Балетная школа

– А зачем? – не глядя на Эмму, Дымов начал растирать ладони.

– Как зачем? Каждому человеку нужны знания, – все с тем же искренним изумлением ответила Эмма.

Беспризорник снова пожал плечами, всем своим видом выражая презрение к идее обучения в школе. Тогда Эмма тоже дернула плечиком и притопнула на месте, обращаясь к подруге: – И правда, пойдем уже. Холодно стоять.

Она устремилась дальше навстречу колючему снегу. Но Катька отцепилась от подруги и решительно взяла Дымова за руку, собираясь что-то сказать, но тут же отдернула ладонь.

– Ой, какие у тебя руки холодные! – воскликнула она. – Ты же совсем замерз!

– Я тебя ждал долго, – сказал тот, засовывая сжатые кулаки в карманы брюк.

– Меня? – искренне изумилась Катька. – Зачем?

– Хотел тебя увидеть.

– Меня? Зачем? – продолжала она недоумевать.

– Смешная ты, – грубовато заметил Дымов. – Я думал, ты из своего детского дома куда пойдешь. А ты воон как – из школы!

– Я каждый день хожу в школу, запомни.

Катька покровительственно взяла Дымова за заледеневшую ладонь и сжала в своем кулачке.

– Пойдем к нам, погреешься, – деловито предложила она.

– К вам? Куда?

– В детский дом. Там тетя Глаша тебе чаю горячего нальет.

– Не пойду я к вам, – нахмурился Дымов.

– Я ж не навсегда тебя зову! – фыркнула Катька. – Но стоять тут с тобой я не намерена. Эмма вот совсем замерзла.

Та пискнула в знак согласия.

– Ну и пусть идет себе, – отмахнулся Дымов.

– Ну вот еще! Никуда я не пойду без Катьки! – возмутилась девочка.

– Катерины Матвевны, – улыбнулся мальчик.

– Именно! Мы вместе. Значит, ты – тот самый Дымов? –проговорила строго Эмма.

– Ты меня знаешь? – повернулся он к ней.

– Катька рассказывала, – кивнула девочка. – И да, спасибо, что помог ей убежать от облавы.

– Не в моих правилах подставлять других. Пусть, даже и врагов, – сказал беспризорник.

– Врагов? – подняла брови Катька.

– Ты забыла, что мы с вами заклятые враги?

– А, это… Да нет, помню. Но на самом деле уже нет, – отмахнулась Катерина.

– Как это? Разве мы не должны встретиться в эту субботу?

– Уже не должны, – отрезала Катька. – У нас другие дела. Поважнее, чем драки с… с вами.

Она начала подпрыгивать на одном месте от холода, но к недовольству Эммы продолжила светскую беседу:

– А почему ты вообще на улице живешь? Почему тебя не забрали в приемник и не определили в детский дом, как нас?

– Забирали. И не раз, – усмехнулся Дымов. – Но я сбегал.

– Сбегал? Но почему? – девочки даже забыли о холоде, остановившись и дружно уставившись на собеседника с одинаковым выражением безграничного удивления.

Польщенный их вниманием, мальчик попытался придать себе вид бывалого морского волка.

– Я не могу жить в неволе, понимаешь? – обращался он главным образом к Катьке. – Вот как ты можешь подчиняться дурацким правилам? Ходить на уроки? Обедать по расписанию? Разве это жизнь? Жизнь – это свобода. Делай, что хочешь. Иди, куда хочешь. И никто тебе не указ!

Эмма смотрела на него во все глаза, выдыхая облачка пара.

– А где твоя семья? Родители? У тебя есть братья? Сестры?

– Уже нет. Может, раньше и были. Но сейчас я сам по себе.

– Я тоже была сама по себе, – задумчиво произнесла Катька. – Вот только это мне не нравилось совсем. Мне здесь хорошо. У меня друзья есть. А у тебя есть друзья?

– А зачем они мне? – пожал плечами Дымов.

– Ну как же? Надо, чтобы у тебя был друг. Чтобы было с кем поговорить, поделиться мыслями.

– Мне не нужно, – отмахнулся мальчик.

Несколько мгновений Катька смотрела ему в глаза, нахмурившись – явно пыталась что-то возразить, найти какое-то несоответствие его слов и мировоззрения.

– Ну а меня тогда зачем ждал? – наконец спросила она. – Или ты хочешь меня побить? Так мы с Эммой вдвоем тебе можем так навалять – мало не покажется! Смотри!

– Нет, я не хочу с тобой драться, – снова засмеялся Дымов, отводя сжатый Катькин кулак. – Ты забавная. Мне хотелось еще раз тебя увидеть. И позвать погулять.

– Погулять? Сейчас? – изумилась та.

– Сейчас – только позвать. А погулять мы сможем, когда потеплеет немного.

– Ладно, – легко согласилась Катька, отмахнувшись от дернувшей ее за рукав подруги.

– Что? – удивился Дымов неожиданно быстрому согласию девочки.

– Ладно, я согласна, говорю. Ты пригласил меня погулять, я согласилась. Покажешь мне Москву? Я тут совсем недавно, еще мало ее знаю, – тут же нашла применение прогулке Катерина.

– А где ты жила раньше? – Дымов тоже знал толк в светской беседе.

– Под Псковом. В деревне. А потом нигде. Пока меня не подобрали, я на улице жила. На поездах ездила туда-сюда. Меня и поймали. И вот сюда определили, – вкратце определила свою биографию девочка.

– И тебе нравится? – в голосе Дымова слышалось недоверие.

– Я же уже говорила – да, мне нравится. На уроках интересные вещи рассказывают. А сейчас мы будем спектакль ставить.

– Спектакль? Это что такое?

– Ты не был театре?

– Я в кино был. Ничего интересного. Картинки бегают и шумно очень.

– Смешной ты.

– И ты тоже.

Они улыбнулись друг другу.

Эмма честно пыталась дождаться подругу, но беседа и не думала заканчиваться. Казалось – вот завершение темы, пора прощаться, а эти двое открывают другую линию. И вконец замерзшая девочка возмутилась:

– Пойду-ка я в тепло, буду читать нашу сказку, – заявила она. – А вы пока договаривайтесь о своем свидании.

– Это не свидание! – хором ответили ей.

– Даже если не свидание, все равно договаривайтесь. А я пойду.

И решительно преодолела остававшиеся несколько сотен шагов до дверей детского дома. Уже на пороге обернулась: Катька и Дымов продолжали разговаривать, словно не были запорошены ноябрьской метелью. Ожидать окончания беседы Эмма была уже не в состоянии и плотно закрыла за собой дверь, с радостью ощутив, насколько теплее было в помещении – нетопленном, продуваемом, но все же непроницаемом для уличной непогоды.

А беседу Катьки и Дымова прервало появление Серафимы, возникшей неожиданно рядом с этой парочкой.

– Катя? Почему ты стоишь на морозе? – спросила учительница, узнавшая в запорошенной фигуре свою воспитанницу. Вид стоявшего рядом с ней Дымова обеспокоил Серафиму. – Все в порядке? – она строго посмотрела на беспризорника.

– Все хорошо, – тут же ответил он. – Я на минуту задержал Катерину Матвевну. Поговорить хотел.

– Поговорили? А теперь пора под крышу. Холодно ведь.

Серафима взяла Катьку за руку и тут же спросила, обратив строгий взгляд голубых глаз на беспризорника:

– Тебе есть куда идти? Замерзнешь ведь! Пойдем с нами.

Она протянула вторую руку Дымову, но тот отступил от них на шаг.

– В детдом? Нет, спасибочки. Мне есть где жить.

– Я вижу, – Серафима окинула взглядом его длинную фигуру, оценив от непокрытой головы и старого ватника до протертых разномастных сапог, перевязанных бечевкой. – А поесть тебе не нужно? У нас сейчас как раз обед будет.

– Нет, спасибочки, – снова повторил мальчик. – Мне пора. Пока.

Он кивнул Катьке, неловко от непривычности движения поклонился Серафиме и развернулся, чтобы уйти в снежную пургу. Оставшиеся смотрели ему вслед несколько мгновений, пока Серафима не потянула Катерину у дому. Уже закрыв за собой тяжелую дверь, заслонившую их от метели, учительница спросила:

– Он действительно не обидел тебя? Он ведь из беспризорных. Разве не с ними у вас бесконечные конфликты?

– Нет. В смысле – не обидел.

Катька взяла веник, выставленный у дверей Василием Егоровичем, и начала отряхивать от снега валенка – свои и Серафимины.

– А что он хотел?

– Гулять звал, – веник перешел на запорошенные пальто.

– Гулять? В такую погоду?

– Нет, потом.

– Гулять? – в задумчивости повторила Серафима.

– И я сказала ему, что больше драк не будет, – взгляды атаманши боевого отряда и воспитательницы детского дома встретились.

– А он…

– Он у них главный.

Серафима подняла брови. Но промолчала. Собеседницы направились по длинному коридору – Катерина шла в свою спальню, а Серафима – к лестнице, ведущей на верхние этажи здания.

– Может быть, его надо было уговорить прийти к нам? – задумчиво сказала наконец Серафима. – Накормили бы…

– Он не пошел бы, – пожала плечами Катька. – Не волнуйтесь, Серафима Пална! Он действительно только гулять звал.

И она прибавила скорости, чтобы помчаться в спальню девочек в конце коридора. Воспитательница проводила ее взглядом и, покачав головой, отправилась к себе.

Дневник Эммы

Как в воду глядела тогда! Пришла Серафима и погнала меня спать. Я только помахала перед ее носом единственной исписанной страницей: мол, каллиграфией занимаюсь. Та поулыбалась, но продолжить не позволила. Поэтому пишу дальше уже следующим вечером. И сразу встает вопрос: а о чем писать-то? Наверное, нужно рассказать о моей жизни в детском доме? Но это неинтересно. Может быть, потом, когда я стану старенькой, я буду с ностальгией вспоминать и холодную спальню, и жидкие похлебки, и не слишком по размеру одежду. Но это вряд ли. С гораздо большим удовольствием я буду вспоминать наши вылазки. И войну с беспризорниками. И грабежи яблоневых садов. И круг моих друзей состоит из такого же числа безбашенных авантюристов. До некоторых пор я думала, что являюсь отчаянной заводилой и подстрекательницей, однако с появлением Катьки изменила мнение. Мы с ней познакомились совсем недавно, прошлым летом, когда ее привезли в детский дом откуда-то из-под Москвы. Ее история гораздо более прозрачна. Родители умерли, осталась бабка, но и та померла весной. Катька бродяжничала, пока не попалась. Дальше дело известное. Не будучи ни больной, ни глухой, ни дочерью неподходящего родителя, она поставила в тупик распределительную комиссию, пока кто-то не решил отправить ее к нам, в детский дом с художественным уклоном. Трудно сказать, какими именно творческими способностями произвела Катька впечатление на комиссию, но одно сомнений не вызывает: она настоящая подруга. Едва появившись в нашей компании, она мгновенно вошла в нее полноправным участником, а спустя некоторое время – заняла пост самого настоящего вожака. Со своим богатым опытом бродячей жизни, Катька сразу же влилась в нашу дружную (человек десять) компанию, разделяя с нами захватывающие дух авантюры. Как например, поимку бродячих собак. Это мы прошлой зимой решили приветить, накормить и напоить всех знакомых нам бездомных мохнатых. Мероприятие опасное хотя бы потому, что ни звери, ни люди не разделяют нашего благородного порыва. Или вот осенью мы спасали кошку из подвала. Надо было залезть в подвальное окошко. Обычно это делала я, потому что я очень худая и гибкая. И ловкая. А Катька решила тоже попробовать. В общем, мы вдвоем полезли. Кошку спасли. Хотя от нашего сторожа попало нам крепко за проникновение во вверенный ему объект. Но спасибо ему, что не сдал на Серафиме, а то испытывать на себе ее холодный гнев никому не хотелось.

Впрочем, с началом учебного года времени на наши приключения остается все меньше. И хочу признаться, что мне это нравится. Наверное, я устала жить в постоянном ощущении опасности. Вот сегодня, например, я весь день в школе занималась тем, что оттаскивала Катьку от Лёльки. Я согласна с подругой, что та – заноза, каких поискать, но это не повод постоянно с ней петушиться. Вот и гасила Катькины вспышки – а то ведь потащат к директору, будет нагоняй, долгие нравоучения, еще и наказание какие придумают. Оно нам надо? Тем более, что нам и так есть чем занять себя. Серафима такое придумала!..

Для рассказа о этом нужна спокойная голова. И побольше времени. Сейчас уже очень хочется спать. И рука устала выводить все эти буковки…

Дневник Эммы. 15 ноября

Так вот. Серафима. Наша классная дама. Мы ее только так и называем, хотя на самом деле она педагог-воспитатель. Мне кажется, что она в нашем детском доме самая главная, а ведь еще есть и заведующий, и другие воспитатели. И все они работают здесь гораздо дольше Серафимы. Но для меня она – самая главная. Как она выглядит? Всегда-всегда в длинной темной юбке, в серой блузке с рюшами и бантами, среди которых спрятаны приколотые к оборке часики. Когда я хочу почувствовать себя девочкой-девочкой, а не шпаной-оторвой из моей настоящей жизни, я всегда представляю себя похожей на Серафиму. И когда я читаю сказки, я всегда вижу перед собой именно Серафиму в облике Царевны из «Сказки о мертвой царевне» или той же Снежной Королевы. Читая эти истории, я тоже воображаю себя королевной, но взгляд в зеркало возвращает меня на землю. Сомневаюсь, что принц клюнет на разбойницу, для него нужно быть принцессой. И вот тогда я воображаю себя хрупкой до прозрачности Серафимой. И – как неожиданно! – Катька тоже восхищается нашей изящной классной дамой. Мы с подругой драпируемся в заштопанные простыни, силой нашего воображения превращающиеся в прекрасные бальные платья, водружаем за ухо цветок (или лист с ближайшего фикуса) – и вот мы уже принцессы на балу. Для таких мечтаний мы любим уходить в огромный почти всегда пустующий зал. И там под звуки воображаемого оркестра мы танцуем, по очереди играя роль принца. Но это наша с ней тайна. Вряд ли кто-то из наших пацанов поймет нас. А девчонок в нашей компании совсем мало. Таня еще маленькая, ей принцы и танцы с ними неинтересны. А Маруся предпочитает греться на теплой кухне, помогая тете Глаше, чем резвиться с нами.

Может быть, поэтому и я, и Катька восприняли с таким энтузиазмом идею поставить в нашем детском доме спектакль. Это означало, что мы перестанем быть самими собой, а перевоплотимся в сказочных персонажей с другой жизнью, столь непохожей на нашу скучную историю. И быть может, заглянем в наше будущее. А вдруг нам и вправду так понравится, что мы захотим стать артистами?

***

Задумка Серафимы была оригинальной, но отнюдь не новым слово в педагогике. И до нее воспитатели организовывали силами детей концерты или капустники. Помимо этого, в детском доме работало несколько кружков. Педагоги ставили своей целью занять умы и руки детей, только что пришедших с улицы, различными занятиями. Мария Николаевна, грузная пожилая женщина с натруженными руками, работавшая воспитательницей малышей, привлекала девочек (и некоторых мальчиков) кружком шитья. В основном, там шили рубашки для воспитанников же или занимались вязанием. А сторож Василий Егорович развлекал молодежь кружком моделирования. Мальчики (и некоторые девочки) проводили много времени за выпиливанием полочек или шкатулок, которые потом вешали на стены в своих комнатах или дарили учителям и воспитателям на праздники. Даже заведующий детским домом, суровый на вид дядька с пышными усами и бородой, из-за которых имел прозвище «Капитан», приносил из своего кабинета на первом этаже старенький аккордеон и устраивал хоровые пения каждый четверг. Однако идея молодой воспитательницы, только в сентябре прошлого года пришедшей в их детский дом, оказалась совершенно необычной и привлекла многих детей, как взрослых десятилеток, вроде Катьки и Эммы, так и малышей, только начавших ходить в школу наравне с остальными. Дети зачастили в комнату Серафимы.

После распределения ролей и переписывания каждым исполнителем своей роли в отдельную тетрадку к ней приходили по очереди на продумывание своего образа. И Катьку, и Эмму снедало любопытство – как проходят эти индивидуальные репетиции? Возвращавшиеся с них ребята были полны энтузиазма немедленно начинать работать над своим образом, но ни в какую не хотели рассказывать, что же именно было за закрытой дверью их театрального руководителя. Прошло несколько дней, когда наступила очередь Катьки идти на свою первую репетицию. К тому времени она уже вызубрила роль Маленькой Разбойницы и даже пару раз ее проиграла перед Эммой, взобравшись на сцену. Эмма же поочередно исполняла роли всех остальных партнеров, с которыми Маленькая Разбойница должна была появляться в своих сценах. И вот настала та долгожданная минута, когда Серафима позвала Катьку в свою комнату, чтобы обговорить ее роль. Вечером, сидя на кровати и готовясь ко сну, Катька взахлеб делилась впечатлениями

– Она говорит, что я должна не просто говорить свои слова. Она говорит, я должна за каждым словом, каждым движением иметь мысль. Вот Разбойница насмехается над Гердой. Но я должна показать, что на самом деле она завидует. И хочет, чтобы та стала ее подругой. Ну вот как мы с тобой. Эх, жалко, ты не хочешь играть роль Герды. Мне было бы проще тогда…

– Нет, спасибо! – ответила Эмма. – Мне не хочется учить такую длинную роль. И я вообще не знаю, смогу ли я вообще выйти на сцену, когда в зале будет столько народу

– Глупости! Серафима говорит, что, когда выходишь на сцену, зрителей уже не видишь.

– Интересно, откуда она знает?

– Она была актрисой, – встряла со своей кровати маленькая Таня, слышавшая разговор подружек.

– Актрисой? – хором переспросили Эмма и Катька.

– Ага! Я слышала, как Мария Николаевна говорила об этом дяде Васе, – порадовалась возможности проявить осведомленность Таня. – Она танцевала в театре.

– Ух ты! – восхитилась Катька

– Ах вот почему она согласилась поставить со мной танец, – задумчиво проговорила Эмма

– Танец? – хором спросили подружки.

– Ну да. Я сказала, что боюсь говорить со сцены. Ну ты и так это знаешь. И Серафима знает, что я даже к доске боюсь выходить, – напомнила Эмма. – И она предложила мне сыграть роль без слов. Танцевать. Я буду снежинкой. В сцене бурана. Мы с ней уже и музыку подобрали.

– Снежинкой? Танцевать? – переспросила Катька. – Я тоже хочу танцевать

– Ты же хочешь и Разбойницу сыграть, – напомнила Эмма. – А буран в той же сцене, когда Разбойница с Гердой встречается.

– Это-то я помню, – протянула Катька. – Но все равно… Потом покажешь мне танец?

– Конечно, покажу. Даже научу.

– А музыка?

– У Серафимы патефон есть, – напомнила Эмма.

– А сейчас сможешь станцевать? – спросила Рита, подперев голову ладошкой.

– Здесь? Без музыки?

– Места маловато, конечно, – согласилась Катька. – Давай завтра. Можем в коридоре.

– Нет, я еще не весь танец выучила…

– А танец надо учить? – удивилась еще одна девочка, чья кровать стояла чуть дальше Катькиной.

– Конечно, – со знанием дела ответила Эмма. – В какую сторону пойти, как наклониться, куда руки направить.

– И тебя Серафима этому учит?

– Да. Она и сама танцует. Очень красиво, между прочим.

– Ух ты! Хотела бы я увидеть!

– Я тоже!

– И я…

– Может быть, удастся когда-нибудь, – неуверенно произнесла Эмма. – А еще она сказала, что в воскресенье будет первая общая репетиция.

– И ты молчишь?!

– Да ты что!

– В это воскресенье?

– Ну да. Она сказала мне сегодня, что уже можно начинать.

Разговор прервало появление Марии Николаевны, дежурившей в этот вечер. Она зашла проверить, все ли девочки готовы ко сну, и пожелав спокойной ночи, погасила лампы.

– Скорей бы воскресенье, – прошептала Катька со своей кровати у окна.

– Ага! – откликнулась Рита.

Остальные лишь согласно повздыхали.

***

В первую субботу декабря после ужина воспитанники детского дома не спешили разбегаться: в этот день им выдавали карманные деньги. Сумма эта была небольшая, символическая, предназначенная скорее для поощрительных моментов воспитания, чем для финансового обеспечения индивидуума. Тем более, что лишение этих карманных денег широко использовалось в качестве наказания за плохое поведение и неудовлетворительные оценки. Не то чтобы это лишение заметно ударяло по карману воспитанника, но все же было неприятно не услышать свою фамилию и не получить три рубля, которые можно было потратить в течение месяца на свои прихоти.

Массовая драка с беспризорниками не осталась безнаказанной – отметившиеся в облаве Санек и Митька не были вызваны к учительскому столу. Разумеется, Катька заметила это и подбадривающе кивнула приятелям, сжимая в ладони свою трешку. Когда всех отпустили, и галдящая толпа из ста шестидесяти воспитанников дружно устремилась прочь из столовой, Эмма с Катькой протолкались к друзьям.

– Да ладно, – пожал плечами Митька.

– Не в первый раз, – усмехнулся Санёк.

– А пошли завтра в Елисеевский! – предложила Катька. – У меня уже прилично накопилось. Купим булку московскую на всех, а?

– Да у нас и свои есть, – самолюбиво ответил мальчик. –

– Чего загнали? – деловито спросила Катька.

– А помнишь ту гармонику, что мы нашли в том доме? – подмигнул Санек.

– Да ладно вам! – нахмурилась Эмма. – Наверняка свои полочки продали на рынке.

– Ну и полочки тоже, – согласился Санек. – Но за них много не получишь. Коряво делаем, чего уж там, – самокритично оценил он свои труды в кружке выпиливания, которым руководил сторож Василий Егорович.

– А я свои платки вышитые не могу продать, – вздохнула Эмма.

– Не удивительно, – фыркнула Катерина, но подруга так на нее взглянула, что Катька предпочла вернуться к теме покупок: – В общем, наскребем все вместе рублей эдак двадцать, да?

– Наверное, – согласились друзья.

– На булку большую хватит. И возьмем колбас. Я была в Елисеевском осенью, так чуть не захлебнулась слюной! Столько там мяса всякого! – мечтательно причмокнула Катька.

– Уговорила, пойдем! – воскликнул Санек, ясно представивший себе эту картину. Многие детдомовцы бегали в гастроном н соседней улице как на экскурсию.

– Позвольте поинтересоваться, куда вы собираетесь, молодые люди? – раздался над их головами негромкий голос Серафимы.

– В магазин! – честно ответила Катерина.

– Да, давно хотели посетить «Гастроном номер один», – пояснила Эмма.

Взгляд Серафимы скользнул по лицам воспитанников.

– Надеюсь, не прямо сейчас?

– Завтра, – сказали хором Санек и Митька.

– Нас девчонки угощают, – поспешил добавить последний.

– А вот и нет! – возмутился Санек. – У меня есть деньга, чтобы булку купить!

– Ну хорошо, – согласилась Серафима. – Надеюсь, это будет только магазин и никаких прочих дел. Вы помните, что…

– Если мы проштрафимся, то не будем участвовать в спектакле, – хором перебили воспитательницу друзья.

Молодая женщина улыбнулась в ответ на их довольный хохот.

– И не забудьте о репетиции, – добавила она, направляясь в спальню девочек, чтобы напомнить об отходе ко сну. – Свет погасят через полчаса, – сказала она и компании.

– Да, Серафима Павловна, мы знаем, – ответила за всех Эмма.

***

На следующее утро девочки в сопровождении приятелей вышли на холодную улицу вместе с хмурым декабрьским рассветом. Друзья уже успели позавтракать обжигающе горячей гречневой кашей, которую тетя Глаша хоть и сварила на воде, но зато щедро заправила сахаром. Компания проследовала через дворы, чтобы сократить дорогу, и вышла аккурат на Тверскую улицу, где находился знаменитый на всю Москву гастроном. Открытый в 1901 году предпринимателем Елисеевым, до революции он носил его имя. Это название так прижилось, что и после повторного открытия, несмотря на переименование в Гастроном номер один, москвичи продолжали ходить в «Елисеевский».

Санек толкнул тяжелую дубовую дверь, и компания вступила в огромный торговый зал, чье богатое украшение служило визитной карточкой магазина с момента его основания. На стене напротив входной двери по-прежнему висел портрет Елисеева, и это почему-то не казалось странным, хотя повсеместно было в ходу уничтожение памяти о прежних временах.

– Наверное, намертво привинчен, – прокомментировал Митька.

Но его не слушали: он всегда так говорил при входе в магазин. Компания разбрелась вокруг большого прилавка, занимавший место в центре зала. За его прозрачными витринами были разложены колбасы, окорочка, аппетитно выглядевшие под светом ярких электрических лампочек, совершенно неэкономично освещавших товар. Воскресным утром покупателей было немного, но продавщица за прилавком стояла одна, поэтому очередь продвигалась небыстро – у ребят было время и осмотреться, и выбрать булку. Стоявшие в воздухе ароматы колбас вызывали обильное слюноотделение, но увы, накоплений у друзей не хватило бы на целый колбасный батон. Поэтому они ограничились московской булкой размером с хороший каравай, а на остальное изобилие любовались как музейными экспонатами, намереваясь взять на вес кусок ветчины насколько хватит оставшихся денег. Продавщица поглядывала на детей, глазевших на витрины, контролируя их действия. Но те чинно обошли центральный прилавок, и Эмма благовоспитанным голосом попросила булку и ветчины на сдачу. Протянув деньги и забрав покупку, она направилась к выходу, а за ней потянулись и остальные. Продавщица повернулась к следующему покупателю.

Приятели вышли на улицу и дружно направились к скверу на Триумфальной площади, чтобы там позавтракать купленными вкусностями.

– Эх, жаль нам в детском доме такого не дают, – блаженно вздохнул Митька, облизнув пальцы, хранившие вкус кусочка ветчины.

– Тогда это не было бы так вкусно, – поучительно заметила Катька.

– Когда я вырасту, буду каждый день покупать себе московскую булку, – заявила Эмма.

Остальные согласно кивнули.

***

В декабре начались настоящие – по мнению Катьки – репетиции: актеры вышли на сцену. И оказалось, что вызубренного текста мало для того, чтобы пьеса превратилась в спектакль. Построение первой мизансцены заняло больше часа. То Санёк-Кай, то Таня-Герда забывали, куда идти и что делать на каждую реплику. Получалось слишком наигранно.

– Но и стоять в одном углу сцены скучно! – размышляла вслух Серафима. – Зрителю это быстро надоест. Нужно действие на сцене, движение, а не просто иллюстрация слов автора.

– Серафима Павловна! – подсела к воспитательнице Эмма. – А если сюда танец вставить?

– Танец? – резко повернулась к девочке Серафима.

– Ну да, – чуть смутилась от такого внимания Эмма, но продолжила после легкой заминки. – Вот мой танец снежинки должен быть во втором действии, когда Герда в королевство Снежной Королевы приходит. А сейчас можно этот же танец дать, но как бы далеко. Я не знаю, как объяснить… Вроде как предвестник будущего.

– Как интересно! – воскликнула Серафима. – Танец как фон. За окном, да, легкий снег, ты танцуешь под едва слышную музыку, а Автор дает начало истории… Да, прекрасная мысль! Давайте попробуем.

По указанию режиссера дети соорудили из ширм окно, под которым сели Кай и Герда, а с другой стороны Эмма замерла в начальной позе танца снежинки.

– Мы еще светом подчеркнем, что здесь, в комнате, тепло, светло и уютно, а за окном – холод и снег.

Пустив на патефоне пластинку, Серафима дала Эмме знак начинать танец. Автор-Санёк заговорил свои фразы, вводящие в историю, а Кай и Герда увлеченно играли в кубики. Действие на сцене сразу обрело живость продуманной композиции. Эмма-снежинка не танцевала весь свой номер – ему отводилось место в сцене второго действия, и именно там ей предстояло показать его в полной форме. Проиграв эту сцену вступления несколько раз, юные актеры увидели, что Серафима довольна получающимся началом спектакля. Эмма же чувствовала необыкновенное оживление от того, что ее идея получила одобрение, и от самого танца, и даже от своего присутствия на сцене. Так и не согласившись на роль со словами, стесняясь своего голоса, она неожиданно легко ощущала себя в танцевальной партии, не требующей произносить фразы.

В отличие от подруги Катька не испытывала дискомфорта в роли Маленькой Разбойницы. Впрочем, она и не играла – она была этим персонажем. Серафима хорошо понимала, что ее маленькие воспитанники не были актерами, они не смогли бы сыграть персонаж, чей характер отличался бы кардинально от их собственного. Дети изображали самих себя, лишь надев другие имена и в рамках сюжета пьесы.

Постановка так всех увлекла, что репетировали не только в отведенные на эти Серафимой часы, но и без воспитательницы, собираясь в том же актовом зале под непременное ворчание сторожа, выдававшего Катьке ключ под ее полную ответственность. Выходные посвящали изготовлению костюмов и декораций, для чего привлекли все детдомовские силы. Кружок выпиливания занимался крупногабаритными поделками из фанеры: вся подвальная мастерская была заставлена раскрашенными деревьями зимнего леса. Кружок рукоделия забросил вышивание носовых платков, а увлеченно придумывал костюмы для персонажей. Кружок радиолюбителей решил предложил оформить спектакль звуковыми и шумовыми эффектами, колдуя в радиорубке над ними все свободное время. И при всем этом Серафима не уставала напоминать о хорошей учебе и обязательном выполнении всех уроков. Воспитанники ворчали, но подчинялись – никто не хотел оказаться не у дел.

Тем временем зима разгулялась. Первый ноябрьский снегопад давно забылся, метель стала постоянным спутником на улице, словно сама природа подбадривала артистов, взявшихся за зимнюю сказку. В последние две недели декабря школа в лице учителей потребовала от учащихся всех сил, чтобы в табелях появились отметки не ниже «удовлетворительных». Серафима, как и положено педагогу, заманив детей в театральную постановку, теперь начала выдвигать условия. Главным из которых было снятие с роли, если в журнале исполнителя роли появляется неудовлетворительная отметка. Со вздохами, недовольством и возмущением, но Катька приняла это условие. Более того, она стала активно агитировать и своих подопечных за выполнение домашних заданий и работу на уроках. А в особо сложных ситуациях шла и на крайние меры, вроде списывания. Эмма страдала из-за математики. Стройная логика этой науки не укладывались в ее голове, поэтому она даже не пыталась самостоятельно решать задачи. Катерина вручала подруге тетрадь и со спокойной душой одалживала взамен сочинения по литературе – идея объяснять на бумаге мысли и чувства пушкинских персонажей казалась той абсурдной сама по себе. Такое разделение труда, хоть и не приветствовалось педагогами, но все же позволяло получить хотя бы видимость успеваемости по всем предметам. Марусе-Герде пришлось подналечь на географию – ее натаскивали на знание гор, рек и океанов всей девичьей спальней. А Санёк-Автор и Ворон зубрил исторические даты в компании с Митькой-Каем – лишь бы не завалить промежуточную аттестацию, лишь бы сдать контрольную работу с минимальным баллом. Зато по окончании учебной четверти все дружно утерли пот со лба и явились на генеральную репетицию, последнюю перед спектаклем, который уже был заявлен на афише на 28 декабря. В зал поминутно заглядывали малыши – единственные, кого никак не задействовали в спектакле, ведь именно они должны были стать зрителями на премьере. Но их решительно прогнали на длительную прогулку под присмотром воспитательницы.

После репетиции Серафима не сразу отпустила своих подопечных.

– Что ж, вы все молодцы. Спектакль послезавтра. Пожалуйста, как следует отдохните перед ним. Тем более, что завтра у нас выходной день. Я надеюсь, все уроки сделаны на понедельник и вторник?

Катька мотнула головой, в то время как остальные согласно закивали и покосились на нее с осуждением.