Балетная школа

– Да сделаю я сегодня, – буркнула Катерина. – Какие все правильные, – добавила она себе под нос.

Эмма кашлянула, бросив взгляд на подругу, и обратилась к воспитательнице:

– Серафима Пална, а я вот давно хотела спросить, откуда вы все знаете про театр? Ну, как вот все это делается.

Серафима улыбнулась.

– Я много лет служила в театре.

– Я так и знал! – воскликнул Санек.

Остальные с любопытством обратили на воспитательницу взгляды.

– Нет, я не была великой актрисой, – усмехнулась Серафима. – Я закончила балетную школу при театре и танцевала маленькие партии в кордебалете.

– Где? – переспросила Катька.

– Балерины у воды.

– Как это? – озадачилась Эмма. – У какой воды

Серафима засмеялась.

– Есть такой балетный спектакль, – объяснила она. – Он называется «Лебединое озеро». И там балерины в большом количестве исполняют роли лебедей. Вот самого дальнего в ряду лебедя зритель и разглядеть-то толком не может.

– А на сцене есть вода? – желала знать Таня. – И почему лебедь у воды?

– На занавесе, который висит в глубине сцены, нарисован пруд, в котором живут лебеди, – пояснила Серафима. – «Танцевать у воды» – это метафора, мы говорили о них на уроках в прошлом месяце, если вы помните.

Она внимательно посмотрела на своих воспитанников.

– Может быть, мы сходим на этот спектакль?

– Посмотреть, как танцуют лебеди у воды? – спросил Маруся.

– Я не уверена, что всем ребятам это будет интересно, – задумчиво ответила Серафима. – Ведь в этом спектакле не говорят ни слова, только танцуют…

– Как я в нашем спектакле? – уточнила Эмма.

– Пожалуй, – улыбнулась воспитательница.

– Наверное, это будет интересно, – сказала Катька.

– А можно не всем идти? – тут же поднял руку по школьной привычке Санек.

– Разумеется, – кивнула Серафима. – Впрочем, это дело будущего. Пока перед нами стоит премьера. Еще раз прошу завтра провести день с пользой.

– А я так волнуюсь! – призналась Таня. – Прямо коленки трясутся!

– Это нормально, – успокоила ее Катька. – У меня всегда живот крутит перед важным делом. А как все начинается – так забываю обо всем.

– Именно, – кивнула и Серафима. – Если актер не волнуется перед спектаклем, он плохой актер. Постарайтесь отвлечься. Почитайте книгу, погуляйте, отвлекитесь от мыслей о своей роли.

– А если я слова забуду прямо на сцене? – нахмурилась Маруся. – Я хотела целый день завтра повторять свою роль.

– Я же буду суфлером за сценой…

– Кем?

– Подсказывателем слов, – перевела Эмма и вопросительно взглянула на воспитательницу. Та кивнула. – А вот если я движения забуду?

– На этот случай существует импровизация, – усмехнулась Серафима.

– Что? – опять переспросил Митька.

– Действие по обстоятельствам, – блеснула знаниями и Катька.

– Твой конек, – вполголоса прокомментировала Эмма.

По окончании репетиции юные актеры разошлись. Эмма завалилась на постель с «Графом Монте-Кристо» в руках – начав чтение этого романа несколько дней назад, она добралась до сотой страницы и не на шутку заинтересовалась историей. Маруся и Таня собрали свои клубки и отправились в комнату досуга и отдыха, где Мария Николаевна как раз разложила выкройки на большом столе – девочки ее кружка приступали к шитью юбки для кукол, а подружки-актрисы засели за вязание шарфа и шапки, потому что в компании это делать веселей, чем в тишине девичьей спальни. Мальчики ушли в столярную мастерскую. Катька оглядела опустевшую спальню и решительно направилась к вешалке у входной двери, где под занавеской висели девчачьи пальтишки и стояли потрепанные, хотя все еще крепкие ботинки.

– Ты куда? – на мгновение отвлеклась от подкопа Дантеса Эмма.

– Погуляю, – коротко ответила Катерина.

– С Дыминым?

– С Дымовым. Но нет.

– Как скажешь.

Эмма вновь уткнулась в книгу, а Катька оделась и вышла на улицу. В последние два дня слегка потеплело, а к вечеру из темного неба посыпался крупными мягкими хлопьями густой снег. Поколебавшись, Катерина направилась в сторону заброшенной церкви, на пустую колокольню которой она часто смотрела из окна классной комнаты на втором этаже детского дома, когда становилось слишком скучно складывать слоги в слова или разбираться с арифметическими задачками. Отодвинув доску, одну из тех, которыми был заколочен вход, девочка проскользнула внутрь. Запрокинув голову, она устремила взгляд вверх, на узкую деревянную лестницу, опиравшуюся на стены по периметру башни. Где-то высоко вспорхнули голуби, нарушив тишину запустения. Катька вздохнула и начала подниматься. В отличие от многих девочек она не боялась высоты, а любила то ощущение опасности, появлявшееся в животе при взгляде на город сверху. На площадке, делящей вертикаль колокольни пополам, Катерина остановилась, чтобы перевести дух и выглянуть в узкую щель, служившую некогда окном для наблюдения. Даже с этой высоты близлежащие переулки ночной Москвы были скрыты в снегопаде, сквозь который с трудом пробивался свет редких уличных фонарей. Привычно отыскав здание детского дома, Катька отказалась от попыток разглядеть в его окнах кого-нибудь из друзей – расстояние, ночь и погода делали это невозможным. Переведя дыхание, девочка продолжила подъем, чтобы добраться до верхней площадки. Колокола, висевшие там когда-то, давно были сброшены, и сейчас вся квадратная площадка пустовала. Катька обошла ее по периметру, оглядывая город с высоты. Затем извлекла из кармана кулек с хлебными крошками и рассыпала их по полу. На звук прошуршавшей газетной бумаги тут же слетелись местные голуби и закурлыкали, наперегонки поглощая еду. Из-за этого Катька не услышала шагов по чуть поскрипывающим деревянным ступеням и вздрогнула, когда на площадке появилась темная фигура рослого человека. Девочка мгновенно вскочила, спугнув голубей.

– Эй-эй, стой! – воскликнул знакомый голос, отражая инстинктивный замах девочки.

– Дымов? – слегка притормозила движение кулака Катька.

– Катерина Матвеевна, – перехватил ее руку мальчик. – Ты всегда будешь встречать меня хуком слева?

– Чем?

– Удар боксера так называется, – беспризорник повторил ее движение.

– Надо уметь постоять за себя, – ответила Катька. – Ты откуда взялся?

– По лестнице поднялся.

– Следил за мной?

– Очень надо.

– Тогда почему ты здесь?

– Это ты почему здесь?

– Я голубей кормлю, – вздернула нос Катька.

– Так это ты их приманиваешь? – Дымов осуждающе покачал головой. – Всю площадку тут загадили.

– А что, твоя площадка, что ли?

– Не моя. Но я тут часто бываю.

– Зачем?

– Наблюдать отсюда удобно.

– За кем?

– За всем.

– И за мной?

– Очень надо!

– Так я тебе и поверила!

– Живу я тут, поняла?

– Прямо тут? – насмешливо повела подбородком вокруг себя Катька.

– Нет, конечно. Внизу, в подвале церкви.

– Она же разрушена.

– Ну и что? Внизу есть лаз в погреба. Там сухо.

– Но ведь холодно!

– Мы костры разводим.

– А, так это вас тут полицейские гоняют?

– Их теперь милиционерами называют. Но да, гоняют.

– И много вас тут?

– Да нет. По-разному.

– А что ты ешь?

– По-разному.

– Ты работаешь?

– Что я, дурак?

– Это как посмотреть.

– Что ты имеешь ввиду?

– Жить на улице, зимой, без еды – не самое умное решение.

– Зато я свободен, и никто мне не указ.

– Ну да, помереть от голода и холода – жуткое преимущество!

– Предлагаешь, как ты, в детский дом отправиться?

– Не самая глупая мысль, между прочим.

– Каждому свое.

Они помолчали, наблюдая, как успокаивающиеся голуби возвращаются к оставленному угощению.

– Да и что в вашей этой школе делать? –не пожелал оставить тему спора Дымов. – Читать я умею, считать тоже. А зубрить годы жизни Петра Первого мне ни к чему.

– Оно и понятно, – пожала плечами Катька и уселась на пол, свесив ноги в проем, уходящий до старой кирпичной кладки на полу первого этажа. – Образование – оно не каждому нужно.

– Соглашусь. Но все равно, в школе интересно. Нам всякие штуки рассказывают про птиц, например, и зверей.

– Я предпочитаю с ними не особенно встречаться.

– Почему это?

– Видишь это? – Дымов задрал правую штанину до колена. Всю игру ноги пересекал неровный шрам, сросшийся буграми по всей длине.

– От чего это?

– Собаки бродячие. Их много по городу бегает.

– Знаю. И как ты им в зубы попал?

– Зашел на их территорию. А они обиделись, – хмыкнул Дымов.

Катька хихикнула.

– Я тоже как-то на стаю нарвалась.

– И чего?

– Я быстро бегаю.

Порыв ветра заставил обоих поежиться.

– Ты замерзла? – спросил мальчик. – Хочешь, к нам спустимся?

–. В подвалы? – Катька колебалась лишь одно мгновение. – Нет. Мне нельзя.

– Нельзя? – искренне удивился Дымов.

– Нельзя, – решительно подтвердила девочка.

– И кто тебе запретил?

– Никто. Я сама так решила.

– И почему, интересно знать?

– Все просто. У меня завтра спектакль, к которому я долго и старательно готовилась. И мне никак нельзя попасться на неправильном поведении. А по закону подлости именно сегодня будет облава, именно сегодня меня поймают, и из-за этого Серафима снимет меня с роли.

Дымов не сразу нашелся что сказать.

– И что за роль?

– Маленькой Разбойницы. «Снежную королеву» читал?

– Шутишь?

– Так читал или нет?

– Нет, конечно. Зачем мне это?

– А, ну да. Это же не вывеска на трактире! – фыркнула Катька.

– Я читаю листовки и газеты, – нахмурился Дымов. – А королевы – пережиток прошлого, и мне они неинтересны.

Катька почесала нос и решительным жестом извлекла из кармана листок.

– Вот. Приходи. Будет интересно! – вручила она мальчику пригласительный билет на их спектакль. – Начало в шесть вечера.

Мальчик повертел раскрашенный листок в руках.

– Что-то я сомневаюсь… – протянул он.

– И можешь привести кого-нибудь, – добавила Катька, не обращая внимания на отсутствие у него энтузиазма. – Все приглашения на два лица.

– Кого я приведу? – пожал он плечами.

– Ну не знаю… Друга, учителя… а, у тебя нет таких. Ну, приятеля из своих…

– Не думаю, что кому-нибудь это будет интересно. Извини. Наша жизнь немного отличается от вашей.

– Я прекрасно это знаю, – отмахнулась Катька. – Я же не зову вас жить в детский дом. Я просто приглашаю на спектакль. Будет интересно. Ты же не читал сказку «Снежная королева»?

– Нет.

– И в театре, небось, не был.

Глаза Катьки горели, и Дымов не смог устоять перед ее энтузиазмом – как и многие до него.

– Хорошо, я приду. Но только один, если ты не против.

– Я не против, – обрадовалась Катька. – Приходи пораньше, чтобы занять место поближе к сцене, чтобы меня как следует видеть.

– А ты играешь главную роль?

– Нет. Но самую лучшую, вот увидишь!

Они еще посидели немного. Потом Катька решительно сказала:

– Пойду. Скоро отбой.

– Ты ложишься спать по часам?

– В этом и есть смысл режима дня.

– Небось, еще и зарядку по утрам делаешь, – хмыкнул Дымов, протягивая девочке руку, чтобы помочь встать.

– И еще в столовую хожу три раза в день, – фыркнула она, демонстративно игнорируя протянутую ладонь.

Голуби, подобравшие последние крошки, вспорхнули и вылетели через проемы колокольни дружной стаей.

– Пошли, – сказал Дымов. – Провожу тебя.

– Зачем? Тут недалеко.

– Темно уже. И бродячие собаки тут.

– Ну пошли, – без энтузиазма согласилась Катька.

Скрипучие деревянные ступени лестницы проводили их шаги неказистой мелодией.

– И часто ты сюда ходишь? – спросил Дымов.

– Не очень. Но мне тут нравится. Спокойное место, – ответила Катька не оборачиваясь.

– Заброшенное, – подтвердил мальчик.

– Наверняка снесут потом колокольню эту, – вздохнула Катька. – А жаль. Она красивая.

– Бесполезная. Столько камня просто в горку сложено.

– А раньше тут колокола висели. И церковь тоже действовала. Даже я помню, а я в Москве всего ничего.

– Все меняется, – подтвердил Дымов.

Они молча прошли те несколько кварталов, что разделяли заброшенный храм и детский дом. Ни одной души не встретилось им по дороге, да и бродячих собак не попалось.

– Жду тебя на спектакле, – сказала Катька на прощанье.

– Приду, – коротко ответил Дымов.

Он подождал, пока девочка не войдет через тяжелую дверь в здание, и только потом развернулся и зашагал обратно к своему месту ночлега, засунув руки глубоко в карманы слишком тонкого для зимы пальто.

Дневник Эммы. Впечатления

Что-то с каллиграфическими упражнениями не очень получается! Я забросила свой дневник… Наверное потому, что особенно писать было некогда, все время занимали репетиции, да и школу никто не отменял (а жаль). Но Серафима Павловна была неумолима в своих ежедневных напоминаниях: если кто запустит учебу, будет отстранен от сцены. Вот все и старательно тянули руку на уроках (особенно Серафиминых, ха-ха!) и лихорадочно выполняли домашние задания, которых становилось все больше. Все-таки жаль, что ввели их в обязательную программу обучения в школе! Ведь как спокойно было еще в прошлом году! Отсидел на уроках – и свободен весь день.

Но все наши мысли были только о спектакле. Даже темы для мини-докладов мы выбирали тематические. Я, например, по географии готовила сообщение об арктических животных, а Катька писала про климат северных районов нашей страны.

Наконец наступил день спектакля. Благодаря правильно проведенной агитационной работе, недостатка в зрителях не было. Актеры, поначалу волновавшиеся, что никто не придет, начали волноваться, что пришло слишком много народу. Но, как и обещала Серафима, при выходе на сцену зрительный зал уходил из поля зрения исполнителей. Мой первый выход был в первой же сцене, ведь моя идея с танцем снежники за окном была принята Серафимой Павловной на ура. Стоя за шторкой сцены, я слышала звуки зрительного зала. Мы столько раз были в театре, а я никогда не замечала, как шумно мы, зрители, ведем себя. Тут и шарканье ног, и шорох голосов, и звуки покашливаний, не говоря уж о беседах. И все это смешивается в равномерный гул. Вдруг он затих. Я глянула в дырочку в кулисе – так и есть: помощники по свету выключили освещение в зрительном зале. В противоположной от меня кулисе возникла Серафима Павловна с пачкой листов в руке. Она села за маленький столик и дала знак мальчикам раздвигать занавес, одновременно заводя патефон. Нежные звуки моего танца притягивали внимание зрителей к сцене. Сил патефона было недостаточно, чтобы его звуки донеслись до последних рядов зрительного зала, поэтому наши мальчики-умельцы вместе с дядей Васей-сторожем приладили дополнительный рупор из согнутой жестянки. Я слушала вступительные такты, ожидая музыки своего выхода на сцену. Маруся-Герда и Санёк-Кай уже сидели на низенькой лавочке у окошка, Митька-Автор декламировал историю осколка, когда раздались тоненькие звуки колокольчиков – время моего выхода. И я мгновенно забыла и о страхе перед зрительным залом, и об опасениях перепутать фигуры танца. Я просто шагнула вперед, поднявшись как можно выше на полупальцах. Я перестала быть Эммой, я стала снежинкой, которую музыка-ветер кружит в своих объятиях, и нет у нее своей воли, она всегда летит туда, куда указывает ветер, кружится, кружится и мягко опадает на землю, присоединяясь к тысячам своих сестер-снежинок, укрывающим землю ровным слоем.

Музыка закончилась, свет на сцене переместился на героев сказки, а я бесшумно удалилась за кулисы ожидать своего следующего выхода – уже не фоном, не декорацией, но главным номером. Закутавшись в теплую шаль, я уселась в глубине кулис, чтобы не мешать остальным актерам и осветителям, но и видеть происходящее на сцене. Катька присоседилась ко мне, готовясь к своему выходу во втором акте. Я даже не сразу узнала подругу в лохмотьях и ярком красном платке, из-под которого всклокоченными прядями выбивались растрепанные черные волосы, куда Катерина воткнула перья ворон и даже маленькую косточку.

– Ну как? – шепотом спросила подруга, оглядывая сцену.

– Замечательно! – ответила я, не отрывая взгляда от Кая, которого Таня-Королева заманивала в снежные сани за окном.

Катька заглянула в дырочку в висевшей кулисе.

– Народу сколько, да? – заметила я.

– Ага, – пробурчала подруга.

Она отвернулась и снова сосредоточилась на действии пьесы. Герда приступила к поискам Кая, и занавес закрылся для перемены декораций ко второму акту. Серафима Павловна даже не встала со стула – мальчики из нашей группы уже знали, что нужно делать. Одни унесли панели с изображением стен комнаты Герды и Кая, другие выставили фанерные деревья и разложили тюки белой ткани, обозначавшими сугробы. И действие началось. Катька подобралась, ожидая момента своего выхода. Я столько раз репетировала с ней ее роль, что уже знала и текст, и движения Маленькой Разбойницы как свои. Я взглянула на Катьку. Моей подруги больше не было. Рядом стояла, сосредоточенно кусая губы, дикарка с большой дороги. Даже осанка ее изменилась: Катька чуть ссутулилась, брови нахмурены, выражение лица настороженное. Я невольно подумала, что вижу перед собой подругу из ее беспризорного прошлого, когда любой воспринимался как угроза – свободе ли, еде ли, неважно. И не могла не отметить, как изменилась с тех пор Катерина. Понятно, что прошлое никуда не ушло из ее памяти, и сейчас именно оно помогало ей войти в образ озлобленной, но так отчаянно нуждающейся в друзьях девочке из леса. И при всем этом Катька не могла совсем забыть себя настоящую – все-таки никто из нас не был настоящим мастером перевоплощения. Она слегка переигрывала, на мой взгляд, но от этого ее небольшая роль вдруг заиграла красками затаённого смысла. Маленькая Разбойница за своими резкими фразами и грубыми жестами словно кричала: это все игра, на самом деле я другая! Странное чувство. Я взглянула на Серафиму. Она неподвижно сидела за своим столиком, листы с текстом повисли в ее руке, словно воспитательница забыла о своей роли режиссера и суфлера, завороженная разворачивающимся на сцене действием. А Катька и Маруся разыгрывали свой диалог нежности и грубости, увлекая за собой зрительный зал, заставляя забыть о том, что сугробы на сцене сделаны из тряпок, а деревья – из фанерок. Вот Герда ушла к невидимому зрителями северному оленю (у нас не хватило ресурсов, чтобы ввести его в спектакль, поэтому ограничились лишь упоминанием), а Маленькая Разбойница осталась одна. Она молча смотрела вслед Герде, и я со своего места видела, как меняется выражение лица Катьки, как будто она снимала маску, которую ее героиня носила всегда. И я почувствовала жалость к этой одинокой девочке, жалость, берущую за горло. И мне подумалось, что все мы, воспитанники детского дома, и есть такие маленькие разбойницы и разбойники, но в отличие от героини сказки, мы не смотрим с тоской вслед нашим мечтам об иной жизни. Катька тихонько вздохнула, распрямила плечи, и на ее лице вновь появилась маска упрямой бравады. В полной тишине Маленькая Разбойница удалилась со сцены, и мгновением позже наш скромный зрительный зал разразился аплодисментами. Осторожно выглянув в щелочку, я увидела, что в первую очередь аплодировали взрослые – наши воспитатели, а маленькие зрители лишь глядя на них подхватили. Это и понятно. Для них мысль, которую пыталась донести Катька, была еще слишком сложна, но у Марии Николаевны блестели глаза от слез. В первом ряду мальчик высокого роста громко и демонстративно хлопал в ладоши и свистел. Я узнала Катькиного знакомого, Дымова. Ему явно понравился Катеринин выход, но понял ли он тот тайный посыл, который вложил в уста героини наш режиссер? Я глянула на Серафиму. Та поднялась со своего места и что-то говорила Катьке, а та улыбалась, глядя на нашу воспитательницу.

Я украдкой смахнула слезинку и скинула с плеч шаль: следующим был мой танец снежинки. Но смогу ли я выступать теперь, после столь блистательной игры подруги? Серафима Павловна уже повернулась к патефону и взглянула на меня. Я кивнула. Я была готова. Сердитые звуки северного ветра – вот что слышала я в музыке своего танца. Я уже не была той хрупкой снежинкой из первого действия. Я стала олицетворением вьюги, и музыка мне в этом помогала. Под режущие звуки нескладного, но неожиданно этим мелодичного ритма я выскочила на сцену. Я не думала о движениях, о последовательности фигур. Не я вела этот танец, он лился сам, словно помимо моей воли. А я стала той самой вьюгой, что бушевала сейчас за окнами нашего детского дома. Я хотела своим танцем подчеркнуть одиночество Маленькой Разбойницы, выделить силу стихии, власть природы. И когда неожиданно музыка оборвалась, весь зал выдохнул вместе со мной. Это была пауза перед появлением Снежной Королевы, но никто не ожидал ее, поэтому и вышло так эффектно. Повинуясь повелительному жесту Тани-Королевы я, кружась, удалилась со сцены. Серафима Павловна шепотом сказала мне: «Молодец!», и я почувствовала невероятную гордость за себя – ведь мой танец получился! Я все еще тяжело дышала после своих вращений, когда почувствовала теплую шаль на своих плечах: это Катька накинула ее на меня. Мы уставились на сцену, следя за финалом сказки. Но еще мне было интересно подглядывать и за зрителями. С этой стороны кулис мне была видна другая часть зрительного зала, и я видела, с каким увлечением малыши следили за сюжетом, как пугались грозных слов Королевы, как искренне радовались исцелению Кая и как искренне хлопали в ладоши по окончании нашей пьесы. В конце спектакля все участвовавшие в нем актеры вышли на поклон – именно поэтому ни я, ни Катька не переодевались по окончанию наших сцен. Главные герои стояли в центре шеренги, а мы все пристроились по докам от них. Потом Маруся вытащила на сцену Серафиму Павловну, и наша воспитательница получила свои крики «Браво!» и «Молодцы!». Теперь я уже могла видеть, что среди зрителей были не только наши малыши. Я узнала директора нашего детского дома и школы, Маруся шепотом сказала, что у окна ее родители, Катькиного Дымова я приметила еще во время спектакля. Тут же были и наши воспитатели, и тетя Глаша, и дядя Вася-сторож, и даже пара школьных учителей, которые никогда не бывали в нашем детском доме. И все дружно хлопали нам. Спектакль понравился и зрителям, и нам!

А еще он заставил меня подумать вот о чем. Серафима Павловна постоянно говорит, что мы должны готовиться к будущему. А если я не знаю, чего я хочу? Вон Катька уже твердо решила стать артисткой. После Разбойницы ей проходу не дают, даже старшие мальчики с ней здороваются! Меня тоже хвалили, но это же совсем не значит, что я тоже хочу стать артисткой. Или хочу? Мы много говорим об этом с Катькой, примеряя на себя разные образы.

– А вот представь меня… летчицей! – предлагала я.

Катька смеялась, качала головой и уверяла, что летчица из меня никудышная. И вот я подумала, а не пойти ли мне в танцевальные артистки? Выдавить из себя хотя бы слово на сцене я не решусь, но танцевать мне очень понравилось. Серафима, когда готовила мое выступление, рассказала, что всему этому ее научили в балетном училище, которое она посещала еще до революции. Я спросила, есть ли балетные училища сейчас, и Серафима сказала, что есть. И вот теперь по вечерам я пытаюсь представить себе, как я поступаю в это училище, как учусь танцевать, а потом всю свою жизнь танцую, танцую… Вот как в нашем спектакле. Разве это невозможно?

***

После спектакля, как оно часто бывает, когда долго ожидаемое событие оказывается позади, его участники ощутили некоторую пустоту в своей жизни. Привыкнув мчаться на репетиции или в мастерские после уроков, теперь они получили неожиданно много свободного времени. К тому же ученики потеряли главный стимул для хорошей учебы. Серафима немедленно предложила повторить спектакль для иной публики, но странное дело – того же энтузиазма, какой был на премьере в детском доме, актеры не ощутили. Возможно, на фоне более опытной труппы школьного театра их спектакль выглядел бледнее. Поэтому воспитательница решила более не повторять постановку. Она придумала кое-что другое.

Зима потихоньку отступала. Не то чтобы прекратились метели, но незаметно прибывал день – и это был главный отличительный признак того, что долгие зимние ночи уходили в прошлое. Вылезать из-под нагретого за ночь одеяла по утрам и Эмме, и Катьке по-прежнему было неуютно, зато в школу они шли уже под светлеющим небом, да и возвращались после уроков не по быстрым сумеркам. Иногда подруг разбивал Дымов, возникая перед ними из соседнего проулка. И тогда Катька уходила с ним шататься по чавкающей под ногами снежной грязи. Эмма не присоединялась к ним, предпочитая вернуться в детский дом, чтобы там погрузиться в чтение.

Дымов же неожиданно оказался интересным собеседником. Он с увлечением слушал разглагольствования Катерины, время от времени вставляя язвительные замечания, провоцируя девочку на яростные споры. Они могли разругаться, не сойдясь во взглядах на жизненные принципы, но через пару дней мальчик вновь возникал перед подругами, и Катька, презрительно фыркая, тем не менее соглашалась возобновить прогулки. Она решила, что возьмет на себя образование приятеля, поскольку он категорически отказывался ходить в школу. Вот она и делилась полученными на уроках знаниями. Выяснив, что Дымов читает лишь по слогам, она поставила своей целью научить его как следует читать – и вскоре они стали проводить дни на колокольне, склонившись над книгой. Катерина относилась к беспризорнику как к очередному подопечному. На встречи она всегда приносила сухарь в кармане, которым щедро делилась в процессе чтения. А Дымов в свою очередь угощал ее ирисками и зимними яблоками. До тех пор, пока Катька не узнала, что ни за те, ни за другие он не платил.

– Ты их украл?! – возмутилась она, когда Дымов мимоходом похвастался удачно проведенной операцией по проникновению в чей-то подвал. – Я не буду их есть! Ты должен вернуть!

– И как ты себе это представляешь? – усмехнулся Дымов.

– Никак не представляю. Воровать плохо. Тебя, что, этому не учили?

– Если бы я не воровал, я бы не смог пережить ни одной зимы.

– А я тебе говорила, что надо идти в наш детский дом.

– Во-первых, я тебе уже говорил, что я не могу жить под чьим-то давлением.

– Ха-ха! Зато воровать – это так здорово!

– А ты пробовала?

– Конечно! Я же тоже жила на улице, когда моя семья вся померла. И я воровала. Только это совсем мне не нравится.

– Значит, тебе не приходилось голодать настолько, что эти твои правила благородных девиц имели бы хоть какое-то значение.

– Пф! Лучше умереть, чем…

– Говорю же, не голодала. Не есть день – ерунда. А вот не есть три дня – тут не до ужимок барышень. Тут возьмешь какой угодно черствый хлеб, лишь бы положить его в пустой желудок.

Катька помолчала.

– Наверное, ты прав. Я действительно не была настолько голодной никогда. Но один раз я залезла в один дом. Там была кружка молока на столе. И я его украла, выпила прямо на месте. А потом я узнала, что то молоко было для маленького мальчика. Он болел, и не мог ничего есть. Только молоко пил. И он умер.

Дымов внимательно посмотрел на подругу.

– Ты выдумываешь, чтобы меня разжалобить.

– Может быть, и придумываю. Но воровать – плохо!

– Ты еще скажи, что это грех.

– Не скажу, потому что не верю в библию.

– А ты знаешь, что такое библия?

– Конечно. Мария Николаевна нам рассказывала по секрету. Но не уводи разговор в сторону. Помимо чувства порядочности – оно у тебя напрочь отсутствует, похоже – есть ведь еще опасность попасться. Тебя поймают и отправят в колонию.

– Опасность лишь раззадоривает. Разве не это тебе нравится в жизни твоей разбойницы?

– На сцене – да. Но в жизни – не думаю, что я смогла бы постоянно всего опасаться.

– Ты еще маленькая!

– Зато ты большой!

– Не зли меня!

– Не раздражай меня!

За перепалками проходило время встречи, и они расставались, чтобы встретиться снова на следующий день, все больше привязываясь друг к другу. Пока два события не изменили круто жизнь Катьки, а с ней и Дымова.

***

В предпоследнее зимнее воскресенье Митька и Санек вытащили подруг в Елисеевский магазин, уговорив купить большой каравай.

– Мы уже давно не ходили никуда, – заметил Санек. – У меня в жизни столько денег не накапливалось!

– Ладно, пошли, – милостиво согласилась Катька.

Погода располагала к приятной неспешной прогулке. Неожиданно теплое для февраля солнце смогло просушить всю зимнюю грязь на улицах, и теперь можно было идти, не опасаясь увязнуть по щиколотку в смеси снега, грязи и песка. А на центральной Тверской улице еще и было подметено. Витрины ярко сверкали под ярким солнцем, и ребята на мгновение почувствовали себя ослепшими, шагнув в темное на контрасте с улицей помещение магазина. Привычно оглядев изобилие товаров, немного поспорив и решившись на покупку, приятели встали в хвост небольшой очереди.

Уже подходила их очередь оплачивать покупку, как неспешное течение торгового дня нарушилось. Входная дверь раскрылась, впуская толпу людей, чей внешний вид не соответствовал привычному для этого магазина контингенту покупателей. Митька толкнул плечом Катьку, указав на вошедших подбородком. Девочки оглянулись и тут же напряженно подобралась, ощутив волну агрессивной враждебности, исходившей от этих людей. Мрачные лица, почти скрытые высоко поднятыми воротниками старых тулупов или телогреек, столь неуместных в этот солнечный по-летнему теплый день, руки в карманах – все эти восемь или десять человек выглядели одинаково угрожающие. На взгляд невозможно было определить их возраст, но детей среди них не было – значит, не беспризорники налетели.

Продавщица открыла было рот, но один – явно главарь – лениво уронил с губ:

– Молчи.

Его злое лицо не соответствовало вальяжной интонации приказа. Группа слаженно действовала, словно этот визит был ими заранее расписан по сценарию: двое встали у двери, перекрывая дорогу на выход, несколько человек рассыпались по залу, приблизившись к покупателям, замершим на месте. Эмма и Катька схватились за руки.

– Все на пол, – коротко приказал главарь, извлекая из-за пазухи короткий обрез.

Кто-то из женщин вскрикнул. Этот звук подхлестнул банду. Шепот и вальяжность сменилась резкими и короткими приказами. По примеру взрослых детдомовцы тоже упали на пол, мальчишки подтолкнули подруг, чтобы те заползли под прилавок. Глядя снизу на то, как воры срывают с прилавка развешанные там колбасы, окорока, ветчину, как извлекают из разбитых витрин нарезанные куски мяса и сыры, друзья затаили дыхание. Им не было видно, но они слышали, как бандиты отогнали от кассы продавщицу и выгребли все деньги. Несколько раз мимо спрятавшихся под прилавком девочек проходили грабители, а разбитая над их головами витрина засыпала их осколками. Каждый раз Эмма судорожно сжимала руку подруги. Она боялась, что начнется стрельба. Поэтому едва слышно пискнула, когда один из бандитов вдруг заглянул к ним под прилавок.

– А ну вылезли! – прикрикнул он.

Тут же рядом показалась вторая пара прохудившихся сапог, и другой бандит тихо сказал: