А потом, забрав с собой Игоря и Косого, неспешно ретировался с кухни, оставив меня наедине с ведьмой, чьи намерения были так же очевидны, как намерения голодного пса, смотрящего на кусок колбасы. Когда мы остались вдвоем, Ирма пронзила меня взглядом черных глаз и снова сказала:

– Итак, я слушаю.

Пришлось рассказывать историю, в общем-то, ничем не примечательную, кроме деталей разговора, которые я, как умела, пыталась скрыть или переврать. Но вранье Ирма чуяла за километр, а потому я старалась просто и сжато пересказать суть того, что произошло ночью. Ирма светилась, как маяк. Ирма, естественно, проигнорировала все мои заявления о том, что ничего интимного в произошедшем не было. Но ей-то все равно. Она сделала свои, основанные на ее собственных фантазиях, выводы и пришла к мнению, что «лед тронулся». Как бы я ни пыталась переубедить ее, все было без толку, а потому я просто перестала противиться и начала отчаянно кивать везде, где требовалось. В итоге, когда я выходила из кухни, я чувствовала себя так, словно сдала родину за пару бусин и цветные стеклышки. Все перевралось и перевернулось, а доказательство моей невиновности отняло у меня столько сил, что я чувствовала себя чудом спасшейся из лап медведя. Ну что ж, Владислав Игоревич, будет и на моей улице праздник, и когда-нибудь я отыграюсь за все.

Я очень быстро оказалась на самых верхних этажах замка, где обитало его величество. Здесь было очень тихо, потому как кроме него самого, Косого да Ольги, здесь никто обычно не бывал. Оказывается, вход в лабораторию находился чуть выше и дальше, но прежде, чем пойти туда, я из любопытства заглянула в кабинет.

Дверь снова была распахнута. Ольга сидела на полу за маленьким столиком и читала самоучитель по шахматам. Перед ней стояла доска, фигуры на ней стояли в исходном порядке и, похоже, она к ним так ни разу и не прикоснулась. Самоучитель тоже давался девушке с трудом, поскольку она кривила личико то в задумчивости, то в откровенной скуке. И пока она пыталась постичь азы шахматного искусства, я невольно залюбовалась ею. Она расцвела и стала удивительно красивой девушкой. Огромные зеленые глаза, темные, почти черные волосы и молочно-розовая кожа. По-прежнему хрупкая, она стала более женственной и обещала быть красавицей из тех, от которых захватывает дух. Я поймала себя на мысли, что сравниваю ее и себя, и в этом споре я явно проигрываю. Я всегда, сколько себя помню, была обычной, во всех смыслах этого слова. Да, сейчас я становлюсь больше похожей на женщину, но даже в такой, гораздо более интересной версии самой себя, мне похвастаться нечем. Нет у меня огромных глаз и черных ресниц, нет длинной гибкой шеи, нет ног, растущих прямо от ушей. Есть бестолковость и упорное желание идти на поводу у своих идей – вот и все мое богатство.

Я постучала по дверному косяку:

– Привет, – сказала я.

Она обернулась и посмотрела на меня. Господи, как Влад до сих пор не поддался искушению? Я бы давно плюнула на мораль и этику, будь я мужиком. Ее огромные миндалевидные глаза напоминали кошачьи, а взгляд ее уже не был запуганным, затравленным. Она была женщиной даже больше, чем я, несмотря на то, что ей шел всего девятнадцатый год. Взгляд ее был кротким, но в нем отчетливо просматривался ум. Она смутилась, увидев меня, но улыбнулась. Правда, улыбка ее вышла грустной, но она всячески старалась не показывать, что мое присутствие огорчает ее. Наверное, мне следовало пройти мимо. Но задним умом мы все крепки, а вот что делать сейчас, чтобы снять эту неловкую паузу, я понятия не имела.

– Привет, Валерия. Я рада, что ты здесь.

Вранье давалось ей из рук вон плохо, но я была рада, что она врет, потому как сейчас вранье – единственное, что у нас есть.

– Я тоже рада. Ты стала такой… красивой, – не знаю, почему, но последнее слово далось с таким трудом. Наверное, потому что звучало это как откровенное желание подсластить пилюлю. На самом деле, я и правда так думала, но не всегда же говорить то, что думаешь, вслух? Она кивнула и опустила глаза в пол, словно сей факт ее расстраивал. Что же может расстраивать в красоте? Разве что ее полная бесполезность в некоторых вопросах, особенно тех, что касаются влюбленности и любви в целом.

– Как дела с шахматами? – решила я перевести тему.

– Печально, – сказала она. – Столько деталей в такой, на первый взгляд, простой игре, что начинаешь сомневаться в собственных мозгах.

– Говорят, нужно просто иметь определенный склад ума, чтобы достичь в этом успехов. А еще много практики, так что тебе нужен партнер, – сказала я и пожалела. Что я несу? Настолько двусмысленно звучала эта фраза, особенно если учесть, что кроме Влада в замке особо играющих нет, что я смутилась и потупила глаза. Ну не к Косому же она пойдет коротать долгие вечера? Хотя…

– Со мной Игорь играет, когда у него есть время, – перебила он мои мысли. – Но у него его не так много. Я, в общем-то, уже навострилась играть сама.

Мы обе одновременно посмотрели на нетронутые шахматные фигуры и поняли, что разговор зашел в тупик. Но тут, слава Богу, впервые за все время нашего знакомства Влад появился тогда, когда был нужен. Из-за моей спины он тихо произнес:

– Чего застряла? Давай уже либо туда, либо сюда. Что за дурная привычка стоять на пороге?

Ольга, увидев его, залилась таким красивым розовым румянцем, что я от умиления чуть не запищала. Влюбленность ее была такой нежной, что казалось чем-то эфемерным, чем-то неземным, совершенно бестелесным, не привязанным ни к каким физиологическим потребностям нашего грязного, пошлого тела. Эта была искренняя, концентрированная, дистиллированная влюбленность души. Но тут Влад заговорил с такой небрежностью, что мне захотелось врезать ему:

– Ольга не красней, а то щеки сгорят. Не видела мою книгу заклинаний?

– Она на полке. Там, где словари, – тихо сказала она.

Влад обошел меня и подошел к книжному стеллажу. Пока он выискивал нужную ему книгу, Ольга украдкой смотрела на него с такой нежностью, словно в нем вся вселенная и еще чуточку больше. Она краснела все сильнее и время от времени то закусывала губу, то поправляла идеально уложенные волосы. Руки ее сплетались и расплетались, а глаза нежно осматривали каждую линию высокого, стройного тела. В ее взгляде не было жадности, свойственной опытным женщинам, лишь трепетное восхищение. Господи, я отдала бы многое, лишь бы вспомнить это чувство. Хоть немного того трепета, что когда-то жил и во мне, немного огня, который жжется, но делает тебя такой живой. Как мне не хватает изводящей нутро тоски по тому, что кажется таким недоступным. Я рядом с ней почувствовала себя еще более пустой, чем всегда, и черная дыра завертелась во мне с новой силой.

– Нашел, – сказал Влад. Он быстро прошагал мимо меня и бросил короткое, – Идем.

Я посмотрела на Ольгу и сказала:

– Еще увидимся?

Она кивнула и улыбнулась.

Я повернулась и пошла следом за Владом, и когда мы отошли на приличное расстояние, я зашипела, как кобра:

– Ну ты и болван! Зачем ты так с ней?

– Как? – удивился Влад.

– Грубо. Грубо и бестактно!

– А… С ней только так и надо, а то начинает воображать невесть что. По-хорошему я уже пробовал. Поверь мне, результат гораздо хуже.

– Может, и так, да вот только это далеко не самый лучший из вариантов.

– Предложи свой. Валерия, ты все рвешься судить, ничего не понимая в том, что судишь. Нет других вариантов. Да и вообще, сейчас не об Ольге речь.

Мы подошли к дверям лаборатории, и вот они-то уже были закрыты, причем не просто так, а на волшебное заклинание. Влад быстро пробормотал что-то себе под нос и, с тихим щелчком, две тяжелые створки из резного белого мрамора послушно разошлись в разные стороны, впуская нас внутрь. Он подтолкнул меня в спину, заставляя идти быстрее, прошел за мной следом, и когда мы оба были в кабинете, закрыл двери и, немного подумав, наложил запирающее заклятье.

– А это еще зачем? – возмутилась я.

– Так, на всякий случай. Вдруг тебе что-нибудь романтичное в голову взбредет.

– Не взбредет.

– Вдруг взбредет мне?

– Не взбредет, – повторила я.

– Ладно… – протянул он, задумчиво глядя на меня и как всегда, в минуты, когда он о чем-то задумывался, он тер рукой подбородок.

– Открывай, давай.

Влад вздохнул:

– Не могу.

– Почему? Ты вообще никогда раньше не закрывал двери. А теперь-то с чего?

– С того, Валерия, что лаборатория не просто так зовется лабораторией. Здесь слишком много того, что нельзя бездумно оставлять у всех на виду. Кто-то может взять по ошибке или из любопытства.

– Взять – что?

– А вот это я и собирался тебе показать.

И тут я увидела в нем того самого Влада, который жил в крохотной деревянной лачуге. Тот Влад варил зелья из собранных собственными руками трав и фанатично мечтал изменить этот мир, всем сердцем желая постичь тайны, хранящиеся в невзрачных травках и корешках. Тот Влад был чист и непорочен, и мысли его были великими, прекрасными в своей безграничности и простоте. Изменить вселенную, скроить по собственным лекалам ткань настоящего, чтобы увидеть нечто новое и неповторимое в будущем. Сейчас, как и тогда, глаза Влада сверкали, словно два темно-синих сапфира, подсвеченных изнутри светом азарта. Как и тогда движения его стали отрывистыми и немного лихорадочными, но по – прежнему собранными и точными. Весь он был, как заведенная пружина, и это чувство передавалось мне по воздуху, как радиоволна.

– Как тебе моя лаборатория?

Лаборатория представляла собой точную копию кабинета, только без камина и ковра с низким столиком. Огромные панорамные окна, во всю переднюю стену, были темными, словно из черного стекла и не пропускали свет, но сквозь них отчетливо просматривались горы, солнце и даже облака, бегущие по небу. Все было видно очень четко, но в темных тонах, как сквозь солнечные очки. Темнота здесь еле-еле разбавлялась светильниками в стенах, но даже этот свет был сильно приглушен. Здесь тоже был огромный стеллаж, доверху забитый книгами, но слева не было письменного, а был длинный, узкий стол, уставленный колбами, пробирками, мензурками и прочей лабораторной посудой. Стол, стоящий прямо перед нами, был аккуратно прибран, но места на нем катастрофически не хватало, даже с учетом того, что он был очень большой. Тут лежали книги, бумаги, измерительные приборы, названия и назначения которых, я не могла и предположить, небольшие лампы, карандаши и ручки, увеличительные стекла и даже электронный микроскоп, массивный и современный. Изобилие предметов сбивало с толку, но были две вещи, которые бросались в глаза на фоне всего этого великолепия. Они и стояли отдельно, но приковывали к себе взгляд не из-за обособленности. Просто они светились. В темной лаборатории их мягкий свет завораживал и притягивал к себе. Первой вещью был крохотный осколок кристалла, того, что я видела в лесу. Оказывается,он светится, чего не видно при дневном свете. Днем кажется, что он отражает свет, а на самом деле свет исходит из него. Темно-малиновый, он кажется совсем безобидным и, глядя на него, никогда не скажешь, что от него столько проблем. Кристалл стоял на отдельной подставке, а рядом с ним – вторая вещь – отдельный деревянной поддон, на котором стояли крохотные бутылочки граммов по сто, с плотно закупоренными крышками. В них светилась жидкость. В каждой баночке – свой цвет, и свет их был разный – одни светились ярче, другие слабее, но свет исходил из каждой бутылки. Цвета были самые разнообразные, начиная от полупрозрачного голубого, заканчивая черно-фиолетовым.

– Что это? – спросила я Влада.

Он взял меня за руку и подвел к столу. Взяв с поддона одну из бутылочек, он дал ее мне.

– Только не открывай, – сказал он.

Я взяла в руки прохладную стекляшку и повертела. Черно-фиолетовая жидкость была густой и красиво переливалась чем-то блестящим внутри, словно в банку насыпали металлической стружки. Выглядела она завораживающе и, как ни странно, на редкость аппетитно. Хотелось открыть и выпить эту красоту. Почему-то казалось, что на вкус она должна быть приторно сладкой.

– Что это такое? – спросила я, поднимая глаза на Влада. Тот светился, как рождественская елка. Улыбка его, его глаза искрились неподдельной радостью. Он немного смутился, глядя на баночку, которую мне дал. Потом он взял с поддона другую, светло-голубую, а черно-фиолетовую забрал и поставил обратно.

– На вот лучше эту, – сказал он, все еще чем-то смущенный, а затем добавил. – Это смех.

Я уставилась на Влада, категорически не понимая, что он сейчас имел в виду. Я ждала от него каких-то объяснений, но их не последовало. Влад просто смотрел на меня, улыбался, прекрасно понимая, что заинтриговал меня.

– Не понимаю, – сказала я. – Что ты имеешь в виду?

– Это смех, – снова сказал Влад. Потом он быстро достал откуда-то два высоких табурета для себя и меня. – Садись, – скомандовал он, и когда я села напротив него, он начал рассказывать.

Оказывается, кристаллы эти и в правду вытягивают все, к чему прикасаются. Они чем-то напоминают огромные катализаторы-преобразователи, но работают от обычного прикосновения и без помощи каких-либо проводов. Вообще, Влад пришел к выводу, что эта шутка – природного происхождения, только природа ее не наша, не земная. Она – из другой вселенной, из другого мира, но по каким-то причинам начала прорастать в наш. Это плохо, но мы можем взять от них и что-то полезное. Он начал рассказывать мне о том же, что и Игорь – чем больше объект и меньше масса кристалла, тем меньше вреда. Наоборот – стопроцентный смертельный исход. Большой кристалл способен за несколько секунд выжать из человека жизнь, и при этом на другом конце кристалла жизнь эта, как источник энергии, аккумулируется в жидкость и, судя по всему, передается в тот, другой мир, для поддержания жизни. То есть, кристаллы эти высасывают жизнь из нашего мира, чтобы передать его в свой. Это оружие, и мы совершенно не знаем, как с ним бороться. Разбивать, ломать их сложно. Они пытались, но на один большой кристалл уходит три дня, и в итоге он все равно, даже с корнем вырытый из земли, исправно продолжает убивать. То есть, его нужно еще и уничтожить, причем не просто разбить, а стереть с лица земли. Вот тут то и начинается самое интересное – сделать это невозможно. Он разбивается, крошится и становиться мелкой пылью, но при этом свойств своих не теряет, и даже превращаясь в порошок, в больших количествах убивает. Не горит и не плавится, не связывается с маслами, металлами, стеклом. Кислотой, щелочью тоже не берется. В общем, не вступает ни в какую реакцию ни с каким известным нам веществом и не претерпевает никаких изменений ни при заморозке, ни при плавлении. С ним ничего нельзя сделать, кроме как раздробить в песок. Причем обратно из песка в камень он тоже не переплавляется, и тогда становится только хуже. Несложно представить, что если этот песок разлетится по земле, станет просачиваться в землю и формировать залежи, умрет все живое. Так что они решили пока оставить их в том виде, в каком они есть. Но. Пока он изучал его, заметил одну интересную вещь – если маленький кристалл приложить к большому объекту, например, к человеку, то он может концентрировать эмоции, чувства и части человеческой натуры. Он превращает в жидкости все, что пожелаешь, при этом не лишая тебя их целиком, а забирая лишь маленькую, крохотную частичку, которая со временем восстанавливается без вреда для человека.

– То, что ты держишь в руке – это смех, – сказал Влад. – Правда, не мой, но разницы нет. Эмоции у всех выглядят почти одинаково. Чуть ярче, чуть темнее, чуть прозрачнее или гуще, но, в общем и целом, смысл един.

Я повертела в руках баночку с голубой жидкостью. Она была жидкой, как вода, с крошечными вкраплениями маленьких золотых песчинок, похожих на масло. Они, так же как и масло, не смешивались с водой, а плавали в ней, светясь крохотными шариками, переливаясь словно золото.

– А чей это смех?

Влад посмотрел, словно раздумывая, говорить мне или нет, но все-таки решил сказать:

– Это Ольги.

Я посмотрела на большой поддон, полностью заставленный бутылочками с разного цвета жидкостями:

– Это все ее?

– О, нет, нет. Все мое, кроме нескольких экземпляров. Вот смех, например. Я как-то в последнее время нечасто… Так что пришлось задействовать ее. Она – не против.

– Она не будет против, даже предложи ты распилить ее пополам.

– Да, но это не вредно, правда. Иногда даже полезно. Здесь еще много чего интересного. Вот, например, злость.

Влад протянул мне бутылёк с густой темно-коричневой жидкостью:

– Странно, правда? Всем кажется, что злость – красная, а на самом деле это не так. Жажда – она красного цвета.

И он подал мне другую бутылочку, к которой переливалась ярко-красная жидкость, со стальным черным отливом.

– А вот любопытство.

И он протянул мне янтарно-зеленую баночку. В ней плавали блестящие, еле заметные, тонкие серебряные нити. Затем была оранжевая надежда и нежно – розовое удовольствие. На вопрос – от чего было удовольствие, Влад ехидно заметил, что хоть это и не мое дело, но от музыки. Разные баночки мелькали передо мной, открывая для меня калейдоскоп всевозможных человеческих эмоций, настроений и граней всего того, что принято назвать общим словом – душой.

– А та, черно-фиолетовая? Что это такое? – спросила я, вспомнив, что она – единственная из всех, что смутила Влада.

– Это? Не важно. В общем, ты понимаешь, что мы имеем дело с совершенно непонятной нам материей, которой никогда не было на земле?

– Стоп, стоп. Тебе, может, и не важно, а мне так очень интересно. Что это было?

– Господи, Валерия, да какая разница? Я тебе показываю нечто совершенно удивительное, а ты зацикливаешься на мелочах!

– Ну кому – мелочи, а кому – нет. Так что это?

– Я не помню, может сонливость или скука.

– Вранье! Ты помнишь каждый бутылек! А этот забыл?

Я подскочила и молниеносно схватила бутылек, стоявший отдельно от всех остальных. Влад тоже метнулся к нему, но проиграл. Я держала в руке бутылочку с, пожалуй, самой красивой жидкостью из всех, и смотрела на него. Внезапно на лице Влада я прочитала не смущение, которое ожидала увидеть, а самую ехидную из его улыбок. Он тихонько засмеялся, пустил голову и покачал ею, словно я сделала что-то глупое, но забавное, а потом снова поднял на меня довольные, улыбающиеся глаза:

– Это, Валерия, вожделение.

Я метнула взгляд на баночку и поняла, что покраснела с головы до пят, а Влад, поднявшись со стула и медленно приближаясь ко мне, заговорил тихо и вкрадчиво:

– И, да, это мое вожделение. Так выглядит то, что я чувствую, когда думаю о тебе, как о женщине. Когда мечтаю прикоснуться к тебе, почувствовать запах твоих волос, ощутить тепло твоего тела, услышать твое частое дыхание прямо над своим ухом… – он подошел ко мне и обнял меня. – Но все это я могу показать тебе и безо всяких кристаллов, только разреши…

Я резко отшатнулась от него. Влад и не пытался меня удержать, и я легко выскользнула из его рук. Резким движением я поставила бутылёк на стол, словно он обжег мне руку, и уставилась в пол невидящими глазами. Влад тяжело вздохнул, сел на табурет и тихо спросил:

– Господи, Лера, когда мы начнем общаться, как нормальные, взрослые люди?

Я пожала плечами и помотала головой, не в силах сказать ни слова. Почему-то ничего во мне не проснулось, кроме стыда. И это было настолько странным, насколько это вообще возможно. Он мне нравится. Как мужчина. Мне уже давно не шестнадцать и даже не восемнадцать, и тем не менее, все что он делает, либо оставляет меня равнодушной, либо, как сейчас, рождает единственное желание – провалиться сквозь землю. Что же со мной? Долго еще я буду вести себя, как полная идиотка? Сколько я буду отталкивать от себя все живое, а самое главное – ради чего?

– Прости меня, я… – тихо прошептала я, не зная, что и сказать…

Но вдруг прорвало дамбу, и я залилась словами, словно слезами, вытаскивая из себя все, что было внутри меня. Я говорила о черной дыре внутри и о том, что ничего не могу чувствовать, ничего не могу воспринимать. Что душа моя, как радиоактивная воронка, в которой выжженная земля и на миллионы километров только безжизненные комья грязи, в которых ничего не растет. А если и растет, то изуродованное, исковерканное, превращенное радиацией в нечто совершенно неузнаваемое, что нельзя давать никому, потому как это несет лишь вред и погибель. Призналась, что Никто и то, что он показал мне, сделало из меня калеку, и что до сих пор я не могу найти что-то, что могло бы заменить мне космос, что дало бы хоть сотую долю того, что я узнала, увидела тогда. Это было настолько сильным и неповторимым, что все остальное на этом фоне кажется безвкусным, пресным, как вата. Рассказала, что единственная подруга, что была у меня, перестала общаться со мной полгода назад, и я отнеслась к этому с облегчением. И как я ненавижу себя за это, но даже ненависть моя – поломанная, исковерканная и еле живая.

Влад слушал меня молча, нахмурив брови и сжав губы в полоску. Он злился, но не на меня. Он злился, но старался понять. Он слушал и слышал меня, понимая, что крик о помощи бросают не просто так, а потому что уже нет сил справляться в одиночку.

Когда я замолчала, он потянулся ко мне, взял меня за руку и притянул к себе. Обнял меня, на этот раз просто так, без интимного подтекста. Как друг. Я тоже обняла его и благодарно замолчала. Слушая дыхание друг друга, мы успокаивались. Наконец, он сказал:

– Мы что-нибудь придумаем, Лерка. Что-нибудь сочиним. Исправим тебя, будешь как новая.

Я засмеялась. Он – тоже.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Я отодвинулась и посмотрела ему в глаза.

– Спасибо.

– За что? Еще не за что.

– Да хотя бы за обещание. Иногда надежда бывает совершенно необходима, даже если и ничего не получится.

– Все получится. Отставить пессимизм.

Я засмеялась снова:

– Есть оставить пессимизм.

– Ну вот, – сказал Влад, сажая меня на табурет напротив себя. – Так-то лучше.

Я сидела на стуле и понимала, что благодарность за понимание, если ее сейчас извлечь, будет темно-синяя, как его глаза.

– А зачем тебе вообще понадобилось извлекать вожделение?

Влад улыбнулся:

– Надеялся подлить тебе в кофе.

И тут меня осенило:

– А это мысль! Слушай, а это можно пить?

Влад уставился на меня, как на умалишенную, но потом задумался:

– Я не знаю. Никогда не пробовал.

– То есть, ты делаешь что-то и сам не знаешь – для чего?

– Это эксперимент ради эксперимента, Валерия. Я выяснял природу кристалла, а не извлекал из этого выгоду.

– Но ведь ты добился чего-то, так почему бы не опробовать это на практике? А вдруг, мне это поможет? Это же чистые эмоции! Это как раз то, чего сейчас нет во мне, а в тебе – в избытке. Так почему бы нам не извлечь из этого пользу?

– Лера, такие вещи не делаются наобум. Нужны исследования и проверка, хотя бы на мышах, а уж потом переходить, пусть и не к самым полезным в замке, но все же людям.

– Это все перестраховка и ненужные формальности. Это же энергия в чистом виде! Для кого-то же кристаллы ее добывают? Она кому-то нужна и кто-то питается ею, и весьма успешно.

– Мы не знаем, кто эти «кто-то», а потому ничего не можем предполагать и о способе их питания.

Влад, по-прежнему уповая на то, чего у меня никогда не было – на здравый смысл – не предугадал того, что я сделаю в следующий момент. Честно говоря, даже для меня это стало неожиданностью – руки сами схватили ближайший ко мне бутылек с черно-фиолетовой жидкостью и открыли крышку. Влад лишь успел подскочить со стула, когда я одним быстрым движением опрокинула пузырек и выпила все до капли. Влад мгновенно побелел и, вцепившись в мои плечи, тряс словно куклу, крича что-то о том, чтобы я выплюнула то, что выпила. Но этого уже не сделать. Прохладная, вязкая жидкость прокатилась по горлу и исчезла где-то в желудке. Я стояла и смотрела, как Граф, перепуганный как ребенок, ругается и кричит на меня, не жалея сил и слов. Смотрела, как в одно мгновение он снова становится пятнадцатилетним мальчишкой, без заносчивости и напускной флегматичности и понимала, зачем и почему сделала это – другого шанса у меня не будет, а мне до того надоело быть тенью самой себя, что даже самый опасный способ вернуть себе радость жизни показался мне достойным риска. И кстати, я была не так уж далека от истины – она действительно сладкая, правда, с легким горьковатым послевкусием.