Сахарная вата

Вывеска

На Мясницкой улице, в соседнем доме с «Независимой газетой» обнаружился ресторан под названием «Dantes». Точнее, в тот момент, когда я его обнаружила – в двадцатых числах мая – ресторана еще не было, а было только объявление, что туда идет набор персонала, поваров и официантов. Плохой признак; не думаю, что это будет выдающееся гастрономическое место, хотя поди знай. Открытие они подгадали ко дню рождения Пушкина, как будто нарочно.

Дантес – главный злодей в истории русской литературы, имя его – жупел. Мои друзья выпускали когда-то контркультурный журнал с таким названием – идеальное, согласитесь, название для контркультурного проекта. Типа сразу предупреждаем, мы такие провокаторы. Опять-таки: красиво. Французские имена на русский слух вообще звучат как музыка. Эдмон Дантес – это будто из романа Дюма. Если согласиться с тем, что пушкинская дуэль напоминает самоубийство, то Дантес, выходит, не более чем орудие. Смертельная рана в живот удовольствие так себе, но орудие-оружие самоубийства Пушкин выбрал со вкусом, как денди – изящное, французское; так что Дантес хоть и злодей, но фигура романтическая. Конечно, я не очень-то представляю, как в кафе с таким названием придут откушать кофе с круассаном или фуа-гра с эскарго профессора и доценты Института, к примеру, мировой литературы. Но и в заведении с названием «Пушкин» на углу одноименной площади и Тверского бульвара они тоже не стали, мягко говоря, завсегдатаями. Хотя не факт, что им бы там не понравилось: по сути карнавал кафе «Пушкин» (на вывеске есть старорежимный ер в конце, но это почему-то бесит) не так уж сильно отличается от тех карнавалов, что устраивают в Пушгорах; ряженые ливрейными лакеями официанты могут переборщить с «пожалуйте, сударыня», но хоть не пытаются с чувством декламировать стихи – уже хорошо… Вот с кем ведет игру этот новоиспеченный «Дантес» – с кафе «Пушкин». Оно хоть и потускнело немного, но все же еще долго будет одним из главных и даже легендарных московских ресторанов. Пушкин, кстати, рестораны очень любил. Не знаю, конечно, как бы он отнесся к вывеске на Мясницкой. Может, подумал бы, что Дантесом зовут француза-ресторатора, не более того… В 1999-м, когда с нечеловеческим треском и блеском праздновался двухсотлетний пушкинский юбилей, я довольно часто представляла себе: а вот как бы ему-то самому все это показалось? Например, его профиль с лирой и гусиным пером на палатках с хот-догами: ну, вот как?

Я сама тогда была сильно беременна; брюхата, как предпочел бы выразиться он сам. «Скажи, Катя, вы с Александром уже подумали об имени будущего ребенка? – позвонил мне мой дорогой покойный свекор Александр Алексеевич. – Думаю, надо учесть, что год сейчас особенный, пушкинское двухсотлетие!» Я сразу поняла, к чему он клонит: опять-таки история про имена. Своего первенца, моего мужа, Александр Алексеевич назвал Александром и не прочь был, как мне казалось, закрепить это дело на внуке. «Да, нет, Александров у нас уже хватает! – неожиданно отмахнулся он. – Но в год пушкинского юбилея было бы правильно назвать человека… – Тут он сделал небольшую драматическую паузу, во время которой я туповато молчала. – Назвать внука Петром!»

Я как-то растерялась. Даже хотела ненавязчиво напомнить ему имя-отчество нашего великого классика, но, подумав, закрыла рот, проговорив только что-то вроде «Ааа». Или скорее так: «Ааа-а?»

– Ну, как же. Имя Петр – совершенно пушкинское. Во-первых: Петруша Гринев. Во-вторых: Петр Первый! Царь Петр – это и «Медный всадник», и «Полтава»…

Хорошее имя Петр. Апостольское. Означает «камень». Мне почему-то не хотелось, чтобы моего сынка звали Петром.

«А давайте по случаю пушкинского праздника назовем его Абрамом. В честь Абрама Ганнибала!» – такой я придумала контрвыпад. Но только наша семья – не такая, где можно кого-нибудь переплюнуть остроумием. «Семейство у нас крепкое, разнообразное: кого ни выдерни из колоды, каждый личность», – так сформулировал когда-то старший внук Александра Алексеевича (по имени, как вы могли бы догадаться, Алексей; лично я прихожусь ему мачехой).

«Назовите Дантесом!» – жестко предложил он, смачно поедая что-то со сметаной.

Я со своим Абрамом-Ганнибалом немедленно умылась. Дедушка (академик, литературовед, автор тридцати шести монографий) возмущенно замер.

– Дантесом? С ума, что ль, сошли, чегой-то за имя такое? – вступила бабушка, Антонина Васильевна. – Нет, давайте назовем его – Анатолием!

Тут уж пришлось замереть и Лехе, со сметаной на губах.

– А просто у нас сосед в Серпухове был – Анатолий. Такой хороший парень. Всегда меня через забор выглядывал. Нас с ним с детства сватали: Тоня и Толя. Раз уж хотите в честь Пушкина – назовите Анатолием, говорю.

Мальчик родился через две недели после великого 200-летия, на летнее солнцестояние, имя выбрали – Федор, по святцам.

См. НАУКИ И ЗНАНИЯ.

Галстук

Две вещи в детстве сводили меня с ума – мамин лифчик и папин галстук. С первым все кое-как прояснилось, второй же так и остался загадкой. Смотрите: всякий предмет одежды имеет какую-никакую практическую функцию. Даже ублюдочный декоративный платочек, какой мужчины, желающие сойти за провинциальных итальянцев, втыкают в верхний кармашек пиджака, – даже этой смехотворной тряпицей можно при случае вытереть пятно, собрать осколки стекла или обернуть дверную ручку, чтобы не оставить отпечатков пальцев; на галстуке же можно только повеситься (да и то не факт). А вот зато разнообразными символическими смыслами галстук, даже самый нейтральный, перегружен сверх всякой разумной меры. Оставим в покое домашний фрейдизм, возьмем хоть учебники по деловому этикету – там бездны. «На переговорах с бизнесменами из исламского мира галстук крайне нежелателен, поскольку ассоциируется с образом крестоносцев» – как вам это? Или вот: «какую следует выбрать бабочку, чтобы вас не приняли за официанта?» На самом деле, я думаю, единственно правильный ответ такой: если вы способны нацепить на себя такой предмет, как галстук-бабочка, но отдаете себе отчет, что смахиваете при этом на официанта, – что ж, вам стоит задуматься о карьере официанта. Предпочитают-то, конечно, другие решения; эскорт-девушка (лучше две) и/или пара телохранителей. Соответствующее сопровождение обычно снимает вопросы, хотя забавные случаи на приемах все еще не редкость. Не у всех детали одежды, выражение лица и язык тела находятся в полном соответствии с размерами личного капитала, и джинсы, у которых на попе напечатано золотом «олигарх» (в таких видели Березовского: ему жена, говорят, подарила), или свитер с вышитым словом «бандито» (как ни странно, Diesel; видела такой на Лаврике Брунина и еще на Шнурове) тоже могут позволить себе не все и не всегда… Но я, в общем, хотела о другом – о пресловутом «пьяном» галстуке «пятничного менеджера», корпоративно-отдыхающего клерка. О, не спешите, не спешите презирать его. Это важный праздничный атрибут, фактически новый «оливье»! Синоним того самого фольклорного салата, мордой в котором засыпал раньше пьяный пролетарий. Галстук на плече – такой же символ нашей флизелиновой эпохи, как… Ну, я не знаю. Как белоснежные майки и ладные черные трусы физкультурников когда-то были символами Рабочего Первомая и вообще сталинского Большого Стиля. А галстучек, кстати (пионерские косынки не в счет), рифмовался тогда либо с сатиновыми нарукавниками счетовода, либо с пережитками щегольства праздношатающихся недобитков. Сталин носил гимнастерку и френч, Хрущев предпочитал косоворотку. Конец карнавалу положил товарищ Леонид Ильич Брежнев; при нем обязательный строгий галстук при пиджачной паре утвердился в качестве статусного символа – так одевались и одеваются руководящие товарищи, и до сих пор. Здесь мы согласны с западным миром (а также с теми, кто принял правила игры западного мира, например, с японцами). «Галстук – символ власти», – это вы прочитаете в буклете любой фирмы, торгующей про-сти-меня-господи-за-такое-слово аксессуарами. Галантерейная сермяжная правда, с ней не поспоришь. Но только у этой правды тоже два конца: в совершенно равной степени галстук является символом подчинения, эвфемизмом обрывка позорной пеньковой веревки или рабского ошейника. А я так считаю – даже в гораздо большей степени. В школе, когда мы учились в десятом классе, директриса (по прозвищу Лидия Гнидиевна) выпустила приказ: старшеклассницам ходить непременно в школьном черном фартуке (хотя бы даже поверх юбки с кофтой), а старшеклассникам – в галстуках. Она лично стояла в дверях и тех, кто приходил без галстука, заворачивала домой. Наши школьные Бивис и Батхед вернулись: один – в папашином галстуке поверх трикотажной фуфайки без воротника, а другой нацепил галстук поверх водолазки; ничего, пустила. Они выглядели будто сбежали из дурдома, но это не имело значения, главное – было продемонстрировано послушание, формальное следование приказу. Сейчас точно такие же истории можно прочитать в форумах, где обсуждают корпоративную субкультуру. «На обеде в служебной столовой я вдруг почувствовал на себе множество недобрых взглядов. Замер с ложкой у рта. Черт! На руке татуировка. Черт! Я забыл сегодня вынуть сережки из уха. Черт, черт, черт! Я позабыл надеть галстук. Во всей огромной столовой я единственный был без галстука. Я понял – всё! В эту самую секунду меня признали бракованным экземпляром», – изливает душу банковский IT-менеджер. А моего папу когда-то выгнали из пионеров (См. ПОКОЛЕНИЯ.) за то, что он назвал галстук селедкой. Теперь носит – привык. Завязывать, правда, сам не умеет… Между прочим, если вы меня спросите, могу ли я назвать мужчин, которые в галстуке выглядели бы по-настоящему мужественно, я положа руку на сердце назову троих. Все трое в разное время играли Джеймса нашего Бонда. Но ведь и Дж. Б. не столько героический, сколько комический персонаж, разве нет?

Гандикап

Мой кумир в мире животных – улитка. У нее нет ножек, а она все равно туда-сюда.

Мой кумир в мире искусства – Катя Медведева. На семьдесят мохнатом году жизни она принялась рисовать яркие примитивистские картины и стала музейного уровня художником. Примерно в том же возрасте Лени Рифеншталь начала осваивать подводное плавание и подводные съемки. Но она-то всю свою жизнь тяготела к героизму, вот что неприятно. Нет, моя ролевая модель – улитка.

«– Как, ты все еще здесь?! – А будете ругаться, я вообще никуда не пойду!»

Мой фольклорный кумир, как вы понимаете, богатырь Илья Муромец. Хотя, сказать по правде, я не помню, какими он прославился великими подвигами. Прикончил Соловья-Разбойника? Такой подвиг не стОит памяти в веках, и лично я Муромца люблю не за это. Пролежать на печи тридцать лет и три года! Тридцать лет не мельтешить, не суетиться, тихо и благородно копить силы – вот что восхитительно.

В кинематографе моим кумиром пусть будет Педро Альмодовар – он начал снимать в сорок. А в балете (если вам интересно) – Анастасия Волочкова. То есть, сначала-то ее судьба развивалась неинтересно: долговязая тяжеловатая девочка без всяких способностей брала послушанием и чудовищным трудолюбием – очень трогательно, но не про нас. По десять часов ломаться у станка – такой судьбы, как говорится, врагу не пожелаешь. Но зато потом она придумала элементарную вещь: танцевать на сцене без трусов. Понимаете, все балерины до нее танцевали в трусах, ну то есть в трико. Разной, но всегда существенной степени целомудренности. А тут в ключевом месте – чисто символическая ниточка; особенно увлекательно смотрится из первых рядов партера. И этим она, конечно, подняла балетное искусство на совершенно новый – ужасно хочется, пусть и не совсем к месту, употребить слово – конгениальный уровень и достигла более чем заслуженного признания.

Конечно, глуповато как-то звучит: плясать без трусов. Тоже мне подвиг, скажете вы. Но дело ведь не в трусах, да и не в балете – господь с ним, с балетом, я в нем ничего не понимаю. Но я способна оценить радикальный жест, простой и эффектный, как «Черный квадрат». А вы разве нет? Главное, не отвлекаться на чересчур увлекательную фактуру (ну, извините) и сосредоточиться на сути. А суть такова: наша жизнь до глупого похожа на соревнования по какому-нибудь биатлону. То стреляем – пиф-паф, то бежим на лыжах – бжик-бжик. Но только правила постоянно меняются, и никакой fair play. Срезал угол – одного за этого снимают с трассы, а другого объявляют чемпионом. Попал по мишени – а она возьми и пошли тебе в спину ответную пулю. Гандикап – не по справедливости, а по праву рождения; ну, и прочие такие же нюансы, которые мечтали отменить утописты и коммунисты: держи карман шире.

Будущие мамаши соревнуются результатами ультразвуковых просвечиваний: ах, он у меня такой большой. Только что рожденных младенцев оценивают по шкале Апгар, вообще-то она девятибалльная, но едва ли не половина новорожденных получает десятку: врачам не жалко, а родителям ну так приятно. Получившие всего лишь девять баллов чувствуют себя слегка уязвленными. Соревнования по темпам привеса, по прорезыванию зубов. Построились по росту, рассчитались на первый-второй. Девочки соревнуются с мальчиками, но особенно – те и другие между собой. Мальчики: кто дальше плюнет и у кого джип больше. Девочки: сначала – кому уже купили лифчик и кого принимают за взрослую леди. Потом, после короткой паузы, поехали назад: кто выглядит моложе, кого принимают за младшую сестренку собственного сына. Кто худее, у кого строже диета, больше кубиков на животе. Или вот: «Сколько он на вас потратил?» – спрашивала Анна Ахматова у подруг, рассказывавших ей о своих романах.

Не надо думать, что Странные Скачки – удел меркантильных и тупоумных; тщеславие принимает разнообразные формы. Кто самый несчастный и преследуемый судьбой? Кто у нас самый совестливый, кто самый сострадательный? Духовным богатством меряются едва ли не с большим остервенением, чем материальным; какие-нибудь молодые писатели готовы удавиться за малейший признак публичного признания; ну и все такое прочее. Ну, не глупо ли это? Ужасно глупо.

Но только грех тщеславия – он самый соблазнительный. И еще: жить совсем вне всяких соревнований очень скучно, как бы тут не впасть в еще более тяжкий грех – грех уныния. Простите, что упоминаю всуе. И вообще – что же делать-то?

Приходится хитро выстраивать свою жизнь; придумывать свои собственные соревнования, определять правила, объявлять победителя. Даже делать ставки, почему бы нет. Надо всего лишь немножко поработать с собственным мозгом – и олимпийская награда находит правильного героя. Приведу пример: когда моей падчерице Ватруну было лет двенадцать, она объявила, что ее кролик выиграл конкурс красоты. Как выяснилось, в конкурсе участвовали: собственно Варин кролик и старая морская свинка Вариной подруги Ларисы. Как выяснилось еще позже, хозяйка морской свинки о состоявшемся конкурсе не была информирована. Но это ведь не помешало Вариному кролику выиграть конкурс? Наоборот! Очень даже помогло.

«Какая ты умница, моя дорогая! – говорю я себе. – На часах всего полдвенадцатого, а ты уже поднялась и сварила себе кофе, готовишься позвонить по телефону. Да ты просто героиня, настоящий трудоголик!» Очень помогает, знаете.

Гарнир

Во вторник мы с Миленой обедали в марокканском ресторане. Как мы там оказались: у меня было совершенно свободных полтора часа, а ее работа в двух шагах от моего дома, и я подумала, что жалко ее – сидит в конторе, когда такое солнце, и вытащила ее погулять. А уж почему наша прогулка закончилась ровно через семь минут и в ресторане – это некоторая загадка.

Ну, там были хотя бы большие окна, правда, немытые. Вид на Яузу и симпатичную голубую церковь. Нас, впрочем, пытались запихнуть за столик в глубине, где никаких окон не было. «Вас будет двое?» Столы у окна были рассчитаны на четверых. Не то чтобы эти столы были заняты или зарезервированы. Если честно, там не было вообще ни одного посетителя, только один дяденька, но он уже расплачивался и нервно докладывал в свой телефон ситуацию с вагоном керамзита. Этот ресторан, видимо, только что открылся, раньше там было дамское кафе – все такое в оборочках и с претензией на особо здоровое питание. Они еще писали, в каком блюде сколько калорий и для какой оно подходит группы крови. Это здорово отпугивало – неудивительно, что кафе в рюшечках прогорело. Поколебавшись, официантка в шелковом как бы африканском балахоне великодушно указала нам на стол у окна. Обычный икейский стол был изобретательно обклеен керамической плиткой и окружен резными столбиками, призванными нести в себе Дух Востока. К одному из столбиков прикручен динамик, мавританские напевы громче всяких разумных пределов. Мы попросили убавить звук. На лице официантки отразилась трудная внутренняя работа. «Одну минуту». Она провела экспресс-совещание с двумя охранниками и барменом. Вернулась с благоприятным известием: «Можно». Все столы, кроме нашего, по-прежнему стояли пустые. Заглянули несколько офисных девиц без пальто, но тут же отпрянули и пробежали мимо, к киоску с булками. Кто-то – видимо, бармен, а может, невидимый директор-распорядитель – действительно убавил звук. Официантка скромно и с достоинством улыбнулась – так улыбнулся бы ассистент Дэвида Копперфильда: voila! Мы проявили черствость: вместо того, чтобы оценить ее магические способности, попросили сделать еще потише.

На столе возникли два стакана-тюльпанчика, на дне – по веточке мяты. «Марокканский чай!» Мы попытались заказать такой же, но без сахара. «Без сахара нельзя. Это же марокканский чай, в него идет сахар. Ну, если вы так хотите, можно положить поменьше…» И принесла чайник густого сиропа: чудеса кончились. Вообще надо было, конечно, как те девицы, просто купить по булке и посидеть с этими булками на скамейке, медитируя на первую травку. Заказали, в общем, бизнес-ланч, один на двоих. «А гарнир? К горячему идет рис или картошка-фри. Что вы будете?» Мы сказали, что ничего не будем. Через полчаса появились две плошки с салатами и суп. Еще через полчаса – наша официантка в сопровождении другой официантки. У первой лицо растерянное, у второй – решительное, даже агрессивное. «Ко второму лОжится гарнир, это обязательно. Что желаете: рис или картошку-фри?» «Пусть картошка», – испуганно сказала моя подруга, в то время как я, одновременно с ней, сказала: «Ладно, рис».

– Это еще ничего! – сказала Милена, когда официантки наконец отошли. – Когда моя Варя училась в частной школе, там по четвергам весь год на обед давали рыбу под майонезом. Дети ее никогда не ели, говорили: «Фу, опять эта рыба, какая гадость!» Родители на собрании пытались что-то вякать, но директриса заявила: «Необыкновенно вкусная рыба! Просто детям она почему-то не нравится».

А я не могу забыть, как пришла делать маникюр, и у маникюрши в кабинете (метр на метр) было включено радио «Шансон». Я попросила выключить, а она сказала: «Ну, не знаю. Клиентам нравится!» При том, что, кроме меня, никаких «клиентов» там не было и в принципе быть не могло. В общем, пожаловались друг другу – как две жертвы мирового абсурда… Но только я теперь думаю: а может, это вовсе и не абсурд? Может, мы с ней просто не сумели вписаться в некую простроенную систему Идеального Мира? Где школьники по четвергам с удовольствием едят рыбу, запеченную в духовке с луком и майонезом, а клиенты доверчиво и с благодарностью предоставляют свои обломанные ногти умелой манипуляторше, равно наслаждаясь теплой ванночкой и «Владимирским централом». А в марокканском кафе громко и зазывно гудит марокканская же музыка, за столик на двоих усаживаются два человека, а за столик на четверых, соответственно, четверо. И в чай идет (и никуда уже из него не возвращается) сахар, а к горячему идет, опять-таки, гарнир – сваренный по-восточному рис или пожаренная во фритюрнице картошка. Нам принесли, кстати, картошку – на которую со страху согласилась моя подруга. Жирную, горячую, соленую картошку-фри, как в «Макдоналдсе». И я ее всю, в легкой задумчивости, съела.

Досуг

Одно из тех слов, в которые я долго не верила. Думала, что это что-то вроде канцелярского термина, которым в обычной жизни нет места. «На досуге» – понятно, но просто «досуг» произнести невозможно. «Как вы предпочитаете проводить свой досуг?» Это все равно что назвать человека, которому звонишь по телефону, «абонентом», а мужа «супругом».

В детстве у нас вообще много языковых иллюзий: слово «осязание», я считала, означает примерно то же, что «зрение», но более, что ли, научно. На контрольной по биологии классе в седьмом или пятом я написала, что у жука-плавунца глаза являются органом осязания. Учитель был потрясен: «Как ты себе это представляешь: жук глазами дно ощупывает, что ли?». На самом деле мне примнился коварный подвох в самом вопросе: написать, что «глаза – орган зрения»? Как-то слишком просто.

Из этих же соображений, как я позже поняла, некоторые люди выговаривают «супруг» и «супруга» вместо нормальных «муж» и «жена» – для солидности. Вроде как деликатно оттопыривают мизинчик, угощаясь из непривычно тонкого кофейного фарфора. «Простореч.», приговаривает справочник русского языка (за искл. случаев, когда речь не идет об официальном упоминании спутника жизни какого-либо чрезвычайно высокопоставленного лица, вроде английской королевы). Ловушка снобизма. А под грифом «досуг» в какой-то момент поселились рекламные объявления вроде «очаровательные блондинки для солидных господ» и «горячие парни для одиночек и супружеских пар; недорого». Опять-таки: досужий ум, досужие вымыслы. «Досужими людьми» моя легендарная свекровь, урожденная Волынкина, ругает личностей не столько праздных, сколько навязчиво любопытствующих. Кто пристает к ней с неправильными вопросами, на которые не хочется отвечать; правильные – о давлении, перспективах погоды и здоровье собаки.

Она права: в «досужести» присутствует огромная доля любопытства. Именно любопытство заставляет нас проводить драгоценные часы досуга (я потихоньку привыкаю к этому суконному слову) – странным, дурацким образом. Ночи напролет шнырять по интернету, читать чужие, совершенно неинтересные, в сущности, дневники. Вступать в вербальные контакты с таксистами и, особенно, частниками. Или вот: все мои подруги, которые живут в районе Чистых прудов, ходят красить ногти в один маленький и довольно грязноватый салон – а почему? А потому что в таких салонах, в отличие от дорогих и с претензиями, сотрудники не стесняются громко обсуждать свои дела, беседовать друг с другом. Обычно это невыносимо, но именно в этой парикмахерской развивается изумительная интрига: одна из маникюрш является неофитом церкви адвентистов седьмого дня, она уже практически обратила в свою веру девушку, которая сидит на телефоне, и теперь они вдвоем ведут теологические и миссионерские беседы с другими парикмахершами, еще не обращенными, примерно в таком духе: «Думаешь – вот умри ты завтра – воскреснешь, и тебе будет сороковник? Нет, ничего подобного. Тридцать лет. Ни морщин этих не будет, ни синяков под глазами, ничего. И почка болеть не будет, и спина. Если ты, конечно, праведник…» Дьякону Кураеву надо бы ходить в эту парикмахерскую, если его, конечно, примут: у них очень плотная запись. А один мой приятель – он пристрастился проводить досуг в бане, в общем мужском отделении. Баня примерно той же ценовой категории, что парикмахерская на Чистых прудах, и расположена она где-то за Зацепой, в заводском районе. По субботам в девять утра приходят завсегдатаи, пожилые рабочие. Сидят, молча пьют квас. Потом кто-то решительно ставит кружку: «Сегодня я буду поддавать!» Через некоторое время объявляет: «Мужики, мята!» Все тогда выстраиваются в очередь быстренько, чтобы не выпустить пар, заходят в парилку. В парилке отчаянно пахнет ментолом. Все одобрительно хлопают поддающему, скрючиваются на полках, дышат. Сидеть принято на венике, на полотенце – несолидно. Надышавшись, выходят, отдыхают, пьют квас. Через некоторое время: «Мужики, полынь!» Опять выстраиваются цепочкой, опять аплодируют, дышат теперь полынью. Отдыхают, некоторые уже с пивом. Затем: «Мужики, хрен!» Это кульминация – в плошке с кипятком, которым плещут на камни, действительно полощутся корни хрена, и дух такой, что мама не горюй. А потом еще завершающий акт: «Мужики, ромашка!» – для смягчения эффекта. Все.

Повторяю: по субботам, в девять утра. Но он заказывает такси на без пятнадцати девять и мчится в эту баню, даже если поспать удалось часа полтора. Потому что: а вдруг на этот раз вместо полыни пойдет зверобой? И что на это скажут мужики?.. Так балетоманы в тысяча первый раз идут на «Жизель» – посчитать фуэте, сравнить девятьсот девяносто девятым разом. В конце концов, досуг является безусловной целью цивилизованной жизни, а уж как его проводить – в бане, в филармонии, за игрой в буркозла или в охоте за компонентами супа том-ям, это каждый выбирает по-своему.