– Неплохо, – он отодвинулся ближе к окну. – Я слышал ваш разговор в замочную скважину, когда подошёл к двери, поэтому и подыграл тебе так удачно. Но нам все равно надо убираться отсюда. Она не оставит тебя в покое, пока не докопается до сути. Уж я знаю эту женщину, поверь. И тогда будет плохо. Всем. Я купил тебе новую одежду и обувь в универмаге. Оденься, ты должна выглядеть как немка. И веди себя как немка, а не как жертва войны. Мы – народ-победитель, понятно?

Он широким шагом переместился в гостиную, топая сапогами. Амандина бесшумно подняла пакет и скрылась в спальне, тихо затворив за собой дверь. Высыпала содержимое пакета на кровать. Одежда оказалась темно-землистых оттенков, самого простого покроя, но в пакете заключалось почти всё, что может пригодиться женщине: чулки, подвязка, две пары трусиков, бюстгальтер , чёрная в гармошку юбка из плотной ткани, тёплая шерстяная кофта, женская вязаная шапка, пара кожаных ботинок на толстом капроновом каблуке, даже тряпичная сумочка. Все вещи оказались ей по размеру. Как ему удалось подобрать их с такой точностью?

Одевшись, она вышла в гостиную, показаться солдату. Михаэль сидел в кресле, задумчиво поднося сигарету ко рту, в другой руке держа сложенную вчетверо газету. Увидев француженку, он поднялся с кресла и приблизился к ней, осмотрел со всех сторон, повернул.

– Ты даже в одежде… Так прекрасна, – сказал он, ловя её подбородок и пытаясь поцеловать. Она недолго уворачивалась. От него несло табаком, но он уже был гладко выбрит, и поцелуй скорее понравился, чем нет.

– Ты поела? Это хорошо. Теперь нам пора выдвигаться.

Офицер переоделся в свой мундир, облачился в серую шинель и перед зеркалом возложил себе на голову фуражку с нацистским черепом над переливавшимся бликами козырьком. Потом он залез в шкаф, порылся в нём и достал коричневого цвета женское пальто, явно вышедшее из употребления лет семь-восемь назад. Протянул ей:

– Надевай. Это пальто когда-то принадлежало моей матери. Но теперь не время привередничать.

Она безропотно подчинилась. Пальто оказалось слегка великовато, но это лучше, чем ничего. Выглядела она теперь как немецкая домохозяйка с низким доходом.

– Выходим, – сказал фельдфебель; у двери он в последний раз оглянулся и всмотрелся в коридор своей квартиры. Его похудевший ранец остался тут же, на полу в прихожей.

Щелкнул замок, ключ в карман. Короткий спуск по гулкой лестнице. Вытянутый вертикальный слепящий прямоугольник распахнутой двери из подъезда, выход на белоснежную улицу… Обычные краски быстро возвращались предметам.

Снаружи значительно потеплело; последние островки недолговечного осеннего снега растаяли. Девушка обернулась, и в окне третьего этажа, прямо над треугольным крыльцом, увидела фрау Вайсс, которая с интересом наблюдала за ними. Впрочем, любопытная старуха тут же скрылась с глаз долой, разоблачённая.

Солдат рывком заставил девушку шагать прямо и смотреть только перед собой. Они миновали липовую аллею, ступили на тротуар и молча прошагали несколько кварталов, пока он не оставил её возле какой-то продуктовой лавки, велев купить им еды в дорогу на пару дней.

– И постарайся как можно меньше раскрывать рот и не болтать попусту, – сказал ей немец и сунул деньги в ладошку. – Как закончишь, жди меня у порога лавки, поняла?

В магазине она набрала колбасы, хлеба, консервов, солёных огурцов в банке, три бутылки воды и одну с молоком. Мужчина за прилавком помог ей сложить всё это в бумажный пакет. Она выбралась на улицу, держа пакет обеими руками и придерживая животом. Мимо сновали серые угрюмые люди, жители города. Как и вчера, она вжалась в стену, пытаясь стать невидимкой, и посматривала по сторонам, разыскивая глазами своего спасителя-мучителя. Офицер как всегда долго отсутствовал, будто исчезнув навсегда. Мимо важно прошествовал усатый полицейский с дубинкой на поясе. «У них всё ещё есть полиция, не всех отправили на фронт», – подумала студентка. В небе ярко светило солнце; кажется, лето напоминало о себе вспышкой жёлтого пламени, топя снег и лед, заставляя зиму отступать, будто вражескую армию.

Вдруг у края проезжей части, едва не заехав на тротуар, остановился тёмно-серый двухместный автомобиль с круглыми фарами, гордым вытянутым капотом, плавными линиями подножек, мягкими перепонками натянутого над опущенными окнами откидного верха. Марку машины она не разглядела, зато с удивлением обнаружила, что за рулём находился человек, от которого теперь зависела её жизнь. Фельдфебель подал ей знак, чтобы она садилась.

Неловко девушка открыла дверцу автомобиля и забралась внутрь, пристроив пакет со снедью на коленях. Машина резко тронулся, и тут двигатель заглох. Солдат выругался, попробовал ещё раз завести двигатель, и только тогда они отправились в путь.

– Я не очень хороший водитель, – пояснил Михаэль.

Она испуганно кивнула.

– Откуда вы взяли это? – спросила Амандина.

– Что? Машину? Пришлось одолжить у одного хорошего друга. Он поделился с неохотой, но как видишь, я его уговорил.

В моторе что-то ритмично тарахтело, что-то, заставлявшее колеса вращаться и двигаться. Они ещё не выехали из города, и девушка растеряно глядела в окно, на разноцветные черепичные дома, на массивные блоки цоколей и вывески, витрины, лохматые голые деревья, на грохочущий трамвай, что они обогнали, на прохожих, на дымчатых галок, на синее сверкающее небо. В машине стало жарко из-за солнца, и она сняла шапку и расстегнула пальто. Водитель поинтересовался, чего она набрала в магазине. Вскоре городские пейзажи сменились подворьями, а дальше понеслись перелески.

Машина неслась по мокрой дороге между пустыми полями, чью чёрную жирную землю до сих пор прикрывал тонкий слой снега. Грязь на обочине со следами от шин военных грузовиков тоже была припорошена. Голые ветки осиновой рощи застыли в тупом ожидании зимы и морозов. С горизонта на юг поплыли первые облака. Моргая, девушка видела красные пятна. Ирреальность происходящего проявлялась так отчётливо, что она всерьёз подумала, не видится ли это всё во сне.

– Куда вы меня везёте? – спросила, не удержавшись, девушка.

– Подальше от того места, где я тебя нашёл, – пробурчал солдат; он вёл машину, сосредоточенно глядя на дорогу, почти склонившись над рулём. – Я везу тебя домой, девочка, хотя и не могу предсказать, что тебя там ждёт. Может, семья. Может, война.

Она попыталась вспомнить свой дом и родных, но прошлое казалось теперь таким далёким и зыбким, и у людей, которых она представляла, не было лиц, только тёмные, расплывчатые пятна на том месте, где обычно в строгом порядке выстраивались глаза, носы, губы…

– Зачем вы это делаете? – спросила она. – Зачем хотите меня спасти? Зачем рискуете собой?

Казавшегося совсем недавно добродушным немца будто подменили. Он свирепо поглядел на неё.

– Я же велел тебе не задавать безмозглые вопросы! – почти выкрикнул солдат, ударив кулаком по колесу руля. – Зачем я это делаю, тебя не касается. Если хочешь, сейчас же высажу тебя, а дальше – сама, понятно? Ты поняла меня?

– Да, – тихо вымолвила подавленная француженка.

– Не будь идиоткой! Курица! – рявкнул он.

Теперь из-за выпиравших скул и холодного острого взгляда он опять напоминал того человека, каким она его впервые увидела. Солдата Великой Германии, чья нахальная вседозволенность и вооружённое «Люгером» могущество не знают границ. Как они любят жестоко шутить над простыми жителями захваченных ими территорий, разбивать им лица прикладами, расстреливать дворовых собак, посмевших гневно залаять на них, приподнимать дулами автоматов широкие юбки крестьянок…

Через несколько километров по шоссе его лицо смягчилась, и он как ни в чем не бывало улыбнулся, рассказал ей какой-то немецкий анекдот, не сумевший, однако, заставить девушку рассмеяться.

– Ладно тебе хмуриться, – выпалил он как можно добродушнее. – Расслабься. Жизнь прекрасна. Скоро я довезу тебя до места, откуда ты сможешь перебраться через границу. Доберемся до Рейна, за ним Агно. А оттуда тебе хоть в Париж, хоть в Лион – решай сама, не знаю уж, куда тебе там надо дальше.

– Как я переправлюсь через реку? – недоверчиво спросила она.

– О, с этим особых проблем не будет. Всегда найдётся какой-нибудь местный Харон, который за хорошую плату доставит тебя на тот берег. Я посажу тебя на лодку и помашу рукой. Лучше расскажи мне, чего ты там изучала в университете. Историю? Давай, расскажи-ка мне какую-нибудь историю.

– То, что я изучала, не имеет отношение к басням. История – это наука, а не цикл сказок о легендарных королях, храбрых рыцарях и прочих замшелых персонажах, – заявила она с важным и серьёзным видом. – То, что я делала – это исследование; полное погружение в прошлое, попытка реконструкции событий и обстоятельств дней давно ушедших. Это скрупулезное восстановление их по обрывкам, запискам, полустёртым упоминаниям. Больше похоже на детективное расследование, чем на занимательное чтение на ночь.

– Вот как, – офицер тихо рассмеялся. – Что ж, признаю, я не столь образован, как ты, поэтому извини. Так что ты там исследовала?

– Я писала работу не тему «Миграции еврейской диаспоры в средние века», – произнесла она не без гордости в голосе.

– Тааак, – протянул он удивлённо, – уже за одно это тебя следовало расстрелять тогда, возле рва. Ну, ну, и что же ты там раскопала?

– В К-й библиотеке сохранились документы о приходе в этот город Казимира великого и его деятельности, связанной с его покровительством евреев, главным образом, я за этим туда приехала. Я слышала, всех преподавателей К-го университета отправили в лагерь теперь… Я не собиралась задерживаться в Польше надолго… А вообще я много где побывала. Собиралась даже в Каир, посидеть в местной «генизе», полистать материалы, с переводчиком, конечно, о египетской общине.

– Полагаю, достаточно было полистать учебники истории. И что ты можешь о них рассказать? – поинтересовался из вежливости солдат.

– Много чего, – она повернула голову к боковому окну, пальцы сильнее сжали бумажный пакет. – Во времена древних римлян было много подавленных восстаний, тогда и начались первые гонения, еврейские поселения растянулись чуть ли не по всей римской империи. Особенно много общин появилось в Малой Азии, в Греции, Южной Италии. От римлян они почти не пострадали, даже напротив, укрепили свою религию, запечатлели её положения в Мишне и Талмуде; у них возникали крепкие деловые связи со знатными гражданами, они оказывали влияние на экономику и политику целых государств, и тогда их опять стали бить. В 1290-м году их изгнали из Англии, веком позже из Франции, в год открытия Америки их заставили покинуть Испанию, через пять лет прогнали из Португалии, а всю первую половину XVI века их громили и учиняли над ними расправы и в Германии, прямо как в наше время… Они перемещались в Прагу и Вену, потом, с XVIII века, в Польшу и Литву, султанскую Турцию, из Германии, Дании и Швеции. Но самые богатые, учёные и образованные группы евреев продолжали жить и процветать в крупнейших городах Европы. Теперь…

– Постой, постой, ты сама случайно не еврейка?

– Нет, а что?

– Просто… Ты что, из сочувствующих?

– Только изучаю их историю.

– Что ж, скоро у них не будет никакой истории, – рявкнул солдат, дёргая рычаг переключения скоростей.

– Ах, вы о грандиозных планах по уничтожению евреев и всех прочих, кто вам мешает, да? Кое-что я слышала от знакомых людей.

– Речь идёт об очищении нации, и только, – сейчас он выглядел совсем не таким, каким она видела его ночью. – Это называется евгеника. Вот что тебе бы стоило изучить как следует. Слышала о Гвидо фон Листе? А о Йорге Лансе? Слыхала о Гиммеле?

– Вы призваны воплощать их фантазии, – она с вызовом посмотрела в его лицо.

– Нас отбирали, – прорычал разъярённо Михаэль. – Нас обучали значениям древних рун, священным законам возвышения расы. Нашу родословную изучали до середины восемнадцатого века, мы присягали на верность самому…

– Так чего же ради вы решили спасти бедную девушку, которой едва не прострелили череп там, у братской могилы? Почему вы убили другую, ту бедную крестьянку? Вы многих убивали, солдат? Этот человек в хаки со смешными усиками – он ведь бог для вас. Что он прикажет, то и делаете. А нет, так пуля. Ради чего спасли меня? Чем я была лучше другой девушки? Скольких вы ещё казнили с тем же хладнокровием? Как можно вообще жить после такого?

– Заткнись, идиотка!!! – проорал он в негодовании, резко затормозил, свернув на обочину, и поднял палец к её носу. – Ещё одно слово, – прокричал солдат, – и я тебя убью, клянусь, ты, дура несчастная!

Он схватил её за подбородок, заставив глядеть прямо в свои стальные глаза.

– Стреляй, герр обер-член-фюрер, – злобно выдохнула девушка, чувствуя себя победителем.

Он вдруг рывком отпустила её и откинулся на спинку водительского кресла, расхохотавшись.

– А ты любишь играть с судьбой, – он шутливо погрозил ей пальцем, обнажая фарфоровые зубы в ухмылке. – Только не забывай, что сегодня твоя судьба – я.

Солдат резко выбрался из машины и закурил, быстро выпуская из лёгких струйки полупрозрачного дыма. Кажется, эмоциональная беседа взбудоражила его нервы, но, конечно, значил не так уж и много. Будь то действительная ярость, он как минимум разбил бы это милое личико. Свинцовые тучи набежали на небо, и солнце выглядывало сквозь мелкие прорехи лишь изредка. Солдат спешно курил; Амандина сидела не дыша, прижав к себе пакет с продуктами, не веря собственной легкомысленной дерзости. Неужели это действительно она дерзила? Неужели это её жизнь за секунду пронеслась в памяти?

Солдат снова уселся за руль, сдержанно хлопнув дверью. Спокойно взглянул на наручные часы.

– Время обеда, – проговорил он привычным тоном. – Давай подкрепимся. Дай мне хлеб, я нарежу.

После трапезы машина покатилась дальше по дороге, в полную неизвестность. Заканчивались поля, начинался хмурый тёмный лес. Заканчивался лес, и начинались присыпанные тонким слоем рыхлого снега безжизненные пространства. Двое молчали. На некоторых перекрёстках Амандина наблюдала столбы с остроносыми табличками, на которых кто-то написал название городов и расстояние в километрах до них: Страсбург, Берлин, Гамбург. Она попросила у солдата папиросу. На ней крохотными буковками было напечатано название Дрезденской табачной фабрики. Закурив, она тут же с непривычки раскашлялась и выбросила сигарету в окно.