Она подняла на меня огромные раскосые глаза, зеленые, как лес, и просто кивнула. Послушно, как и всегда. И когда мы вышли из кабинета, никто не спросил нас, куда мы уходим и зачем.

По коридору мы шли молча и возле дверей лаборатории не остановились, не задержались ни на секунду, хотя я знала, что она здесь никогда не была. Она покорно шла за мной, не задав ни единого вопроса. Знала она или нет, зачем я веду ее сюда, я спрашивать не стала, но когда мы подошли к нему, сидящему на полу в том же положении, что я оставила его пять минут назад, я повернулась к ней и сказала:

– Все то, о чем ты молчишь, надо говорить. Сейчас нужно сказать, и не книгам на его полке, а ему самому. Ты кроткая и умная. Такими не бывают в восемнадцать. Такими бывают, когда влюблены, а ты влюблена, я вижу. Так не молчи. Говори, пожалуйста! Ты знаешь, ЧТО нужно сказать, а главное, знаешь КАК. Так говори, ради всего святого, говори! Не молчи, Бога ради, скажи то, что знаешь и умеешь! Есть в тебе свет, не держи его взаперти. Он нам сейчас очень нужен. Твой свет, Оля.

Она перевела взгляд зеленых глаз на него и с нежностью оглядела то, что осталось от любимого человека. Она подошла к нему, села и обняла его. Крошечная, хрупкая, она с такой нежностью прильнула к нему, словно в нем вся вселенная. А потом заговорила. Я не слышала ее слов, потому что губы ее, как бабочки, порхали рядом с его ухом, и все, что лилось из ее души, предназначалось только ему, но я увидела, как слушая ее, он закрыл глаза. Видела, как оживает мертвое лицо, как тонкие полоски губ кривятся от боли, как сдвигаются брови в гримасе нестерпимой тоски, как каменные мышцы лица пришли в движение, и оно ожило. Он плакал. Тихо и горько. Слезы катились по щекам, а она все говорила и говорила. Он поднял онемевшие руки, положил ей на спину и обнял ее. В каждом движении было столько нежности, сколько никогда больше не будет. Крошечная и хрупкая, она пожалела его так, как могла только она, ведь только она одна и знала, что его МОЖНО И НУЖНО жалеть, каким бы большим и сильным он ни был. Никому, кроме нее во всем огромном замке, со всеми его обитателями, со всеми, кто искренне любит его, не пришло в голову, что сейчас нужнее всего. Она гладила его лицо тонкими пальцами, шептала самые нежные в мире слова. Она была водой. Она дарила жизнь и несла с собой облегчение. Когда – то давно Влад сказал, что в его замок никогда не придет чужой человек. Каждый, кто пришел сюда, нужен и важен. Это абсолютная правда. Нет, и никогда не было в замке лишних людей.

Она отпустила его и, глядя в самые в самые синие в мире глаза, вытерла щеки крошечными ладошками. Он смотрел на нее и позволял ей видеть свою слабость во всем её величии. Ему не было стыдно. Ему было больно. Она впитывала эту боль, становясь единственной во всей вселенной женщиной, которой позволено пить его горе, забирать его, наматывая тоску, как пряжу, на тонкую ладонь и выливать отчаянье, капля за каплей, пока не станет легче. Наконец, он тяжело вздохнул, поцеловал ее в лоб и улыбнулся ей. А затем повернулся ко мне и сказал то, что не мог сказать раньше:

– Великая сказала, что ты умрешь.

Так и знала.

Глава 9. Ящик Пандоры

Ольга заснула на руках у Влада, как кошка. Игорь принес подушку и одеяло, Влад аккуратно уложил ее на толстый пушистый ковер и укрыл. Мы говорили вполголоса, и это странным образом делало все сказанное секретом, правда, непонятно, от кого. Мы решили подождать, пока не придет Косой. Он увел людей, раздал указания и велел быть на страже тем, чья помощь может понадобиться, остальным велено делать, что вздумается. Он не сказал, что близится час «х», этого и не требовалось. Люди могли дать себе отдых перед… концом света, апокалипсисом, экзаменами на выживаемость или ускоренной эволюционной русской рулеткой? Кто знает, что впереди, но так или иначе, не было смысла сидеть и думать о том, чего не изменить. Все, кто не был в кабинете, собрались на кухне и там, за столом, без глупого энтузиазма, но с желанием просто побыть вместе, забывали о грядущем за беседой и вкусной едой.

Косой вошел в кабинет, и это был молчаливый знак того, что пора приступать к серьезным вещам. Я еще раз посмотрела на фото, которое сделали жители замка, как только Великая воплотилась в этом мире. Она попросила. Еще до того, как огорчила, огорошила их, а потому лица на фото веселые и немного удивленные. Никто не ожидал, что Великая окажется такой – щуплая, неказистая девчонка лет восемнадцати, сорванец и неряха. В таком виде застали ее чары Дерева. Такой она и осталась навеки. Ярко-рыжие волосы забраны в хвост, выбившиеся пряди торчали во все стороны, веснушчатые нос и щеки, ямочки на щеках, руки и ноги – худые, как щепки и все в ссадинах и синяках. На ней было короткое темно-зеленое платье, старое, латанное и явно ей большое. Но главным украшением была ее улыбка – солнечная, дерзкая, обаятельная. С вызовом вздернутый нос, теплые, янтарно-карие глаза, полные спокойствия и силы. Самая натуральная пацанка. Глядя на нее, вы точно знали – она не читала книжки по вечерам, не вязала носочки и кружева, не пряталась за мамкину юбку, не плела косы подружкам (у таких их, обычно, не бывает). Она лазила по деревьям и воровала соседские яблоки, она дралась с мальчишками на равных и соревновалась, кто дальше плюнет. А еще она защищала слабых и не боялась тех, кто больше. Вся жизнь ее прошла на улице. Наверное, когда все узнали, что Дерево сделало с ней, история ее стала притчей во языцех. Мол, будете, девочки такими же, и закончите так же. Да вот только хорошие девочки тоже попадают в переплет и ничуть не реже, чем те, чьи коленки никогда не заживают от синяков и ссадин.

Я посмотрела на фотографию и улыбнулась. Так вот ты какая, Великая Волшебница. Мудрая, вечная и немного циничная. На фото была надпись, корявая и еле разборчивая: «Валерии, которая никогда и никого не слушается». Я тихо засмеялась.

– Можно я возьму ее? – спросила я у всех.

Все дружно кивнули, а Игорь сказал:

– Она для тебя ее и попросила сделать.

Я сложила небольшое фото пополам и положила в карман:

– Итак, что именно сказала Великая?

Повисло молчание, а потому как вопрос мой не был адресован кому-то конкретному, никто и не торопился брать инициативу на себя. Влад вообще молча смотрел на меня, не отрываясь. Меня это очень злило. Рано списывать со счетов человека. Заговорил Косой:

– Она сказала, что ты не выживешь. Это дословно.

– Жаль вас разочаровывать, друзья мои, но я видела время, отведенное мне, и моя нить очень длинна, – я посмотрела на Влада. – Твоя, кстати, тоже.

– Слава Богу, – равнодушно ответил он.

– Поэтому, братцы, – продолжила я. – Вы что-то поняли неверно.

– Да куда уж понятнее? – вмешалась Ирма. Глаза ее были красными от слез, но свое она уже выплакала, а потому к ней вернулась былая стойкость духа. – Она сказала, что ты не выживешь – и точка.

– Так почему же вы не спросили ее?

– Мы спросили, – вмешался Игорь.

– И?

Повисло молчание. Странно, но впервые за все время, что я знаю этих прекрасных, смелых, умных людей они начали меня злить. В конце концов, Армагеддон еще не наступил, а я – живее всех живых, и как ни странно, совершенно уверена в том, что все закончится хорошо, но они сидели, как на похоронной процессии. Наконец, Влад взял инициативу на себя, но каждое слово давалось ему с трудом, хоть он старался делать хорошую мину при плохой игре:

– Великая сказала, что есть несколько вариантов развития события и больше половины из них заканчиваются тем, что мы проигрываем, а ты перестаешь существовать. Но есть и пути, где мы выигрываем. Нет только такого варианта развития будущего, где ты выживаешь. Ни одного, – тут он закрыл глаза, сдвинул брови к переносице и замолчал.

– Тогда как вы объясните мне то, что я видела? Будущее великолепно, и время, оказывается, очень просто в понимании. Там сложно ошибиться и тем более сложно не заметить, что моя жизнь не закончится завтра или послезавтра.

– Жизнь, может и не закончится, но и жить можно по-разному, – справедливо заметил Косой. – Ты же знаешь, что есть люди, всю жизнь пребывающие в коме или в полубессознательном состоянии. Длинная жизнь далеко не всегда значит – счастливая жизнь. Неужели ты не заглянула в свое будущее?

– Нет, – твердо и уверенно заявила я. – Будущее – не для меня. Для меня – настоящее.

– Очень мудро, Валерия, – вмешался Влад. – Только теперь мы не знаем, чего ждать от наших действий. Неужели тебе и правда, показалось, что, имея возможность заглянуть вперед, самое лучшее – это ничего не делать? Ты была там, где никому не придется побывать, и все, что смогла сделать – это наспех сотворить чудовище?

– Это чудовище спасет нам жизнь!

– Нам! – подчеркнул это слово Влад и впился в меня синими глазами. – Нам, Валерия. Не тебе, – и глаза его предательски заблестели. Он отвел взгляд.

– Хорошо, допустим, я сглупила…

– Не допустим, а опять! – рявкнул Влад.

– Хорошо, опять. Сейчас важнее понять, что нам нужно делать?

– А ничего особенного, – сказал Косой. – Мы просто идем туда, где раньше было Дерево, и выпускаем твое чудовище.

От этих слов по моей коже прошлись мурашки, и я всеми силами постаралась сдержать улыбку. Старалась – то изо всех сил, да ничего не вышло – абсолютно все увидели, как я, еле сдерживая улыбку, прячу свои глаза от каждого из них. Мне так хотелось закричать им: «Ребята, это точно не конец света! Никто никогда не допустит, чтобы со мной что-то случилось»! Но молчала. Я и сама не была уверена. Откуда мне знать, что там – в голове у этого жуткого зверя…

– Времени больше нет, – сказал Влад. – Пора идти.

Он поднялся и пошел к двери, ни на кого не глядя. Я тоже встала и окинула всех взглядом.

– Ну? Чего сидите? – спросила я их, молчаливых и насупившихся. Они смотрели на меня так, словно вот-вот зарыдают. Все – хором. Тут нахмуренный Косой открыл рот:

– Валерия, мы хотели…

– Стоп, стоп, стоп! Уж не прощаться ли вы со мной вздумали?

Нахмуренные лица и глаза – в пол. У Ирмы, Игоря и Косого на лицах была вселенская скорбь, и все, как один, прятали взгляды не только от меня, но и друг от друга. Боже ты мой! Они, и правда, задумали задушевное прощание…

– Братцы, я в небольшом когнитивном диссонансе.

– Чего? – поднял на меня глаза Игорь.

– Я в шоке, говорю! Посмотрите на меня. Нет, я на полном серьезе. Посмотрите мне в глаза.

Они послушно подняли головы.

– Я похожа на человека, идущего на смерть?

– Великая говорила, что так и будет, – сказала Ирма.

– Как именно?

– Она сказала, ты будешь… счастлива, – сказав это, Ирма снова скорчилась в гримасе рыдания.

– Не смей рыдать! Слышишь меня? Вот, вот. Успокаивайся, давай. Господи, сумасшедшие, вы просто не понимаете, кого мы собираемся освободить!

– Вот именно, – сказал Косой. – Не понимаем, но знаем, что риск велик…

– Нет никакого риска! Господи, я устала говорить намеками и недомолвками. Хорошо, что Влада сейчас нет, потому как, Игорь, ты уж прости, но я буду говорить только то, что думаю на самом деле. Никто – удивительный! Не милый, не добрый, не хороший. Но! Восхитительный, безграничный и совершенно непохожий ни на что во вселенной.

Игорь метнул в меня злобный взгляд.

– Я знаю, ты так не думаешь. И я знаю, что у тебя есть на это полное право, потому что он, и правда, жесток. Но лишь потому, что он не умеет думать ни о ком, кроме себя самого, и это его природа. Хаос не думает о других, он не может сочувствовать и жалеть. Как и полный порядок, в общем-то. Это просто два разных способа существования материи – либо порядок, либо его отсутствие. Просто порядок предсказуем, а хаос – нет. Но он, так же как и порядок, подвластен только своим желаниям. Все, что выбивается из колеи, не делает это ради кого-то. Я о том, что когда мутировало первое на нашей Земле одноклеточное, сделав тем самым первый шажок к тому, чтобы через миллионы лет эволюции стать человеком, оно не делало это ради благой цели и уж точно не с благородными мыслями о светлом будущем всех людей на планете. Оно просто сломалось. Но как удачно сломалось, как правильно и вовремя! В каком удивительном направлении полилась жизнь, когда случилось что-то выходящее из ряда вон. Вот Никто и есть та сила, которая взяла да и сломала это несчастное одноклеточное, сделав его прообразом нас с вами. Так разве это плохо? Все прекрасное в этих мирах есть результат хаоса. Эволюция есть скопище всего самого неправильного и неверного, но как же она удивительна! Хаос не подвластен, а потому и кажется нам ужасным зверем. Он такой и есть, но… можно и его приручить.

– Великая сказала, что нельзя, – со вздохом сказал Косой.

– А это мы еще посмотрим. Поднимайтесь. Ну же! Идемте.

Нехотя все поднялись с насиженных мест. Игорь подошел к Ольге с твердым намереньем ее разбудить.

– Что ты делаешь? – спросила я его, прежде чем он коснулся ее плеча. Он посмотрел на меня, а затем перевел взгляд печальных глаз на спящую девушку, и сказал. – Ну, а как иначе ты собралась открывать ту дверь?

***

Все мы – я, Влад, Игорь, Ольга, Косой и Ирма – каким-то чудом уместились на спине Водяного. Мы летели над сказочным миром и, с замиранием сердца, смотрели, как под нами расстилается земля, усеянная штыками исполинских кристаллов. Некоторые уже были с двухэтажный дом, а другие мелким малиновым ковром устилали целые поляны. Мелкая дрожь пробирала до самых костей, когда попадались туши огромных лесных зверей, ничком лежащих рядом с кристаллами. Малиновые столбы проросли сквозь воду в небольших озерах и торчали из воды, как памятники.

Я повернулась и посмотрела на Ольгу. Та была белее снега, но старалась держаться. Бедняга была молчаливой, но самое страшное, что огромные зеленые глаза были пусты. Мысленно она уже была там, на поляне. Она пребывала в полном оцеплении. Конечно, она не сказала «нет», когда поняла, что от них с Игорем зависит судьба нашего мира, но было видно, что от одной мысли о том, чтобы снова вернуться в тело Яшки, ее охватывал ужас. Мне было искренне жаль их обоих, но кому-то нужно было открывать двери. Наверное, я становлюсь такой же, как Никто – я думаю только о сути вещей, и их эмоциональная составляющая стала атавизмом для меня. А может, это просто банальный эгоизм и жажда поскорее заполучить желаемое?

Мы начали снижаться. Я повернулась вперед и увидела знакомую поляну. Сердце заколотилось. Я вцепилась в длинную шерсть огромного зверя и закусила губу, чтобы, не дай Бог, никто из присутствующих не заметил, как пляшет внутри меня счастье. Слишком уж многих ставит под удар этот шаг и слишком уж зыбка наша победа. И среди всех я единственная, кто радуется, как дитя. Никто не радуется тому, что теперь в этом мире появится второе чудовище, но, как совершенно правильно сказал Косой, теперь у нас нет других шансов, и мы либо пропадем, так ничего и не сделав, либо, пропадая, будем горды тем, что сделали все, что было в наших силах. Никто не радовался тому, что должно было произойти. Никто, кроме меня.

Мы медленно спланировали вниз и удивились, увидев, что поляна была совершенно пуста – ни одного, даже самого маленького кристалла здесь не выросло. Приземлившись, мы медленно сошли на землю и, осматривая каждый клочок земли на небольшом островке, отгороженном от всего мира огромными елями, еще раз осознали правильность выбора. Здесь, даже запертый за семью замками, зверь охранял территорию своим незримым присутствием и все, что было в его власти, пусть и давно, было неподвластно инородному. Здесь даже слабая, остаточная магия Никто не позволила Умбре пустить свои корни. Наверное, все мы думали об этом, потому как нечто подобное читалось на лицах каждого из нас, но только я одна еле держала язык за зубами, чтобы не заорать во все горло, что была права – Никто – наша единственная надежда. Я молчала, потому как радость уже плохо контролировалась мной и то и дело норовила вылезти наружу резким движением, улыбкой невпопад, блеском глаз, который уже невозможно было спрятать. Я – словно наркоман в шаге от бесплатной горы наркотиков. Все мое тело мелко завибрировало только от того, что я здесь. Я оглянулась и посмотрела на высокие ели, стоящие друг к другу так близко, что сквозь эту стену не проглядывал свет, ведь я точно помню, как выглядит это место, если ели склонятся верхушками вместе, образуя купол. Сейчас они равнодушно смотрят в небо, не обращая на тебя никакого внимания, но так ведь было не всегда. Я опустила глаза и вцепилась взглядом в колодец. Все еще замурованный, он тянул меня к себе, словно единственный источник света в кромешной тьме, словно сотни серен пели там свою песню из-под прозрачной породы, испещренной пузырьками воздуха и трещинами. Я сама не отдавала себе отчета в том, что подошла к самому краю и теперь вглядывалась в застывшее стекло. Сердце мое забилось, дыхание стало частым, руки вспотели. Я всматривалась, вслушивалась, я всеми силами пыталась увидеть хоть что-то – мельчайшее, слабое, быстрое, еле уловимое движение, тень или просто изменение освещения. Хоть что-то, что выдаст моего зверя. Но там, за дверью, было тихо. Я была так увлечена, что не заметила, как Влад смотрит на меня. Исподлобья, хмуро, губы его стали тонкими полосками, брови сошлись на переносице, руки в карманах. Он то опускал голову вниз, то надменно задирал нос вверх, делая вид, что ему нет дела до того, что меня уже не было в моем теле. Все мое существо уже было по то сторону и искало там жуткое чудовище, мерзкую тварь, которой нет названия. Может быть, уже нашло и растаяло в нем, как тает кусочек льда в теплой воде – бесследно, безвозвратно.

– Ты знаешь, нам понадобится тело для чудовища, – сказал мне Косой. Он подошел ко мне и стоял рядом со мной, глядя на прозрачную породу, скрывающую за собой вход в другой мир. – Оно, кем бы оно ни было, не может существовать в нашем мире без тела. Ему нужна физическая величина, то, за что можно было бы зацепиться, в общем…

– Косой, я все знаю. Я это видела собственными глазами, – я посмотрела на него глазами, полными счастья. Он видел его и понимал, что что бы он сейчас ни сказал, мне не страшно. – Значит, готова? – грустно спросил он.

Я кивнула и улыбнулась. Влад смотрел на это с нескрываемым отчаяньем. Он все слышал. Мотнул головой, прошелся ладонью по лицу, выдохнул, но ничего не сказал. Нечего тут было говорить. Он потерял меня, и если раньше была крошечная нить, тонкая, звенящая, которая колебалась при любом порыве ветра, так и норовя разорваться, то теперь и концов ее не сыщешь. Разлетелась по разным сторонам, словно любовь наша жила столетия назад, и только тихим эхом отдавалась где-то в глубине воспоминаний. Мы стали совершенно чужими.

Ко мне подошла Ирма. Глаза ее снова блестели, но все же она сдерживала себя, но только лишь для того, чтобы дрожащим голосом спросить:

– Откуда у тебя такая уверенность, что все будет хорошо?

Она подошла ко мне совсем близко, взяла мое лицо в свои теплые руки и заглянула мне в глаза. Я смотрела на нее, и лицо мое светилось счастьем. Она видела его, и оно обжигало ее лицо, согревало замерзшую от страха душу, грело сердце надеждой. Она вглядывалась в меня, пытаясь прочесть то неведомое, что было открыто только мне, ведь именно эта, никому не понятная причина, делала все происходящее не жертвоприношением, но борьбой. Я улыбнулась, задыхаясь от восторга:

– Потому что однажды одна добрая, светлая ведьма сказала мне: «Иди вперед и ничего не бойся».

Ирма закрыла глаза, и слеза скатилась по пухлой щеке. Она снова махнула ресницами, глядя на меня с отчаяньем, и прошептала:

– Какая дура тебе это сказала?

Я засмеялась, она – тоже, но очень тихо и печально.

– Не бойся, – сказала я ей шепотом. – Верь мне, ведьма.

Она посмотрела на меня в последний раз, кивнула и, отпустив меня, отошла почти к самым елям, словно не хотела этого видеть, не хотела участвовать во всем этом. Повисло молчание. Я посмотрела на Влада. Он впился в меня холодным, немигающим взглядом. Таким же было его лицо, когда мы увиделись в первый раз. Я , тогда еще ничего не знавшая ни о чудовищах, ни о любви, ни о различных мирах и их пересечениях, смело смотрела в глаза человеку, который искал меня больше пятнадцати лет, который спас меня от свирепого медведя и отдал мне свой замок, вручил мне свою судьбу, отчего потерял все, что у него было. Странно, но даже после этого он пошел со мной в неизвестность и, как я теперь полагаю, не только ради того, чтобы вернуться в свой мир. Он всегда боялся за меня, шел за мной вопреки своей гордости. Он верил мне, и когда я строила мосты в никуда, он шел по ним, забывая о собственном страхе. Он тонул в океане. Он вытащил меня из-под носа зверя, жадного, ненасытного. А теперь он смотрел, как я предаю его для того, чтобы получить желаемое. Ну и попутно спасти его мир от другого зла, само собой, но это ведь – не главное. Может, и есть другие пути спастись, но мы их не нашли, а я так и искать не пробовала, потому что этот путь мне важнее других. Важнее всего, что есть у меня сейчас. В том числе и самого Влада. И я, без оглядки на прошлое и будущее, бросаю в огонь все, что у меня есть, чтобы выплавить из этого новую реальность, в которой, будь, что будет – главное, что бы рядом со мной была огромная рука в белой перчатке, за которую я могу взяться в любой момент. Я жертвую всеми ради одного. Разве это справедливо? Нет, совершенно нет, абсолютно нет. Но будет именно так.

Я смотрела на Влада и ждала, что он скажет мне что-то, о моем эгоизме и беспечности, моей жадности и полном отсутствии мозгов. Но он лишь смотрел на меня. Он устал что-то говорить и делать. Пожалуй, это все.

Он перевел взгляд на Ольгу и Игоря, которые застыли возле стены из елей. Лица их были почти мертвыми, каменными, неотличимыми один от другого. Белые и безжизненные.

– Пора, – тихо сказал он, преимущественно Ольге, что странно, ведь из них двоих ей было хуже всего. В ее глазах и вовсе не осталось ни капли жизни. Она была в ступоре, кататонии, полубессознательном состоянии, когда от безумия отделяют лишь несколько секунд. Я смотрела на ее губы белее мела , на огромные глаза, в которых немой крик о помощи вопил так неистово, что уже давно охрип, и подумала – если за каждое деяние – расплата, то за свой детский эгоизм она уже рассчиталась сполна, так чем же тогда объяснить то, что судьба неминуемо тащит ее обратно в тот кошмар, через который она уже прошла? Неужели ей придется снова и снова проходить через то, что не каждый сильный духом мужик выдержит. Крохотная , тоненькая – раньше она и не знала, на что идет, а потому и страха не было, но теперь, когда она совершенно четко представляет себе, как это страшно, быть в одном теле с кем-то, даже таким близким и хорошим, как Игорь, она не просто боится – она уже не в себе, она уже одной ногой в безумии. Хватило бы мне сил на такой поступок? Не для себя, а ради блага других?

Вдруг, неожиданно для всех, Ольга начала отчаянно мотать головой и тихо шептать что-то, что с первого раза никто и не понял, и лишь несколько мгновений спустя мы смогли различить еле понятное «я не пойду». Глаза ее сделались совершенно безумными, голос – тихий, но горячий, пугающий. Одна и та же фраза вылетала из ее уст, словно дробь, повторяясь снова и снова, как на повторе, без пауз и перерыва на вдох. Словно на одном дыхании, словно она забыла все остальные слова, и снова и снова повторяла лишь одно – я не пойду. Она пятилась, отступая к деревьям, будто боялась, что её заставят силой. Мы смотрели на нее, раскрыв рты, и только Влад словно бы и не удивился. Все мы видели её страх, чувствовали его кожей, но почему то только он знал, чем все это закончится. Никому из нас не пришел в голову такой вариант.

Тут она сорвалась с места и побежала. Влад рванул за ней с проворностью кошки и успел перехватить ее лишь потому, что сквозь густую ель не так-то легко протиснуться с ходу. Ольга закричала и начала отбиваться. Ирма в ужасе закрыла рот руками, Косой кинулся к Владу, потому как тот еле справлялся с тоненькой девчонкой – до того стала сильна в ней воля к жизни. Нормальной жизни, без необходимости пребывания в безумии каждую секунду своего существования. Игорь же словно окаменел. Он глядел на происходящее и не мог сдвинуться с места. Лишь его грустные голубые глаза испуганно смотрели на нее, словно она только что указала ему на выход, которого он сам не увидел. Он смотрел, как двое сильных мужчин пытаются… нет, не скрутить, просто остановить. Влад что-то говорил ей, пытаясь докричаться до ее сознания, которое затуманилось и категорически отказывалось воспринимать хоть что-то.

– Успокойся, Ольга, остановись, – говорил он, пыхтя, пытаясь сдержать, но не сломать хрупкое тельце. – Никто не заставляет тебя. Не хочешь – не иди. Слышишь меня? Не надо никуда идти! Ольга! Оля!

Ирма заплакала, Игорь как то странно вдохнул воздух, словно ему скрутило легкие, надсадно и шумно, а Влад все повторял ей: «Не надо никуда идти. Оля, не надо идти». И только когда она изо всех сил завизжала во всю мощь своих легких, совершенно ополоумев от страха, он понял, что слова тут уже бессмысленны. Он тихо сказал что-то на непонятном, но таком знакомом языке, и тоненькое тело обмякло в его руках. Резко, словно ей стукнули по голове, она повисла на его руках и, сделав еще несколько глубоких, рваных вдохов, задышала ровно и ритмично. Косой отпустил ее, Влад бережно опустил на землю. Они с Косым дышали так тяжело, словно пытались на всем ходу остановить взбесившегося быка, рвущегося с бойни.

Это было не просто страшно, это было жутко. Кошмар случившегося пробирал до костей. Все молчали. Никто не мог сказать, что она поступила неправильно. Никто не мог упрекнуть ее в том, что девчонке хотелось жить.

– Итак, – отдышавшись, заговорил Влад. – Мы не можем открыть дверь.

Молчание было звенящим и таким жутким, что уж лучше бы Ольга продолжала кричать. Мы долго стояли в полной тишине. Здесь, как и раньше не селились птицы, не пели сверчки, и тишина преумножалась, словно отражалась от еловых стен. Ирма молча утирала щеки ладонями, Косой устало смотрел на Ольгу, Игорь похоже, только сейчас начал приходить в сознание. Влад ни на кого не смотрел, он судорожно елозил невидящим взглядом по траве, пытаясь понять, что же со всем этим делать теперь. И тут, как ни странно, голос подал Игорь:

– Мы можем заменить ее, – сказал он, оглядывая нас всех и остановив взгляд на Владе. – Ольгу можно заменить кем угодно.

– Например? – Влад говорил с вызовом в голосе, но не потому, что идея ему не нравилась, а потому, что он был на взводе.

Мы все переглянулись. Я не могла быть одновременно ключом и телом, Влад гораздо нужнее в своем теле, здесь и сейчас, равно как и Косой.

– Я могу, – откликнулась Ирма сразу же, как только нехитрый ответ просчитался у каждого в голове.

Но тут меня осенило в очередной раз. Как всегда неожиданно, а потому еще не до конца сформировано и рвано сформулировано, но я предположила, что…

– Возможно, нам и вовсе не нужен двуликий, – сказала я. Все разом повернулись ко мне.

– Что ты имеешь в виду? – подал голос Косой.

– Возможно, двуликий нужен был не потому, что он двуликий, а потому, что носил в себе то, что было нужно.

– Подробнее, – тихо отчеканил Влад.

– Может речь вовсе не о конкретном существе, а о сущности. Важной черте характера или сути этого существа. Например, как если бы речь шла о конкретном цвете глаз, но по счастливой случайности, у двуликого он был подходящим. Понимаете?

– Хочешь сказать, нам просто нужно отгадать и подобрать подходящий «цвет глаз», и мы сможем войти? – спросил Влад.

– Да. Только речь идет о чем-то более важном. О черте характера и основе сущности.

– А какая основа сущности была у Яшки? – подхватил Косой.

– Двойственность, – ответил Влад.

– То есть нам нужен кто-то с раздвоением личности или… – задумчиво продолжила я, но тут Игорь сказал:

– Сумасшедший, – сказав это, он словно на миг вернулся в то жуткое состояние. – Безумие – это все, чем мы тогда были. Концентрированное безумие.

Мы замолчали, переглядываясь между собой.

– Ну, раз уж на то пошло, тогда Валерия должна с ноги открывать любые двери между мирами, – тихо пробормотал Влад.

– А если серьезно? – спросил Косой, проигнорировав едкость Влада. – Где нам взять сумасшедшего?

– Я знаю, – ответила я и повернулась к Владу. – Ты можешь притащить сюда бутыльки из лаборатории?

Он удивленно уставился на меня:

– Эмоции?

Я кивнула:

– Ты помнишь, что происходит, если их смешать? То, что мы видели с тобой тогда, – но Влад еще не понимал, к чему я веду. – Ну же, это ведь так просто! Мы с тобой взяли и соединили в одном сосуде все то, что в природе одновременно не встречается. Это ведь очевидно! Заставь чувствовать человека радость и горе, гнев и любовь, жажду и пресыщение, надежду и апатию одновременно. В один момент, в одно мгновение, и ты получишь…

– Безумие, – закончил за меня Влад, наконец, поняв, что же мы видели тогда своими собственными глазами.

– Чистое, концентрированное безумие, которое, неизбежно превращается в… хаос, – заключила я и посмотрела на Влада, который на миг залюбовался самой идеей того, что сумасшествие можно получить искусственно. Мы замолчали, потому как такая простая, а потому совершенно удивительная вещь сложила воедино многое из того, что нам казалось разрозненным. Мне это казалось волшебным, притягательным, как сама жизнь, которая вьется, сплетая из простых вещей сложное, неподвластное копированию, кружево, которое человек никогда не сможет увидеть целиком, а потому и понять до конца. Только крохотные части.

– Хочешь сказать, что твой Никто есть хаос? – спросил Влад, и голос его снова завибрировал еле сдерживаемым гневом.

– Хаос, как он есть, – ответила я, кивнув и глядя Владу прямо в глаза.

Он смотрел на меня злобно и устало. Он боялся за свой мир и людей, доверивших ему свою жизнь, и устал смотреть, как восхищенно блестят мои глаза при малейшем упоминании о Никто. Тихим, звенящим от напряжения голосом он заговорил на непонятном языке, и длинное заклинание стало разворачиваться в его устах. Он говорил и говорил и вдруг хлопнул в ладоши. Послышался стеклянный перезвон, и на траву с тяжелым стуком приземлился деревянный лоток из лаборатории, полный разноцветных бутыльков.

Все посмотрели на него так, словно он был заражен радиацией, хотя и осознавали, что сейчас, в разобранном состоянии, он не нес вреда.

– И кто же будет ключом? – спросил Косой.

Мы все молчали. Потом, почти разом, Косой, Ирма и Игорь громко выкрикнули «я». Все оглянулись, глядя друг на друга, но заговорил Косой: