Во мраке, переходившем в серебро

У меня на работе тоже новости, возможно, нам разрешат подаваться на пособие по безработице. Фрилансеры не имеют права получать такое пособие, но ситуация экстраординарная. Государство также обещает выдать пособие гражданам. Мне всё это успокаивает нервы – хорошие новости.

Еще одна приятная новость: у нашей соседки Пат родились щенки. Она почему-то не боится ковида и пригласила нас прийти на них посмотреть.

Мы заходим в дом и торжественно идем в ванную мыть руки. И не из-за ковида, а потому что идем к собачьим младенцам! Нас допускают к кювезу с обогревающей лампой с малюсенькими, в пол-ладошки, мягкими и теплыми комочками, которые сосут маму. У малюток мордочки и тела покрыты складками кожи, как у мастифов. Очень сложно поверить, что эти почти не похожие на собачек существа станут когда-то длинными таксами с острыми мордочками, и вся эта кожа растянется, как гармошка, под взрослеющую форму. Мамаша Эленор, победительница всяческих собачьих соревнований, родила четырех щенков – три песочных и одного черненького. Им несколько дней от роду. Они будут расти с мамой до шести недель, пока их не разберут по семьям. Все малыши уже распределены. У щенков еще нет имен, так как имена будут давать хозяева. Пат оставит себе одного щенка – черненькую, и у нее уже есть имя – Софи.

Мы каждый взяли по щеночку на ручки на теплой чистой пеленочке. У них сонные и мутные глазки после еды. Малыши нежно попискивают, а потом, пригревшись, начинают дремать. Крохи, даже собачки, все похожи.

Наблюдая последние несколько недель шарахающихся прохожих, я радуюсь, когда вижу, что Пат не видит в нас угрозы. И делится с нами своей радостью.

Домашняя еда, которая ограничивается белым рисом и белой пастой, быстро детям надоела. Они хотят чего-то новенького. Мне интересно испечь хлеб. Задание в духе настоящего момента – этапы, структура, концентрация. Благо, у меня еще есть запасы муки, которой уже не купить в магазине.

У меня на глазах происходит завораживающая цепочка трансформаций. Рассыпной порошок дрожжей превращается в пенящуюся шапочку, пушистая горка муки – в упругую липкую массу. Та, в свою очередь, – в пузырчатый воздушный ком. Всё это припудрено мукой и имеет оттенок таинственности. Тесто надо укутывать и защищать от сквозняков и косых взглядов. Один запах подрумяненного каравая стоит этих усилий!

Мой первый и второй эксперимент с домашним хлебом встретили восторженно, хоть хлеб и был далек от совершенства. Каравай исчез за первый присест. Хлеб с маслом – это беспроигрышный и универсальный рецепт счастья.

На очередной прогулке я разговорилась о выпечке хлеба с женщиной из соседней улицы, и она предложила мне калифорнийскую культуру виноградных диких дрожжей, которую лелеет и поддерживает ее муж. Этa культура живет в холодильнике в баночке, ее надо периодически подкармливать мукой с водой, и, таким образом, она идет в бессмертие. Может заменять сухие дрожжи, которых сейчас в магазине не купишь. И у нас заводится домашнее животное – калифорнийские виноградные почти бессмертные дрожжи.

Я пишу отчеты в фейсбуке о перипетиях лечения моей мамы и моих с ней приключениях. Начинала это делать для ее друзей и семьи, потом для моих друзей, а теперь – для всех, кому интересно. Уже понимаю, что это нужно прежде всего для меня – помогает переваривать происходящее.

Ни для кого не новость, что медицинская система в Штатах работает отвратительно. Обнародование голых фактов помогает взглянуть на ситуацию с разных точек зрения. На удивление, я получаю много помощи от разных взглядов своих друзей и знакомых.

Местная тусовка из людей, которые живут в нашем городке, в основном состоит из родителей детей, которые дружны с Лорой и Васей, и моих приятелей по пению, рисованию и разных других занятий.

Ой, я ведь совсем не рассказывала о хоре! Для пения у меня – особенное место в душе с самого детства, когда я подпевала дедушке Стёпе. Играть на пианино я не научилась, моя любовь и инструмент – это скрипка, но голос был раньше скрипки.

Сказать, что я люблю музыку, – это ничего не сказать. Мой дедушка Стёпа и мама с абсолютным слухом передали мне эту Божью искру. Я от музыки, как от солнечного света – расту, цвету и пахну. Очень часто хожу на концерты, которых у нас тут в изобилии. Но самое большое блаженство музыканта – это быть внутри музыки, играть и, особенно, сочинять, быть ею. Пение – самое ближайшее состояние к бытию в музыке, всё тело – инструмент, оно резонирует и вибрирует с частотой звуков. Тембр и высота звучания голоса у каждого своя и в гармонии с телом, к нему прилагающемуся. Через голос у меня легче всего пришивается душа к телу. Я мало пела во взрослом возрасте, в основном играла в оркестре, но доступность голоса всегда манила. Откроешь рот – и сразу в высокие частоты улетаешь.

Пару лет назад я ходила в паломничество по пути пилигримов в Испании и Португалии, провела много времени наедине с собой. Одиночное путешествие помогло одиночному родительству. Я нашла в себе разрешение оторвать время на себя и на музыку, на что раньше не претендовала.

Такое впечатление, что все, кроме меня, ждут пенсии, чтобы посвящать время себе. Все мои знакомые – в основном энергичные пенсионерки, и я очень выделяюсь молодостью на их фоне.

Два года назад, в сентябре, я записалась в Северно-беркширский хорал и забронировала себе место рядом с Карен. Она – мои Петр и Павел во вратах рая. У Карен мощный высокий голос, похожий на нее саму – стройную, сильную, высокую. Она почти никогда не ошибается, в ней бьется внутренний метроном, и она считает такты. У нее многолетний опыт пения в хорах, и она знает произношение слов на немецком, французском, итальянском языках и латыни. Прекрасная техника и скрупулезный подход ко всему, так как она учитель, хоть уже и на пенсии. Мне кажется, что моя работа – только притащить свое тело и встать рядом с Карен, и процесс запускается сам, только рот открывай. Я восхищаюсь ею. Она в свою бытность матерью-одиночкой, возможно, тоже проходила огонь, воду и медные трубы, но сейчас для меня стала олицетворением королевского спокойствия и достоинства, всегда ей присущих. Она также чудесный садовод и живет рядом (здесь все живут рядом). В теплые месяцы я прохожу мимо ее чудесного маленького садика, изобилующего забалованными вниманием цветами во много рядов, которые ступенчатыми террасами подходят к тротуару.

Мне сейчас очень не хватает Карен и хора. Она как устойчивое в непогоду высокое стройное дерево с глубокими корнями, к которому приятно прислониться. Без Карен можно петь, когда выучены и слова, и музыка. Иногда, когда ее нет на репетиции, приходится ковыряться в своем собственном мозгу и попадать в такт.

Я люблю быть сопрано. Эти голоса парят над всеми и пронизывают толщу музыки, как серебряные иголочки. Голос Карен стоит половины секции сопрано. Мой голосок кажется тонкой трубочкой по сравнению с ее могущественной трубой. Я только сейчас узнала, что на самом деле мой тембр – альт, но с широким диапазоном. Я могу петь сопрано, но голос расширяется и становится богаче на более низких частотах. В секции сопрано меня удерживали стремление ввысь и любовь к Карен.

Меня завораживают звуки других голосов и своего собственного. Голос выражает любые диапазоны эмоций, минуя слова.

Я с удивлением узнала, что оперные певцы не занимаются спортом, так как это меняет плотность мышечной ткани, которая, в свою очередь, определяет тембр голоса и качества резонации. Голос, как серебряная нить, нанизывает на себя бисер частот бытия.

Самовыражение через голос подразумевает полнейшую честность с собой. С начала этого года я не могла петь, а только плакала на репетициях. Дома слезы не приходили, а вот во время занятий хора я оттаивала. Потому я даже обрадовалась, что концерт отменили из-за ковида, – я не чувствовала в себе силы петь. А вот сейчас, когда Карен отвечает на мои посты в фейсбуке, мне опять не хватает ее и хора.

Добрая фея Карен предложила приготовить и принести нам еду. Противоречивые чувства захлестывают меня. Я не просила о помощи и не на грани голодной смерти. Кормежка обделенных судьбой мне кажется чем-то таким из Оливера Твиста, где голодные дети получают помощь от взрослых и сильных. А я уже взрослая и сильная. Может, не самая сильная? Может, есть взрослее и сильнее? Может, принимать помощь можно не на грани голодной смерти, а просто, когда тяжело и ее предлагают? Тогда придется признать, что мне тяжело. А туда ох как не хочется смотреть. Легче смотреть в свою сильную силу. Но она – мираж, желаемое, но не действительное.

Я знаю, что Карен хочет помочь от чистого сердца, сделать мне приятное и полезное. Еда – осязаемая помощь и утешение.

Моя семейная позиция называется здесь «бутербродной». Я зажата между старшим и младшим поколениями. Карен в свое время тоже была в этом бутерброде и знает о нем не понаслышке.

Я не отвечаю Карен сразу. Пытаюсь выслушать все голоса и немножко прийти в себя. Принимать помощь – ценный навык, над которым надо работать, как над тренировкой мышц. Может быть, мне редко предлагают помощь, потому что я даже в мыслях ее футболю?

В борьбе себя с собой определился победитель. Я соглашаюсь, что да, мне действительно нужна помощь и мне очень приятно, что Карен ее предложила. Пишу благодарный ответ и объявляю детям, что нас будут кормить. Они в восторге.

– Мама, а когда Карен принесет еду? – спрашивает Васик.

– Она мне напишет когда, через пару дней, думаю.

– У-у-у.

У Васи и Лоры с принятием даров всё проще. Вопрос «почему» не приходит им в голову, они привыкли получать – и немедленно. А тут надо подождать. Они не разделяют мою любовь к овощам и кухне из первых блюд – супов и борщей, привезенной из-за океана, хоть на ней и выросли. Как и все дети, они обожают макароны. Карен обещает приготовить нам лазанью, салат из стручковой фасоли и миндальный пирог с апельсиновой цедрой. Через пару дней рог изобилия появляется у нас на пороге. Вся эта вышеперечисленная роскошь, покрытая блестящей фольгой, напоминающей мне шоколадки из детства, оставлена на дорожке возле дома. Происходит бесконтактный обмен едой и любезностями. Судочки с теплой едой оказываются у нас на кухне. Карен машет нам ручкой и исчезает, как фея.

Дети набрасываются на лазанью с жадностью голодных тигров и очень ее хвалят. Она действительно хороша! Бархатно-шелковистая рикотта со сладко-тянущейся жирной моцареллой уравновешены кислотой томатного соуса и мягкими слоями пасты. Карен прекрасна не только в музыке, но и как хозяйка. К изумительному салату из стручковой фасоли тигры равнодушны, это овощи. Зато я получаю массу удовольствия от текстуры и диапазона вкусов креативного салата. Пирог с апельсиновой цедрой для тигров тоже слишком изыскан, но они слизывают взбитые сливки, к нему прилагающиеся.

Моя мама на другой стороне спектра от детей – не прикасается к пасте и ест салат. А пирога больше всех достается мне!

Путь к сердцу моих детей лежит через желудок, и они дружно славят Карен.

Наступает понедельник, а с ним – виртуальная школа. Вася ни в какую не хочет просыпаться и вставать с кровати. Экран в компьютере можно выключить, что он быстро обнаруживает, и присутствие его на уроке ограничивается спящим под одеялом телом и темным экраном. Первый день провалился. У Лоры день тоже выдался тяжелый. Даже при ее желании учиться было сложно услышать, понять или сфокусироваться на том, что пытались рассказать учителя. Учителям тоже очень сложно. Первый блин комом, уроки закончились рано, и Лорочка отправилась гулять с собаками. И я с нею.

В конце марта, после дня весеннего равноденствия, солнце, двигаясь по эклиптике, перешло из Южного полушария небесной сферы Северное, что означает наступление астрологической весны. Всё живое прекрасно об этом знает. Солнце светит ярче, и ощущается тепло разбухшей от влаги земли. Растаявший снег и дождик образуют большое количество грязи, которая деликатно прикрыта еще крепкими розовато-коричневыми и песочными пергаментными буковыми и дубовыми листьями. Птички радостно поют оды Солнцу и весне по утрам. На прогулке из-за грязи невозможно оторвать взгляд от земли, укрытой листвой. Ее палитра напоминает мне нежные весенние картины импрессионистов в сочетании с пронзительной голубизной неба. Стволы деревьев – контрастно-темные на фоне яркого неба. И запах весны от нагретой солнцем коры и подсыхающей грязи, разлагающихся прошлогодних листьев и нагретой земли будоражит чувства. Он обещает возврат тепла, листьев и цветов, плодов и света, который еще будет усиливаться в течение многих недель. Собаки со своими проделками не дают долго витать в облаках, и нужно прибавлять шаг, чтобы не отстать от них.

Глава 11

Мы дождались дня, назначенного для пункции в неврологии. Это четверг, 26 марта. Мы вдвоем с мамой снова совершаем путешествие по опустевшим улицам и пустой дороге в город и потом по самому пустому городу. Паркуюсь на пустой парковке больницы. Кажется, что люди исчезли с земли, остался один только вирус. По улицам спокойно могут ходить призраки или динозавры – и никто их не увидит.

Мы проходим посты в больнице, отвечаем на вопросы и дезинфицируем руки. Доезжаем на пустом лифте на пятый этаж в неврологию. И там, на этом пустом этаже, мы тоже единственные посетители. В приемной стулья перевязаны лентой, сидеть на них нельзя. Они обшиты тканью, и ее нелегко дезинфицировать. Солнце смело светит в глаза, несмотря на все ковидные нововведения. Солнце ленточкой не перевяжешь.

Нас довольно быстро забирают в кабинет. Приходит врач, и мы договариваемся о процедуре. Сначала записывают на видео проход мамы по коридору. Меня оставляют ждать в кабинете. Пункция – процедура потенциально опасная, и врач скороговоркой проходит по всем возможным ужасам-последствиям. Ужасы привлекают внимание мамы.

– Расскажите подробнее об осложнениях и помедленнее.

Врач заходит на второй круг.

– У меня и так кружится голова, я не хочу эту процедуру. Может, я после этой пункции и на ноги больше не встану. От добра добра не ищут. Вези меня домой, Кира! – начинает она.

И давай рассказывать всем, что живет в Лондоне. Я хочу выпрыгнуть в окно, мне эти разговоры уже не первый раз сносят голову.

Так как весь разговор – через меня, я предлагаю медикам продолжать программу, невзирая на возмущения мамы. Наша динамика их веселит. Видя в этом большую долю юмора, они продолжают. Сделали пункцию, и нам показали пробирку с золотой спинномозговой жидкостью для анализа. Пункция заняла пару минут. У мамы кружится голова. Ее выводят в коридор снова, и она двигается легче и увереннее. Сама комментирует, что разницы нет, а врачи сильно удивлены. После пункции она прошла по коридору почти в три раза быстрее, что подтверждает наш диагноз. С меня сваливается страшный груз. Наконец-то у нас есть путь к разрешению проблемы! Врач обещает перезвонить нам и назначить консультацию с нейрохирургом по телефону. Это фантастический прогресс, притом что всю страну и мир уничтожает вирус и люди умирают пачками в больнице!

Я сама не своя от радости. Мама, соответственно, недовольна. Она видит, что я добилась успеха и радуюсь.

– Кира, я не понимаю, чему ты так радуешься? Опять поиздевалась над матерью? Я как ходила до пункции, так и хожу. Я не знаю, кто эти врачи и с чего это я им должна верить, что стала ходить лучше? Я доверяю своим ощущениям! А теперь у меня сильно кружится голова. И не хочу я никакую операцию. У меня всё хорошо. Отправь меня в Лондон. Зачем ты меня здесь держишь и мучаешь? Почему ты меня не слушаешь, у меня же ничего не болит!

По мнению мамы, мои действия – западня и заговор. Из машины, как с подводной лодки, сбежать нельзя, и мне полагается полноценный скандал за все мои грехи. Ехать полчаса. Останавливать этот шквал эмоций не только невозможно, но и опасно. Я объявляю себе паузу и не отвечаю на выпады. И представьте, доезжаем целые до дома.

А дома со школой всё те же проблемы. Вася прогуливает уроки, а Лорочка рыдает, что ничего не понимает и не получается. Наконец-то неделя заканчивается.

Но тут случается очередное ЧП. У нас сломалось отопление, а на улице еще мороз по ночам. Я пишу пост в фейсбуке, и мне друзья организовывают электрические батареи для маминой комнаты.

Мастер придет в понедельник, и нам как-то надо продержаться. Я решила спать Лориной комнате, у нее электрическое отопление, да и у Васи в комнате тоже. Васика сначала уболтала спать с нами за компанию, но он от нас сбежал на холодный первый этаж – ему всегда жарко.

Мне даже было уютно объединиться с дочей. Моя комната напротив маминой, и она воинственно врывается ко мне днем и ночью. От этой борьбы за власть не поздоровится. А на второй этаж она подняться не может.

Когда дети были маленькие, я пела им песни, укладывая спать. Любимый репертуар Лорочки состоял из десяти песен, пропускать ничего было нельзя. Сейчас я напомнила ей об этом. Говорить можно, петь – забудь. Только начинаю «Голубой вагон», и сразу: «Мама, перестань!» Мой поезд с песнями на ночь ушел. А я бы себе спела колыбельную на ночь.

Мы пережили выходные, и в понедельник, к удивлению, пришел мастер и отремонтировал термостат.

Мама усердно отбивается от предлагаемого лечения и целыми днями долбит, что у нее всё хорошо и что я должна отпустить ее в Лондон. Сейчас о путешествиях и думать нельзя: самолеты не летают и все предыдущие билеты и планы отмены.

Она жалуется на меня подругам по телефону и торопливо прекращает разговоры, когда я вхожу в комнату. Подруги потом начинают мне писать, звонить и требовать освобождения Тамары Андреевны – кто деликатно, а кто и не очень. Они же не видят ее состояние по телефону, а голос и настроение у нее боевые. Эта пассивная агрессия мешает жить. Меня утомляет амплуа изверга, но роль мне назначена и отходные не принимаются. Мы никогда друг друга толком не понимали, а сейчас и надеяться не на что.

С работой всё та же неизвестность. Даже не могу представить, когда всё восстановится и жизнь вернется в нормальное русло.

Есть люди, которым ковид вообще не навредил, и в их числе папа моих детей Питер. Он и его жена работают из дому, и работа от пандемии не пострадала. Питер всегда завидовал мне как частному предпринимателю и моей «неубиваемости». Нельзя ему доставить удовольствие видеть мой финансовый ужас сейчас, когда всё рассыпается. Мне хочется думать, что теперь, когда причины завидовать мне нет, нам будет легче общаться. Не могу больше быть стеной для его ненависти.

Но это всё мечты, мечты. Всегда всё не так, как я хочу, а намного хуже. Путешествие запрещены даже между соседними штатами, и все напряженно ждут сообщений о разных новых правилах, которые с каждым днем появляются в отношении работы и учебы. Я люблю свой офис и прячусь в работе, как в домике в детстве. Сейчас офис оказывается миражом в пустыне, тем местом, в котором всё всегда хорошо и работает. Только бы в него попасть! У меня часто так бывало: я уезжала в отпуск, а потом с замиранием сердца открывала дверь офиса и подтверждала себе физически, что он не исчез, а стоит на месте, весь твердый, из кирпича. Всего пара недель, как я не была в офисе, а уже начинаю сомневаться в его существовании.

Агрессия и воинственность у мамы – из последних сил. Она ослабела и уже пару дней лежит после пункции. Встает неохотно, у нее кружится голова. Я в который раз исправила ей электронную книгу, и она запоем читает Пушкина. В последнем рехабе ее снабдили ходунками для дома, а я еще раньше купила другие для улицы. Безопасности ради ей везде надо было ходить с ходунками, так как ноги плохо слушались. Но ходунки ее раздражают. Чтобы доказать мне свою самостоятельность, мама ходит по дому без поддержки. Показывает мне и себе, что она может натренировать свои непослушные мышцы. Видно, насколько ей это тяжело.

Все в семье недовольны ситуацией в целом и друг другом в частности. Детям надоело сидеть дома и бороться с виртуальной школой. Виртуальная школа смотрит на пропуски занятий и на занятия сквозь пальцы, потому что тяжело и учителям, и детям. Бабушке надоело быть и жалкой и беспомощной. Я устала быть предводителем в этом княжестве недовольных.

Время убиваю бесконечной уборкой и собиранием носков по всему дому. Носки, даже в теории, уже никогда не соединятся в пары, нынче даже модно носить непарные носки. Лорочка грустит по своим друзьям, с которыми уже даже по телефону не получается разговаривать. Подростки как-то одичали. Вася практически перепутал день с ночью и утром к урокам вставать не может. Я грущу от того, что глобальная катастрофа и сбежать от этого всего некуда. Надо вариться в собственном соку.

Но мы в физической безопасности и можем сколько угодно гулять на воздухе, а это сейчас бесценная привилегия.

Мне перезванивают из больницы и назначают на 10 апреля беседу с нейрохирургом по телефону. Я даже не хочу сообщать об этом маме, зачем мне очередной скандал. Надеюсь, что смогу донести это все до нее позже – когда успокоимся, ну и используя ее друзей.

У меня, по крайней мере, есть проект книги о семье, в который я могу погружаться и переключаться из удручающего настоящего. Ни у кого другого таких инструментов нет.

31 марта, в 4:30 утра я просыпаюсь от слабых криков моей мамы о помощи. Захожу в комнату и вижу ее на полу в луже мочи. Она упала, идя в туалет, в двух шагах от кровати и, кажется, что-то сломала, потому что подняться не может. Я тоже не могу ее поднять. Вызываю скорую помощь.

Вскоре в нашу маленькую прихожую вваливается толпа спасателей. Я не хочу будить или пугать детей и прошу их быть потише. Два здоровых мужика поднимают маму за обе руки и доносят до туалета. Я переодеваю ее в сухую и чистую рубашку, и ее грузят на носилки, а потом в скорую помощь. В этот раз мне ехать с ней нельзя, из-за Ковида в больницу допускаются только пациенты. Я, как могу доходчиво, рассказываю мамину ситуацию санитарам и волнуюсь по поводу лекарств. Мне не хочется, чтобы все мои прошлые усилия пошли насмарку. На вопросы о таблетках и на любые другие она не отвечает, переводит разговор на более приятную для себя тему о проживании в Лондоне. Ей могут выписать что попало, и проконтролировать не удастся.

Через несколько часов звоню в больницу. Мне сообщают, что она сломала шейку бедра. В памяти всплывают кошмарные факты из моего советского медицинского образования, когда перелом шейки бедра был смертным приговором для стариков. Но моя ассистентка тоже сломала бедро и лечится. Здесь это уже не приговор, хотя приговором может быть что угодно. Упрямство моей мамы может достичь той же цели.

Я собрала две сумки вещей и продуктов и отвезла в больницу. Дальше приемной меня не пустили. На следующий день маму прооперировали, сопоставив кости бедра. После двух дней пребывания в больнице ее снова должны перевести в рехаб. Диагноз перелома понятен страховке, и в этот раз приреканий нет, рехаб показан. Я опять провожу пару дней в переговорах с больницей. Вариантов на рехаб мало, над миром царствует ковид. В этих заведениях старики умирают толпами. Маме нашли место за полтора часа езды от нас. Добираться далеко, но, так как меня туда не пустят, это не принципиально. Важно, что ее не выбросили на улицу и не отправили домой ко мне.

Меня накрывает вина, что своей злостью на маму я притянула это несчастье. И радуюсь, что можно не вздрагивать ночью. Но я хотела сбежать сама, а вынесли на носилках ее. Мне жалко нас обеих. Эта страшная сказка даже не думает оканчиваться. И я понимаю: снятая с меня, хоть и на время, ответственность за маму – это помощь свыше.

Глава 12

Мне кажется, что в этой глобальной катастрофе весь мир находится в бездействии, кроме меня. Вот бы мне поскучать! Я хочу влиться в толпы ограниченных в занятиях граждан! Наконец-то пришел тот день, когда я не должна бежать в десяти направлениях. Дети участвуют или не участвуют в своих виртуальных классах, но не маячат перед глазами. Не надо спешить ко времени на прогулку с собаками, так как не надо везти Лору на работу. Не должна учиться по рабочим вопросам, это бессмысленно и расстраивает. Даже решила не слушать новости, не хочу знать о плохом еще больше. У меня уже перебор с этим. И так сердце болит сердце за прекрасную Италию.

Сегодня я замедляюсь. Сообщаю об этом внутреннему цензору/надзирателю. Не буду никуда бежать. Утром не хотела вставать и двигаться, не успела на йогу. И не стала делать йогу. Мой внутренний диктатор чует беспорядок, но я и ему объявляю о дне покоя. Я дам себе время и место. Суетливый мозг делает ход конем, вопрошая: «А что мы будем есть?» Отвечаю: «Будем отдыхать, голодные сварят себе макароны».

Не хочу садиться в машину. Мне хочется вывести свое физическое тело на прогулку ножками без транспортных средств.

Мои проблемы так велики, что загораживают собой мир. Эти страшилки имеют тенденцию рассеиваться при контакте с физическими ощущениями. Мне хочется стать маленькой букашкой, у которой могут только букашкины проблемы. Но гарантии, что у букашек меньше проблем, чем у меня, нет. И я, раскручивая версии о букашкиных проблемах, взяла походные палки и отправилась гулять в поля.

Это собачий маршрут, и до пандемии я не гуляла в этих местах. Когда иду в лес, то сразу и в гору, так как люблю возвышенные места. А тут плоско, открыто и без усилий. Это новый для меня путь. Раньше здесь был городок из вагончиков-трейлеров, который затопило при наводнении от урагана Айрин. С тех пор люди выехали, и остались парковые дорожки и лысоватые лоскутки травы в местах, где были вагончики.

Моя тропа начинается из тупиковой маленькой улочки, которая ведет на тропу вдоль речки. Тропа выходит на тротуар и мостик через речку, потом по улице мимо хозяйственного магазина, и еще после ста метров по тротуару я опять сворачиваю налево на грунтовую дорожку к теннисным кортам, за которыми начинаются поля. Поля, полосатые от пожухлой прошлогодней кукурузной щетины, геометрическими волнами расчерчивают ландшафт. Тропа идет по обеим сторонам поля, а потом – между двух полей, образуя петлистую восьмерку. Вокруг этих полей – лесок. В перешейке между полями – сложенные валики соломы, которые напоминают гигантские рулоны туалетной бумаги. Мне удивительно, почему они пролежали всю зиму и до сих пор никому не понадобились. С полей открывается прекрасный вид на гору Грейлок и облака на небе. Удивительные изменения в рисунке облаков завораживают меня. Если бы не было так ветрено, можно было бы полежать или посидеть и посмотреть на небо. Из земли лезет робкая зелень. Я заметила кое-где на солнечных полянках пробивающиеся тонкие листья диких нарциссов. Сегодня надеюсь их увидеть уже с головками цветов.

Пронизывающий ветер, похоже, хочет выдуть из сердца печаль и тревогу. Я почти не встречаю людей с собаками, их словно ветром сдуло. Расставляя руки, как крылья, открываюсь ветру. Сцена из «Титаника», но в поле и без Ди Каприо. Когда закрываю глаза, кажется, что вот-вот подхватит ветер и я взлечу.

Я дохожу до другого края поля, где тропа идет вдоль речки. Там темная зелень сосен защищает от ветра и добавляет цвета в поблекший от дождя и ветра пейзаж. Я выхожу на бывшие парковые дорожки и вижу долгожданные головки нарциссов и уже более пышную, чем раньше, зелень. Ее намного больше, чем я видела раньше. Вскоре тут будет нежное море белых, желтых и оранжевых цветов.

Цель моего путешествия – маленький пляж на берегу речки. Там есть поваленное дерево, на котором удобно сидеть и наблюдать за облаками. Туда часто забегают собаки, и песок у воды весь усеян следами больших и маленьких лап. Есть отпечатки и легких птичьих ножек.

Я сажусь на дерево, которое уходит кроной в воду, и слегка покачиваясь на нем. Вода образует каскады и фонтаны, омывая ветки. Амортизирует. И ствол становится креслом-качалкой.

Сегодня в облаках большая движуха. Из-за ветра они быстро-быстро смыкаются и растворяются, как клочки ваты. Похоже на ускоренную сьемку. Фигуры так быстро меняются, что воображение не успевают придумывать образы для них.

Эти облака похожи на непрекращающиеся мысли у меня в голове, которые проносятся с такой же скоростью. Но небо чаще чистое, а вот голова, наоборот, редко радует пустотой. Мне приятно прикасаться к коре дерева руками и ворошить приглаженный волной песок под ногами, хлюпать в воде веткой и заглядываться на птичек, которые по-весеннему активны.

Природа изменчива и всегда непреклонна в своих изменениях. Ведь они – признак жизни. Мне бы хотелось так же смело идти в изменения, как природа, и знать, что всё, что ни делается, – к лучшему. Мне кажется, что и ветка, и песок, и журчание воды рядом со мной говорят именно об этом.

Несмотря на то что весь мир пребывает в унынии и страхе, весна уверенно входит в свои права. Цветы расцветут в нужное время, которое придет без суеты и задержки. Доказательство этому я вижу в зеленых головках нарциссов. Тело мое еще больше расслабляется в импровизированном кресле, и мне не хочется уходить из этого места. Время остановилось. Я не знаю, сколько я сидела на берегу.

Моя мама не может встать на ноги, и два человека должны поднимать в ее туалет. 4 апреля ее без моего участия перевели, в третий раз за этот год, в рехаб. Строгие правила насчет ношения маски в палате на нее не работают, она спускает ее ниже носа. Такое действие стимулирует к экспрессивному обмену словами с работниками рехаба и обеспечивает маме желанное внимание. Заведение далеко, но даже если и не было бы так далеко, то еду от родственников все равно не принимают. Маме придется побыть на больничных харчах. Врач-ортопед сказал, что ее ожидает где-то неделю в рехабе, но он не делает поправку на мышечную слабость. Она не может вставать, а домой можно идти, только если сможет сама дойти до туалета.

Я опять переговаривалась со страховой, и провела два часа на телефоне. Из-за того, что на британских счетах больше денег, чем положено для страховки для бедных, ее процесс заморожен до лучших времен. Снять или потратить ее деньги не могу ни я, ни мама. Она еще в январе перепутала пароли, и доступ заблокировали. В британском банке автоответчик идентифицируют клиентов по звуку голоса, и все мои попытки туда дозвониться заканчиваются отказами. Круг замкнулся. Процесс по американской страховке сдвинется с места, только если она встанет на ноги, сама поедет в Лондон и разберется со своими банками. Мне такой вариант кажется маловероятным. Более вероятно, что мама станет лежачей и мне придется за ней ухаживать. Рехаб предполагает заживление и улучшение мышечной функции, а у нее тенденция в другую сторону. Боль и страдания ничему не учат мою маму. Она еще больше цепляется за привычное и тратит бесценную энергию на борьбу со мной. Другим людям тоже перепадает, но они ее не понимают, поэтому для них это довольно экспрессивная пантомима и носит развлекательный характер. Она забывает больше английских слов, чем раньше, потому ее и не понимают, и она не понимает их тоже.