Переплывшие океан

46.

Высоко поет южная нибесейка, близко и ясно доносится звук. Где же ты, крохотная, с синими перьями? Ищу тебя по ветвям, стучащим мне в окно. Открываю двери, всматриваюсь. Откуда ж доносишься ты? По стволам, по кончикам тонких пальцев, по листьям в скорлупке ты прячешься, как всегда. Я же, также, как прежде, ищу тебя взглядом. Но ты невидима, будто нет тебя вовсе. Будто не птица ты, а один лишь звук. Или может поют так деревья? Так говорят они, а я пытаюсь понять. Не понимаю вас! Не знаю вашего языка! Где же все-таки ты, нибесейка?

47.

Уже несколько лет здесь, на пристани, вынимаю желудки белой рыбы и бросаю в ведро. Боюсь и бью себя по щекам, заставляя быть храбрым. Встаю, чтоб увидеть все то же белое небо, иду к краю суши, чтоб увидеть закатную полосу солнца. Это все, что есть у меня: полоса, что тучи открывают на пару минут, и лед, но он тает. И больше не выйти, ловушка! Они берут меня в море все реже, мне все более тошно. Качает лодку, усыпляя меня, я просыпаюсь уж брошенным на камнях, как ненужная сеть.

Любое лицо появляется здесь незамеченным. Любой человек исчезает бесследно. Но ее приход я почувствовал еще там, на камнях. Внутри мои веки вспыхнули красным, и небо, так долго скрывавшееся за белой стеной, сквозь щелки век проскользнуло глубже. Я вскочил на ноги, я вдохнул заново и впервые увидел слепящий полуденный свет. Спустя много дней я узнаю, что солнце, навещавшее нашу дыру каждый день, принесла она. Но пока – я лишь увижу ее впервые.

Впервые появится в моей жизни кто-то важнее, чем Бог. Я увижу ее, нагой выходящую из восточного леса, твердую, как закаленная глина. И забудутся природа, воздух и звезды, потому что нет ничего прекраснее ее существа. Она вышла из природы, нет, она сама природа, сама стихия. Чистая, как океан в его первые дни.

Она смотрела вперед, не видя меня, так бесстрашно, словно не осталось в ее жизни ничего неизвестного, будто все сокрытое уступило перед ней одной. И к краю землю она пришла, как дыхание древности, и с тех пор все мои мысли были возле ее плеч, мой нос рылся в воздушных ее волосах, мои руки, мои губы… Она была моей новой жизнью, моей новой верой.

Любое лицо забывается здесь за минуты, приливается на песок, оставляет мокрый след и забирает его обратно. Но ее лицо было другим. Каким? Не мог сказать не один житель нашей жалкой деревни. Но они думали о ней, я знаю, как думают о неожиданном граде, смешанном с солнечным ливнем, обрамленном слоистым гало. Она оставила след, как только стопой коснулась ледяных троп. И след этот растопил вокруг себя все застывшее в страхе.

Я ничего не знал о ней. Но с тех пор я следил за каждым ее шагом. Я больше не чистил рыбу, не ходил в дом гадалки и рыбака. Все меньше оставалось еды и средств, но я не думал о пище. Я забыл все физическое, забыл, что у меня есть желудок и кожа, чувствительная к холодам. Она вытеснила из моей головы мою мать и мой дом, и я не мог ответить – кто я такой? Я не смел спрашивать, я больше ничего не спрашивал! Я не желал знать – ни-че-го. Я хотел лишь познать ее. Кто она?

Под ее окном я проводил ночь, но не спал. Я забыл, что есть сон, что есть мозг, требующий притворяться мертвым. А утром, пока не просыпались звуки и ее кисть не отворяла окно, я убегал, не смея быть видимым. Ведь я слишком низко иду по земле! Слишком мал, чтоб понять, чтоб увидеть, но как же влекла истина! И как же мечталось понять, что есть мир, оторвавшийся с неба на кучку бараков и деревянных лодок!

Что есть мир – идущий, едва касаясь снегов, по аллее, укрытый ярко-красным одеянием? Что есть Бог, встающий на самый край обрыва, толкающийся ногой далеко вперед?

Что есть я – человек, поймавший его внизу?

Эпилог

На холме я увидел мужчину. Совсем обычного, в неприметных одеждах и сносным лицом. Он прижимал к груди книги, и заметив меня, двинулся вниз по склону. В замешательстве я остался на месте и не успел убежать от его мерцающего взгляда. Он подошел вплотную, дыша мне в лицо, и сказал:

«Мир меняется, друг. Дальше только хуже. Ты думаешь все это проделки воров и лжецов с большими карманами, полными денег? Никак, нет! Есть силы повыше, хе-хе! Не слушайся их указаний, этих заплесневелых голов! Хе-хе! Грядет перестройка м-и-р-а, друг! Дальше только хуже, уж я-то знаю! Но ничего, все перестраивается, ничего не вечно. Все это нужно. Они должны уйти, люди должны страдать, но будет конец, хо-хо! Потом, мой друг, настанет новый мир, старый никогда не вернется, помяни мое слово. Ты сам начнешь мыслить иначе, уж мне-то поверь. Эти заплесневелые головы не думают о нас, но они уйдут, когда-нибудь уйдут, это точно! Мне это рассказали настоящие люди, не та опухоль в золотых пиджаках! Ты, друг, не верь им! Дальше только хуже, хе-хе!»