Я спокойно стояла и смотрела, как день сменяется ночью. Как сумерки зажигают звезды. Как ночь, которую я так люблю, встречает меня, темная и прохладная. Наверное, поэтому я и люблю ее, ведь ночь – это маленький космос, каждый день, спускающийся к нам, чтобы рассказывать сказки. Где-то там, по обратной стороне этого мира, движется солнечный диск и обязательно вернется. Именно это и дает нам возможность любить ее – знание, что за ночью обязательно придет рассвет.

Я смотрела, как огромный замок закрывает собой все небо над головой. «Сумасшедший» – думала я – «Ты выстраивал стены и городил башни, чтобы спрятаться от самого себя». Эта мысль заставила меня улыбнуться.

Я смотрела на входные ворота. Позади меня были поляна и лес, окружавший ее кольцом, но я совершенно не боялась стоять к нему спиной. Я знала, что Фос не придет, потому что разгадала его секрет. Теперь его очередь бояться.

За воротами послышались торопливые шаги. Ворота скрипнули, и, обрушивая на меня бесконечный поток ругательств, появилась Ирма. Она затащила меня внутрь. Как только двери закрылись за моей спиной, она сжала меня в объятьях, и нежно поцеловала меня в лоб.

– Живая, – говорила она сквозь слезы – Живая…

Она вытирала щеки руками, смеясь и обливаясь новым потоком слез. Но тут она опомнилась и разразилась новым потоком нежной брани.

– Дурная, ты чего по ночам бродишь? Ты же знаешь, нужно дождаться рассвета. Забыла про Фоса?

Я лишь улыбалась.

– Чего улыбаешься? Глупая…

Я не стала говорить ей, что теперь никто не будет бояться. Сейчас меньше всего, хотелось отвечать на вопросы. Не сейчас и – не на ее.

– Я соскучилась по тебе, – обняла ее, и почувствовала, как зашлось ее тело в беззвучных рыданиях. Всеми силами я держалась, чтобы не разрыдаться самой. Не сейчас, иначе больше не смогу сказать ни слова. А мне хочется, чтобы она узнала. Она отстранилась от меня, посмотрела мне в глаза, и ее заплаканное лицо снова скривилось в рыданиях. Она махала руками и качала головой, не в силах вымолвить ни слова. Да и если бы и могла, то лишь снова и снова повторяла бы мое имя, пока не насладилась бы его звуком, как напивается изможденный путник, пришедший из пустыни. Но она молча плакала, гладя меня по спутанным волосам. А когда все же успокоилась, оглядела меня с ног до головы, и сказала.

– Ты похожа на пугало, милая.

Я засмеялась, и она, наконец, тоже.

Тут сверху, из самого верхнего окна, послышался звон бьющейся посуды и громкие ругательства. Знакомый бархатный голос, звенящий от бешенства, заставил мое сердце подскочить и понестись во весь опор.

– Похоже, Графу стало намного лучше. – спросила я.

– Да, дорогая. – Ирма вытерла ладонями мокрые щеки. – Слеза Водяного – очень сильная магия. Как ты ее раздобыла? Да еще столько? Знаешь, мы изрядно напугались, когда на крышу приземлилось это лохматое чудище.

– Представляю, – сказала я смеясь.

– Ой, нет. И представить себе не можешь! Все переполошились. Испугались, что Фос научился летать.

– Он же совсем не похож на Фоса.

– Ну, охране то все равно – похож или не похож.

Я испугалась.

– Что они с ним сделали?

– Ничего, ничего! – поспешила меня успокоить Ирма. – Да и не смогли бы, даже если захотели бы. Ну и силища у этой зверюги…

– Простите, я совсем не подумала, что он может вас напугать. Честно, даже в голову не пришло.

– Да перестань, родная. Все окончилось хорошо. Говорящий камень вовремя вмешался.

– Это Великая Волшебница.

– Это мы тоже поняли намного позже. Но сначала чуть штаны не перекрасили со страху, а потом и вовсе решили, что Водяной на поверку оказался дамой.

Я хохотала. Ирма смеялась вместе со мной, и ее раскрасневшееся от слез лицо было так же прекрасно, как и при полном параде, с «небольшим» перебором в макияже. Смотрела и никак не могла насмотреться. Нежная, как мать, веселая, как старшая сестра, она была воплощением женственности и нежности. Моя милая, ласковая, добрая ведьма.

– Они остались в замке?

– Нет, даже на чай не задержались. Улетели почти сразу же. Сказали лишь, что ты в порядке и будешь позже. Почему не прилетела вместе с ними?

– У меня… Нужно было заглянуть кое-куда.

Я не стала ничего объяснять, а Ирма (вот где таилась истинно женская мудрость) не стала расспрашивать. Я подняла голову и посмотрела туда, откуда доносились яростные вопли и изощренные ругательства. Ирма, проследив за моим взглядом, сказала.

– Он еще не до конца оправился, поэтому навряд ли у него хватит сил на очередную волшебную пакость.

Я снова посмотрела на нее, и к горлу подкатил комок. Я вдохнула прохладный ночной воздух. Мне хотелось подольше растянуть этот миг, когда мы обе верили в то, что я вернулась, и теперь никуда не уйду. Мне хотелось видеть улыбку на ее лице, мне хотелось верить, что ей без меня будет хорошо, но врать самой себе, ой, как сложно. Я попыталась отвлечь себя и Ирму, которая, похоже, начинала все понимать. Вопрос был дурацкий, и мы обе знали ответ, но нужно было говорить. Хоть что-то.

– Чего он там бесится?

Ирма подыграла мне, сделав вид, что ничего не понимает.

– Ну, все – как обычно. В замке тебя нет, не вернулась вместе с Водяным и Великой Волшебницей и не послала никакой весточки о том, вернешься ли. Знаешь, он ведь…

– Знаю.

– Слава Богу. Думала, так и не догадаешься.

– Так ты знала давно?

– Конечно. Почти сразу, как ты появилась здесь.

– Странно. Я не видела. И ничего мне не сказала?

– О, это совсем не то, о чем должны рассказывать посторонние.

Я кивнула и опустила глаза. А потом зарыдала. Рыдала я так неистово, что с трудом могла дышать. Мой театр одного актера с треском провалился. Ирма все поняла, но теперь настала ее очередь сжать зубы. И она обняла меня, и я прижалась к ней. Она, теплая, пахнущая ванилью, молча впитывала мою боль, не говоря ни слова, нежная, с теплыми руками на моих плечах.

– Как же я буду без тебя?

– Тебе и не придется быть без меня, родная.

Я подняла на нее красные от слез глаза. – Ты сможешь пойти со мной?

– Ну, не вся, – сказала она, ослабив объятье и посмотрев на меня. – Сердце мое будет с тобой. Всегда. Мы стали частью друг друга, понимаешь?

Я замотала головой. Она улыбнулась и вытерла ладонью мои щеки.

– Ты уже встретила меня, а я уже полюбила тебя всем сердцем. И этого уже не изменить. Это уже случилось, и никто не сможет отнять это у нас обеих. Моя любовь уже проросла в тебя, и корни ее – прочнее стали. Она будет тем каркасом, что будет держать тебя на ногах, когда сил стоять уже не будет. Только от тебя зависит, что ты построишь на этом каркасе, но уверяю тебя, он выдержит и хлипкую лачугу, и замок вдвое больше этого. Я уже сделала тебя сильнее многих, – она замолчала, а потом добавила. – Иди вперед и ничего не бойся.

Она поцеловала меня в лоб. Губы ее были горячими. Она еще раз оглядела меня с ног до головы, пытаясь насмотреться, запомнить, а может, и просто оттянуть неизбежное. Потом она отпрянула от меня и снова окинула взглядом.

– Я не знаю никого смелее тебя, мой зайчик. Еще увидимся?

Я кивнула, искренне надеясь, что так и будет, и направилась к дверям замка.

***

Стоя возле тяжелых деревянных дверей кабинета, я слушала, как за ними звонко разбиваются кружки (или тарелки, не знаю, но явно что-то хрупкое), слушала его проклятья, сыпавшиеся на меня, как из рога изобилия и удивлялась, почему у меня до сих пор не лысая голова, сплошь покрытая бородавками. Слышала, как он рычит, злясь на собственную беспомощность. Я вдруг вспомнила, с каким страхом заходила в эти двери в первый раз. Мне хотелось вернуться в прошлое и еще раз пережить это мгновение. Тогда я гадала, как же он выглядит. Теперь я знаю каждую черточку на его лице, каждый изгиб, а цвет его глаз могу по памяти нарисовать в любое время дня и ночи, если под рукой окажутся нужные краски.

Я взялась за огромные ручки дверей и толкнула их.

Тепло и полумрак окутали меня, как одеяло. В камине – огонь, на полу – осколки, книги и разорванная бумага. Он, взъерошенный, стоял ко мне спиной. Я снова, как и в первый раз, как и во все последующие разы, залюбовалась тем, как красиво, как удивительно складывается природный код, делающий людей такими прекрасными, как он. Стройный, статный, высокий. Красивые в своей мужской грубости, руки, осанка и движения, уверенные и плавные, как у дикой кошки. Неудивительно, что я не узнала тебя. Хотя взгляд. Он остался прежним. Чуть больше надменности и грубости, конечно, но даже они не смогли спрятать одиночество, доведенное до безумия. Оно пряталось от меня и делало это так искусно. Да, я подозревала, чувствовала что-то, но так и не смогла разгадать тебя.

– Здравствуй, – сказала я и сама удивилась, каким тихим и сильным стал мой голос.

Он обернулся. Самые синие глаза во вселенной в обрамлении черных ресниц, правильной формы нос и губы, изгиб которых вызывает почти болезненное желание прикоснуться к ним. Но теперь по левой щеке тянулся огромный шрам. Он выглядел так, словно его сделали очень давно и три белые полосы были грубыми, но совершенно белыми, как давным-давно зажившая рана. Они тянулись от лица к шее, а дальше их скрывала рубашка, но я знала, что там, на груди они глубже и болезненнее. Удивительно, но лицо, изуродованное когтями, стало еще прекраснее. Да, шрамы украшают мужчину, но – этого – они делали просто ослепительным.

– Где ты была? – прорычал он тихо.

– Спасала тебя.

– Вот как? Ну и как? Получилось?

– Получится.

Он задышал часто и сильно, словно зверь, приготовившийся рвать и метать. Но сейчас меня это не пугало. Вместо этого пришло новое, совершенно незнакомое мне чувство. Оно-то и вселило в меня уверенность, что я могу абсолютно все, и нет во всем мире силы, способной заставить меня отступить. Я подошла к нему так близко, что хватило бы протянуть руку, чтобы коснуться дикого зверя. Я смотрела на его лицо, пытаясь угадать в нем прежнего, никому не знакомого на свете Графа. Никому, кроме меня. Удивительно. Никакого сходства.

– Надо же… Совершенно другой человек. Магия?

Он застыл, глядя на меня и не веря в то, что я говорю. А потом он понял. Увидел на моем лице, прочитал в моих глазах, что я все знаю. Узнала его, разгадала его тайну, и больше скрывать нечего. Доли секунды, в которые весь его мир переворачивался с ног на голову, он смотрел на меня, как утопающий. Ненависть, страх, отчаянье и неверие – все это ломало привычный ход вещей, и ураганом сносило опоры, на которых держалась его вселенная, разрушая все на своем пути. И вот, на руинах прежнего, неуверенно, спотыкаясь о камни, взошел тот, кто и должен был быть. Граф стоял, совершенно сбитый с толку, не понимая, как же теперь быть.

– Никакой магии, – сказал он тихо. Бархат его низкого голоса прошелся по моей коже мурашками. – Просто раньше я был сильно похож на мать, а вырастая, все больше становился похожим на отца.

Я посмотрела ему в глаза безо всякого стеснения. И правда – все просто. Такое бывает.

– Что же ты не сказал мне?

– Думал, узнаешь.

– А я не узнала. Так засмотрелась на тебя, что тебя самого и не увидела.

Он смотрел на меня сверху вниз. Я пьянела от того, как близко мы стояли.

– Так, где же ты все это время была? Куда делась?

Я засмеялась. Я и сама не могла поверить, но все оказалось так просто.

– Я была с тобой.

Удивление и неверие в одно мгновение сделали его моложе на несколько лет, и он так сильно стал похож на того, кого я все это время искала. Он не верил мне и, глядя на меня удивленными глазами, неуверенно замотал головой.

– Не может быть…

– Это правда. Тогда в лесу ты, точнее твои дрессированные гориллы… Влад, ты украл меня у самого себя.

Я смотрела в его глаза и видела, как боль сжимает его сердце. Как мой храбрый, одинокий мальчишка вновь просыпается в нем, и какой болью это дается Графу. Старое, давно забытое имя, полоснуло, словно лезвие. Его лицо стало каменным, но глаза… Они умоляли, они просили меня забрать свои слова назад, они не хотели меня слушать.

– Я только теперь поняла, почему ты так злился на меня. Я только теперь знаю, что значили те слова, что ты снова и снова кричал мне. «Ты обманула меня». Ты кричал мне это не из-за того, что я тогда подсматривала и не из-за того, что увидела в ночь, когда Фос чуть не прорвался в замок. Это было из-за того, что случилось тогда, когда Фос подошел слишком близко к твоей деревянной лачуге посреди леса. Прости меня, и правда обманула тебя! Я обещала, что не оставлю тебя, и не сдержала обещание…

Его лицо исказила боль.

– Прости меня, Владик…

Я протянула руку к его лицу. Он оскалился, словно зверь, и отшатнулся от меня.

– Нет… – шептал он самому себе. – Нет.

Его «нет» не пугало меня. Мягкий свет огня на его матовой коже, невыносимо синие сапфиры глаз, губы, против которых не устоит ни одна сила воли. Я завороженно следила за плавными линиями тела, перетекающими одна в другую, за изгибами и линиями, за игрой света и тени.

– Тогда, в ночь перед тем, как меня похитили… Ты ведь хотел сказать мне, что влюбился?

– Я был мальчишкой. Я тогда ничего не понимал.

– А сейчас? Сейчас ты понимаешь?

Он втянул воздух сквозь зубы и с силой провел ладонями по лицу.

– Ты искал меня,– сказала я.

Он отчаянно замотал головой, как будто я поверю в это.

– Искал. Я знаю. Откуда бы тогда взялась эта дурацкая собака?

Он уже не ничего не говорил, и только его глаза умоляли меня замолчать, но сейчас, даже сделай я это или вовсе скройся с лица земли, это уже ничего не изменит. Я шагнула ему навстречу, он – шаг назад.

– Я знаю, ты любишь меня так же сильно, как тогда. Я видела твои глаза, когда мы танцевали в облаках. Так почему ты не позволяешь мне любить тебя?

Его крик испугал меня.

– ПОТОМУ, ЧТО Я УЖЕ ПОЗВОЛИЛ ТЕБЕ ЭТО ОДНАЖДЫ!

Он закричал так яростно и так отчаянно, что я понимала – не простил и даже не собирался. Он все это время болел мной и так отчаянно пытался забыть, что сделал это смыслом всей своей одинокой жизни, в которой было столько людей – хороших, плохих, близких и совершенно чужих. Но меня в ней не было. Все это время, одинокий мальчишка из лачуги посреди леса возводил стены и строил башни, обучался колдовству и раздавал его всем, кто нуждался, искал меня и не находил, но… все же продолжал искать.

– Ты хоть знаешь, через что я прошел тогда? – кричал он. Старая боль проснулась, зазвучала в нем с новой силой, снова заполонила все вокруг, такая же острая, как в тот самый день, когда вернувшись на поляну цветов, он не нашел меня. – Я обшарил все. Я искал тебя везде. Я не спал всю неделю, пока меня не свалило от усталости. Еще год я не мог нормально есть и спать. Рвал и метал. Поднял на уши всю живность в лесу. Я спускался в ущелья и поднимался на горы. Я искал на речном дне и в норах у таких свирепых зверей, каких ты в жизни не видела. Знаешь, сколько раз я хоронил тебя? Я тешил себя надеждами, но заставлял себя поверить, что тебя уже нет. Я НЕНАВИДЕЛ СЕБЯ! Я проклинал себя сотни тысяч раз за то, что оставил тебя тогда одну, и лишь одному Богу известно, как я тогда не сошел с ума.

Он замолчал, пытаясь отдышаться. Затем зашагал по комнате, остановился и снова заговорил, но уже тише.

– А потом ты являешься в мой замок. Живая. Точно такой, какой я запомнил тебя в тот день. Такой, какой ты снилась мне каждую ночь. Не изменилась ни капли. Пришла и заявила, что я тебя украл, – он нервно засмеялся. – И потребовала отпустить! Только не сказала, КАК мне это сделать!

– Я не узнала тебя! Да и никто не смог бы узнать в тебе того тощего мальчишку!

Он с недоверием посмотрел на меня, и продолжил, словно не услышал меня.

– Я честно старался не… Не смотреть на тебя, и я бы отпустил тебя, если бы не Фос.

– Врешь! – сказала я, мгновенно закипев от ярости. – Бессовестный врун, ты не умеешь жить без меня!

– Знаю! – закричал он в ответ. – Знаю… – повторил он тихо. – Но от этого не становиться легче, – он снова прошел комнату от угла к углу. Поднял глаза и посмотрел на меня. – Знаешь, чего мне стоило не разорвать тебя в клочья? Я и сам не понимал от любви или от ненависти, но разве важно это? Важно то, что ты стояла передо мной и смотрела так, словно ничего и не было. Я всю свою жизнь искал тебя, хоронил и снова воскрешал, чтобы опять искать! Снова и снова! Каждый день! И вот ты стоишь передо мной и смотришь на меня, как на чужого. А я горел внутри! Я смотрел и не мог поверить своим глазам. После того, как я заново скроил свою жизнь, ты снова пришла, чтобы все сломать. Так что же мне нужно было сделать?

Я молча роняла слезы. Бедный, бедный мой Владик, сколько же пришлось тебе пережить.

– Но теперь – то я здесь, – тихо прошептала я.

– Да? И надолго?

Он смотрел, как я молча раскрываю рот, не зная, что ответить. Он отвернулся и посмотрел в окно, то ли подбирая слова, то ли чтобы не разорвать меня в клочья теперь. Потом он снова повернулся ко мне.

– Итак, ты снова была в моем доме. Спустя какое-то время я уже слабо понимал, что делаю, но отчетливо осознавал, что с каждым днем я все слабее перед тобой. Ты еще так смотрела на меня…

– Ты удивительно красивый человек,– сказала я нежно, давясь слезами

Он горько усмехнулся.

– Знаю. И вот я уже понимал, что неизбежно снова иду к тебе даже тогда, когда мне кажется, что иду от тебя. Я решил простить тебя. И что делаешь ты? В ночь бала я уже не видел смысла сопротивляться…

– Я знаю. Я видела.

– Я решил… Решил – будь, что будет. Все равно мне не скрыться от себя. От тебя.

– Влад, мне показалось тогда, что я увидела тебя. Тебя, когда ты был еще мальчишкой.

– Я И БЫЛ ТАМ! – закричал он и впился в меня ненавидящими глазами. – ТАК ЧТО ЖЕ ТЕБЕ ЕЩЕ БЫЛО НУЖНО??? Я дал тебе все, что мог. Я старался стать тебе достойным соперником, другом, защитником. Я давал все, что ты хотела – страх – на грани безумия, ненависть – до дрожи, любовь – до хрипоты. Все, что в этом замке – твое. Стены – чтобы ничего не бояться, и Фос – чтобы было от чего прятаться за стенами. Люди, которые полюбили тебя, и которые возненавидели, чтобы те, кто любит, могли защищать тебя. Я дал тебе возможность радоваться и плакать, любить и ненавидеть. Я дал тебе невесомость, я подарил тебе облака, я показал космос так близко, как никто другой не может. Я хотел, чтобы ты любила меня…

– Я и любила…

– И все же ушла!

Я молчала. Как же я объясню, что если бы я осталась, то ни за что на свете уже не смогла спасти его?

И тут он тихо сказал.

– Уходи.

Как же больно полосонуло это слово по всему нутру, заставив оскалиться от отчаянья. Дыхание остановилось. Горячие слезы скатились по моим щекам одна задругой, но я молчала.

– Уходи и больше не возвращайся, – голос его стал тихим и неуверенным, но он всеми силами пытался придать ему твердости. – Совсем уходи. Навсегда. Из замка и из моей жизни. Иди, куда хочешь, но только больше не возвращайся сюда.

Мы застыли и молча смотрели друг на друга. На что он рассчитывает? Что я действительно уйду после всего того, через что прошла? Что в нескольких секундах от того, чтобы спасти человека, в котором теперь вся моя вселенная, я развернусь и пойду, куда глаза глядят? В любой другой день, с любым другим человеком, моя гордыня немедленно взяла бы верх и погнала бы прочь от грубости и трусости, в которой он теперь так отчаянно ищет свое спасение. Актер из него такой же бездарный, как и из меня. Ни капли не верю в злые глаза, и губы, скорченные от ненависти. Нет. Все это – не больше, чем круги на воде, и какой же дурой я буду, если поверю в этот маскарад.

– Я никуда не пойду.

Его брови влетели от изумления. Он открыл рот, но не сказал ни слова. Он смотрел на меня, как на муравья. Сверху – вниз, надменно, но удивленно. А затем с тихой ненавистью заговорил.

– Значит, я заставлю тебя уйти.

Небрежный взмах руки его руки – и я инстинктивно закрыла руками лицо. А в следующую секунду на меня обрушился ураганный вихрь ледяного ветра. Все, что могло летать, взметнулось в воздух и завертелось в бешеном круговороте. Пронзительный, словно тысяча ножей, ледяной ветер раздирал льдом мою кожу, пробираясь глубоко внутрь, летающие осколки резали, оставляя тонкие красные полосы, а я лишь молча стискивала зубы. Кровь мгновенно застыла в моих жилах. Сердце ухало в моей груди, тщетно стараясь прокачать ее по моему телу. Я почувствовала, как слезы льдом застывают на моих щеках, и подумала, что агония моя продлится недолго. ПОСМОТРИ, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ СО МНОЙ! Что-то больно скребнуло меня по спине. Странно, но в этот момент я и не думала, что поступаю глупо. Психани, покажи зубы этому мальчишке в мужском теле! Но мысль эта лишь прошла бегущей строкой в моей голове, не оставив никакого отклика. Милая моя Ирма, как ты ошибалась, полагая, что у него не хватит сил на финальное колдовство. Искренняя вера в собственную правоту дает поистине нечеловеческую силу. Дрожь, которая началась, быстро прекратилась, и мне стало совершенно безразлично мое тело. Боль пронзала меня от макушки до пяток, но теперь это совершенно не имело значение. Я просто ждала. Большой осколок прошелся по моей левой икре, и я рухнула на колени. Я все повторяла про себя, что любовь заставляет нас быть достойным предмета своей любви. Кто же это говорил? Не помню. Сознание мое затуманивалось, и я уже не слышала собственного дыхания. Не верьте тем, кто говорит, что любовь ставит на колени. Она тянет Вас на непреодолимые вершины, совершенно недоступные в состоянии покоя нашей души. Мы лезем наверх, обдирая руки. Мы хотим, мы жаждем быть достойными нашей любви. И сейчас мне не холодно, не больно, не страшно. Мне нет дела до твоей трусости. Я научусь быть достойным соперником или замерзну.

Откуда-то издалека послышался женский голос, и я подумала, что брежу. Низкий, красивый, он кричал что-то, что я не могла разобрать. Чьи-то руки схватили меня за плечи, я услышала отчаянное «УХОДИ!» над своим ухом, а в следующе мгновение все закончилось. Кто-то прижимал меня к себе с нежностью и безотчетным желанием защитить. Кто-то гладил мои волосы, и пытался отодрать намертво примерзшие руки от моего лица. На мои плечи легло теплое дыхание.

– Потерпи. Сейчас, сейчас…

Я открыла глаза, и первое что я увидела – это длинную шею, подчеркнутую красотой белоснежной кожи. Прядь белых, сверкающих, словно отлитых из хрусталя, волос, и удивительные глаза, сверкающие миллионами крошечных бриллиантов. Влада в кабинете уже не было.

– Все закончилось. – сказала мне Амалия. – Теперь уже все хорошо.

***

Огонь разгорался все сильнее. Мы сидели на полу возле самого камина. Меня уже почти не колотило, но время от времени подбрасывало, как от внезапного испуга. Амалия осматривала мою кожу. Находя порез, она проводила пальцем по нему, и говорила одно и то же слово, на знакомом мне, совершенно непроизносимом языке. Рана тут же затягивалась, не оставляя даже следа.

– Вы тоже умеете колдовать? – спросила я. Голос мой еще дрожал, но уже был громче, чем комариный писк.

Она вскинула брови, как бы говоря, что ничего удивительного в этом нет.

– На самом деле, невелика хитрость, – сказала она. – Немного практики, и несложные бытовые заклинания можно освоить без труда.

Она кинула на меня быстрый взгляд, а затем, снова вернувшись к моим царапинам, спросила меня.

– Знаешь, почему я так вырядилась сегодня?

Я мельком прошлась взглядом по шелковому красному платью, туго обтягивающему ее восхитительное тело, и помотала головой.

– У меня сегодня праздник, – сказала она, улыбнувшись одними губами.

– Какой?

– Не знаю, как правильно его назвать. Наверное, это день моего второго рождения. Сегодня, впервые за все мою жизнь, я принадлежу сама себе, – она замолчала, а потом тихо добавила. – Ты ведь знаешь, как я появилась?

Я кивнула. – Дерево.

– Дерево, – повторила она тихим эхом, и опустила глаза, как будто была в чем-то виновата. – Знаешь, в этот замок все пришли по доброй воле, и только меня сюда привели, не спрашивая, хочу ли я этого, – она подняла на меня свои удивительные глаза, и я залюбовалась переливами огня, сверкающего в них. – Я ведь совсем ничего не помню из того дня. Дерево ведь показало тебе?

Я снова кивнула.

– Расскажи мне

Я медлила. Думала – стоит ли? Нужно ли ей знать это? Такая красивая и такая несчастная. Станет ли ей легче от этого? Но раз она хочет – кто я такая, чтобы решать за нее?

– Он пришел к дереву, потому что отчаялся, понимаешь? Не для того, чтобы потешить собственное самолюбие. Он просто потерял всякую надежду найти меня, понимаешь? Он тогда разозлился. Великая сказала ему ждать, он ответил, что всю жизнь только это и делает. И решил действовать. Знаешь, – сказала я глядя в ее глаза, – я ведь все видела. Он пришел к дереву мокрым до нитки. Наверное, в этот день шел дождь. А над деревом – купол из елей, там всегда сухо и почти совсем темно. Тень от дерева дает слабый свет, но от него, скорее, какое-то неприятное ощущение, чем чувство света, – я вспомнила свой собственный поход к тому месту, и по телу пробежала дрожь. – Он просто стоял и смотрел. Долго. Я, глядя на него, была совершенно уверена, что он уйдет, так ничего и не попросив. Все в его лице говорило о том, что понял, что пришел напрасно. И, наверное, если бы Дерево не заговорило с ним… Оно всегда заговаривает первым.

Амалия слушала меня очень внимательно, временами сбиваясь с дыхания. – И что же он загадал? – спросила она. – В смысле, что конкретно? Как звучало его желание?

– Все просто. Он загадал, чтобы Дерево дало ему женщину, которая будет любить его больше всего на свете.

– Действительно, просто, – эхом вторила она мои слова, и мне показалось, нет, я поняла совершенно точно, что сказала что-то не то. Неправильно построила фразу, неверно подобрала слова, и теперь, глядя на то, с какой горечью она смотрела на меня, понимала, что сказанного не воротить. Я попыталась исправить то, что наговорила. – Знаешь, твое рождение… Это было очень, очень красиво.

Амалия кивнула и опустила глаза. Я решила больше не говорить ни слова. Что бы я сейчас ни сказала, это никак не изменит того факта, что ее сотворили, как вещь. У нее было четкое предназначение и вполне конкретная задача. С самого рождения, то есть задолго до него, смысл ее жизни сводился к тому, чтобы быть лучше, чем кто-то, заменить кого-то, кого невозможно заменить. Ей никто права выбора не дал. Ее судьба была предначертана. И она не справилась. Она и не смогла бы, даже будь на то ее воля, ведь как вообще можно сделать человека счастливым против его желания? Вся ее жизнь должна была стать доказательством того, как может быть эгоистичен человек, ведь Граф ни на секунду не задумался, каково будет жить его творению. Он просто попросил. Дерево просто сделало. Так и появилось на свет одно из самых несчастных созданий в этом мире.

– Знаешь, – сказала она так тихо, что я еле разбирала слова, – он ведь сразу понял, что никогда не сможет полюбить меня. А я старалась, – она снова опустила глаза, пряча их так, словно это все – от рождения до сегодняшнего дня – полностью ее вина. – Я всячески пыталась соответствовать. Пыталась быть самой лучшей, самой красивой, самой желанной. Мне всегда казалось, что я стараюсь недостаточно, и лезла из кожи вон. Все время делала что-то не то, но никак не могла понять – в чем дело. И все это время, здесь – она прикоснулась к груди, – болело так, что выть хотелось. Хожу, говорю, ем, одеваюсь, ложусь спать, а чувствую себя так, словно внутри нет ничего. И это "ничего", так жжется…

– Амалия, ты ни в чем не виновата!

– Знаю.

Она замолчала и долго смотрела, как пляшет огонь на деревянных поленьях. Физически я чувствовала себя совсем хорошо, но морально… Нужно было что-то сказать, найти нужные слова или просто обнять, на худой конец, сказав банальное "все будет хорошо", и ждать, когда сбудутся твои слова. Но слов подходящих не было, а прикоснуться к ней я не смогла бы. Я всегда боюсь делать что-то, пока не буду уверена, что то, что я делаю, совершенно правильно. Даже если дело это доброе. Мне всегда кажется, что даже добрые дела я делаю как-то не так, как нужно. Но вдруг она встряхнула головой и улыбнулась.

– Не жалей меня, – сказал она, снова подняв глаза. – Теперь это уже ни к чему. Я никогда не хотела жалости, и сейчас не хочу. К тому же, у нас праздник. Немного грустно, правда, что приходиться прощаться, но рано или поздно, всем приходится это делать, верно? – я кивнула ей, но как-то грустно и неуверенно. А она продолжила. – Здесь, в замке, люди думают, что я ненавидела всех и каждого. Это неправда. Я успела привыкнуть ко всем. Не всех полюбила, было бы не честно так говорить, но были люди помимо Графа, которые восхищали меня.

– Правда? Кто, например?

– Если ждешь, что я назову твое имя, напрасно. Не назову.

Я засмеялась и согласно кивнула. – Ладно, так кто же?

– Косой.

Я удивленно вытаращила глаза. Она улыбалась.

– Шутишь? – спросила я.

– Нет. Совершенно серьезно. Он странно выглядит, да и ведет себя не очень, но я совершенно уверена, что у него великое будущее.

– Наверное… Хотя, вряд ли.

– Вот увидишь, – сказала она, а потом безо всякой паузы спросила. – Ты ведь позаботишься о нем?

– О Косом? Не могу обещать…

– О Владе.

Я долго смотрела на нее, а потом кивнула. Повисло молчание. Я посмотрела на нее. Она, действительно, выглядела как-то иначе, и дело было не только в том, что взгляд ее стал мягким, и из него исчезла былая снисходительность – абсолютно все в ней было спокойным, как прозрачная водная гладь тихого лесного озера. Плечи и спина расслаблены, и из них исчезла напряженность, которая сковывала ее тело все это время. Мягкий рельеф рук, спокойно лежавших на коленях, нежен и спокоен. Она по-прежнему была самой красивой женщиной в мире, но теперь это больше не было определяющим. Теперь красота ее была лишь красотой. Она больше не была ее сутью, а стала лишь фоном, на котором расцветала новая жизнь, берущая свое начало прямо сейчас. Что ждет ее впереди?

– Куда ты пойдешь? – спросила я.

– Куда глаза глядят, – сказала она и улыбнулась так тепло, что я поняла, что она – то уже совершенно готова. Она была как птица, которая просидела в клетке с самого рождения, а теперь узнала, что умеет летать. Одной ногой она уже была там, где начинается совершенно другая, новая, жизнь. Без рамок и предназначений, где она может стать, кем захочет, где у нее, наконец, будет то, что все мы так легко принимаем за само собой разумеющееся, чего она была лишена – свобода выбора. То, что большая часть людей считает чем-то совершенно естественным, становится невероятным чудом, сладостью жизни для тех, кто, так или иначе, был ее лишен. Теперь она будет ошибаться, несомненно, будет, обязательно влипнет в историю, доверится не тому человеку, обожжется, но научится отличать людей от нЕлюдей, и будет дуть на воду, но снова и снова будет спотыкаться и набивать шишки. Улыбаясь и потирая ушибленное место, снова пойдет вперед, ведь кругом столько граблей, и они так заманчиво блестят на утреннем солнышке. Но уж лучше так, чем каждое утро вставать с целью, которую навязал тебе глупый мальчишка, который наспех выстругал тебя из деревяшки, и поставил на полку, показав тебе свое место, обозначив круг обязанностей и сам же жалеющий тебя за бесхребетность. Она была на чемоданах. Ей уже не терпелось начать жить, и вряд ли она дотерпит до утра. Я даже немного позавидовала ей. Ее история только начинается.