью-Йорк, к двойному стуку люков под колесами проезжающих по Авеню А такси, к заливистому вою сирен. Туда, где я предпочла бы сейчас оказаться.

На рассвете, когда приходит время очередного кормления, я открываю дверь спальни и тихо-тихо, на цыпочках, иду на кухню за стаканом воды.

При виде меня она прикладывает палец к губам. Эш, не просыпаясь, ест из бутылочки.

Это я должна быть с ним, говорю я себе. Как мне наладить связь с ребенком, если кормить, обнимать, успокаивать его будет кто-то другой?

Утром я ей все говорю.

– Я вам так благодарна за эти пару ночей! Спасибо, что помогли ему наладить режим, а мне дали возможность выспаться.

– Была рада помочь.

– Думаю, дальше мы и сами справимся.

– Вот как? Вы уверены?

Неужели она обиделась? Или просто удивлена? Впрочем, не важно: я знаю, что это правильное решение.

– Уверена.

– Что ж, у вас есть мой номер – на случай, если я снова понадоблюсь.

– Да.

– Ну хорошо. Тогда удачи вам, Стиви. – Она надевает шарф, собирает свои вещи. – У вас чудесный малыш.

– Спасибо.

На пороге няня оборачивается.

– Со временем станет легче, – говорит она. Потом улыбается и тихо закрывает за собой дверь.

И мы снова остаемся одни.

Двенадцать

Мы с Лексом стояли на крыше клуба, ожидая начала вечеринки. Был теплый апрельский вечер; солнце постепенно опускалось между небоскребами, расцвечивая окна огненным заревом. Внизу, словно костяшки домино, выстроились вереницей вдоль обочины черные лимузины. Открылась дверь. Тротуар осветился вспышками фотокамер.

Лекс глянул на часы.

– Представление начинается! – сказал он.

Мы сели в лифт и спустились на первый этаж.

– Так и будешь в кепке? – спросила я.

– Угу, – кивнул он.

Я ни разу не видела Лекса без вязаной шапки или кепки. И уже готова была поверить в теорию Нейтана о том, что Лекс скрывает под головным убором редеющую шевелюру.

– И в них? – Я показала на тряпичные кеды, выглядывающие из-под штанин небесно-голубого костюма.

– Конечно.

Лифт остановился на первом этаже. Двери открылись.

– Охренеть! – прошептал Лекс.

Прямо перед нами, под люстрой в виде спутника, в окружении толпы из одетых во все черное мужчин и женщин, стоял высокий мужчина в точно таком же наряде, как у Лекса, – от тряпичных кед до бейсболки. Это был актер со званого ужина Джесс.

Лекс направился к нему, протягивая правую руку.

– Классный прикид! – донеслись до меня слова актера.

«Попытка не пытка», – подумала я, написав его имя на плотном кремовом конверте с приглашением. Он внимательно слушал, когда я рассказывала о клубе, и даже казался заинтересованным. Но я совершенно не рассчитывала, что он и в самом деле придет.

Нейтан стоял наверху лестницы с коктейлем в одной руке и мини-тако с рыбой в другой.

– Выходит, я был прав насчет платья? – крикнул он, перекрывая смех и болтовню.

В прошлую субботу мы облазили весь Сохо в поисках подходящего для меня наряда – такого, чтобы, как выразился Нейтан, «все сразу поняли, кто здесь соучредитель». «Но ведь я не соучредитель!» – возразила я. «Вот именно!» – ответил он.

– Да, ты был прав насчет платья, – признала я. – Хотя теперь непонятно, как платить за аренду в этом месяце. Еще и волосы постоянно цепляются за эту штуку. – Я потянула за ожерелье из разноцветных стекляшек.

– Выглядишь потрясающе! – сказал Нейтан, отбрасывая челку с глаз.

– Спасибо. Сама себя не узнаю. Как будто это не совсем я.

– Ну конечно, ты! – заверил меня Нейтан. – Стиви Стюарт, добро пожаловать в новую жизнь!

Я рассмеялась. Мы смотрели на колышущуюся внизу нарядную толпу.

– Сколько здесь громких имен! Кто бы мог подумать… – сказала я.

– Слева актеры, справа политики… А мэра видела? Даже не верится, что это всего лишь коворкинг для айтишников, а не самый модный бар Нью-Йорка. Знаешь, кого я встретил?

– Кого?

– Твоего двойника. Она стояла у барной стойки.

– Джесс? Не думала, что она придет.

– Обалдеть, как вы похожи! То есть она, конечно, явно старше, но ваши брови, губы… Я как идиот подошел и ляпнул: «Готов поспорить, что вы – сестра Стиви».

– У нас все-таки общие гены.

– Она сказала, что искала тебя повсюду, но так и не нашла, и что ей скоро уходить. Это было… – Он вытащил из кармана свой айфон. – Примерно полчаса назад.

– Не очень-то хорошо она меня искала.

– Надеюсь, ты не обижаешься? Посмотри, сколько здесь народу! И потом, она…

– Она что?

– Такая магнетичная. Женщина-загадка.

– В каком смысле?

– Похоже, она здесь всех знает – возле нее постоянно толклись какие-то приятели. Бесконечные обнимашки, улыбки, смех и очень проникновенные беседы: люди подходили почти вплотную, чтобы перекинуться с ней парой слов.

– У нее ужасно тихий голос.

– Ага, и мне это ужасно нравится – такая редкость для Нью-Йорка! В общем, как ты и говорила, она правда очень крутая. Что называется, «со связями». Но когда я к ней подошел и представился, она вроде как стушевалась, стала вдруг такой хрупкой и ранимой…

– Она всегда ведет себя немного странно с моими друзьями. Может, ты ее смутил.

Джесс я так и не нашла. Но еще целых четыре часа здание клуба, похоже, оставалось точкой притяжения для всего города. Словно ничего другого больше не существовало.

Проводив гостей, мы с Лексом снова сели в лифт, поднялись на крышу и нырнули за барную стойку.

– Последняя зеленая бутылка! – сказал Лекс. Откупорил ее, налил два бокала и, передав один мне, добавил: – Итак, мы это сделали. Отличная работа, команда!

– Спасибо, – ответила я.

Вряд ли он догадывался, что я благодарила его за все сразу: за мозаику желтых огней, что плыли в сторону Мидтауна и тонули в чернильном омуте Центрального парка; за такси, что сновали далеко внизу, визжа тормозами и нервно сигналя. За то, что дал мне шанс зацепиться; стать здесь своей.

Наши взгляды скрестились над бокалами на пару лишних секунд, а затем мы оба улыбнулись и вновь опустили глаза на запруженную машинами дорогу. И тогда я впервые подумала, что это могло бы вылиться во что-то большее.

Тринадцать

Не знаю, кому пришло в голову встретиться в кафе с игровой зоной для детей. Самому старшему из малышей не исполнилось и двух месяцев. Максимум, на что он способен, – обхватить чей-нибудь палец. Вигвам, игрушечная кухня, разноцветные счеты – все это останется невостребованным. И тем не менее мы здесь: шесть женщин и шесть младенцев всех форм и размеров, рожденных с разницей в месяц. Сидим за простым прямоугольным столом на псевдодизайнерских стульях.

Жалела ли я, что отказалась от ночной няни? Не то слово! Я проклинала себя за эту глупость. О чем я только думала, принеся в жертву свои безмятежные ночи? Каким образом почти полное отсутствие сна помогло бы нашим отношениям? Такие мысли крутились у меня в голове, когда поутру мы с Эшем настороженно таращились друг на друга.

У меня не хватило мозгов попросить няню вернуться, однако я воспользовалась ее советом. «Принимай любую помощь». Поэтому я вынырнула из трясины своей депрессии и начала участвовать в обсуждениях в WhatsApp-группе недавно родивших мамочек. Увидеть Эша в руках профессионала оказалось страшным ударом по моему самолюбию. Возможно, теперь, пообщавшись с любителями, я перестану чувствовать себя такой ущербной. Возможно, им тоже непросто дается материнство.

Я посетила лишь половину из восьми занятий курсов подготовки к родам. Занятия проходили в комнате с тонкими коричневыми коврами и глянцевыми белыми стенами. Если у кого-то вдруг начнутся преждевременные роды, то заляпанные околоплодными водами стены можно будет легко отмыть. Свои частые прогулы я объясняла срочной работой. С семи до девяти вечера мой смартфон разрывался от уведомлений: мне на электронный ящик сыпались имейлы из Нью-Йорка, требующие – о чем я с важным видом сообщила своим пренатальным коллегам – немедленного ответа.

На самом деле я избегала этих встреч из-за пустующего рядом стула. Все остальные приходили вдвоем – точнее, втроем, если считать без пяти минут новорожденных, пинавшихся в животах у матерей. Лесбийская пара, которая могла бы отвлечь на себя внимание, так и не появилась, – к моему огромному разочарованию. Невозможно было представить более традиционную гетеросексуальную группу людей.

Ведущая курсы акушерка очень старалась и даже вставала со мной в пару во время изучения техники массажа или взаимного опроса (Что такое слизистая пробка? Когда пора звать акушерку?). Хотя, по-моему, прекрасно понимала всю нелепость ситуации. Какой смысл в дублере, если самого актера нет и не предвидится?

Когда на одном из занятий решили создать группу в WhatsApp и пустили по кругу листочек, я тоже написала свой номер – не иначе как из-за дурацкого синдрома упущенной выгоды. В тот же вечер начали звякать уведомления. Я их мигом отключила. Но на протяжении последующих пары месяцев периодически открывала приложение и заглядывала в чат.

Лента сообщений пестрела фотографиями первых минут после рождения, сделанных словно под копирку. В кадре – два лица: одно сияет румянцем послеродового триумфа, на другом застыло выражение экзистенциального ужаса. И подпись: «Руби Мэй родилась как раз к пятичасовому чаю. Вся семья Райт на седьмом небе от счастья». Далее – бесконечные обсуждения правильного режима кормлений, диатеза, первых зубов и цвета стула. Если кто-то задавал вопрос, остальные считали своим долгом на него ответить. И не важно, что все советчики были одинаково некомпетентны.

Я продолжала следить за чатом, но ничего не писала. Возможно, с моей стороны это было свинством – не отвечать на вопросы, не подтверждать, что он благополучно родился, не оставлять свои зеленые сообщения среди их белых. Я не выходила из группы по чисто эгоистическим соображениям. Вдруг мне самой приспичит задать срочный вопрос посреди ночи?

Когда я наконец вышла на связь, мамочки встретили блудную дочь с распростертыми объятиями.

– Мы здесь, иди сюда!..

– А вот и самый главный малыш!

– Он просто чудо!

– Как ты, Стиви?

– Спасибо, все хорошо, – отвечаю я, разматывая шарф. – Простите, не помню, как вас зовут.

Длинноволосая брюнетка с глубоко посаженными глазами густо краснеет. Улыбка сходит с ее лица. Она гладит своего малыша по головке, увенчанной копной рыжеватых волос, похожих на парик.

– Мы Стенли и Кэти, – говорит она.

Я сажусь и оглядываю группу женщин. Склоненные к младенцам головы. Тишину то и дело нарушает причмокивание. Мои соски рефлекторно напрягаются.

– Как у Эша со сном? – спрашивает другая мамочка.

– Спит максимум три часа подряд, и то если повезет.

Не стоит, пожалуй, упоминать временную передышку, полученную благодаря Джесс.

– Три часа? Ничего себе! Как здорово!

– Правда? Зато в течение дня он сущий монстр! На этой неделе его крики стали еще пронзительнее.

– Ему сейчас три недели, да? – спрашивает мамочка в бледно-серой шапке с помпоном, под которой наверняка скрываются немытые волосы. – Наверное, у него как раз идет Неделя Чудес.

– Простите, что вы сказали? – переспрашиваю я.

– Так называют периоды скачков развития, – объясняет она. – Малыши в это время становятся очень беспокойными. Если не ошибаюсь, Эш родился на неделю позже предполагаемой даты?

– Да.

Похоже, Серая Шапка знает моего ребенка лучше, чем я.

– Значит, на самом деле ему уже четыре недели. Немного рановато для первой Недели Чудес – но, может, он у вас вундеркинд!

– Наверняка.

– Ха-ха. В общем, в этом возрасте они начинают осознавать окружающий мир.

– Понятно, – говорю я. – И что можно сделать?

– Ничего, – улыбается она. – Просто набраться терпения.

Я достаю из потертой Ребеккиной сумки для подгузников бутылочку, термокружки с холодной и горячей водой и банку молочной смеси. Когда я выкладываю свой арсенал на стол, все потрясенно ахают. Искусственное вскармливание! Воцаряется тягостное молчание. Даже вигвам в углу немного поник.

– Начала на этой неделе. Я не была уверена, что Эшу хватает моего молока, – оправдываюсь я. Почему я не могу сказать правду? – В первые дни было такое чувство, что грудь вот-вот лопнет, но теперь все прошло. И, между прочим, никакого мастита! Думаю, это обычная страшилка, чтобы женщины продолжали кормить грудью.

Звенящая тишина. Представляю, как бы они отреагировали, узнав, что две ночи подряд за Эшем ухаживала совершенно посторонняя женщина!

– Понятно, – сухо кивает мама малыша Стэнли. – Может, еще чаю?

– С удовольствием! – радостно соглашаются остальные, будто им предложили кусок торта или порцию кокаина. Все протягивают двухфунтовые монетки – можно подумать, мы кутящие в складчину студентки! Стенли-плюс-Кэти идет на кассу, чтобы купить четыре чая с ромашкой и один американо для меня.

Еще одна женщина (совсем ребенок! Помнится, увидев ее на занятиях, я подумала, что гожусь ей в матери) легонько хлопает меня по руке.

– Стиви! Вы ведь еще не рассказывали нам о родах!

Воспоминания вдруг снова переносят меня в больницу; я стою на четвереньках, каждая схватка – словно торнадо; ужасно хочется тужиться, а акушерка куда-то вышла. Когда она мне так нужна! Без нее я чувствую себя слепым котенком. Как я буду рожать совсем одна? Мне дико страшно. Мы наверняка умрем – и я, и ребенок!.. Тут меня накрывает очередная схватка, и я слышу чей-то вой, пронзительный и жуткий, словно раскат грома. И внезапно понимаю, что вой исходит от меня.

Усилием воли я прогоняю это воспоминание, запихиваю его в шкатулку и решительно захлопываю крышку. Поскольку мои роды – не общественное достояние, незачем о них рассказывать каждому встречному и поперечному.

– Мне нужно отлучиться в туалет, – говорю я ей. – Не присмотрите за Эшем?

Уборные находятся в противоположном конце помещения, метрах в тридцати. Первые несколько секунд мне кажется, будто я что-то забыла – сумочку, руку или ногу. Однако вскоре меня охватывает блаженное чувство облегчения. В голове проясняется. Я еще долго сижу на унитазе, тупо уставившись на усеянную кровавыми пятнами прокладку.

Когда я возвращаюсь, Эша держит на руках уже другая женщина, а разговор успел перейти на «папочек».

– Он так здорово о ней заботится.

– Он берет на себя все ночные кормления.

– Знаете, какой день был самым ужасным? Когда закончился его отпуск по уходу за ребенком и он снова вышел на работу!

– Он от нее просто без ума! Я уже начинаю ревновать!

Заметив меня, они меняют пластинку:

– Он вечно требует секса. А мне сейчас совсем не до этого.

– Когда она плачет по ночам, он делает вид, что не слышит.

– Он постоянно жалуется на усталость. Можно подумать, я не устаю!

– Он считает, что я вроде как в отпуске. Сижу себе дома, ничего не делаю. Попробовал бы сам провести весь день с ребенком – посмотрела бы я на него!

«Неужели весь этот спектакль предназначен для матери-одиночки? Не тратьте понапрасну кислород, – думаю я, закипая. – Даже не пытайтесь меня убедить, что ребенок может спасти отношения. Посмотрите на маму с папой, посмотрите на Ребекку с Дэвидом. Дамочки, вы еще в самом начале пути!»

Рано или поздно вы будете шипеть друг на друга в предрассветные часы, мысленно добавляю я, насыпая в пластиковую бутылочку шесть ложек смеси. Каждая порция падает на дно с приятным «шух».

А когда он захрапит, вы толкнете его в ребра и внезапно осознаете, что это ваш первый физический контакт за несколько недель.

И все же…

Попробуйте представить хотя бы на секунду, каково это – ухаживать за младенцем одной. Когда рядом нет еще одной пары рук, готовых помочь. Некому его подержать, когда ваш ужин стынет, или когда вам нужно принять душ или сходить в туалет по-большому.

Я добавляю сто миллилитров горячей и сто миллилитров холодной воды из соответствующих фляжек. Попробуйте представить, каково это – целый месяц слушать нескончаемые вопли по шестнадцать часов в день. Я трясу бутылочку, пока отрава полностью не растворяется.

– Когда планируете выходить на работу? – спрашиваю я всех.

Эш опустошает бутылочку, и я готовлю план побега. В гробу я видела такую поддержку! Мы словно из разных миров.

Но когда я начинаю собирать свои вещи – пеленки, фляжки, подгузники, пустышки, влажные салфетки разбросаны по столу, как остатки авиакатастрофы, – все делают то же самое. Затем одна из них предлагает вместе прогуляться.

Спустя полчаса я волочусь в конце вереницы новехоньких колясок, медленно ползущих вверх по склону холма меж дубов. Ночью был ливень с грозой, и на дорожках парка валяются короткие, ослепительно-белые на сколах обломки деревьев.

В первом триместре беременности я здесь частенько бегала, перепрыгивая через собачьи какашки и улавливая обрывки разговоров. Эта рощица находится недалеко от центра: всего полчаса пешком от собора Святого Павла и примерно столько же – от клуба. Но поскольку она расположена на возвышенности, возникает такое чувство, будто паришь над городом. Время от времени, словно крыло зимородка, между деревьями мелькает башня из стекла и стали.

Мы идем в гору мимо собаки неопределенной породы с жесткой шерстью, напоминающей железные опилки; мимо парочки влюбленных подростков, которые прикрывают рот ладошкой и прыскают, завидев нас – торжественную шеренгу из шести женщин, толкающих перед собой шесть колясок. Мы останавливаемся на вершине холма, и женщина-ребенок вытаскивает свой айфон. Вся компания вдруг начинает улыбаться, поправлять вязаные шапки и шарфы, приглаживать волосы.

Держа телефон на расстоянии вытянутой руки, наш фотограф поворачивает экран, так чтобы мы видели себя в перекрестие нитей объектива: веселая группка мамочек и я, вся в черном с головы до пят и с унылым пучком на затылке. Нажимает на кнопку камеры, и в следующее мгновение пять пар глаз возвращаются к малышам в колясках. Как только фотография загружается в группу WhatsApp, звучит разноголосица уведомлений. Вид у меня рядом с моим «комочком счастья» довольно кислый: сразу ясно, что я предпочла бы оказаться где-нибудь в другом месте. В то время как другие искрятся радостью первых недель материнства.

Вечером я вновь разглядываю фото и думаю о том моменте на вершине холма, о женщинах, объединенных искренней взаимной симпатией, весь мир которых облачен в удобный комбинезончик и уложен в брендовую коляску. Я смотрю на затесавшуюся среди них участницу погребальной процессии, и мне вдруг становится так жаль ее – ту, что переводит взгляд с одного лица на другое, а потом на сияющий за деревьями город. Ту, что смотрит куда угодно, только не на ребенка перед ней. Мне жаль себя.

Но больше всего мне жаль Эша.