Династия Одуванчика. Книга 2. Стена Бурь

Глава 6
Сто цветов

Дасу, много лет назад

В детстве Аки рассказывала Мими много разных историй, которые девочка вспоминала в последующие дни. Да вот только память наша похожа на кусок воска, который меняет форму под ножом сознания при каждом прикосновении, и, когда Мими выросла и изменилась, вместе с ней изменились и истории.

Цветистые метафоры заменили немудреные сравнения, витиеватые фразы – простую речь; вместо рокота моря, сквозившего в говоре матери, в историях слышалось теперь эхо классиков ано. В точности воспроизвести слова Аки стало так же сложно, как удержать песок между пальцами раскрытой руки.

Но зерно историй оставалось неизменным, и те давние воспоминания навевали запах дома. То был пейзаж детских грез Мими, берег первых ее сочинений.

* * *

– Так вот, Мими-тика, до того, как у нас с твоим отцом родились дети, мы любили коротать долгие зимние вечера, рассказывая друг другу на сон грядущий всякие истории. Часть их мы слышали от своих родителей, а они – от бабушек и дедушек. Иногда мы прибавляли к этим историям что-то свое: так дочери чинят и украшают платья, доставшиеся от матери, или сыновья подлаживают и исправляют унаследованные от отца инструменты. Порой мы вертели одну и ту же историю туда-сюда, изменяя при каждом пересказе и всякий раз придумывая новые повороты событий.

Вот послушай, милая, что я тебе расскажу.

Тебе известно, что годы текут кругами по двенадцать лет, и каждый из них получил название в честь какого-то животного или растения. Начинается круг с года Сливы, за ней следует Крубен, потом Орхидея, Кит, Бамбук, Карп, Хризантема, Олень, Сосна, Лягушка, Кокос и, наконец, Волк, после чего снова приходит Слива. Судьба каждого ребенка управляется тем растением или животным, в год которого тот родился. Но каким же образом возникла так называемая Календарная дюжина? О, это отдельная история, которую стоит знать каждому.

Давным-давно, когда боги и герои еще вместе ходили по земле, сражались между собой и обнимали друг друга как братья, годы были лишены характера. Каждый год мог быть мирным, как карп, плывущий в горном потоке, и принести обильный урожай плодов суши и моря, а мог оказаться суровым, словно старая сосна, что машет скрюченными ветвями, холодным и голодным.

– Братья и сестры, – сказал однажды повелитель Руфидзо, сострадательный бог целителей. – Мы слишком долго позволяли времени течь вольной рекой. Но наша матушка, Повелительница Всех Вод, поручила нам заботиться о жителях Дара. Пора уже упорядочить время.

Остальные боги и богини поддержали это в высшей степени разумное предложение и договорились разделить время на круги по двенадцать лет, подобно тому, как могучая река Миру ныне укрощена дамбами и мельничными запрудами, построенными через каждую дюжину миль вдоль всего ее русла. Двенадцать – хорошее число: оно равно количеству четырех стихий (воздуха, земли, воды и огня), помноженному на три формы времени (будущее, настоящее и прошлое). И каждому году полагалось получить имя в честь животного или растения Дара, чтобы придать ему соответствующий характер. Таким образом, рассудили боги, крестьяне, охотники, рыболовы и скотоводы будут знать, чего ожидать и к чему готовиться в то или иное время.

– Особенность цивилизации состоит в том, чтобы давать имена вещам, имени не имеющим, – изрек господин Луто, всегда стремившийся придать любому делу налет книжной учености.

– Я предлагаю выбрать для первого года пару воронов… – начала госпожа Кана.

– …потому как общеизвестно, что вороны – самые мудрые из птиц, – закончила госпожа Рапа.

– Нет-нет-нет, – возразил господин Тацзу, обожавший противоречить сестрам-близнецам. – Полагаю, что не стоит называть годы в честь наших пави. Во-первых, на круг их не хватит. А во-вторых, совсем недавно мы вели войну с целью выяснить, кто из нас первый среди равных. Не начинать же все опять!

– Тогда что ты предлагаешь, Тацзу? – спросила Тутутика, которой тоже не хотелось, чтобы между богами вновь возникли ссоры.

– Давайте устроим игру!

– Давайте! Давайте! – радостно подхватили остальные боги и богини, ибо всем известно, что они, подобно детям, больше всего на свете любят игры.

– Мы известим все растения, деревья, цветы, птиц, рыб и зверей, что боги Дара приглашают желающих побороться за право стать проводниками времени. В назначенный день мы спрячемся в далеких уголках Дара, и первые двенадцать живых существ, которые нас найдут, удостоятся чести управлять годом.

Все боги и богини сочли эту мысль просто великолепной, и игра началась.

– Мама, вот бы мне увидеть богов!

– Это еще зачем? Разве ты не знаешь, что не будет добра тому, кто посмеет докучать богам в тот момент, когда они не хотят этого?

– Я бы только спросила у них: почему? Почему папа пропал? Почему забрали Фэро и Пасу? Почему в меня ударила молния? Почему мы так много работаем и так мало едим?..

– Тише, дитя. Не всегда есть ответы, иной раз есть только истории.

В назначенный день все растения и животные принялись обыскивать каждый уголок Дара, чтобы оказаться среди немногих счастливчиков, у которых будет свой собственный год.

Некоторые подданные растительного и животного царств пытались добиться успеха каждый сам по себе: так, например, блестящие киты, крупнейшие среди рыб, рыскали вокруг островов, торопясь проверить каждую укромную бухту и каждый уединенный пляж вперед остальных. Золотые хризантемы расцветали повсюду, наполняя воздух благоуханием в надежде выманить какого-нибудь падкого на красоту бога из укрытия. Мудрые вороны кружили над городами, зорко высматривая все, что покажется им скорее божественным, чем человеческим. Кокосы один за другим падали в воду, и всплески их сливались в новую и чарующую мелодию: они рассчитывали, что у какого-нибудь подслушивающего их бога вырвется восклицание восторга. Золотые и красные карпы танцевали в прудах и реках; они выставляли из воды полупрозрачные плавники и забавно шевелили усами, чтобы развлечь и заворожить бессмертных. Лотос развернул во всех направлениях на поверхности воды тысячеглазые стручки и раскрыл сотни отверстий в корнях, улавливая малейшие колебания: получилась этакая все видящая и все слышащая дозорная башня. Кролики и олени скакали по лугам на Экофи и на острове Полумесяца, причем каждый из них старался высмотреть в море травы необычную кочку, способную оказаться притворившимся богом; и те и другие понятия не имели, что растения тоже вынашивали коварные замыслы и устраивали обманные потайные места, чтобы отвлечь глупых травоядных, а сами тем временем пытались чувствительными корешками нащупать богов под землей.

Другие решили образовать необычные союзы, чтобы использовать уникальные свойства всех созданий Дара. Могучий крубен, властелин морей, сговорился со светящимся морским огурцом, этим наполовину растением, наполовину животным. Исходящий от последнего свет должен был помочь первому разглядеть прячущихся в темных морских впадинах богов и поймать их. Зимняя слива, бамбук и сосна, три самых привычных к холоду растения, сдружились с теплолюбивой пустынной жабой, поэтому пока бамбуковые рощи, сосновый бор и кущи зимней сливы перешептывались друг с другом через увенчанные снегом горные вершины, жабы обыскивали жерла вулканов. А волк, самый свирепый хищник суши, договорился с лианой устроить так, чтобы, когда стая его рыщущих по лесу и воющих собратьев спугнет и обратит в бегство прячущихся богов, они попали в цепкие объятия вьющихся растений.

В тот памятный день, с утра до полудня и с полудня до вечера, богов находили одного за другим.

Сначала сосна, бамбук и зимняя слива, обыскивая на островах все места, что были тронуты морозом, обнаружили на горе Висоти госпожу Рапу, принявшую вид изящного лица, высеченного на прозрачной поверхности замерзшего водопада. Вскоре после этого открытия лягушки отыскали госпожу Кану в зазубренной расселине, пробежавшей по стекловидной поверхности обсидиана.

Союз огня и льда сыграл свою роль.

Но не все альянсы выдерживали испытание. Самонадеянный крубен нырнул, заметив завихрения в одной из глубочайших морских впадин. Чернильный мрак вод рассеивали сотни светящихся морских огурцов, прицепленных к его голове подобно бриллиантам, украшающим верхушку скипетра власти. Но в последнюю минуту, как раз перед тем как крубен успел бережно сомкнуть челюсти вокруг смеющегося водоворота Тацзу, повелитель морей мотнул головой и сбросил морские огурцы со своих непробиваемых чешуек. Так водяной буйвол стряхивает облепивших его голову слепней. Пока крубен мчался, торжествуя, к поверхности, бедные огурцы, нежные и светящиеся, бессильно опускались в глубину бездонной впадины, подобно падающим с неба звездам.

Так рискуют те, кто пытается угождать великим и сильным.

– Мама, а почему те, у кого много власти, всегда ведут себя очень плохо?

– Мими-тика, разве рыбак, пожинающий плоды моря, злодей? И злодей ли крестьянин, срезающий метелки сорго? Или ткач, который вываривает коконы шелкопряда и распеленывает первоначальную одежду гусеницы, теперь превратившуюся в саван?

– Не понимаю.

– Великие властители, смертные или бессмертные, делают то, что делают, поскольку у них свои заботы, а у нас свои. Мы страдаем, потому как мы – трава, по которой ступают великаны. Слушай дальше, девочка.

В уединенной бухте на северо-востоке Большого острова киты, обыскивающие берега Дара, обнаружили древнюю морскую черепаху, панцирь которой, покрытый трещинами и похожий на коралловый риф, выглядывал из воды.

Киты окружили черепаху, в шутку облили ее струями своих фонтанов, и среди брызг засияла яркая радуга.

– Повелитель Луто, – сказала предводительница китов, огромная самка с куполообразной головой, чьи серые глаза повидали сотни весен. – Ты спрятался в точности там, где мы и предполагали.

 

Древняя черепаха рассмеялась и превратилась в смуглокожего небожителя, бога снов и предзнаменований.

– А почем знать, может, все обстоит как раз наоборот, и вы нашли меня именно там, где, по моим расчетам, и должны были искать?

Тут киты смутились.

– Но если ты заранее знал, что мы станем искать тебя здесь, то почему не спрятался где-нибудь еще? – спросила их предводительница.

Луто в ответ лишь улыбнулся и указал на радугу, меркнущую по мере того, как туман, поднятый фонтанами китов, рассеивался.

– Не потому ли, что хотя и ты предвидишь будущее, однако не можешь изменить его? – задала она другой вопрос.

Луто улыбнулся и вновь указал на радугу.

– Или же причина в том, что ты предвидел будущее и решил, что в конечном счете желаешь созерцать это зрелище? – предприняла новую попытку китиха.

Луто в третий раз улыбнулся и опять указал на радугу, от которой к тому времени в воздухе остался один лишь намек.

– Или потому, что… – Однако на этот раз ей не удалось закончить вопрос: Луто исчез с последними проблесками радуги.

– Мама, а почему господин Луто указывал на радугу, вместо того чтобы ответить?

– Этого никто не знает, дитя мое. Не знали киты, не знал твой отец, не знали наши родители, деды и прадеды. Вот почему сие зовется загадкой. Мне думается, что иногда боги дают нам уроки, которые нельзя понять при помощи одних только слов.

– Мне кажется, господин Луто не самый хороший учитель.

– Хорошие учителя, милая, так же редки, как крубен среди китов или диран среди рыб.

Никого не удивило, что госпожа Тутутика, рожденная последней среди богов и находящая наивысшее наслаждение в красоте, поддалась очарованию ритмично падающих в море кокосов и золотому танцу карпов, а потому вышла из своего укрытия в устье реки Сонару. Говорят, будто отзвук того божественного представления сохранился до наших дней в движениях танцовщиц Фасы, когда музыканты отбивают ритм на кокосовых барабанах.

Стало вполне ожидаемым и то, что господин Руфидзо выдал себя, когда годовалый олененок споткнулся и поранился на скалистых возвышенностях близ окутанной туманом Боамы. Разве мог покровитель врачевателей равнодушно взирать на мучения живого существа, пострадавшего при поиске богов?

– Ну вот и хорошо: теперь Дара хотя бы один раз в двенадцать лет будет наслаждаться годом добрым, как олень, – сказал увенчанный зеленой шапочкой божественный целитель, и олененок запрыгал вокруг него, радуясь тому, что попал в Календарную дюжину.

Наконец под вечер, когда солнце уже клонилось к закату, господин Киджи, покровитель дерзкого полета, завораживающего парения и открытого неба, озирал острова Дара, пребывая в образе сокола-мингена, скользящего над землей. Птица, опьяненная благоуханием цветов, колонной струившимся ввысь из сада хризантем в том месте, где встречаются горы Даму и Шинанэ, снижаясь по спирали, спустилась с небес и едва только приземлилась, как на нее набросилась стая волков, прижав к земле.

– Я был пойман царицей цветов и царем зверей! – воскликнул бог всех тех, кто стремится подняться выше остальных. – Ну что же, вполне достойный конец дня!

И было на Дара много веселья, ибо подчас боги ведут себя словно дети.

Волк, однако, радовался не так бурно, как все прочие представители Календарной дюжины, поскольку, как известно, это животное – пави повелителя Фитовэо, а его пока что никому отыскать не удалось.

– Ты говоришь про бога войны и раздора, мама?

– Да, детка, таковы владения господина Фитовэо.

– Лучше бы его вообще никогда не нашли. Без него не было бы войн и люди бы не страдали.

– Ах, Мими-тика, когда дело касается богов, редко все бывает так просто.

Как ты уже, наверное, догадалась, состязание это состоялось после войн Диаспоры, в которой божественные отпрыски шли в бой во главе огромных армий: брат на брата, сестра на сестру.

В одной из таких битв, стараясь защитить своего героя Илутана, Фитовэо десять дней и десять ночей сражался с Киджи. В конце концов молнии Киджи поразили глаза Фитовэо, ослепив его. Вот почему слепой бог не принимал участия в обсуждении вопроса о Календарной дюжине, но прятался в темной пещере под горами Висоти, врачуя свои раны и избегая всех живых существ.

С висящих на высоком потолке сталактитов капала вода, и за исключением светящихся грибов, разбросанных кучками там и тут, подобно далеким звездам на ночном небе, в пещере не было света. Слепой бог сидел в одиночестве, молчаливый и неподвижный.

Внезапно обоняния его коснулся запах такой слабый, что поначалу он не был уверен, будто и в самом деле почуял его. Но это был очень приятный аромат, простой и скромный, подобный привкусу мяты в стакане воды после грозы, или нотке мыльных бобов в свежевыстиранной одежде, которая сушится на солнце, или дыму кухонного очага, щекочущему ноздри усталого путника после долгого ночного перехода.

И вот, сам не сознавая, что делает, Фитовэо встал и пошел на запах, следуя указаниям носа.

Меж тем аромат все усиливался. Ночная орхидея, решил бог, и перед его мысленным взором возник белый цветок с крупной чашечкой, в центре которой прячется пестик, окруженный четырьмя полупрозрачными лепестками, раскрывающимися над чашечкой подобно крылышкам мотылька. Он приблизился к источнику запаха, и, когда невесомые крылышки коснулись его носа, высунул язык и обвел им очертания лепестков. Да, то действительно была ночная орхидея, по форме и впрямь отдаленно напоминающая того самого мотылька, который, как считается, единственный может ее опылить и появляется только ночью, при свете звезд. Этот простой цветок не в цене у знатных дам и садовников, предпочитающих что-нибудь более зрелищное и яркое.

Кончик языка Фитовэо ощутил сладостный вкус нектара.

– Я чувствую печаль в твоем языке, – раздался шепот, и он в изумлении попятился. – Что может опечалить бога?

Фитовэо понял, что голос исходит из центра цветка, который он поцеловал.

– Что толку от бога войны, который не в силах видеть? – с тоской отозвался Фитовэо.

– Разве ты не видишь? – спросила орхидея.

Бог указал на пустые глазницы, а когда не услышал ответа, сообразил, что в пещере слишком темно и орхидея не может рассмотреть его.

– Не вижу, – ответил он. – Брат ослепил меня разрядами молнии.

– Но кто сказал тебе, что ты ослеп?

– Но я действительно слепой! У меня больше нет глаз!

– И ты не пытался видеть иначе?

Фитовэо покачал головой и не стал ничего объяснять. Орхидея была не из тех созданий, кому понятны доводы разума.

– А я вот вижу, – промолвила она. – Хотя у меня и нет глаз.

– Чепуха, – буркнул Фитовэо.

– Но я увидела тебя, – заявил цветок уверенным тоном.

– Это как же?

– Я распространяла аромат до тех пор, пока он не привел тебя ко мне, – пояснила орхидея. – Это заняло время, но я все видела.

– Это не значит видеть по-настоящему, – отрезал Фитовэо.

– Я тебе скажу, что происходит вокруг, – продолжала орхидея. – С десяток летучих мышей висят под потолком над нами. И еще есть целое облако мотыльков, которые навещают меня каждый вечер, хотя ни один из них не подходит для опыления. А в суровые зимы в эту пещеру наведываются пушистые кроты. Я вижу то, чего не видишь ты, а ты утверждаешь, будто я слепая.

– Но… – Фитовэо на миг лишился дара речи. – Ладно, соглашусь, что это и впрямь своего рода зрение.

– Есть много способов видеть, – проговорила орхидея. – Разве не утверждали мудрецы ано, что зрение – это просто свет, исходящий из глаз и отражаемый миром?

– На самом деле… – начал было бог.

Но цветок не позволил ему закончить.

– Я вижу, выстреливая в мир струйками аромата и втягивая обратно то, чего они касаются. Если у тебя нет глаз, ты должен найти другой способ видеть.

Фитовэо втянул окружающий воздух. Он смог различить слева запах грибов, а справа доносился еще один цветочный аромат: более сильный и резкий, чем у орхидеи.

– Эта пещера уходит вправо?

– Да, – ответила орхидея.

– Тут есть что-то еще, – сказал Фитовэо, снова принюхиваясь. – Оно пахнет грязью и болотом.

– Очень хорошо: по другую сторону от меня находится пруд, где растут водоросли-клеоме и живут крошечные белые рыбки, у которых нет глаз, потому что тут очень темно.

Бог сделал глубокий вдох и уловил доносящийся справа слабый запах рыбы.

– Ну вот, – промолвила орхидея. – Ты уже составляешь карту запахов.

Фитовэо понял, что это правда. Поворачивая голову, он почти увидел кучки светящихся грибов, пещерные розы, цветущие у стены, а также пруд с ледяной водой позади орхидеи. Очертания их были смутными, словно бы у него все плыло перед глазами после чрезмерного количества кувшинов хмельного меда.

Но после минутной радости он снова погрузился в тоску.

– Я же не могу стоять на месте, как ты, – заметил Фитовэо. – Для растения, пустившего корни в землю, запахов, быть может, и достаточно. Но для бога войны, который должен постоянно двигаться, этого точно не хватит.

Орхидея ничего не ответила.

– Иногда судьба лишает тебя оружия, – вздохнул он, – и тогда тебе приходится покориться.

Орхидея не произнесла ни слова.

– Когда у тебя после честного боя не остается надежды, – заключил Фитовэо, – то волей-неволей приходится предаться отчаянию.

Орхидея по-прежнему молчала.

Фитовэо внимательно вслушивался в темноте и уловил какой-то звук, похожий на шорох шелка.

– Да ты никак смеешься? – взревел бог. – Ты дерзнула насмехаться над моим несчастьем?

Он встал и занес ногу. Запаха орхидеи было достаточно, чтобы определить место, где она растет. Один шаг вперед, и он раздавит цветок, растопчет его на неровном каменном полу пещеры.

– Я потешаюсь над трусом, величающим себя богом, – возразила орхидея. – Смеюсь над бессмертным, который даже не осознает своего долга.

– Что ты мелешь? Я бог войн и сражений! Мой долг состоит в том, чтобы увидеть блеск вскинутого в замахе клинка и отразить его боевым щитом. Я обязан видеть падающие стрелы, чтобы отвести их рукой в латной рукавице. Я должен видеть убегающего врага, чтобы вонзить в него крепкое копье. Какой мне прок от запахов?

– Слушай, – произнесла орхидея.

Фитовэо прислушался. В тишине пещеры вроде бы не было никаких других звуков, кроме стука капель, падающих через неодинаковые промежутки времени.

– Открой уши, – велела орхидея. – Ты пришел в место, где царит такая тьма, что глаза, видящие лишь свет, бесполезны. Неужели ты думаешь, что существа, обитающие здесь, передвигаются на ощупь?

И Фитовэо стал вслушиваться тщательнее. Ему показалось, что где-то над головой раздаются пронзительные, едва различимые попискивания, словно бы какие-то твари перекликаются друг с другом.

– Летучие мыши видят при помощи звуковых волн, которые исходят из их глотки, а когда звук возвращается, ловят его ушами.

Фитовэо вслушался и вдруг понял, что воздух наполнен и другими звуками: шумом торопливых крыльев. Летучие мыши описывали грациозные петли под потолком пещеры.

– А теперь опусти руки в пруд, – приказала орхидея.

Бог опустил руки в ледяную воду и всей кожей ощутил пощипывание, даже после того как привык к пробирающему до костей холоду.

– Крошечные белые рыбки, живущие в воде, напрягают мускулы и нервы, производя невидимые волны силы, пронизывающие воду, – объяснила орхидея. – Подобно той таинственной силе, что наполняет воздух перед грозой, эти невидимые волны искажаются и искривляются, касаясь живых существ, и таким образом слепые рыбы способны видеть телами.

Фитовэо сосредоточился и действительно почувствовал, как незримые линии силы ласкают его руку, и мысленно представил, как, отражаясь от руки, они возвращаются к крохотным рыбкам.

– Ты называешь себя богом войны, но война – это не только музыка стального клинка, бьющего в деревянный щит, или хор шуршащих стрел, вонзающихся в кожаные доспехи. Война – это также поле борьбы против превосходящих сил, на которое даже Тацзу и Луто не отваживаются вступить; царство, где жизнь нужно выхватить из цепких челюстей Каны, не заручившись союзом с Руфидзо; область, где надо отнять у многочисленной вражеской армии безмятежный покой Рапы, полагаясь лишь на свой ум; территория, где вопреки всем препятствиям следует найти неожиданный способ унизить гордого Киджи; сфера, где из уродства рождается красота, способная потрясти избалованную Тутутику.

Ты привык одерживать легкие победы над простыми смертными, пусть даже их и считают героями. Но война состоит не только из побед: это еще борьба и потери, и ты теряешь, чтобы сражаться снова.

Бог войны – это также бог тех, кто заточен в колесе вечной битвы; кто сражается, даже зная, что неизбежно погибнет; кто стоит рядом с соратниками против копья, катапульты и сверкающей стали, вооруженный одной только гордостью; кто выносит лишения и тяготы, все это время понимая, что ему не победить.

 

Ты не только бог сильных, но и бог слабых. Отвага очевиднее всего проявляется, когда все кажется потерянным и единственным разумным исходом представляется отчаяние.

Истинная отвага состоит в твердом намерении видеть, когда все остальные предпочитают бродить в темноте.

И тогда Фитовэо встал и завыл. Когда вой его наполнил пещеру, он словно бы все отчетливо увидел: свисающие над головой, словно бахрома, сталактиты; сталагмиты, растущие из земли, как побеги бамбука; летучих мышей, рассекающих пространство подобно боевым воздушным змеям; ночные орхидеи и пещерные розы, чьи цветы напоминают ожившие сокровища. Пещера наполнилась светом.

Бог войны рассмеялся, склонился к орхидее и поцеловал ее.

– Спасибо, что показала мне, как можно видеть.

– Я скромнейший из Ста цветов, – ответила орхидея. – Но ковер Дара соткан не из одних лишь гордых хризантем или надменной зимней сливы, бамбука, из которого строят дома, или кокоса, дарующего сладкий нектар и пленительную музыку. Цикорий, одуванчик, льнянка, десять тысяч сортов орхидей и бесчисленное множество других цветов – нам нет места на гербах знати, нас не выращивают в садах, нас не ласкают нежные пальчики знатных дам и угодливых придворных. Но мы тоже ведем свою войну против града и бури, против засухи и истощения, против острой тяпки и брызг уничтожающего сорняки яда. А еще мы заявляем свои права на время и заслуживаем бога, способного понять, что обычная жизнь простого цветка – это каждодневная битва.

И Фитовэо продолжал выть, сделав глотку и уши своими глазами, пока не вышел из пещеры на солнечный свет. Он взял два кусочка темного обсидиана и вставил их в глазницы, чтобы у него снова были глаза. Пусть они и не видели света, зато вселяли страх в сердце каждого, кто осмелился заглянуть в них.

Вот так скромная орхидея попала в Календарную дюжину.