Дождь шел уже три дня, заперев всех в замке без возможности выйти куда-то дальше, чем в конюшню. Все эти три дня я старательно избегала Влада. На то была очень важная причина.

Библиотека.

Вам кажется, что это не может стать причиной? Что ж, я легко могу переубедить Вас, по крайней мере, тех из вас, кто, как и я, считает библиотеку святыней, вместилищем самых великих мыслей и идей на земле, кто так же трепетно относится к этому месту, как своему дому и кто не мыслит себе жизни без нее.

Библиотеку я нашла довольно быстро. Она оказалась в самом центре, как по горизонтали, так и по вертикали, но утопленной в самую глубь скалы. Она была спрятана от дневного света и, видимо, предполагалась уединенной и нелюдимой. К этому я отнеслась спокойно, хотя многим в этом замке настоятельно советовала бы читать чаще и усерднее.

Предо мной предстали большие двери из резного белого камня. Я улыбнулась, глядя на то, какими большими и красивыми они были. Я в предвкушении толкнула тяжелую дверь и…

Если и можно как-то выразить человеку свою неприязнь и максимально раскрыть потенциал своего сволочизма, то только таким изощренным, изуверским способом, каким сделал это мерзкий земляной червь, лежалый, трехнедельный носок, маразматичная навозная муха по имени Влад!

Вся библиотека – крохотный нужник, три на три метра с низким, грязным потолком, где из мебели были лишь старый стол на кривых ногах и трехногий стул, подпертый черенком от метлы, надежно привязанный веревкой. На столе аккуратно, одна на другой, лежали три книги – Моби Дик, Приключения Мумми-Троля и Война и Мир (первый том). Все. Все! Это был удар ниже пояса. Это был запрещенный прием, который недвусмысленно говорил о том, что ни о каком перемирии речи не шло изначально. Это война, друзья мои, холодная и беспощадная! Пленных не брать! В переговоры не вступать! Врага казнить на месте!

Спустя сорок минут, может быть, час, мысли о публичном линчевании потихоньку отпускали мое воображение, и я уже могла связно мыслить не только о том, как в старину людей заживо варили в кипятке, но и о том, что в конце концов ничего другого я ждать не имела права. Сколько я знаю Влада, а это (страшно подумать) уже почти четыре года, я ни разу не могу вспомнить такого чуда, чтобы хотя бы раз в неделю мне не приходили в голову мысли о разнообразных способах нанесения увечий или применения заклятий Вуду на практике. Была в этом человеке острая потребность делать гадости, но почему-то именно я всегда становилась жертвой его больного воображения. И это притом, что последними его словами было обещание сделать меня королевой всего того, что у него есть. Королевой, блин! Вот бы сейчас карабин, помповое ружье, ну или базуку, на худой конец. Я оглядела свои царские покои еще раз и вышла из этого прибежища скорби, напоследок помянув Влада самыми мерзкими ругательствами, какие только отыскались в моей голове.

Все три дня дождь лил, как из ведра, застилая собой белый свет. Обитатели замка совершенно спокойно относились к заточению, так как, независимо от погоды, всем и каждому было чем заняться. Всем, кроме меня, разумеется. Старательно избегая столкновения с хозяином замка, я бродила по замку теми тропками, которыми, по моему мнению, ему ходить не приходилось, и пока мне удавалось угадывать. Ирма смотрела на мои старания, как удав на чахлую, больную мышь, брезгуя попробовать ее на зуб. Иногда она пыталась как-то объяснить мне, что взрослой даме не пристало вести себя, как юродивая, и что библиотека не может быть причиной раздора между двумя любящими людьми. На что я старательно объясняла ей, что слово «любящие» здесь совершенно не уместно, и что причиной раздора стала не библиотека, а чье-то патологическое желание делать мелкие гадости. В конце концов, Ирма пускалась в дебри объяснений, что люди – разные, и каждый выражает свою привязанность, как умеет. Есть люди, которые просто не умеют выражать нежные чувства так, как делают это другие, и это не столько их вина, сколько их особенность. Странно, но он и правда не умеет показывать свои чувства так, как пишут в романах и стихах, но это не значит, что чувства не искренни. Я в свою очередь заявляла, что происходящее не имеет никакого отношения к выражению привязанности, скорее, к желанию отыграться за мелкие обиды. Ирма вздыхала, называла меня балдой в сотый раз и принималась за свои дела. Сколько бы я ни просила дать мне задание или хоть самое незначительное поручение, она лишь отмахивалась от меня, как от назойливой мухи. Говорила – если нет дел, то не грех и поспать часок – другой, что я периодически и делала. Но просыпаясь через час или полтора, я снова бродила по замку подобно призраку в поисках чего-то интересного. Ирма называла это суточной миграцией и говорила, что если бы мы с Владом не были такими обидчивыми, то мне сейчас было бы не до скуки, и вместо того, чтобы скитаться по коридорам, я бы уже нянчила второго сына. Или дочку. В этот момент я просто не находила слов, а лишь зажмуривалась и убегала куда глаза глядят, лишь бы не слышать рассуждения на тему моей несуществующей беременности.

В поисках чего-то интересного я дрейфовала из крыла в крыло, старательно избегая верхних этажей, но иногда по ошибке все-таки забредала туда, куда изначально идти не собиралась. Так я увидела, что собой представляет бальный зал и большая гостевая. В общем-то, они были выдержаны в том же стиле, что и весь остальной замок, с той лишь разницей, что бальный зал был разукрашен пышно и дорого прекрасными люстрами, шикарными тканями и мебелью, а гостиная была чуть скромнее. Панорамные окна и огромное пространство в сумме с высоченными потолками делали эти помещения головокружительно бесконечными, словно ни конца, ни края им нет, а вид из окон открывался просто потрясающий. Вот бы сделать здесь библиотеку…

Иногда я натыкалась на людей. Встретила Анечку и сильно удивилась, увидев ее уже взрослой, красивой девушкой. Как оказалось, она помолвлена с тем самым молодым человеком, что так отчаянно строил ей глазки на балу. Свадьба запланирована на следующее лето. Я порадовалась за нее совершенно искренне, и поинтересовалась, почему не этим летом.

– Сейчас творятся не очень хорошие вещи, – сказала Анечка, опустив глаза в пол. – Конечно, все прекрасно понимают, что все будет хорошо, но все-таки немного жутковато. Не хочется омрачать такое событие плохими мыслями.

Я лишь кивнула в ответ, подумав, что все-таки люди тут на редкость оптимистичны – есть твердая убежденность в том, что следующие лето будет лучше, а не хуже. Я вот, например, так думать не умею.

По нескольку раз на дню я встречала Игоря, который неизменно был чем-то занят, и тогда у меня появлялась возможность занять себя хоть чем-нибудь. Я помогала ему переносить стулья, выбивать ковры или выносить мусор. Один раз даже принимала участие в покраске ящиков, которые хранились в подвале, и эти несколько часов пролетели как мгновенье. Пока мы с ним занимались общим делом, мы болтали о глупостях и мелочах, но благодаря этому легкому и непринужденному общению, я поймала себя на мысли, что у себя дома, в своем мире, я совершенно спокойно обходилась без общения с другим человеком сутки напролет. Я могла неделями не общаться ни с кем, кроме коллег по работе, да и там я слыла молчуньей, ко мне обращались редко и исключительно по рабочим вопросам. Но здесь мое одиночество оживало и становилось крошечным колючим ежом, который копошился внутри меня, никак не желая улечься на место и спокойно лежать.

Как-то во время такой непринужденной болтовни я спросила Игоря, почему я не вижу Ольгу. Он улыбнулся своей теплой улыбкой с легким оттенком смущения на губах, и сказал, что Ольга почти все время проводит наверху.

– Вы же говорили, что не поощряете ее влюбленность? Зачем же вы позволяете ей проводить столько времени с Владом?

– Мы и не поощряем. И она не с Владом. Она убирает кабинет Графа, помогает ему в мелких поручениях, и читает его книги. Сам он в большей степени находиться не в кабинете, а в лаборатории, поэтому, на самом деле, видятся они очень редко. Просто ей нравится быть в его кабинете, прикасаться к его вещам и читать то, что читает он. Ей кажется, что все это частично заменяет ей самого Графа.

– По мне – так не самая лучшая стратегия.

– Согласен. Все остальные тоже так думают, и Влад в первую очередь, но это меньшее из зол. Раньше она вообще ходила за ним по пятам, как хвостик, так что улучшение на лицо, – он немного помолчал, а затем хохотнул и поднял на меня глаза. – Правда, сейчас стало немного похуже, – он улыбался мне тепло, но с хитринкой в глазах. – Ведь теперь в замке ты. Она, конечно, еще не совсем взрослая, но уже прекрасно понимает, чем это грозит, видит, как поменялся Граф с твоим приходом.

И тут во мне взыграло женское любопытство. Исключительно честолюбие, а не то, что мог бы подумать любой нормальный человек.

– А как поменялся Граф? – спросила я и увидела, как глаза Игоря смеются вслед за губами.

– Нет, – сказал он, смеясь и мотая головой. – Я ничего тебе не расскажу.

– Почему? – смущенно ответила я, чувствуя, как краснеют щеки.

– Потому что Граф знал, что ты будешь спрашивать. Сказал, если тебе будет что-то интересно относительно его персоны, ты придешь к нему сама.

Я смутилась и, опустив глаза в пол, решила умереть от стыда прямо здесь и сейчас. Но попозже. А сейчас просто нужно запихать подальше свое любопытство и впредь не давать ему воли. Но чувство того, что меня уели, не встречаясь лично, довольно сильно задело мое самолюбие. Поэтому однажды , когда я без задней мысли шла по одному из многочисленных коридоров и услышала низкий знакомый бархатный голос, который волной лился из – за поворота, я поспешила ретироваться, да так скоро, что едва себя не выдала. Никогда не думала, что буду бегать от кого-то в столь солидном возрасте.

В ночь, когда третий день ливня плавно переходил в четвертый, я долго не могла уснуть. Я ворочалась с боку на бок и ложилась головой то на восток, то на север, заплетала ноги в невероятные узлы в надежде, что вдруг это поможет уснуть, а уж сколько раз я пересчитывала всевозможную живность – и представить сложно. Я думала о том, что здесь, к сожалению, нет моего снотворного, и я осталась совершенно безоружной перед своей бессонницей. Вот она и грызла меня потихонечку. Устав от бесплодных попыток уснуть, я встала, закуталась в халат и вышла из комнаты.

Ночной замок спал, мирно дыша каждой комнатой, словно клеткой тела. Тишина, темная, теплая и уютная окутывала каждый уголок, принося красивые сны и спокойствие всем, кроме меня. Я неспешно шла по коридору, ловя себя на мысли о том, какое это по-детски приятное чувство – бодрствовать, когда другие спят. Есть в этом что-то жутковато-притягательное. Мне казалось, что я делаю что-то запретное, но от этого гораздо отчетливее становилось ощущение легкой кошмарности, покалывающей твое нутро. Как будто за каждым поворотом тебя поджидает монстр или приведение, и каждый раз поворачивая за угол, испытываешь чувство легкого восторга, смешанного со страхом и предвкушением от ожидания нового поворота. Интересно, есть ли кто-нибудь в замке, кто тоже не спит в три часа ночи? Мне стало любопытно, и я мысленно попросила замок привести меня к нему, если таковой найдется. И ноги пошли. Сами собой, как и обычно, они выбирали дорогу, меняя направление так, как мне бы самой в голову никогда не пришло. Я просто подчинилась заклинанию и шла дорогой, которая была мне совершенно не знакома, и которая странно петляла, то поднимаясь, то опускаясь, запутывая мой внутренний компас, сбивая с толку гироскоп, и в конечном итоге я совершенно перестала понимать, где именно я нахожусь. Как я буду возвращаться? А, не важно. Просто иногда глупое пустое любопытство до того берет верх, что ради того, чтобы узнать несусветную глупость, цена которой – ломаный грош в базарный день, ты готов горы свернуть и идти вопреки здравому смыслу по горящим углям, прямо в пасть льву. Вот и сейчас мне стало интересно, кто же еще не спит. И только когда я вышла на небольшую площадку, где огромные резные двери из белого мрамора, открытые настежь, распахивали передо мной такую знакомую, но все же немножечко иную, перекрашенную временем, но легко узнаваемую картину, я поняла, куда пришла. Огромный камин, в котором сонно догорал огонь, отбрасывая золотые тени на книжный стеллаж во всю стену, забитый книгами доверху, небольшой ковер с высоким плотным ворсом и низенький столик, сидеть за которым можно лишь на полу, панорамное окно щедро сыплет звездами в мрачную комнату, а откуда-то слева, из-за стены , выглядывает угол тяжелого письменного стола. Ничего не поменялось внутри, лишь немного изменилось снаружи, двигаясь в ногу со временем и исполняя старую песню на новый лад.

Я встала в пороге, смотря на то, что, преображаясь, все же оставалось самим собой. Теперь кабинет был больше, а огромные окна во всю стену добавляли воздуха, но в целом обстановка была такой же, как и тогда, только… все же немного другой. Новой, какой-то, свежей, уютной и волшебной что ли.

Влад сидел на мягком ковре, сложив ноги по-турецки, а на маленьком столике стояла шахматная доска. Он поднял голову и посмотрел на меня. Затем снова уставился на шахматную доску, подперев подбородок ладонью, и тихо сказал:

– Все, наигралась?

Я переступила с ноги на ногу:

– Во что?

Он немного помедлил, скользя взглядом по доске, а потом сказал, задумчиво:

– Ну не знаю… Что у тебя там было? Прятки или догонялки? Я так и не понял, если честно.

– Ну, ты же вроде бы играл вместе со мной?

– Ну да, не расстраивать же гостью. Хотя, честно говоря, я надеялся, что к этому моменту мы уже будем играть в ролевые игры, а не в салки.

– Господи, какая пошлость.

Влад поднял глаза, посмотрел на меня, как на безнадежно больную, тяжело вздохнул и снова уставился на шахматы:

– Да, и правда, чего это я…? Проходи уже, не стой на пороге.

Я медленно зашла, оглядывая новое старое.

– Ты не стал ничего менять?

– Зачем? Меня все устраивает в таком варианте.

Я осмотрела комнату, но нигде не нашла софы, которая раньше занимала центральное место в комнате. Я также пыталась найти признаки частого пребывания здесь молодой девушки, но тоже не заметила таковых.

– Я думала, Ольга и спит здесь.

Влад поднял на меня возмущенный взгляд:

– Сдурела, что ли? У Ольги своя комната. Здесь она не ночует никогда. Придет же такое в голову…

– Просто я наслышана о том, что она много времени проводит здесь, вот я и подумала, что…

– Что «что»?

– Что может быть… – я вздохнула, судорожно подбирая слова.

Влад распрямился, убирая со столика руку и вцепляясь в меня выжидающим взглядом, но видя, что я не подобрала подходящих слов, сказал:

– Иногда, Валерия, мне кажется, что Ольга старше тебя и прилично старше, потому как даже она не забивает себе голову таким бредом. Боже мой, ей же восемнадцать! Совсем еще ребенок! Неужели ты ТАКОГО мнения обо мне?

– Мне казалось, что в реальном мире тебя не сильно волновали такие мелочи.

– Ты что, свечку держала?

– Нет. Но видела твое поведение и твою манеру обращения с женщинами, так что не трудно предположить. Ты вроде как не часто вспоминал о морально-этических нормах.

– Я-то может и не вспоминал, а вот законодательство помнит и при удобном случае не забудет изложить детали, потому как в нашем мире и в шестнадцать можно выглядеть на восемнадцать. Кроме того, Валерия, в восемнадцать лет это еще толком не девушка даже, а так, намеки на нее. Мне этот возраст не интересен с потребительской точки зрения.

– С потребительской? Что за слово такое?

– Нормальное слово.

– Ты хоть понимаешь, как это звучит?

– Понимаю. Жалко, что ты до сих пор не понимаешь, что человек – не есть дистиллят морали и этики. Не может и не должен человек быть концентратом благородства и непорочности, потому как иначе это не человек. А я – совершенно точно человек, поэтому и во мне есть вещи плохие, есть вещи грязные, а есть откровенно омерзительные. Никуда от этого не денешься, – он замолчал, задумался, а потом искреннее возмущение вспыхнуло в нем. – Знаешь, вообще обидно слышать такие благородные речи от дамы, которая в восторге от чудовища из параллельной вселенной. Твой Никто настолько далек от совершенства, насколько это вообще возможно, и тем не менее…

– Влад, не надо, – тихо попросила я, чувствуя болезненный укол где-то в глубине сердца.

Он замолчал. Глядя мне в глаза, он кивнул и опустил взгляд на шахматную доску. Затем он провел ладонью по лицу и шумно выдохнул. Повисла тишина, которую хоть как-то разбавлял треск поленьев в камине. Я подумала, что и правда, веду себя, как маленькая.

– Давай, – сказала я на выдохе. – Я не буду такой рафинированной занудой, а ты будешь терпимее относиться к моим глупостям. Ладно?

– Да куда уж терпимее… – недовольно пробурчал Влад, переставляя черного слона.

– И все-таки? Мир?

Он бросил на меня быстрый взгляд и кивнул.

Я посмотрела на вторую половину шахматной доски, где главенствовали белые фигуры.

– А с кем ты играешь?

– Сам с собой, – он поднял на меня вопросительный взгляд. – Хочешь поиграть?

– Я так понимаю, никто особо не рвется составить тебе компанию?

Он отрицательно помотал головой:

– Очень редко Игорь играет, но он всегда проигрывает, поэтому ему не интересно. Косой неплохо играет, но ему не нравится тратить время на игру. Ну так что, будешь играть?

– Я не умею.

– Я научу.

– Как-нибудь в другой раз.

Он кивнул и молча заскользил взглядом по доске. Я подошла к столику и села за противоположный край. Я рассматривала Влада, пока тот был погружен в свои мысли. Он был одет в шелковые пижамные штаны и длинный халат из того же черного шелка. Он по – прежнему коротко стриг волосы, хотя с длинными он мне нравился больше. Три тонких шрама на щеке слабо белели, и были больше похожи на белую татуировку, нежели на следы лап разъяренного медведя. Выглядело очень красиво, но я поймала себя на мысли, что слишком уж привыкла к тому, что он такой, и теперь то, что другие воспринимали, как нечто совершенно неземное, удивительное и неповторимое, я принимала, как само собой разумеющееся. Теперь ни форма его губ, ни руки, ни цвет глаз не вызывали во мне благоговейного трепета, а стали неотъемлемой частью Влада, так же, как скверный характер и постоянное желание делать гадости. Все это слилось для меня в единый монолит, и уже трудно было понять, что из этого было более важным, а что менее, что именно из всего этого делало его таким, какой он получается в общем и целом.

– Слушай, Влад, а почему ты до сих пор не женился?

– Тебя надо спросить, – пробубнил он еле слышно, не отрывая взгляда от доски.

– Нет, я серьезно? Кроме меня есть бессчетное количество женщин и девушек гораздо лучше меня…

– Даже не представляешь, насколько лучше, – продолжал он бубнить.

– Тем более! Почему бы тебе не выбрать себе кого-то из их числа? Ведь тебе уже…

Тут я попыталась сесть поудобнее, для чего попыталась хитро завернуть ногу, которая соскользнула и одним точным движением толкнула одну из ножек стола. Шахматные фигурки с тихим стуком посыпались на пол, а сама шахматная доска сдвинулась на самый край. Влад инстинктивно дернулся, наверное, пытаясь спасти партию, но потом безвольно расслабил руки, глядя на то, что осталось от игры. Он выдохнул и поднял на меня глаза. Я застыла в ожидании неизбежного, но его не последовало. Влад обреченно отодвинул стол в сторону и, собирая фигурки, тихо сказал:

– Наверное, потому что никто из этих замечательных, умных, великолепных женщин не может сделать вот так, – и он указал жестом на пол.

– Прости, пожалуйста, – прошептала я. – Я помогу.

Я принялась помогать Владу собирать шахматные фигурки, а тот продолжал говорить:

– Есть теория, согласно которой человека необратимо влечет к саморазрушению. Очевидно… – он потянулся за фигуркой, которая убежала дальше всех, подобрал ее и поставил на стол. – Моя тяга к саморазрушению сильнее, чем у других людей, а потому… – он сгреб рукой все остальные фигурки и аккуратно высыпал их на столик. При этом голос его был спокойным и немного обреченным, но не злым, – Найдя самый сильный источник хаоса во всех вселенных, я неизбежно подписал себе пожизненный приговор.

Все фигуры были собраны и беспорядочно стояли на столе. Он уселся на прежне место и посмотрел на меня. Он не говорил ни слова, лишь смотрел на меня и думал о том, что только что сказал. Я тоже думала об этом, и у меня появился совершенно справедливый вопрос:

– Это значит, что я тоже обязана остановить свой выбор на тебе?

Он ухмыльнулся, и его губы разошлись в очаровательной улыбке:

– Ты никому ничем не обязана.

– То есть, я могу выбрать любого другого человека?

– Конечно, можешь, – кивнул он и улыбка исчезла.

– А как ты отнесешься к этому?

– Скажу «Совет да любовь» и начну новую партию.

– С другой девушкой?

– В шахматы, Валерия. Новую шахматную партию. Пойдем, я провожу тебя в твою комнату, – сказал он, поднимаясь. Я поднялась следом, собираясь задать еще миллион и один неудобный вопрос на тему нашей личной жизни, которая никак не складывалась, но меня остановило неприятное чувство внутри. Чувство, что я его предаю. Вот прямо здесь и сейчас я творю что-то совершенно неприятное ему, и нет в этом никакой необходимости. Я делаю это из простого любопытства. И мне стало не по себе. Хотелось извиниться, но, в общем-то, не за что. Ничего страшного я не сказала, наоборот, все, что я сказала – честность, такая, какая она есть. Так почему же мне так хочется попросить прощения?

К моей комнате мы шли молча, но мне нравилось молчать рядом с ним. Это было странно, потому что обычно мы всегда говорили о чем-то, а тут, шли, каждый в своих мыслях и при этом было ощущение полной совместимости. Может, пока мы выпутывались из переделок, откладывая нашу любовь «на потом», мы проскочили какой-то важный период развития наших отношений, и теперь, как это нередко бывает, наша любовь превратилась в дружбу?

У моих дверей он пожелал мне спокойной ночи и повернулся, чтобы уйти, но я взяла его за руку:

– Подожди, – сказала я, глядя на то, как он снова поворачивается ко мне и поднимает взгляд. Я держала его за руку и чувствовала такое знакомое, такое родное тепло. – Обиделся?

Он удивленно вскинул брови:

– Лера, мне не пять лет, чтобы обижаться.

Его ледяное спокойствие меня покоробило. Неужели и правда, я все пропустила?

– Нет, скажи правду. Я бы обиделась, услышь я такое. А ты?

– А я – нет.

– Почему? – спросила я и испугалась. Сама не знаю почему, но стало страшно услышать сейчас такую же «честность» но уже в мой адрес. Отчаянно не хотелось слышать правду, но сказанного не воротишь, и вот уже Влад набирает в легкие воздуха, чтобы сказать мне все как есть. Что он больше не любит меня, а притащил сюда, чтобы спасти свой мир, и что изначально вся эта игра в любовь казалась ему глупой, но раз уж начал когда-то, то неприлично обижать девушку и срывать с себя маски на полпути. И вообще, ему просто забавно наблюдать, как молоденькая девчушка корячится от собственной гордыни, наивно полагая, что она – центр мироздания. Ну же. Скажи мне все это. Скажи! Зажги меня, разозли, обидь! Сделай же что-нибудь, что снимет с меня это оцепенение, сорвет эту мерзкую маску безразличия ко всему живому на земле. Сделай же что-нибудь! Что же ты такой правильный!? Разбуди меня! Словом, жестом, мимолетным презрением, сверкнувшим в твоих глазах. Заставь меня поверить, что я на самом деле не так важна для тебя, как я думаю. Сердце мое заколотилось, застучало в ушах. Заставь меня возненавидеть тебя опять, заставь меня вспыхнуть, загореться снова. Зажги меня! Ну же! Говори! Говори!!!

– Потому, – сказал он тихо, – что я уже думал об этом бессчетное количество раз. Эта мысль для меня не нова.

И все? Сердце мое колотилось, словно сумасшедшее. Я не верила своим ушам. Я ждала, я все еще верила, что он скажет или сделает что-то, что перевернет меня. Взорвется водородной бомбой и обнажит что-то внутри меня, что отвечает за эмоции и чувства. Сорвет шрамы, чтобы закровоточили старые раны, и может быть, это пробудит во мне все то, что когда – то связывало нас тонкой нитью.

– Поцелуй меня, – сказала я так тихо, что сама еле расслышала.

Он нахмурился.

– Зачем?

– Господи, неужели для этого нужен повод?

Он смотрел на меня и, вероятно, только сейчас понял, что во мне творится что-то странное. Как и всегда, он безошибочно видел все мои внутренние течения, все подоплеки и скрытые замыслы моих поступков. Вот и сейчас он смотрел на меня и видел. Видел если не все, то многое. Так раз уж ты видишь, раз все понимаешь, сделай же уже что-нибудь!

Но он отступил от меня на шаг назад, его рука выскользнула из моей, и он сказал.

– Для этого нужно желание.

– А у тебя его нет? – спросила я так быстро, словно меня лихорадит.

–У ТЕБЯ его нет, – сказал он и, повернувшись, медленно зашагал по коридору.

Я смотрела ему в спину и понимала, что меня мелко трясет. Господи! Я как будто только что шагнула назад от края бездонной пропасти. Тело мое покрылось испариной, руки дрожали, а в горле пересохло. Я быстро дышала, слушая, как сердце замедляет свой темп, чувствуя, как унимается дрожь, как холодный язык, словно чужеродный моему телу механизм, облизывает сухие губы. Я закрыла глаза и выдохнула. Что я делаю? Я и сама не знаю, но, похоже, Влад лучше меня понимает, чего делать сейчас НЕ нужно. Опять кто-то, а не я сама, лучше знает, что мне делать с собственной жизнью. Когда же я научусь управлять ею сама?

Я зашла в комнату, разделась и легла в кровать. Сон пришел сразу.

***

Следующее утро принесло разочарование и радость одновременно. Первым делом, когда я открыла глаза, я поняла, что дождь закончился. С небес сквозь окно на меня лился теплый солнечный свет. Это хорошо. И тут я попыталась вызвать у себя внутри все то, что вчера бушевало во мне, разгоняя кровь, заставляя сердце биться в моих жилах, оглушая меня. Не смогла. Все внутри меня по-прежнему было мертвецки холодным, как хорошо просоленная селедка. Это плохо.

Я поднялась, привела себя в порядок и вышла из комнаты. По дороге на кухню я сверилась с внутренними часами и поняла, что опять проспала до одиннадцати. На подходе к кухне я услышала голоса, которые смеялись и разговаривали. Среди прочих там был голос Влада. Я зашла на кухню:

– Доброе утро, – сказала я, оглядывая присутствующих еще не проснувшимся взглядом. Влад, который сидел ко мне спиной, повернулся и, глядя на меня так, словно ничего необычного ночью не случилось, сказал:

– Ну, кому утро, Валерия, а кому обед.

Воцарилась полная тишина. Представьте себе картину маслом – Ирма, Игорь и даже Косой замерли, молча переводя взгляды с Влада на меня и обратно, словно вот-вот должно произойти нечто совершенно ошеломительное, вроде атомного взрыва. Ну и чего они ждут? Надеются, что я вот прямо сейчас кинусь Владу в объятья и вопьюсь в его губы, как голодный вампир? И где-то на заднем плане заиграет марш Мендельсона, а с потолка упадет занавес? Может, и правда наброситься на него, чтобы хоть как-то оправдать их ожидания? Но вместо чего-то ошеломительного я недовольно пробурчала:

– Расслабьтесь. Мы уже виделись. Апогей вы пропустили.

Тут кто-то выдохнул, и все разом заерзали на стульях, а я посмотрела на часы, которые показывали пятнадцать минут третьего. Пятнадцать минут третьего! Уже перевалило за два часа дня!

– Вы почему меня не разбудили?! – накинулась я на них.

– Зайчик мой, ты так сладко спала, – сказала Ирма, и пошла за столовыми приборами для меня, чтобы накрыть для меня стол к «завтраку».

– Но мы периодически заходили к тебе, чтобы удостовериться, что ты дышишь, – съязвил Влад.

Косой и Игорь хихикнули, а Влад улыбнулся мне одной из самых обольстительных улыбок, что были у него в арсенале. Сразу захотелось бросить в него что-нибудь тяжелое, да так, чтобы с первого раза попасть между двух передних зубов.

– Очень остроумно, юморист, но я серьезно! Это не дело. Вы же понимаете, что это ненормально?

Влад, который неспешно потягивал кофе, небрежно облокотившись на спинку, смотрел на мой праведный гнев и улыбался:

– Ну, – заговорил он лениво и сыто. – Предположим, что мы разбудили тебя в пять утра вместе со всеми, и что дальше?

– Дальше я помогаю всем, кому требуется помощь.

– А никому она не требуется. Все уже давно распределили свои обязанности и прекрасно с ними справляются. Так что, встань ты в пять утра или в два часа дня, ничего не меняется. Не заводить же нам еще одну корову, чтобы тебе было чем заняться?

– Почему бы и нет? Тогда зачем я вообще здесь?

Влад улыбнулся, обнажая белые, идеально ровные зубы, а темно-синие глаза вспыхнули как две искорки, когда он, рассматривая мое лицо, задержался чуть подольше на моих губах:

– Ты здесь, чтобы разбрасывать шахматы.

Тут Ирма подошла ко мне с кружкой кофе и той самой глазуньей с голубыми желтками, которая так удивила и восхитила меня, когда я попала сюда в первый раз. Когда Влад еще не был таким взрослым и самодостаточным, а был напуганным, но отчаянно храбрился вопреки обстоятельствам. Таким, каким он уже не будет никогда.

– А что за история с шахматами, зайцы мои? – спросила она с таким наигранным хладнокровием, что стало смешно.

– Боюсь, габаритная моя, если я расскажу ее тебе, ты начнешь толковать ее превратно.

– Обожаю истории, которые можно толковать превратно. Я слушаю.

– Пусть Валерия рассказывает. У нее прекрасно получается переворачивать все с ног на голову.

Хорошо, что в этот момент у меня уже был полный рот еды, иначе я бы обязательно ответила что-то, что потом вышло боком мне самой, поэтому одним лишь своим взглядом я дала понять, что совершенно нет дела до его колкостей.

– Мне все равно, кто рассказывать будет. Что за история с шахматами? – завелась Ирма, и это не предвещало ничего хорошего. Когда ей требовалась информация, она, не хуже опытного инквизитора, пользовалась самыми изуверскими способами пыток, добиваясь желаемого даже от хладного трупа. И сейчас именно это и грозило произойти. Ирма завелась, Ирма закипела, как чайник, и была готова к самым решительным действиям, если прямо сейчас не удовлетворить ее любопытства. Я метнула злобный взгляд на Влада, который тоже оценил ситуацию и узнал знакомые настырные нотки в голосе ведьмы. Он улыбнулся еще шире и, тихонечко хихикая, поднялся из – за стола , подошел к Ирме, обнял, поцеловал в щеку и поблагодарил за обед. Повернувшись ко мне, он сказал: