Последний дом на Никчемной улице

«Твое место здесь, – сказал мне Господь. – Я спас тебя с особой целью. Вы с ним – ты и он – должны помогать друг другу».

«Понимаю», – сказала я. Все правильно, Теду действительно нужна помощь, да еще какая. В голове у него сплошная каша, в жизни одни проблемы.

После этого мы объединились в отличную команду и оберегаем друг друга. Я здорово проголодалась, поэтому пока буду заканчивать.

Ди

В глазах богатого человека напротив синяя глубина.

– Далила, – говорит он, – рад с вами наконец встретиться.

У него ослепительно-белые волосы, забранные в низкий хвостик; льняные облегающие брюки и рубашка. Терраса его дома, выстроенного из древесины гигантской туи и стекла, теряется среди верхушек обступивших его со всех сторон деревьев. Местечко в аккурат из тех, где хотелось бы жить Ди. В воздухе стоит аромат нагретой на солнце живой зелени, смешивающийся со свежим запахом лимонада в кувшине перед ними. На его поверхности плавают веточки мяты. Нотками верхней октавы восхитительно позвякивают кубики льда. Его домработница, ни слова не говоря, принесла все это, когда они сели.

Рядом с лимонадом на столе лежит желтый конверт. По холодному боку кувшина вниз соскользнула капелька конденсата, и его уголок теперь темнеет влажным пятном. Ди не в состоянии отвести от него взгляд и думать о чем-то другом. Вдруг пострадало содержимое?

– Насколько мне известно, это единственный экземпляр, – спокойно говорит он, проследив за ее взглядом, – человек, который его сделал, несколько лет назад умер от сердечного приступа. Газетенка местная, и архива в ней нет. Так что, кроме этого снимка, других, вполне возможно, действительно нет.

Он не пытается отодвинуть конверт от воды, и Ди приходится сделать над собой усилие, чтобы не протянуть за ним руку.

– Я только взгляну и пойду, – говорит она, – вы и так уделили мне достаточно времени.

Он качает головой.

– Можете забрать его и оставить себе. Вам наверняка захочется ознакомиться с ним, когда рядом никого не будет.

– Спасибо, – потрясенно отвечает она, – правда спасибо.

– Полагаю, что инцидент в Орегоне больше не повторится. Вы там слишком увлеклись. Хорошо еще, что за решетку не угодили.

Ди вздрагивает. Ну конечно, о чем о чем, а об этом он точно знает. О том человеке из Орегона, который в тот день был на озере. Замотанная Кэрен шепнула ей на ушко пару деталей, в том числе местонахождение его охотничьего домика.

Профиль преступника Ди знает наизусть. Человеку, отнявшему у нее Лулу, около двадцати семи лет, в браке не состоит. Безработный или же занят ручным трудом. В общественном плане маргинал. Скорее всего ранее привлекался за насильственные преступления. Первичная мотивация для похищения незнакомого ребенка сводится к… Ди не позволяет себе додумать до конца. С годами ей удалось овладеть искусством по первому желанию выбрасывать из головы все мысли до единой.

Человек из Орегона во всех отношениях был идеальным кандидатом. Откуда Ди было знать, что в тот момент, когда пропала Лулу, он с пробитым колесом находился в Хокиаме, за много миль от места происшествия. Что это могли засвидетельствовать девять человек. Подавать на нее в суд он не стал. Но Кэрен после этого от нее отдалилась.

– Сколько? – спрашивает Ди, глядя в тусклые, синие глаза богатенького собеседника.

Тот перехватывает ее взгляд и дрожащей рукой медленно наливает себе стакан лимонада. Его слабость лишь спектакль. На предплечьях проступают тугие бугры мышц.

– Деньги мне не нужны, – говорит он, – от вас понадобится кое-что другое.

По ее костям принимается гулять плоть.

– Нет-нет, – снисходительно улыбается он, – все очень просто. Вы знаете о моем хобби. Я собираю всякие диковинки. Но основу коллекции, саму ее суть, храню в этом доме. И хочу, чтобы вы на нее взглянули. Просто посмотрите, всего лишь разок.

– Я могу заплатить, деньги у меня есть.

– Вам все равно не хватит, – тихо отвечает он, – будьте же умничкой.

Она оглядывает пейзаж над деревьями, его безупречную одежду, видит исходящую от него уверенность, приобретенную благодаря деньгам, и понимает, что он прав. Не спрашивает, с какой стати ей ему верить или кто может гарантировать, что в конверте именно то, что он говорит. Момент уже упущен.

Девушка кивает – у нее нет другого выхода.

Он ведет ее к расположенной в середине дома двери – внешне вроде бы гранит, но на самом деле явно имитация – и открывает ее. Ди охватывает дрожь. Он вполне может сейчас запереть за ней эту дверь и больше никогда не выпустить обратно.

Впереди во всю длину дома тянется галерея. Окон нигде нет. Воздух прохладный, его температура выдерживается до долей градуса. Вдоль стен – стеклянные витрины и фотографии в рамках, каждая освещена единственной, тусклой лампочкой. Это его коллекция или, как он сам ее называет, музей. Она о ней слышала. В среде знатоков она хорошо известна. Этот человек достает то, чего не могут другие. Чего никому не полагается видеть. Предмет его собирательства – артефакты смерти. Снимки, украденные улики в виде пузырьков крови, письма, написанные остроконечным, каллиграфическим, викторианским почерком, фрагменты невостребованной смерти, которые убийца не успел съесть перед тем, как его поймали.

Эта комната – коридор кошмаров Ди. Каждый предмет в ней представляет собой реликт чего-то ужасного, что могли сотворить с Лулу. Девушка бросает взгляд на черно-белую фотографию слева на стене и тут же отводит глаза.

– Нет-нет, вам обязательно надо смотреть, – говорит он, – такой уговор.

Он прекрасно знает, что она сейчас чувствует, слышит по ее голосу.

Ди идет по галерее, ровно три секунды глядя на каждый экспонат и двигаясь дальше. По ходу очищает мозг от любых мыслей. Он шагает рядом, чуть ли не прижимаясь к ней. Его кожа источает слабый запах олова. Ей кажется, что он даже не дышит.

Дойдя до конца тускло освещенного коридора, она поворачивается к нему и протягивает руку. Он на миг замирает на месте, и по ее телу, с ног до головы, медленно ползет стылый взгляд его синих глаз. До нее доходит, что в этот самый момент он включает в свою коллекцию ее саму, ведь не каждый сувенир можно поместить под стекло. «Ну все, – думает она, – меня сейчас стошнит». Потом он слегка кивает и вкладывает ей в руку конверт.

На улице Ди ослепляют воздух и свет. При виде деревьев она испытывает такую благодарность, что ей хочется плакать. Но сказать ему что-то еще она отказывается.

– Будьте осторожны на дороге, – говорит он и возвращается в свой деревянный дворец.

Все, что хотел, он уже получил, и девушка больше не представляет для него никакого интереса. Она медленно направляется к своей машине и небрежно бросает конверт на пассажирское сиденье рядом. Затем заставляет себя неспешно проехать меж деревьев. Он все еще может за ней наблюдать. На педали газа у Ди сводит судорогой ногу, дыхание в груди частит. Выехав с лесной подъездной дорожки к его дому на шоссе, она вдавливает педаль газа в пол, и двигатель тут же отзывается рыком.

Она всецело отдается ленте дороги, уносящей ее все дальше и дальше, пока леса не сменяются лугами с амбарами и лошадками, а те, в свою очередь, не уступают место длинным одноэтажным торговым центрам. Воздух пропитан тяжелым духом бензина. Когда от этих холодных, синих глаз ее отделяют многие мили, она сворачивает на площадку для стоянки и отдыха. Кладет голову на руль и жадно хватает ртом воздух. Мимо с ревом проносятся огромные грузовики, на ходу потряхивая ее маленькую машинку. Она признательна, что они заглушают рвущиеся из нее звуки.

Наконец дыхание немного выравнивается. Ди выпрямляется. Пришло время узнать, что же она купила.

Подавив приступ тошноты, девушка распечатывает конверт и достает фотографию.

Она ей хорошо знакома, правда, под ней нет подписи: ОБЫСК В ДОМЕ ПОДОЗРЕВАЕМОГО. А вот и он сам, прикрывает рукой от солнца глаза. Этот снимок Ди знает – не раз расспрашивала о нем Кэрен.

Замотанная детектив устала ей говорить, что у этого человека алиби, а обыск в его доме ничего не дал. В итоге полиции пришлось переключиться на другие версии.

– Но ведь те, кто видел его у входа в супермаркет, могли ошибиться, – сказала Ди, – он бывал там часто, они к этому привыкли и решили, что так было и в тот раз. Просто заполнили пустое место на тротуаре знакомым зрелищем, хотя на самом деле его там не было и в помине.

Ди понимает это лучше любого другого.

– Есть еще запись с камеры видеонаблюдения, – сказала Кэрен.

– За все время? – спросила Ди. – За весь день, да?

Детектив не ответила, но девушка в этом и не нуждалась. В том, как она ссутулила плечи, Ди прочла «нет». Это было, когда Кэрен еще делилась с ней сведениями, до инцидента с тем мужчиной из Орегона.

Знай, что девушка сейчас держит в руках, детектив бы встревожилась. В отличие от публикации в газете, этот отпечаток никто не кадрировал. Скорее всего, раньше он принадлежал самому фотографу.

На снимке во всю ширь открывается пейзаж, позволяющий увидеть его по краям, ранее недоступным взору. Ди прилагает усилия, чтобы не торопиться и все внимательно рассмотреть – увидеть, изучить, понять.

Вдали за домом виднеются деревья. Густые, кустистые, характерные для северо-запада Тихоокеанского побережья заросли, заполонившие собой все вокруг. По тротуару спиной к зрителю шагает дама в шляпе, таща за собой на поводке косматого терьера. Чуть дальше в окне торчат маленькие, бледные, любопытные личики. Дети.

Самое важное Ди видит в последнюю очередь, будто ее мозг не может переварить успех после стольких лет томительных неудач. В углу хорошо виден указатель, который не стоит никакого труда прочесть. Улица Никчемная.

Впервые в жизни Ди понимает, почему падают в обморок и как это бывает; в голове будто взрывается белый свет, вспышка, за ней удар и чернота. Теперь ей известно, где жил подозреваемый, а может, даже живет и сейчас. Дыхание опять сбивается и частит. Этого было бы вполне достаточно, но есть кое-что еще.

– Мы в тот день там были, – шепчет Ди, – когда папа проехал нужный поворот.

Рот наполняется вкусом воспоминаний и жевательной резинки. За ту долгую поездку она, должно быть, раз тридцать совала в рот все новые и новые пластины. Папа направлялся к озеру, но свернул не туда, в конечном итоге они сбились с пути и долго блуждали по нескончаемым, серым, окаймленным лесом пригородам. Затем ряды одноэтажных зданий поредели и уступили место облупленным викторианским домам, а в нос ударил буйный, дикий запах лесов. Улочки вели в никуда. Вспомнилась мысль, пришедшая в голову, когда они проезжали мимо этой вывески: «Да уж, действительно никчемная дыра». Она помнит, что улица заканчивалась тупиком. Папа вытер с бровей пот, тихо выругался, они развернулись и покатили обратно.

Вскоре они опять отыскали автостраду 101, и название улицы отступило в глубины памяти Ди, похороненное под ворохом других бесполезных сведений – какого цвета был комбинезон у парня, заливавшего им бензин, когда они остановились на заправке, кому она больше всего нравилась в школе и кто в такой-то группе играл на бас-гитаре.

На миг Ди задумывается, не может ли это быть простым совпадением. Но тут же отвергает эту мысль мощным ментальным пинком. Между этими двумя событиями должна существовать связь. Должна, и все.

Может, подозреваемый видел, как они, заблудившись, медленно наворачивали круги? Может, углядел в окне уставшее личико Лулу, а потом проследил за ними до озера? Папа вообще с ним говорил? Он вполне мог остановиться и расспросить подозреваемого, куда им ехать. В таком случае тому и следить не надо было, он и так бы знал, куда они направляются, и мог пойти прямиком на озеро. Ди снова и снова пытается вспомнить, где тогда останавливался папа. Но если одни эпизоды того дня намертво отпечатались в памяти и клеймом каленого железа въелись в плоть, другие до сих пор расплываются в глазах и никак не могут обрести ясных очертаний. Тогда это выглядело лишь еще одной дорогой в никуда. Они с Лулу были детьми, изнывали от жары и скучали. И даже не догадывались, что для них тогда наступили последние безмятежные моменты перед тем, как мир рассекла молния, изменив его навсегда.

Ум предписывает Ди сообщить в полицию. Надо позвонить замотанной Кэрен, которая до сих пор ведет это дело. Лулу считается пропавшей. Ее тела так и не нашли. (Одно время Ди думала, что пропавшая лучше умершей, но все эти долгие годы наглядно продемонстрировали, что это не так.)

– Так не должно быть, – как-то сказала Кэрен Ди, – большинство из нас за всю свою карьеру не сталкивается со случаями похищения чужих детей. От этого как-то изнашиваешься и стираешься самым непредсказуемым образом. Иногда мне в голову приходит мысль: почему именно здесь? Почему именно я?

– Тогда у меня вопрос, – сказала Ди. – Почему бы вам просто не делать свою работу?

Кэрен залилась краской.

– До Лулу пропадали и другие, – продолжала девушка, – я проверяла. В окрестностях этого озера творится что-то ужасное.

Может, в этот самый момент между ними испортились отношения. Но так или иначе, а Ди должна немедля ей позвонить.

Но ничего такого она делать не станет. Это особый подарок, лично для нее. К тому же в ее душе бархатисто колышется гнев. Если бы полиция всячески не ограждала ее от этого дела, она много лет назад могла бы вспомнить название улицы и установить взаимосвязь. Растраченное понапрасну время.

Снимок таит в себе еще один секрет. Ди пристально вглядывается в рубашку подозреваемого. Вблизи фотография идет зерном и глаза отказываются видеть четко. Но она все равно рассматривает вышитые на нагрудном кармане слова. Для газеты их, по-видимому, заретушировали. Ди удается разобрать имя. Эд или Тед. Баннер… дальше не видно.

Ее охватывает чувство, что после долгой-долгой борьбы она наконец нанесет решающий удар. У нее есть имя, пусть и не полностью, и название улицы. Ди вдруг понимает, что плачет, хотя это лишено всякого смысла, потому как ее душу переполняет яростная уверенность. На краткий миг, за который сердце успевает сделать один-единственный удар, она ощущает рядом присутствие Лулу. В машину врывается запах теплой кожи и лосьона для загара. К ней прикасается пухлая, мягкая щечка. Ди вбирает в себя чистый аромат волос сестры и сладость ее дыхания.

– Я иду, – говорит ей она.

Тед

Сегодня мой день, и утром я отправляюсь к человеку-жуку. Его мне удалось отыскать среди тематических объявлений в Интернете. Он берет меньше обычного, и я могу позволить себе раз в две недели его сеанс. На прием меня записывают всегда в самую рань, пока еще никто не встал – и, надо думать, не желает никуда идти. Мне нравится к нему ходить. Я рассказываю ему об Оливии, о том, как ее люблю, о передачах, которые видел по телевизору, о съеденных сладостях и о рассветных птицах. Порой даже говорю о Мамочке и Папочке. Только совсем чуть-чуть. О ситуации с Лорен и о богах, разумеется, ни слова. Каждый раз я ввинчиваю во всю эту ерунду настоящие вопросы. Медленно подбираясь к самому главному. Пройдет совсем немного времени, и я его задам. С Лорен дела идут все хуже и хуже.

Порой разговоры с ним будто даже помогают. Так или иначе, но он выписывает таблетки, от которых мне явно лучше.

Шагать туда сорок пять минут, с чем я отлично справляюсь. Сказать, что идет дождь, нельзя, но в воздухе стоит теплое, гнилое марево. На мокрой дороге плесенью отражаются фары машин, на тротуаре корчатся блестящие, розовые дождевые черви.

Кабинет человека-жука расположен в здании, похожем на небрежно наваленное нагромождение детских кубиков. В приемной никого нет, и я с радостью устраиваюсь на стуле. Мне нравятся такие местечки, где ты словно застываешь между двумя разными мирами. Приемные, комнаты ожидания, очереди и тому подобное, где в действительности ничего не должно происходить. Они снимают напряжение и позволяют мне думать.

Воздух насыщен запахами чистящих средств, химической имитацией цветущих лугов. Мне кажется, что когда-нибудь в будущем больше никто не сможет сказать, как благоухает настоящий луг. Может, к тому времени настоящих лугов и не останется, а цветы будут делать в лабораториях. Тогда, вполне естественно, им придадут запах чистящих средств, посчитав, что так будет правильно, и круг замкнется. Вот какие интересные мысли приходят мне в голову в приемных врачей, на пешеходных переходах и в очередях продовольственных магазинов.

Появившийся человек-жук приглашает меня войти, на ходу поправляя галстук. В моем присутствии он, похоже, нервничает. Все от склада моего характера. Большую часть времени он неплохо это скрывает. Его живот похож на небольшую декоративную подушку из тех, которые так любила Мамочка. Жидкие, белесые волосы. За очками – голубые глаза почти идеальной круглой формы.

Его имени я, конечно же, не помню. Он напоминает маленького, дружелюбного щитника или рогача. Отсюда и мое для него название.

Кабинет выдержан в бледных, пастельных тонах, стульев в нем явно больше, чем нужно, самых разных размеров, форм и цветов. От их вида меня охватывает нерешительность, граничащая с агонией. Интересно – может, он наставил их здесь специально, чтобы оценивать мое состояние? Время от времени я пытаюсь думать как Лорен и угадать, какой она выбрала бы стул. Хотя дочь, скорее всего, попросту расшвыряла бы их по всей комнате.

Я останавливаюсь на несколько помятом, металлическом складном стуле. Надеюсь, что этот суровый выбор продемонстрирует ему, насколько серьезно меня заботит мой прогресс.

– У вас опять стало меньше волос, – спокойно говорит он.

– Думаю, их ночью выдирает моя кошка.

– А левая рука, судя по виду, серьезно повреждена. Что с ней?

Эх, не подумал, надо было надеть что-нибудь с длинным рукавом.

– На свидание сходил, – говорю я, – а она случайно захлопнула дверцу машины, да прямо мне по руке.

На самом деле ни на каком свидании я еще не был, но чувствую, что, если произнести эти слова, будто заклинание, шансов на это у меня станет больше.

– Жаль, – произносит он, – а как вы считаете, во всем остальном свидание прошло хорошо?

– Еще бы, – звучит мой ответ, – я здорово провел время. Знаете, мне на глаза попалась эта новая передача. О человеке, который убивает людей, но только если они того заслуживают. То есть людей, но только плохих.

– А что, по-вашему, вас привлекает в этом шоу?

– Ничего меня в нем не привлекает, – говорю я, – мне так думается, это полная чушь. По тому, что люди делают, еще нельзя сказать, какие они. Плохой поступок может совершить любой человек, даже неплохой. А плохие люди могут случайно сделать что-нибудь хорошее. Поэтому я считаю, что никогда нельзя сказать наверняка.

Вижу, он набирает в грудь воздуха, чтобы задать мне вопрос, поэтому тороплюсь продолжить:

– А еще по телевизору показывали человека, который убил много людей, потом во время несчастного случая ударился головой, а когда пришел в себя, то будто вернулся на десять лет назад. Не мог вспомнить ни как убивал, ни свою жену, ни новые мобильные телефоны. Он был совсем не тем, кто убил тех людей. И что, он все равно во всем виноват, даже если не мог контролировать ситуацию?

– У вас никогда не возникает ощущения, что ситуация выходит из-под контроля?

«Так, осторожно», – думаю я, а вслух продолжаю:

– Еще есть передача про говорящую собаку. Для меня она реальнее способности отличать хороших людей от плохих. Да, признаю, моя кошка действительно не может говорить. Но я всегда знаю, чего ей хочется. А это ничуть не хуже разговора.

– Вижу, кошка многое для вас значит, – произносит человек-жук.

– Она моя самая лучшая подруга.

По всей видимости, за полгода моих визитов к нему это мое первое правдивое признание. Мы молчим, но никаких неудобств эта тишина мне не доставляет. Он что-то пишет в своем блокноте, должно быть, о продуктах, которые надо купить, или о чем-то еще, потому что я не говорю ему ничего такого.

– Но я за нее тревожусь.

Он поднимает глаза.

– Мне кажется, она… – Я на миг замолкаю в нерешительности. – Мне кажется, моя кошка, как это называется? Гомосексуалка. Лесбиянка. Думаю, ее привлекают самочки.

– Почему вы так думаете?

– Она постоянно смотрит в окно на другую кошку. Смотрит все время. Точно вам говорю – она ее любит. Моя Мамочка очень расстроилась бы, узнав, что я завел кошку-гомосексуалку. У нее с этим строго.

На миг воздух наполняется запахом уксуса, еще чуть-чуть, и меня вырвет. Я не собирался ничего этого говорить.

– Вы полагаете, ваша кошка?..

– Не хочу о ней больше говорить, – говорю я.

– Но ведь…

– Нет! Нет, нет, нет, нет и НЕТ.

– Ладно, – соглашается он, – а как ваша дочь?

Я вздрагиваю. Упоминание о Лорен вырвалось у меня один-единственный раз и то по чистой случайности. Это оказалось огромной ошибкой, потому что потом он с этой темы больше не слезал.

– Она проводит много времени в школе, – говорю я, – поэтому мы с ней видимся нечасто.

– Знаете, Тед, этот сеанс организован специально для вас. Персонально. Лично. И говорить здесь можно все, что угодно. Некоторые считают этот кабинет единственным местом, где в действительности можно выразить свои мысли. В повседневной жизни порой бывает трудно признаться в том, что мы думаем и чувствуем по отношению к тем, кто нам всех ближе и дороже. От этого человек чувствует себя в изоляции. А когда таит секреты, ему всегда очень одиноко. Поэтому очень важно иметь возможность говорить, чувствуя себя в полной безопасности, например, как здесь. Так что можете выкладывать мне все без утайки.

– Ну что ж, – говорю я, – в моей жизни есть стороны, о которых мне хотелось бы когда-нибудь кому-нибудь рассказать. Но только не вам, а кому-то другому.

Он поднимает брови.

– Вчера вечером я смотрел по телику монстр-траков и думал: «Монстр-траки просто супер. Огромные, ревущие и забавные. Вот здорово было бы в один прекрасный день встретить человека, любящего большие грузовики».

– Это хорошая цель.

Его глаза будто затягиваются глазурью и превращаются в два шарика из голубого мрамора.

Я неделями припасаю самые скучные мысли, чтобы потом поведать их человеку-жуку. Порой мне трудно напридумывать столько всего, чтобы потом говорить целый час. Однако эта идея пришла мне в голову спонтанно.

– В своей книге, – говорит он, – я рассказываю о том, как диссоциация в действительности может нас защитить…

Теперь можно без опаски отключиться, что я и делаю. Человек-жук обожает говорить о своей книге, хотя она не опубликована или что-то в этом роде. Не думаю, что она у него вообще закончена. Он пишет ее, сколько я его знаю. Я так думаю, у нас у всех есть что-нибудь такое, о чем мы заботимся больше, чем обо всем остальном. Для меня это Лорен и Оливия. Для человека-жука его нескончаемая книга.

Под конец нашего часа он протягивает мне пакет из коричневой бумаги, в точности такой же, в каких дети берут с собой в школу ланч. Я знаю, что там четыре коробочки с таблетками, и чувствую себя от этого гораздо лучше.

Должен сказать, что с человеком-жуком я веду себя очень даже умно. Эта мысль пришла мне в голову некоторое время назад, вскоре после истории с Девочкой с фруктовым мороженым.

Перед этим у Лорен несколько дней держалась немного повышенная температура. Я хотел достать ей антибиотиков, но не знал как. То, в каком мы находимся положении, не понять ни одному доктору. Я надеялся, что она поправится без посторонней помощи, но шли дни, а ни о каком выздоровлении речь не шла. По сути, ей даже стало хуже. Я зашел в Интернет и нашел на противоположном конце города бесплатную больницу.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я Лорен. – Опиши мне свое состояние, только точно.

– У меня жар, – сказала она, – а по коже ползают мурашки. Я не могу думать и хочу только одного – спать. И устаю даже от обычного разговора с тобой.

Ее голос показался мне немного скрипучим. Я внимательно выслушал все ее слова, записал их, а бумажку сунул в карман.

Когда стемнело, отправился в город в ту бесплатную больницу.

Дабы осмотреть меня, врачам понадобилось два часа, но я и не возражал. В приемном покое было голо и пахло мочой. Но зато тихо. Некоторое время я просидел там наедине со своими мыслями. Как уже говорилось выше, в приемных мне думается лучше всего.

Когда меня вызвала сердитая дама, я вытащил записку и трижды прочел в надежде все запомнить. Затем прошел в небольшой кабинет, где меня встретил врач и спросил о симптомах. Я добавил в голос немного скрипа и сказал:

– У меня жар. По коже ползают мурашки. Я не могу думать и хочу только одного – спать. И устаю даже от обычного разговора с вами.

Я повторил все, что сказала Лорен. Слово в слово. И у меня получилось! Он прописал мне антибиотики и постельный режим. Я зашел в небольшую аптеку по соседству и купил все по выданному рецепту. От чувства облегчения я чуть ли не приплясывал в проходах между витринами. А обратно шагал с высоко поднятой головой, чтобы на меня мог смотреть окружающий мир. Видел симпатичную неоновую вывеску с цветком и лоток, на котором продавались фрукты в виде звезды. Видел женщину с крохотной черной собачонкой в большой красной сумке. И с силой прижимал к груди пакет с антибиотиками.

На мою улицу я вышел вконец разбитый. До клиники и обратно мне пришлось прошагать миль десять, а то и больше. Я дал Лорен антибиотики, подмешав их в еду, и вскоре ей стало лучше. План сработал!

Когда с Лорен все пошло наперекосяк, я понял, что нуждаюсь в некоторых ответах. Не столько о ее теле, сколько о мыслях. Вот почему мне пришла идея пойти к человеку-жуку, притвориться, что я говорю о себе, а на самом деле выспросить все о Лорен. Примерно как в той истории с антибиотиками, только на этот раз мне требовалась информация, а не лекарство.

Я возвращаюсь и выхожу на свою улицу. Дом напротив меня желтый с зеленой окантовкой. Я опять стою напротив жилища Леди Чихуахуа, и меня снова охватывает ощущение, что мне будто что-то такое известно. Словно в голове крохотными лапками вышагивают муравьи.

На телефонном столбе красуется какая-то бумажка. Я подхожу посмотреть, потому, как обычно, там вешают объявления о пропаже какого-нибудь кота. Порой кошки кажутся очень способными и независимыми, хотя на самом деле нуждаются в нашей помощи.

Но на этот раз речь идет не о них. Столб за столбом вдаль уходит одна и та же размытая фотография. Чтобы убедиться, мне требуется некоторое время. Она, конечно же, выглядит моложе, да и собаки с ней нет, но это Леди Чихуахуа. На снимке она, улыбаясь, прислонилась к стене в каком-то солнечном месте.

И лучится счастьем.

В последний раз объявления на телефонных столбах развешивали после исчезновения Девочки с фруктовым мороженым.

Когда я вхожу в дом, меня ждет Лорен.

– Где ты был?

Она дышит часто-часто.

– Успокойся, котенок, а то тебе станет плохо и ты упадешь в обморок.

Такое уже случалось.

– Ты встречаешься с женщиной! – вопит она. – Собрался меня бросить.

Лорен хватает своими острыми зубками мою ладонь и кусает.

Наконец я укладываю ее спать. Пытаюсь смотреть монстр-траки, но этот день меня вконец утомил. Чувства даются тяжело.

Я внезапно просыпаюсь ночью, затаив дыхание. Мрак ощущается прикосновением к коже. Дойдя до конца, проигрыватель, по идее, должен повторять все снова и снова, но ему уже много лет, а может, я сам что-нибудь сделал не так. В тиши слышится, как по полу ползет Лорен. У нее стучат маленькие, острые зубки.

– Ты плохой, – шепчет она, – уходи отсюда, уходи, уходи.

Я пытаюсь ее утешить и опять уложить. Она брыкается и снова меня кусает, на этот раз до крови. А потом всю ночь дерется со мной и плачет.

– Даже если бы я действительно с кем-то встречался, – срывается с моих губ ответ, – то все равно любил бы тебя больше всех.

До меня тут же доходит, что этого нельзя было говорить.

– Ты встречаешься с женщиной! Встречаешься!

Лорен царапается и дерется до тех пор, пока в комнату не вползает серое утро.

День я встречаю вымотанный до предела и весь в синяках. Лорен засыпает поздно. Свободное время я использую, чтобы сделать очередную запись в дневнике. Эту привычку мне привила Мамочка.

Раз в неделю она тщательно осматривала дом от пола до чердака. Осмотр в обязательном порядке проводился дважды, в этом она была категорична, потому что учитывала человеческий фактор. И ничего никогда не упускала. Ни клочка пыли, ни паука, ни треснувшей плитки. Потом все записывала в тетрадь и отдавала ее Папочке, чтобы он за неделю навел повсюду порядок. Называла она ее «дневником недоработок». Ее английский был близок к идеалу, поэтому когда она не улавливала смыслового оттенка того или иного слова, это всегда вызывало удивление. И мы с Папочкой ее никогда не поправляли.

Так что по воскресеньям сразу после рассвета я беру эту тетрадь и обхожу дом. А потом еще раз вечером, пока не стемнело. Делаю круг вдоль границ участка, дабы убедиться, что с забором все в порядке, потом еще один, чтобы внимательно осмотреть дом – найти расшатавшиеся гвозди, крысиные и змеиные норы, признаки термитов и так далее в том же духе. Это совсем не трудно, но, как я уже говорил, важно.

С грохотом открываются три замка черного хода. Щелк, щелк, щелк. Я жду. Никогда не знаю, что разбудит Лорен. Но она не просыпается. День слепит глаза, под ногами пышет жаром твердая, спекшаяся земля, растрескавшаяся, как старая кожа. Висят пустыми кормушки. В деревьях ни ветерка, в этой страшной жаре каждый листик недвижно затих. Такое ощущение, что на улицу надавила пальцем сама смерть. Я опять запираю дверь и иду в мастерскую вдоль боковой стены дома.

В пристройке прохладно и темно, она пахнет ржавчиной и машинным маслом, как любая другая мастерская, где бы то ни было. Надо быть осторожнее, ведь запах – верный путь к воспоминаниям. Слишком поздно; в утопающем в тени углу стоит Папочка, высокий и молчаливый. Его рука тянется к ящику с отвертками и коричневой бутылкой, которая стоит за ним. Его руку теребит малыш Тедди. Ему хочется сесть в машину и уехать, но сначала Папочке надо разобраться с Мамочкой.

Я быстро хватаю инструменты и выхожу, облегченно моргая на обжигающем солнце. Потом запираю мастерскую. Оставайся там, Папуля. И ты, Малыш Тедди, тоже. Здесь вам места нет.

Затем предельно ясно записываю все в тетрадь. Той старой, разумеется, уже давно нет. Под свой дневник недоработок я приспособил старый учебник Лорен и записи в него вношу поверх географических карт.

«На кухне вновь появилась мышь, – аккуратно вывожу я на бледно-голубом море у побережья Папуа – Новой Гвинеи. – Раковина в ванной – капает кран. Со стола опять упала Библия?!?!?! Почему? У него разной длины ножки?!?!?!»

И далее в том же духе. В спальне скрипят дверные петли, надо смазать. На одном из окон гостиной расшатался лист фанеры, надо прибить. С крыши слетела пара кровельных плиток. Это все еноты; от них кровле один вред. Но вот их маленькие, черные, ловкие передние лапки мне нравятся.