Во мраке, переходившем в серебро

Маму продолжаю возить то к онкологу, то на томографию с контрастом. Мы всё так же недовольны друг другом. Вопрос о том, что я могу быть ее водителем и координатором надолго, как-то не возникает у меня в голове. Каждый день сил хватает только на этот день. Но если бы возник, я бы не знала, что с этим делать.

Вася играет в футбол. Друзья уговорили его записаться, и теперь по выходным мы ездим на игры. На тренировки ходить на неделе он «забывает» и ругается с тренером, но игры любит и его пока допускают.

Мой бывший муж будет проездом в нашем районе, и Вася уйдет с ночевкой к нему в отель. У них идиллия. Питер берет на себя функцию исключительно развлекательную, а Вася в развлечениях взлетает на своих эмоциональных качелях. Папа не верит тестам, диагнозам и моим жалобам. Информацию о Васе он черпает от школы, а они пока обтекаемо оптимистичны.

У меня на кухне пропал большой фиолетовый хлебный нож. Вещи пропадают довольно часто, и в большинстве случаев это Вася приделывает им ноги. Мальчишки строят домик-халабуду в лесу с помощью досок со стройки квартирного комплекса по соседству. Не воруют, просят отходы у рабочих и таскают доски. Соорудили кое-какой пол и крышу. Я забредала туда пару раз. Вокруг этого гнездышка валяются инструменты, к примеру, молоток наш из дома, много банок от выпитых напитков и мусор. Думаю, там мог быть и наш нож. Вася никогда не признается в своих действиях, хоть и оставляет массу следов. Выдавливать из него признания опасно, я постоянно себе об этом напоминаю. Васино восприятие – как психиатрическое минное поле, никогда не знаешь, на чем взорвешься.

Я получила сообщение о домашнем задании, которое нужно сдать сегодня. Вася оттягивает дедлайн до последнего. Договариваюсь с ним, чтобы сделал сразу после школы, а потом шел гулять. Звоню с работы, а он не берет телефон. После работы иду разыскивать его, и он у Картера, говорит, что делает задание. Обещает прийти на ужин. Не приходит. Повторные розыски безуспешны. Является домой в темноте, в восемь вечера, уже злой, так как не любит объясняться со мной и голодный. Начинаю разогревать духовку для пиццы. Спрашиваю о задании – оно не сделано. Предлагаю сделать вместе, еще есть время. Вася заводится. Его достали мои напоминания, вопросы, предложения. Я наступила на мину. Он говорит под нос, что лучше убьет себя, и одним движением выхватывает мой телефон. Гуглит «самоубийство домашними средствами» или что-то подобное. Услужливый гугл выплевывает варианты. Он бросается к кладовке со стиркой, там единственное токсичное вещество в доме – пятновыводитель.

– Мама, можно себя убить, выпив уксус? – по дороге спрашивает меня.

Я уверенно кричу:

– Нет!

Он выхватывает с полки пятновыводитель и несется к себе в подвал. Запирается в туалете и рыдает, истошно орет, не могу перекричать. Я тайно всё же надеюсь, что блефует, и нежным голосом спокойно продолжаю его уговаривать открыть дверь и оставить пятновыводитель. Еще двадцать минут держится напряжение, но он начинает уставать и оттаивать. Открывает дверь. Я забираю у него бутылку и прячу. Он как пьяный. Я ложусь с ним на кровать, укутываю его в одеяло и накрываю его тяжестью своих пятидесяти пяти килограммов. Пою ему в ушко колыбельную и глажу по спинке. Еще через десять минут он отключается.

Я иду наверх к компьютеру и пишу учителю, что задание он не сдаст, у него нервный срыв и он угрожал самоубийством.

Через двадцать минут у моего дома две полицейские машины с включенными мигалками. Вооруженные полицейские стучатся в дом и просят Васю выйти. Я привожу его, и они с ним отдельно беседуют на улице. Потом садят его в полицейскую машину и беседуют со мной. Говорят, что должны отвезти его в приемный покой на проверку. Мне нужно на своей машине ехать за ними. О том, чтобы это дело замять, речи быть не может, у них протокол.

Лора и мама хотят объяснений, и я успокаиваю их, как могу, и сажусь в машину. В приемном покое в Питтсфорде Васю заводят в психиатрический отсек-бункер. Меня инструктируют оставить все вещи в локере, и с пустыми руками мы заходим в голую комнату. Там одна кушетка без подушки и кубик на манер стула. Нас там оставляют на какое-то время. Мы вдвоем бочком помещаемся на кушетке. Мне приятно прижаться к Васе, и он не возражает. Для похода в туалет надо сообщить дежурному в тамбуре, и тогда выпускают из комнаты с надзирателем. В туалете дверь должна быть открыта. Из других комнат слышны возбужденные крики. Вася овладевает пультом от телевизора и какое-то время его развлекает мультик.

Где-то через час нас вызывают на ковер побеседовать с какой-то не очень далекой социальной работницей, которой надо всё пересказать. Потом отправили назад. Надежда на то, что нас быстро выпустят, тает на глазах. Я отпросилась выйти из бункера к своему телефону и позвонила Лоре. Она в истерике и хочет знать, когда я приеду. Пообещать ничего не могу. Стараюсь ее успокоить. Потом снова через три проверки в бункер.

Еще через час пришла психиатр, начала расспрашивать. Сказала, что надо ждать, они нас наблюдают. Время уже к полуночи. Я взмолилась – отпустите. У меня дома дочь не спит, завтра на работу, Вася выдохся. Само сидение в психушке давит на психику. Предложили звонки соцработника, я отказалась, что потом мне ставилось в вину, но отпустили. После бункера с электрическим светом даже мрак ночи был чертовски приятен.

С Васи – как с гуся вода, оживленно обсуждал психушку. Как бы всё понял. Больше туда не хочет. Мне ночь без сна.

На следующий день всем надо было пересказывать эту историю – Нику, его менеджеру, Джейсону, который отправил сигнал Кори, ну и с самой Кори. Не считая Лоры и мамы. Ник обещал провести беседу с Васей. Бабушка пытается читать ему нотации и стыдить, но против лома нет приема. Оттащить ее тяжело, Вася вскипает за секунду. Лора хочет закатать ему истерику и доказать, что он блефует. Кори потребовала отдельной встречи с Васей и со всей семьей. Мне было велено устроить встречу с доктором Тамини. А домашнее задание так и осталось несделанным.

Я провела встречу с доктором Тамини, она уговорила его принимать таблетки. А утром – та же история, я опять умоляю Васю пить таблетки.

Мне надо спрятать в доме все опасные предметы. Таблетки уже давно в сейфе, под ключом, даже мелатонин, так как Вася и с ним не знает меры. Ножи надо убирать и вытаскивать по надобности, а потом прятать. Очень неудобно. Уксуса почти нет и, кажется, он за ним не полезет. Жидкость для стирки вряд ли можно выпить, пятновыводитель спрятала.

Меня гложет тревога и беспомощность. Эта ситуация возвращает меня в темные моменты абьюзивных отношений, когда я жила в напряжении от опасности и не знала, как себя защитить. Если бы у меня не было этого опыта, может, мои реакции были бы более адекватны? Я не понимаю, что такое «адекватно» сейчас, не вижу выхода.

Моим состоянием мы с Аней занимаемся несколько недель подряд. Медитации, дыхание, аффирмации. Дух вылетает из бренного тела, не хочет во всем этом находиться. Тело не слушается меня. Во сне нет отдыха, и снятся кошмары.

Тяжелее всего отсутствие режима у Васи. Я не могу заставить его есть и спать в социально-приемлемых рамках. По психотипу он сформированная личность, не ребенок, и ведет себя соответственно. Утром он не может проснуться, днем бурно выпускает энергию, затемно приходит и начинает выкручивать руки, голодный, но есть ничего не будет, и пререкается по поводу домашнего задания. Сложно не задание, а согласиться на то, чтобы его делать. К десяти вечера у него как раз новая волна энергии, и тут я выключаю интернет.

Война за вай-фай ставит меня перед выбором: либо молча выключать вай-фай и надеяться заснуть, либо идти и ругаться с Васей.

Через несколько дней после памятной поездки в психушку, измучившись, часам к двум ночи вспоминаю о том, что со мной так нельзя. Иду себя защищать. Захожу в комнату, и, конечно, он делает вид, что он спит. Я открываю одеяло, под которым лежит мой компьютер, и ору на него. Он открывает глаза и орет мне в ответ. Наша бесполезная перепалка подливает масло в огонь, теперь уже война как война.

– Мама, оставь меня! Я не сплю ночами, каждую ночь притворяюсь. Я не могу спать ночью. Ты меня мучаешь. Не даешь мне жить. Я хочу покончить с собой. Единственное, что отвлекает меня от этих ужасных мыслей, – это игры в интернете. Ты у меня забираешь последнее! – кричит Вася прямым текстом.

Обнять или отвлечь не получается. Мы выходим из его комнаты и идем в гостиную. Включаем свет, садимся на диван. Я даю ему выговориться.

Про «со мной так нельзя» не заикаюсь, боюсь. Он не услышит меня. Сын спускает пар, берет у меня мелатонин и идет спать.

Остаток ночи не могу заснуть. Эмоции колбасят мое тело, и мне не удается расслабиться. У меня замерзают ноги и не согреваются часами, при том что на мне два пуховых одеяла и две пары шерстяных носков, а еще не зима! Я борюсь с тревогой. Меня охватывает бессилие. Не могу ничего сделать. Задействовала все известные мне источники помощи и не вижу выхода. Психическое расстройство может лечить психиатр, но то, что нам предлагали, было не лечением, а дисциплинарными мерами.

Неразрешимый вопрос: что делать с Васей? Еще один – что делать с собой.

Я решила, что со мной так нельзя, и дальше что? А как же со мной можно? Такая обгорелая пустыня внутри. Может, мне самой не хочется жить, а Вася выражает мое подсознательное? Я так устала бороться, так устала искать помощи. Получаю в лучшем случае амбивалентные ответы или пазлы. Нужно вложить десять тысяч человеко-часов из моей единственной и не бесконечной жизни, чтобы получить такой же амбивалентный ответ.

В личной терапии прихожу к признанию своей чувствительности. Мое тело в критических ситуациях закрывается и замерзает, и в голове туман. Почти как мышь перед съедением, но у нее, говорят, в теле нет стресса. Я устала действовать вслепую. Я же не единственный человек на свете с ребенком с психическим расстройством? Где же те люди, которые мне могут рассказать четко и ясно, что делать?

Я хочу заснуть, устала от этой ваты в голове и зацикленных мыслей. Ах, как мне хочется уйти от этого всего! Мелатонин ночью сражается с адреналином, и адреналин побеждает.

Темнота ночи начинает сменяться сизым светом раннего утра. Всё темное и страшное начинает отходить прочь. Мой дом тих, слышно только мерное сопение мамы в соседней комнате. Электронные красные циферки на часах отсчитывают моменты ночи. С раскаленной сковороды воспаленных мыслей уходящая ночь начинает сдувать жар. Сонливость охватывает мои члены, и тело расслабляется. Я засыпаю.

Вася отказывается просыпаться для школы. После безуспешной попытки поднять его, я оставляю его телефон возле уха и намереваюсь названивать ему с работы, потому что мне пора идти. Лора отказывается будить Васю, не ее работа, да и опасно, хотя она считает его поведение спектаклем. Отчасти она права – он манипулирует мной, видя, как на меня это действует. Но даже если малая часть суицидальности правда, это всё равно страшно. Нельзя убиться на один процент. Немного мертвый человек – такой же мертвый, как и стопроцентный мертвец.

Я пишу с работы Джейсону, уже не упоминая суицидных настроений. Требую встречи школьного комитета, чтобы обсудить план действий. По моему мнению, учебы не получается, а у школы юридическая ответственность перед учениками с индивидуальным планом обучения. Он пишет мне, что передаст мое требование выше и ответит скоро.

Последнее время дерганье сорняков – душеспасительный ритуал. Фрустрация зашкаливает, а ответов крайне мало. Сорняки буйно умножаются вопреки моей тотальной атаке. Позади дома есть патио, где стоит ажурный столик со стульями. Этот пятачок выглядит как сорниковая грядка, зарастает по колено. Кирпичи, которыми выложена площадка, старые, и растения корнями продолжают их разрушать. Газонокосильщики скашивают эти сорняки периодически, я не справляюсь. Нужно перемостить патио.

 Я связывалась с мастерами еще до ковида, тогда они были заняты, а потом закончился строительный сезон. Снова отыскала номер мастера, и, к моему удивлению, он согласился делать работу и дал нормальную цену. Обещал справиться за два дня.

 Мне хочется переключиться из разрушения и бессилия на созидание, в какой-то претворимый план с ощутимым результатом. Сорняки оказываются большими помощниками.

Я заказываю плитку для работы и цемент. Пока я на работе, как по волшебству, невидимыми руками за два дня действительно укладывают площадку ровными плитками. Получается серый цементный дворик, на котором хоть танцуй.

Это маленькое свершение дает мне большую поддержку. Может быть, я не могу добиться много в ситуации с сыном, но у себя во дворе устроила трансформацию. Люди и системы слишком масштабны, чтобы измениться по моему велению. Зато мой двор подвластен мне и дает чувство контроля.

Из этого состояния я начинаю размышлять о задачах и бессилии. Что меня ограничивает? Если бы не было никаких ограничений, что бы я могла сделать в ситуации с Васей? Самым большим ограничением я вижу отсутствие больших денег. Мне хватило перемостить дворик, но не хватит на частную школу и адвокатов. Второе – угроза со стороны департамента детей и семей. Уверенный в себе человек или мужчина, возможно, предположил бы, что лучшей защитой будет нападение. Стоит изучить вопрос, что будет, если сдаться добровольно или, по крайней мере, идти навстречу этим угрозам. Узнать больше о программах, которые у них есть.

Я звоню в суд несовершеннолетних, той даме, которая два года назад запугивала меня и давала брошюру. Она сообщает мне название процедуры и высылает форму, которую надо заполнить для того, чтобы начать процесс. Объяснить она мне толком опять ничего не смогла, но сказала, что со мной свяжется бесплатный юрист, который мне положен, если я начну процесс. Это очень хорошо, если юрист бесплатный, но всем известно, что бесплатный сыр – только в мышеловке. Где-то тут подвох, и обнаружился он скоро.

Я пишу электронное письмо Карен, адвокату по образованию. Мне нужна ее поддержка для встречи в школе, и хочу знать ее мнение по поводу судебного процесса.

Она считает поход в суд крайне рискованным мероприятием. В случае передачи опекунства государству можно ожидать страшные вещи. Всё непредсказуемо, зависит от судьи и его решения, настроения, пищеварения. Не советует. На школьную встречу она согласна, но тоже далека от оптимизма.

 Проконсультировалась со специалистом по образованию. Моя знакомая работает в образовании всю жизнь и предложила свою помощь. Она рассказывает мне про терапевтические школы, где дети ежедневно получают терапевтическую поддержку и учатся. Так как я всеми руками за терапию, это звучит обнадеживающе. Она дает мне названия таких школ, и я много часов сижу, читая их сайты. Потом переговариваюсь с представителями этих школ, и надежды тают. Они частные и стоят просто невообразимых денег – в два-три раза дороже, чем спортивные. Попасть в них можно, только после оплаты частным образом или если школьный комитет расписывается в своем бессилии помочь ребенку. Я увлекаюсь романтической идеей о маленьких классах, терапии, животных и природе. Я бы сама хотела быть в такой школе. Карен скептически относится к моей идее. Она согласна, что Васе бы это помогло. Советует сделать новое нейропсихологическое тестирование. Я делала его два года назад, и за два года многое могло поменяться. Карен не знает ни одного известного случая, когда школьный комитет сдался и отправил ребенка в терапевтическую школу. Шансов больше, если нанять специального образовательного юриста, который будет бороться со школой. Но даже в этом случае победа не гарантирована. Круг замкнулся на первом пункте ограничений – деньгах.

Я занялась вопросом нейропсихологического тестирования. Контора, которая делала нам это исследование раньше, занята на два года вперед, и Карен считала, что специалист был так себе, можно лучше. Обзвонила всё, что возможно. Запись на год вперед. Подруга подкинула идею съездить в Бостон. Там нашелся офис, который назначил на ноябрь – через два месяца. Заказала это тестирование и для Лорочки, так как у нее тоже нет диагноза и ясности, что делать. Эти поиски с переговорами заняли пару недель.

 Собрание в школе назначаю на первый понедельник октября. Карен советует на собрание пригласить доктора Тамини, так как психиатр – это авторитет. Она не может быть на встрече в это время, но согласна, что терапевтическая школа поможет Васе. Таблетки от тревожности нужно принимать несколько недель, чтобы был хоть какой-то эффект. Она меня успокаивает, что эффект будет, надо просто продолжать.

Пытаюсь найти ответы через группу в интернете. Родители объединяются и обмениваются советами. Пишу вопросы туда. В Бостоне есть волонтерская организация – Федерации детей со специальными нуждами. Я прошу у них совета, и мне перезванивает волонтер, папа аутиста. Я под впечатлением от его рассказов. Аутизм – диагноз, под который есть много услуг, и всё равно прогресс скромный. Семья нанимала юриста, который несколько лет добивался перевода ребенка в специальную школу. Его отправили в школу, но не в ту, куда хотели родители, и юрист-волонтер предложил прочитать книгу Росса Грина «Взрывной ребенок». Я купила книгу и прочитала. Хорошие мысли, упрощенные схемы. Советы в ней слабо применимы. Вася не ведет себя как ребенок, он не настроен работать над «моей» проблемой. Это перепев папиных слов. Все проблемы во мне. Вася в основном не ведает, что творит. У него два полярных состояния – эйфория днем, пока бегает с друзьями, строит домик в лесу, играет, и убийственная экзистенциальная печаль, которая проявляется ночью, когда никто не видит. Он так же не понимает, что я одушевленный предмет. Воспринимает меня, как младенец матку, только как контейнер и источник ресурсов. Он не готов к изменениям.

Моя знакомая, у которой двое особенных детей, перевезла свою семью в Сиэтл, так как там самое лучшее в Америке медицинское обслуживание и есть услуги и специалисты. Я пишу ей. Она опять мне рассказывает о Россе Грине и движении, которое он начал. Как мне уже вежливо и не очень показали, психиатрическая помощь детям – дело рук самих утопающих.

Система связывает образовательную и судебную схему в одно, поэтому представитель суда несовершеннолетних объявилась на дисциплинарном собрании о десятилетнем Васе, который нарисовал человечка из палочек с пистолетом, по приглашению школы два года назад. И если не препятствовать этому току, трудные дети, у которых никто и не пытается диагностировать или лечить психиатрию, попадают под государственную опеку, в колонии для малолетних преступников. Так их судьба определяется, и ими потом полны тюрьмы. Образование впоследствии только криминальное. Ужасные вещи читаю в интернете по статистике о таких детям, у многих, кстати, такой же диагноз оппозиционного поведения.

Детский психолог Росс Грин разработал специальную терапию для таких детей, как Вася, создал школы и натренировал терапевтов по своей методе, направленной на развитие адаптационных навыков. Всё это замечательно, и я нахожу одного такого терапевта в штате Мэйн, разговариваю с ней. У нее пока нет мест на новый клиентов, но я ее нашла.

Все эти заботы, поиски, размышления переговоры накрывают меня с головой. Прозрачная и ясная сентябрьская погода контрастна сумятице в душе.

С Лорой у нас договоренность хотя бы раз в выходные ходить на прогулку вместе. Ее любимое место – парк Маунт Хоуп. Это бывшее имение семьи Рокфеллер – с особняком, угодьями и экспериментальной фермой конца XIX века, спрятанное от глаз в уютном гнездышке между гор. Сейчас дворец из семидесяти двух комнат и земля принадлежит Уильямс-колледжу – самому богатому землевладельцу в округе. Дворцом редко пользуются, там только изредка устраивают приемы для попечителей.

Сторожка смотрителя используется как бэднбрекфаст, и там иногда бывают люди. Парк начинается с бывших ворот усадьбы, под горой, у мостика через Зеленую речку. Разбитая дорожка ведет по длинному коридору из темных сосен на круто восходящем склоне горы слева и пологого берега веселой речки с большими валунами справа. Дорога выходит на ровную площадку, где была сторожка, и поворачивает налево, уводя от реки. В этом месте романтические руины купальни и пруд, в котором живут бобры. Подъем крутой, он затенен кронами огромных деревьев, и ощущение коридора остается. Весной на склонах растут дикие нарциссы, ближе к дворцу сооружены огромные изгороди из сирени, аромат которой ветер разносится до самой речки. Сейчас поляны покрыты изумрудной травкой. Я люблю ходить по невысокой каменной стене, ограждающей дорогу, и потом спрыгивать там, где она выросла в два раза.

Продолжая взбираться, но уже не так круто, дорога выходит к полям, над которыми парит усадьба, как сказочный замок. Остаток дороги приближает прекрасное видение с мраморными колоннами всё ближе и ближе.

Лорочка берет класс фотографии в школе, и ее задание – сделать портрет. Я любезно согласилась быть моделью. Фотографий меня у меня маловато, а тут такое предложение от фотографа. Лора действительно талантливая, у нее есть свежий взгляд, и ее фото очень отличаются от моих. Может получиться хорошо и камерой в телефоне. Мне очень нравится моя фотография в свете заходящего солнца, на ней кожа безупречная.

Когда мы возвращаемся к машине, Лора замечает, что пропал ее телефон. Мы прочесываем наш путь к усадьбе еще раз, но телефона не находим. Лора очень расстроена. Кроме стоимости телефона, на нем завязана половина домашних заданий. Ее айфон связан с телефоном ее отца. Она с ним не разговаривает, но этот нюанс нам пригодится. Я пишу ему, чтобы он попробовал определить местонахождение. На горе приема нет, и телефон не находится с помощью приложения. Мы решили подождать денек – надеемся на честных граждан и хорошую погоду.

Глава 21

На следующий день в воскресенье я должна везти Васю на футбольную игру за час от дома. На карте посмотрела местонахождение игры и поняла, что она рядом с ботаническим садом. За все двенадцать лет жизни в Беркширах я так и не доехала до Ботанического сада. С радостью могу восполнить этот пробел. Тогда как все родители ревностно наблюдают за игрой своих чад, я выбрасываю Васю из машины и энергично съезжаю с парковки. У меня есть чуть больше часа. Паркуюсь в Ботаническом саду. Головки цветов из клумб одобрительно качаются в мою сторону. Еще не заходя в сам сад, я встречаю милейшие домики для фей – с пляжными стульчиками, столиками и разными чайными принадлежностями. Школьники посещают сад и участвуют в огородном клубе.

Есть и школьный огород, где еще висят на веточках яркие, как фонарики, и сладкие черешне-помидорчики. Я иду дальше к самому саду. В конце сентября мало что в цвету, но клумбы всё равно радуют глаз разнообразием. Вдоль извилистой дорожки, уже присыпанной желтыми листьями, высажено около сорока видов лилий. Зелень лилий пожухла, и в моем воображении рождаются образы этих цветущих красавиц. Деревья величавы в любое время года, и они явно рады меня видеть. В саду почти никого нет. Со мной так часто бывает – то ли и правда никто не ходит в ботсад, то ли удирают, заслышав мои шаги. Дорожка изгибается снова, и открывается вид на поляну, где растут пучками березки. У одной группы берез срублено несколько стволов, а пеньки покрашены золотой краской. Я в восторге! Это японский прием «ваби-саби». Ценность вещи возрастает от изношенности, а недостатки и изъяны выделяют позолотой, чтобы обратить на них внимание. Пеньки раньше были березами и заслуживают внимания и любви.

В саду есть выставочный павильон, куда под конец приводит извилистая дорожка. Там выставляется художница-японистка, сегодня последний день. Как будто в сговоре на японскую тему, передо мной возникает японский садик с прудом с карпами и большими листьями кувшинок. Возле маленького водопада – японский фонарик. Дальше на поляне – смешные животные, фигурно вырезанные из кустов, – слоник, павлин с распущенным хвостом, мышки и жираф. К осени все они немножко похудели и потеряли объем веток, но всё равно умиляет. Там же, словно приглашая, стоят столики кафе, но я спешу. Дохожу до павильона с выставкой и попадаю в лакированную позолоченную шкатулку. Художница наполовину японка и жила много лет в Японии. Всё такое изысканное, ботаническое, драгоценное, нескученное… Разница между восточным искусством и западным – в потоке энергии. В восточном энергия идет внутрь, там покой. Кажется, что я в заколдованном мире, в котором нет людей (а их таки нет) и проблем. Как андерсеновская Герда попадает в сад вечного лета старушки! Не вечное лето, но погода изумительная. Тепло, солнечно и ласково. Позолота везде – в солнечных лучах, позолоченных пнях и позолоте на растительных элементах японских композиций. Моя душа блаженствует. Ей красота – как поесть шоколада. На душе становится точно так же золотисто.

 Лорин телефон не находится, она мучается с домашними заданиями. Я сдаюсь и разрешаю заказать новый телефон. На следующий день, когда все надежды уже пропали и прошел сильный дождь, который наверняка бы убил телефон на траве, оживает точечка локации в приложении, и Питер присылает мне фотографию, где искать телефон. Он не там, где мы гуляли, значит, кто-то нашел. Это между детской площадкой и кладбищем. Иду в свой выходной, в среду, в это место. Дохожу до домика газонокосильщиков, где стоит оборудование, и спрашиваю про найденный телефон. Дружелюбные мужики как будто ждали меня и кивают головами. Вызывают своего товарища, который выносит телефон! Чудеса так чудеса! Он действительно нашел его в воскресенье, но с заблокированного телефона не смог позвонить. Даже не хочет вознаграждения, порядочность – самая главная награда. Я ликую и возвращаюсь домой с сюрпризом для Лоры. Приятная неожиданность дает ощущение падения над землей.

На работе у меня большие изменения. Кроме покупки новых радиографических сенсоров, мы также сделали обновление программного обеспечения и перешли на электронные пациентские карточки.

Прошел целый день тренинга на эту тему. После шести часов разговоров на тему компьютера голова у меня распухла. Выходим в двадцать первое столетие. Сложно представить, что я буду всё в вносить в компьютер, а не писать от руки. Мои руки зажимаются со временем, и почерк становится становится всё врачебнее и врачебнее. Иногда самой сложно расшифровывать свои каракули. Теперь всё будет напечатано аккуратненькими электронными буковками.

Дома с Васей у нас относительный мир. Он не хочет ругаться и обещает мне, как всегда, все сокровища мира и послушание. Приходит домой поздновато, домашнее задание помельче выполняет. С крупными проектами или с долгами у него проблемы. Учительница, которая помогает с домашним заданием, как бы занимается с ним этим вопросом. То, что он утром не просыпается и не включает камеру в классе, превращается в прогулы. Не знаю, чем это чревато для него и меня. Все ответственные за Васю люди провели с ним свои необходимые беседы про суицид, и вопрос теперь как бы закрыт. Таблетки пьет с перебоями, но больше пьет, чем не пьет.

С мамой справиться не могу. Она пытается доказать всем, что она главная, и в этой борьбе за власть она ни перед чем не останавливается. Пафос и агрессивная самоуверенность советской училки раздражают всех и подливают масла в огонь всевозможных конфликтов. Дети шарахаются от нее и просто сбегают, чем дают ей еще больше поводов к обвинениям. Она считает, что я подстрекаю детей против нее, так как не соглашаюсь с ее мнением.

Готовлюсь к собранию в школе. Связываюсь с комитетом родителей детей со специальными нуждами нашей школы, и председатель-женщина обещает мне свое участие. Будут также менеджер Ника Эйми и сам Ник. От школы будет директор, начальник отдела спецобразования, Васины учителя, папа, я и Карен, Кори из ДДС. Набирается больше двенадцати участников. Мне не жалко, если не будут меня топить. Самая большая проблема с этими встречами – отец Васи, Питер. В присутствии публики искушение для возвышения себя и унижения меня очень велико – он сводит счеты.

Приходит день собрания в школе. Я отменяю на этот час пациентов. В зуме вижу большое количество незнакомых лиц. После короткого ознакомительного вступления, когда все называют свои имена и постановку вопроса, первенство переходит к Питеру, который может перекричать всех. Он разговаривает энергично, эмоционально и без умолку. За час он с подробностями рассказывает всем о своем прекрасном сыне и еще с большими подробностями о распрекрасном и великом себе, обличая меня, как корень зла. Время заканчивается. Директор школы в заключение торопливо подводит итог, что, в свою очередь, прекрасная школа предлагает очную программу для Васи и ему всего-то надо явиться. И палец опять указывает на меня, ведь это я не обеспечиваю доставку Васи в школу. Карен предложила снять эту ответственность с меня – чтоб представитель школы утром обеспечивал доставку Васи в школу. Если начнет самоубиваться, то пусть будут свидетели. Школа работает только с тем, что происходит на их территории. Об терапевтических школах я не договорила, меня перебили и закидали тирадами о том, как у нас всё хорошо.

Чувствую себя оплеванной, но хоть есть небольшое обещание со стороны школы. Конечно, всё это может стимулировать Васю к новому припадку, но я буду не одна. Исходя из его диагноза, вспышки безумия и ярости, как эпилептоидные припадки, случившись, сбрасывают энергию. Он становится спокоен, и жизнь опять продолжается. Вася не помнит совсем или частично то, что было во время припадка. Люди, которые видят его в активной фазе, считают, что он очень бодрый, веселый и способный мальчик. И это правда. Но есть и те моменты, когда он превращается в ужасное чудовище, разрушающее всё на своем пути.

Следующий день – вторник. Программы для специальных детей работают по вторникам и четвергам. В семь утра к нам в дом стучатся два человека со школы – Джейсон и еще один школьный координатор. Я пускаю их в дом, они идут будить Васю. Вася лежит и отбивается, как лев. Его не смущает присутствие двух взрослых людей в его спальне. Вставать и одеваться отказывается. Они настаивают и не уходят. За время пререканий уходит школьный автобус. Джейсон предлагает мне самой отвезти Васю, так как есть распоряжение директора, чтобы он явился на эту программу. Вася загадочно и злобно соглашается сесть в мою машину и обещает показать им кузькину мать в школе, раз так просят. Я везу его, делать нечего, немного времени перед работой у меня есть.