Лу, в субботу днем и дальше
Когда Зеленая, набитая под завязку поролоновой губкой, ушла – Лу решился на мелкое бунтарство. Стер кровь с кресла, выкинул использованные материалы и покинул кабинет. Он шел по коридору, прислушиваясь к своим шагам. Вряд ли строгая ассистентка вернется, чтобы проверить, выполняет ли Лу указания. Но все же, но все же…
Ему казалось, что поодаль крадется паук. Готовый вытрепать Лу все нервы, если потребуется. Но здесь, в коридоре, хотя бы не было ощущения сжимающегося пространства, наполненного мельтешащими меховыми и голыми лапками.
Лу добрел до одного из павильонов. Там как раз убирали реквизит: опустошали небольшой надувной бассейн, намывали бетонный пол, складывали в большой черный мешок осьминогов и части их разорванных тел. Кроме пары уборщиков в спецкостюмах, в помещении никого не было. Где-то в отдалении слышался гул голосов – кто-то засмеялся, а кто-то кого-то передразнил, после чего опять смех и жужжание неразборчивой речи. Звуки доносились из коридора, где в нескольких небольших комнатах организовали гримерные.
Наконец шум рассеялся, а Лу услышал стрекот телефона:
«Я домой, готовить ужин. На сегодня свободна. А ты?».
Где-то хлопнула дверь.
«А я остаюсь голодным. Начинай без меня».
«:)».
Осматривая следующую девушку, Лу думал о том, как Луви приводит себя в порядок. Снимает верхнюю одежду, оставляет на полу в коридоре, идет в душ…
У Белой – худенькой девушки с белоснежными волосами – немного кровила задняя стенка влагалища. Кажется, слизистая повреждена не то случайным, не то намеренным порезом. Лу не стал уточнять.
Белая лежала совершенно спокойно; казалось, даже не дышала. И не пыталась поддержать вежливую беседу. Лу старался придумать какую-нибудь убедительную причину, которая могла бы стать в жизни Белой триггером. Для такой работы, для такой жизни. Любой психоаналитик тут же хлопнул бы удовлетворенно в ладоши – перенос! Вообще-то Лу хотел узнать причину Луви. Не ту, что звучала в её собственном пояснении, а некую настоящую-скрытую-постыдную. Лу так или иначе – местами сознательно, местами нет – верил, что эта причина существует. Она надежно спрятана от его глаз под гримом, коробкой с презервативами, графиком съемок и даже обожаемой Луви выпечкой. В каждый свой яблочный пирог, шоколадный кекс, ванильный крендель и лимонный торт Луви прятала по намеку, а Лу искал их и гадал, на что же они намекают. Семейное насилие? Не-внимание мальчиков в школе? Нимфомания? Жажда славы?
Гладко выбритая Белая ушла, не попрощавшись.
Навскидку, Лу сказал бы, что жажда славы – это как раз про неё.
Следующей была Синяя. Статная и просто умопомрачительно красивая. Горячая кожа, словно обожженная летним солнцем. Она пришла в обычной одежде: джинсы, толстовка, кроссовки. Залезла на краешек гинекологического кресла и пожаловалась на боль в горле.
– Но я не терапевт.
– Но мне больно глотать.
Синяя заговорщицки подмигнула. Оттопырила ворот васильковой толстовки с плотной подкладкой и подергала его туда-сюда, пытаясь справиться с жаром. Её шея пылала. Лимфоузлы набухли, как мясные шарики в крутом бульоне. Лу вспомнил, как однажды Луви вернулась со съемок такая же горячая и веселая. Сначала он подумал, что его новая девушка пьяна. Потом – она крепко сидит на наркотиках, чтобы справиться с происходящим на площадке и перекрыть такое естественное в подобной ситуации отвращение. Но нет. Она просто приболела, а долгий секс под яркими студийными лампами и отражателями усилил температуру. Она рассказала, как в перерыве её напоили чаем с лимоном и аспирином. Словно речь шла о дружном коллективе в какой-нибудь небольшой семейной фирме. Это был первый и последний раз, когда Лу осознанно прочувствовал отвращение.
Ему было стыдно, жгуче стыдно, но он сбежал в университет на вымышленные факультативы. Поздно вечером Луви написала сообщение с просьбой посоветовать что-нибудь быстродействующее – её знобило, она кашляла и не могла заснуть из-за сильных головных болей. Лу пообещал, что заедет в аптеку и привезет все необходимое сам, но через час передумал и уехал ночевать к друзьям. Если бы Лу позволил себе мысль о подсознательном стремлении наказать Луви, он наверняка наказал бы себя. Нашел бы способ. Вместо этого, на следующее утро он просто извинился, сославшись на усталость и учебную загруженность. Привез домой много свежих цитрусов и внимательно осмотрел горло Луви.
Как и у Синей, оно было воспалено.
– Вряд ли у вас что-то получится. Лучше прямо сейчас пойти к врачу. В больницу, то есть.
– По-моему, от минета еще ни одно воспаленное горло не умирало.
– Перезаражаете там всех.
– Вот тут согласна.
– Не обидно терять эту работу? Я слышал, неплохо платят.
Синяя пожала плечами и заулыбалась:
– Я не очень-то и хотела, но жадность перевесила. Теперь есть достойное оправдание, чтобы отказаться.
Лу улыбнулся в ответ:
– Как врач, я на вашей стороне.
Синяя посмеялась и ушла.
Заглянула ассистентка и велела собираться домой. Если у кого-нибудь что-то застрянет в причинном месте, они сами справятся. Она так и сказала: что-то застрянет в причинном месте.
Лу завернул окровавленные тампоны и перчатки в двойной пакет, протер антисептиком руки и поехал домой, подгоняемый какой-то смутной мыслью. Какой – он не знал точно.
Луви и Лу
– С вареньем или шоколадной пастой?
Луви аккуратно, почти любовно заполняла тестом силиконовые формочки для кексов.
– С вареньем. И с шоколадной пастой.
– Обжора.
– Жадина.
Лу переписывался на Facebook с одногруппниками, закинув гудящие ноги на стол. Периодически выдергивал из ноутбука наушники и заставлял Луви слушать то один трек, то другой. Пытал её вопросами про ассоциации, ощущения и настроения, пока она порхала между разделочным столом, духовкой и раковиной.
– Чувствуешь напряжение?
– Угу.
– Вот тут крутая история создания, хочешь, расскажу?
– Неа.
Вечер Aphex Twin: вкусная еда, посиделки на кухне до полуночи, общие и не только воспоминания.
– Я помню, как слушал «Ageispolis», когда бродил по твоей странице и решил, что хочу познакомиться.
– А я помню, что это была страница, которую я использовала для работы.
– Но я-то этого не знал на тот момент.
– Мне показалось, что знал.
Луви поставила кексы в духовку, сполоснула руки и села на пол, внимательно глядя на Лу. Он ответил ей ровно таким же внимательным взглядом. Они сидели, как на допросе – искали слабости друг друга и пытались разгадать главную загадку. Точнее, понять, в чем же она состоит.
– Это почему же?
– Минут за двадцать до твоего сообщения я выложила фотографию со съемок. Где я, на минутку, в одном белье обнимаюсь с парнями-актерами. Что я там подписала под фото, не помнишь?
– Не помню. Я вообще этого поста не видел.
– Ну ладно, как знаешь.
Луви блаженно растянулась на чисто вымытом полу, раскинула руки и закрыла глаза. Мурлыча под нос кокетливую песенку, она лежала, приглашая Лу к совершенно новому диалогу – безмолвному. Лу никак не мог отделаться от ощущения, что обманывает её. Слова о фотографии, посте и рабочем аккаунте не давали покоя еще как минимум пять минут, пока Луви не сняла с него штаны. Потом и мысль, и беспокойство потеряли актуальность.
Кексы чуть пригорели. Луви промазала каждый греческим йогуртом, чтобы смягчить горчинку почерневшей верхушки. За ужином Лу снова уткнулся в ноутбук, разогнав назойливые мысли по углам. Подумать о том, что выбор был неслучайным? Это вряд ли. Ведь так можно дойти до вывода, будто бы Лу получает удовольствие от невозможности обладать Луви без участия посторонних членов. Удовольствие от верности неверной.
Луви, воскресным утром
Иногда мне кажется, что вся жизнь Лу – это бесконечное вязание носков и бесконечное же терпение.
Секс вчера был странным. Как репетиция в захудалом сельском клубе культуры. Отстрелялся, и слава богу. Нет, он все же был чутким и сильным, как я люблю. Не церемонился внизу и не забывал быть внимательным наверху – целовал мочку уха и тяжело дышал, просверливая горячим воздухом дорожку прямо в мое прилежащее ядро.
Но он был не со мной. Сначала его взволновали разговоры о той старой странице на Facebook, а потом он просто ушел в свою потаенную ракушку и плотно закрыл входную дверь. Когда кончил и вышел из душа, тут же задернул шторы и выключил свет. Сидел там до часа ночи, в этом своем чертовом домике, на автопилоте передвигая по реальной квартире опустевшее тело.
Когда я ложилась спать, он вязал очередные носки.
Когда я проснулась, он наводил порядок в очередном мешке с нитками.
Я не нашла ни одной новой записки, только под чехлом телефона лежала мятая, недельной давности: «Сегодня тебе повезет. Или завтра?». Перечитала и выкинула. Поцеловала Лу в макушку и почувствовала, как к горлу подкатывает легкий приступ тошноты.
Любовь к нему, к моему терпеливому и верному Лу, недостойна прайм-тайма ведущих телеканалов. Никто не стал бы снимать про нас ни полнометражное кино, ни даже сопливый сериал. Нам суждено умереть в полной безвестности, просто любя друг друга так, как мы умеем. Несовершенно.
Я была бы рада стыдиться работы и тщательно скрывать её от Лу всю нашу недолгую совместную жизнь, а не только сейчас, но не могу. Еще и потому, что дразнить его – особое удовольствие. Как раззадоривать крепко привязанную собаку и, смеясь, убегать. Не оглядываясь. Но неизменно возвращаясь назад через какое-то время.
Лу попросил меня испечь на завтрак блинов и налить чаю в термос, чтобы взять с собой куда-то там по учебе.
– Чем занимаешься сегодня? – спросил он, уже полностью вернувшись в свое тело.
– Сначала на работу, потом домой.
– И как на работе?
Сегодня будут трахать морскими угрями, например.
– Да ничего особенного. Ну, ты понимаешь, как всегда.
Лу съел тарелку блинов, перемыл всю грязную посуду и предложил выйти пораньше, чтобы прогуляться в парке за домом, пока не проснулись местные собачники.
На лестнице он шепнул, обнимая меня:
– Я не написал для тебя новую записку, поэтому скажу так. Через час ты покоришь весь мир. Не опоздай!
Отстранился и, как ни в чем не бывало, пошел вниз.
Мы любовались огромными древесными грибами и паутиной ветвей над головой. Целовались, словно подростки – глубоко и самозабвенно, прижимаясь к деревьям и чувствуя, как сухая кора цепляется за волосы. Еще не было ни одного дня, когда бы Лу не целовал меня, возбуждая каждое нервное окончание языка, будто шарик мороженого. То колючее мятное, то мягкое ванильное, то незабываемое ягодное. Лу черпал и черпал из своих глубин новые вкусы, ощущения, переживания. А я половину своих оставляла на съемочной площадке.
Не хотела, чтобы он знал, куда я иду. Рядом с шумным проспектом сразу за парком поцеловала в последний раз – легко, нежно. Извиняясь, что не могу прогуляться чуть дольше.
Лу наморщился:
– Ну, вечером же увидимся!
Я не удержалась, поцеловала его в самый-самый последний раз:
– Все равно.
Молоденький таксист дал понять, что намерен до конца дороги сидеть молчаливой статуей, так что я могла спокойно настроиться на новый долгий рабочий день.
Тот же партнер.
Та же площадка.
Та же суетящаяся ассистентка.
Та Луви, что вместо выпекания кексов в цветастом фартуке может часами имитировать оргазм за оргазмом. Иногда даже имитировать не приходится.
Только вместо «Tha» внутри головы играет «Mr. Big». Мне хотелось выскочить из такси и начать танцевать посреди улицы, как Джейк Джиллинхол в «Разрушении». Мы смотрели этот фильм вместе с Лу, и даже умудрились поссориться, обсуждая главного героя в полпервого ночи, за бутылкой дешевого красного вина.
Лу уверял, что танцевать почти сразу же после смерти жены, не стесняясь многочисленных прохожих – это свинство. А я считаю, что счастью глубоко наплевать на обстоятельства. Иногда мы счастливы просто так, без всякой на то причины. Иногда вопреки тому, что должно заставлять нас плакать. Сотни тысяч психологов, психотерапевтов и психиатров помогают людям обрести вот это самое счастье. Беспричинное, пусть и недолговечное. А у кого-то оно просто есть. Например, у героя Джейка Джиллинхола. И у меня по дороге на третий день съемок.
Мне следовало бы стыдиться и корить себя, но я не могу. Я вижу, как солнечный свет отражается в зеркальных витринах. Как ранние пташки спешат в торговые центры, салоны красоты или на детские развлекательные площадки. Кто-то весело смеется, кто-то сосредоточен или даже суров. Упоительная красота ускользающего момента, в самом сердце которого – абсолютное счастье. Как поцелуй Лу, как шарик мороженого на языке.
Через сорок минут я была готова. На этот раз макияж мне делала визажистка с большой любовью к черному цвету – глаза подростка-гота с густо накрашенными ресницами, сумасшедшими стрелками и тройным слоем угольно-серых теней. И сливовая помада, щедро залакированная прозрачным блеском. Почти концептуальное искусство, где чернота и блеск перекликаются с гладким лоснящимся угрем, а цвет помады напоминает запекшуюся кровь на бледно-розовой коже половых губ после жесткого изнасилования.
На мне бугристый купальник. Некое подобие вязанного неглиже. Его связал, сплел или просто выплюнул большой уродливый паук с кривыми лапами, забракованный в своем паучьем сообществе. Купальник выпирал везде, где соприкасался с кожей. Казалось, что на моей груди несколько огромных сосков, беспорядочно раскиданных тут и там. На треугольнике лобка – гипертрофированно увеличенные угри, больше подходящие лбу подростка.
Л. старательно сдерживал смех, щуря густо подведенные глаза. Этакая не слишком популярная рок-звезда, наглухо застрявшая в девяностых.
Снова бассейн. К счастью, вся живность исключительно из силикона и ПВХ. Не считая растерзанных, разорванных, вывернутых наизнанку тел морских угрей, разбросанных вокруг в беспорядке. Кто смотрит все это? Лягушек, хлюпающих в вагинальном секрете и осьминогов, истекающих соком на липкой женской груди? Это развлечение для одиночек, которые не могут найти свое место в круговороте секса или для тех, кто сексом пресыщен? Это верность себе или тенденциям порноиндустрии?
Дамы и господа, в этом сезоне лидируют сношения с морскими угрями и межрасовые гэнг-бэнги, которые пришли на смену публичным анальным радостям! Делаем ставки, куда переместится фокус в следующем сезоне.
Но в следующем сезоне меня уже не будет…
Я – это тишина партера, тогда как все самое интересное происходит за сценой. Я уже не здесь.
Вода была густой и теплой, словно масло. Покачивая бедрами, я представляла, будто плыву одинокой лодкой в бескрайнем море. Как вокруг меня начинают кружить фантастические чудовища с длинными гибкими хвостами и горячими заостренными головами. Раскачивая корму, в самое сердце лодки пытаются проникнуть бурые и черные змеи морского бестиария – в узкие щели, в тугие отверстия. Весла, как крылья, судорожно цепляются за воду.
Под толщей воды каждый звук, как удар колокола. Каждое движение, как сдвиг тектонических плит. Весь мир отходит на второй план, пока лодка бьется в невидимых сетях от боли, что причиняет ей острый гарпун. Обнаженная и беззащитная, в лохмотьях бугристого вязаного купальника. Уже не лодка – русалка. Ей бы сожрать моряка, разорвать угрей и уплыть на самое дно, где во тьме и тиши можно открыть глаза и вспомнить о Лу, но тогда не будет больше колоколов, гулко вибрирующих в каждой клеточке её тела.
Эта узость, она не дает змеям покоя. Резкий толчок! Такой резкий, что лодка переворачивается и погружается еще ниже, наглотавшись горьковатой воды.
– Тебе нужно подышать, – шепчет Л., подхватив меня на руки. Он во мне, он на мне, одна его рука обхватила шею, вторая гладит спину.
Лодка вот-вот разлетится щепками. Она мокрая и скользкая. Уже не такая тугая, как раньше – раскрылась. С берегов на неё смотрят удивленные глаза, пока крепкая рука моряка с плетеными браслетами и деревянными кольцами ловит новых и новых угрей.
– Угадай, сколько еще? – шепчет рука.
А Л. заботливо спрашивает, пряча лицо от камеры:
– Тебе не больно?
Я стою на коленях, окунув руки, грудь и живот в бассейн. Два обильно смазанных лубрикантом резиновых угря проникают все глубже и глубже. Один из них делит пространство с угрем Л., таким теплым и живым. Ноги затекли, и дышать труднее обычного. Низ живота то и дело сводит судорогой, но боль угасает, стоит только вспомнить, что я – это просто одинокая лодка, дрейфующая в бескрайнем море.
Лу, воскресным утром
Однажды я застал Луви за разрезанием детских фотографий. Она сидела за столом, где мы обычно сваливаем в беспорядке важный, но неинтересный бумажный хлам. При ней были ножницы, стопка фотографий и целлофановый пакет для изрезанной фотобумаги. Весь этот процесс был похож на медитацию. Или на изощренную компульсию. Можно было подумать, что она режет не фотографии, а собственную кожу. У меня появилась фантазия, словно вся комната залита кровью Луви, но она не замечает и продолжает, продолжает, продолжает…
После ссоры с родителями Луви ни разу не поднимала эту тему. Ни разу. Она могла, нисколько не смущаясь, выложить всему миру самые интимные подробности своего бытия, но разочаровавшиеся ма и па всегда оставались где-то глубоко внутри. Два гниющих трупа под полом дома – скребут «крышу» самодельной могилы почерневшими когтями. Луви прибивала сверху все новые и новые доски, тщательно замазывала все щели. Если её и преследовал трупный запах, я об этом ничего не знал. Все это было далеко вне моей компетенции; и партнерской, и даже человеческой. Я видел каждый потаенный кусочек её тела из тех, что доступны глазу, но по-настоящему внутрь она меня никогда не пускала.
Оказывается, она хранила целую коробку детских фотографий и семейных снимков. Луви верхом на пони, вот-вот заплачет. Луви с голой попой и огромным красным яблоком в маленьких ручонках. Луви в обнимку с веселой и до невозможности лохматой псиной… Мама и папа Луви – моложавые и счастливые.
Чаще всего человек думает, будто бы жизнь есть нечто масштабное и неподъемное. Это океанская волна, сметающая на своем пути спичечные коробки, называемые домом. То, для чего годятся лишь сложносочиненные пафосные конструкции и латинские крылатые выражения. Но жизнь, по большому счету, это частности. Шоколадные разводы вокруг губ маленькой девочки и платье её мамы, давно вышедшее из моды. Морщинка, которая прокладывает себе путь через толстый слой омолаживающего крема и десятилетия воспоминаний, расчлененные на крошечные квадраты в коробке из-под обуви.
Луви не хотела, чтобы я видел нечто подобное. Покидала тут же все необходимое в эту свою коробку и ушла в ванную комнату, хмуря брови. Я нашел на столе несколько жестких кусочков разных фотографий и зачем-то сохранил их в бумажнике. На том месте, где у приличных людей хранятся кредитки и банковские карты.
Все утро воскресения я сидел у пустого гинекологического кресла и рассматривал кусочки, пытаясь додумать общую картинку. Больше от скуки, чем по необходимости. Примерно так же выглядит наша не совсем семейная жизнь: обрывки общего, клочки частного и слишком много не проговорённого. Но это наша не совсем семейная жизнь, какой бы жалкой она кому-то не показалась. Даже если периодически этот кто-то – я сам.
Чуть позже вышел в коридор и стоял в двери какой-то студии, почти не дыша – наблюдал за парочкой, что резвилась на ярко-оранжевом ковре из чего-то живого и совсем для любовных игр не предназначенного. Ассистентка изредка размахивала руками, показывая актерам, что и как нужно продемонстрировать в нужный момент времени, но те совсем растворились друг в друге, переплетаясь, словно гигантские каракатицы на морском дне.
Луви, воскресным днем
– Ты плохо выглядишь, – это сказал Л., потягивая холодный зеленый коктейль.
– Выпей чашку чая и энергетик, – это сказал кто-то еще.
– Тебе бы чего-нибудь стимулирующего. Хочешь пару колес? – это сказал вообще непонятно кто. А может, мне просто показалось.
Хотелось снять с себя пропитанную потом кожу, эту мокрую после часовой пробежки толстовку. Легкий, но навязчивый запах кислого молока преследовал даже в душе, где я стояла, упершись лбом в прохладный кафель, пока не забыла кто я, где и зачем.
– Остались только рыбы, – напомнил Л.
Ему все нипочем. Пробежался вокруг квартала, притащил целый мешок вкусностей, освежился и засел с ноутбуком и едой в коридоре, сложив ноги по-турецки. Весь такой сильный, здоровый, пышущий позитивом… Преуспевающий тренер личной эффективности, устроивший себе внеплановый ланч. Или фитнес-тренер на кофе-брейке. А я скорее мать-одиночка и по совместительству официантка в забегаловке, отпахавшая две ночные смены подряд.
Я стащила у Л. пакетик сухого печенья и бродила, неприкаянная, пока не прошла тошнота. Духота подступала со всех сторон, как ватное одеяло. И жарко, и жалко отбрасывать. И муторно, и тревожно. И хочется, чтобы этот день побыстрее подошел к концу. Он похож на задеревеневшую ногу. Сначала ты сидишь на ней битый час, пока она не потеряет всякую чувствительность, а потом скачешь по комнате, проклиная все на свете, и пищишь, будто лабораторная мышь в самый разгар эксперимента. «Я слишком стар для этого дерьма» (с). Не стоило мне соглашаться. Нужно было печь пироги, рисовать разноцветные эскизы кексов и составлять бизнес-план мини-кондитерской. Еще эти рыбы…
Эти рыбы – маленькие красные пластинки чешуи, слизи и потрохов – напоминают о чем-то неуловимом, из далекого детства. Возможно, о старом пруду в деревне, куда мы с местными ребятами прыгали на спор, ощущая босыми ногами ледяной скользкий ил, кружева прелых водорослей и неведомую живность, что просачивается меж пальцев. Или городские улицы после грозы. Чем ближе к окраинам, тем больше под ногами копошащихся в грязи червей и раздавленных улиток, наполовину склеванных птицами. Эти рыбы… Меня вывернуло наизнанку меньше, чем за пятнадцать минут до начала съемок. Из-за этих самых рыб.
И вот я снова лодка, покачивающаяся на ленивых волнах. Л. мог быть кем угодно – кем ему скажут. Пожалуй, мы даже могли бы подружиться. И его член, побывавший в каждом естественном отверстии моего тела, совершенно тому не помеха. Большие мальчики и девочки умеют разделять работу и личную жизнь. А что бы сказал по этому поводу Лу? Но Лу здесь нет. Команда напряженно работает, Л. меня трахает, я мастерски изображаю струйные оргазмы, а в дверях павильона стоит рабочий студии, наблюдая за нами. Интересно, кто-нибудь из них ощущает эрекцию? Л. не в счет. Его дозами Виагры можно накормить небольшую компанию стареющих ловеласов в поисках приключений.
Л. целовал мою шею очень нежно, очень реалистично – не отличишь. Но жену он целует иначе, не сомневаюсь. Он мог бы сделать неплохую карьеру, как я уже ему говорила. Мое настроение так переменчиво! Сначала он раздражал меня. Теперь я завидую. Мой новый сосед из двери напротив, чья жизнь далека и требует домысливания, тем и привлекательна.
Л. целовал мою шею очень нежно, но также не забывал играть: он сильный и грубый самец, а я просто покорная самка. Лу и я, у нас все с точностью до наоборот – я доминирую, даже если привязана к кровати, лежу с завязанными глазами и стараюсь угадать следующее движение. А Лу пытается на ощупь разрушить заброшенный дом. Иногда его отбойный молоток с треском крушит хрупкую стену, орошая траву брызгами поломанной штукатурки, но чаще просто бьет по воздуху и снова, и снова, и снова ищет точку опоры. И все же эти беспорядочные метания бесконечно прекрасны. Их любишь, как любил бы своего несимпатичного ребенка. Просто за то, что он есть.
Я старалась думать о Лу и детях, но не о рыбах, скользящих по коже, задевающих плавниками и острой кромкой хвостов наэлектризованные волоски, готовые вспыхнуть от напряжения и нестерпимого жара студийных ламп. Сдерживая тошноту, я глубоко и шумно дышала, маскируя боль наскоро слепленной имитацией удовольствия. А рыбки все скользили, рисуя на теле узоры – огромные тропические цветы на животе, замысловато переплетенные ветки на груди и восьмерки бесконечности на внутренней поверхности бедер…
Боль, сдавливая тисками корзинку внутренних органов, застала как раз в тот момент, когда я мысленно перебирала последние записки Лу:
«Сегодня = удача».
«Сегодня твой лучший день».
«Ты улыбаешься, потому что все хорошо».
«Я улыбаюсь, потому что вижу тебя».
«Сегодня тебе повезет. Или завтра?».
Губы липкие, и пахнут рыбой. Руки перепачканы чем-то бесцветным, чем-то липким. Мои руки – это реки, которые давно не очищали от мусора. Последний рабочий день почти подошел к концу. Совсем скоро я смогу уплыть в чистое, далекое чистое море.
* * *
Когда Луви вошла в кабинет, первое, что бросилось в глаза – глубокая морщинка на переносице. Как след от невидимого циркуля или шрам после удара молнии. Она выжила, но несет на себе напоминание о случившемся. Та самая морщинка, что каждое утро старательно маскируется слоем косметики, и появляется лишь в пасмурные выходные, когда не нужно вылезать ни из пижамы, ни из квартиры.
Сначала в кабинет вошла та самая морщинка, а потом уже все остальное – удивленные глаза, бледный лоб и укутанные легкой шалью плечи. Она смотрела на меня, а я на неё. Пауки замерли, потом и вовсе разбежались. Кабинет на долю мгновения опустел и как будто даже обесточился, обескровился, обессмертился. Воздух и свет, стены и потолок, пространство и время. Все исчезло куда-то, словно и не было никогда. Но потом Луви выдохнула, и реальность, закрутив водоворотом, вернулась на место. С грохотом устаканились по местам стены и потолок, отмерли часы и законы физики, резануло по глазам светом и подхватило воздушным потоком.
Луви сказала:
– У меня кровит. Сначала немного, но сейчас все сильнее.
Я сказал:
– Ложись на кресло.
Луви и Лу в этом вроде как гинекологическом кабинете выглядели неуместно. Луви хмурилась, ложась, а Лу с тревогой смотрел, как тонкая голубая пеленка пропитывается кровью.
Лу пришлось сказать ей, что случился выкидыш. Срок маленький, все быстро придет в норму, если полежать несколько дней в постели. Он позаботится о том, чтобы она ни в чем не нуждалась. Потому что этот маленький сгусток крови, лежащий на полу у его ног – он важнее и ценнее любых обручальных колец и свадебных тортов, которых еще даже в планах нет.
Луви тихонько вздохнула и замерла. Лу положил руку на окровавленное сердечко, что билось быстро и жалобно, выталкивая наружу кровь и остатки неудавшейся жизни. Не в пример настоящему сердцу, оно напоминало скорее испуганного воробья, нежели мирно постукивающий двигатель.
Между ними в этот момент было столько нежности, тепла и сопереживания, сколько порой не появляется между людьми и за целую жизнь.
– Ты знала?
– Знай я, разве была бы здесь?
– Ты хотела?..
– Да, навсегда.
– Чтобы мы?
– Именно.
Что-то упало Лу на ладонь, прижатую к теплым половым губам милой Луви. Он поднял руку – маленькая красная рыбка смотрела в пустоту прозрачными бусинами глаз.