Еда потеряла вкус, абсолютно всё потеряло запах. Жизнь-то ведь кончилась. "Почему я не умираю? – не на шутку удивлялась и даже сердилась Лида. – Сколько я уже не принимаю свои лекарства… Почему у меня нет инсульта, ведь врач говорил, что мне нельзя бросать приём, это опасно. Почему я всё ещё жива? Я ничего не делаю для этого – не лечусь уже сколько времени, но кроме головной боли со мной ничего не происходит. Так нечестно же…"
Иногда в доме появлялись странные люди – нотариусы. К тому времени Лида забыла, что хотела отказаться от всего в пользу детей Аркадия, поэтому она молча подписывала бумаги, не вникая в их суть. А потом её поздравляли с тем, что теперь у неё есть и то, и это, и ещё что-то. До неё не доходило. И это очень утомляло: не понимать, что происходит вокруг тебя, быть куклой с больной головой и всё время жить в воспоминаниях. Из воспоминаний Лида не вылезала. Нет, то были не галлюцинации или сны, а просто очень чёткая память, будто на киноплёнке, о тех или иных днях, об их с Аркадием разговорах, о поездках и многом, многом другом. Иногда ей бывало трудно дышать, настолько ясными были картинки, возникающие в её сознании. Нет, не галлюцинации, она отдавала себе в этом отчёт. Но она очень устала…
И однажды, когда она открыла аптечку, чтобы взять таблетку снотворного, её взору открылись десятки упаковок таблеток от давления, не использованные за последние сколько-то месяцев. И подумалось: пропал продукт. А что если принять их все сразу?
Лида смотрела на таблетки и смеялась: надо же быть такой идиоткой, так мучиться столько времени, тупить и жить куклой, когда решение вот оно, рядом, такое простое и лёгкое. Кто о ней заплачет? Да никто. Кому станет больно? Да никому. Так почему она должна мучиться? А нипочему.
Большой стакан воды, гора белых таблеток. Лида аккуратно помещала на язык по парочке и запивала, делая резкое птичье движение головой. Старалась, чтобы хватало на раз одного глотка – а то лопнуть можно от количества воды, ведь таблеток так много. Ей не было страшно, ей было легко. Всё равно дальше жить ну никак не получилось бы. А ещё она чувствовала упоение свободой – свободой сделанного выбора после долгих мук, когда она не понимала, что у неё есть эта свобода и этот выбор. "Всё же я была в этой жизни туповата", – думала Лидия о себе. В прошедшем времени."
Вот, собственно, и всё. Ну, чем не женский роман во французском стиле, в духе Франсуазы Саган "в общем, все умерли"? Точнее, героиня покончила с собой – вот это точно по-сагановски. Не то? Не так? Не того хотели? А я предупреждала. Я вовремя не остановилась? Хотелось хеппи энда? Но я просто рассказала счастливую историю про самую большую любовь до конца. До самого конца. Ведь эликсира молодости и вечной жизни современная наука, при всех её прорывах и успехах, пока что не придумала. Болезни и смерти – часть жизни. Ой, так не нравится? Значит, не нравится сама жизнь, её законы, один из которых гласит: хэппи эндов не бывает.
Пожалуй, придётся упомянуть важное, как выясняется, для очень многих удивительных людей с длинными носами: их безумно интересуют вопросы чужого наследства. Вот просто настолько безумно, что, порой, кажется, они на что-то рассчитывают. Так вот, дети Аркадия приходили к родителям Лиды – нет-нет, ничего не требовать, просто как-то прояснить ситуацию. Ведь именно родители являлись единственными законными наследниками Лиды. К их чести скажем: они сами от всего отказались моментально, без звука подписав все нужные бумаги. Им не нужно было "вот это всё гадкое" – по их мнению. Они оказались людьми принципиальными и "мараться о неправедные богатства" не захотели. Тем более, естественно, они были убеждены, что "именно Аркадий Лиду угробил". Словом, получилось всё так, как изначально и хотела Лида: всё досталось детям Аркадия.
И к чести на сей раз этих детей тоже замечу: они впервые почувствовали неловкость и какое-то тревожащее чувство вины. Что-то они, видимо, не поняли про отца и его жену… про всех этих людей. Поторопились с выводами, а ведь времени у них было предостаточно. Нехорошо… В общем, радость обладания ещё большими богатствами, чем рассчитывалось, было омрачено мыслью о собственной какой-то то ли глупости, то ли, что хуже, душевной убогости. Им ещё предстояло с этим жить и много над этим думать.
Откуда я знаю всю эту историю? Я не просто ее знаю, я несколько раз встречалась в своё время и с Аркадием, и с Лидой. С ней мы однажды, по-молодости, очутились на одной вечеринке, даже немного поговорили. Но общаться нам было непросто – два закрытых интроверта без особой любви к каким бы то ни было контактам. Много лет спустя мы оказались уже во взрослой и очень респектабельной компании в роскошном ресторане. Узнали друг друга, обрадовались, что есть, с кем перекинуться парой слов, но не больше. Я была с Глебом, Лида с Аркадием. Они оба статные, красивые и видно было, что счастливые. Он был хорош, да! А она удивительно элегантна и мила.
Потом… Я упоминала, что Аркадий увлекался живописью, художниками? Вот на этом они и сошлись с моим Глебом, поэтому мы ещё несколько раз встречались вчетвером по поводу покупки-продажи каких-то картин, кажется. Мы с Лидой всегда были одеты, как надо, как требовалось, только она чувствовала во всём этом себя явно как рыба в воде, а я – как рыба, выброшенная на сушу. И снова мы с ней мило вели светскую беседу. Но я замечала взгляды, которые она бросала время от времени на мужа. Мне ещё тогда подумалось: интересно, по мне тоже заметно, что я люблю своего Глеба, как мартовская кошка?
Через какое-то количество лет опять же где-то среди людей о них говорили… уже не помню, что, но что-то нейтральное. А уж когда всё случилось, то, разумеется, говорили много. Кто-то что-то рассказывал, здесь подробности, тут детали, так и сложилась из кусочков мозаика, картинка. Что-то я, конечно, дорисовала своим дефективным воображением. Но, судя по тому, что я о них слышала и знала, всё примерно так и было. Я только имена поменяла от греха подальше. Хотя все, конечно, узнают моих героев. Господи, кто все-то? Читательницы женского журнала. Это не та публика, не та…
А я… а что я? Уже несколько лет живу одна в своей наполненной дорогими и хорошими вещами квартире. Из поликлиники ушла, больше не работаю. В какой-то момент совершенно случайно написала популярную статью в женский журнал про проблемы детей с дефектами дикции. Опубликовали и попросили ещё. Потом ещё. Так я и превратилась во внештатного автора с гонорарами. Постепенно стала писать и на другие темки, в частности, на женские. И завелось у меня именно там, в журнале, полторы подруги – а больше мне не надо. Я и с ними-то общаюсь исключительно через Интернет. Привет, девчонки!
Если кто-то подумал, что живу я на гонорары, то это, скорее всего, весьма давний эмигрант: на российские гонорары можно жить ровно половину недели и то не шибко хорошо. У меня очень порядочный и замечательный бывший муж. Которого я, наверное, люблю до сих пор. Любит ли он меня – не знаю, но деньги из Штатов переводит регулярно. И как раз именно те деньги, на которые можно спокойно и сытно жить. Глеб – самый добрый человек на свете, вот! А я – дефективная, да, не стала дорабатывать до пенсии. Когда увольнялась, только ленивый не высказал мне, какая я дура.
Может, я и на самом деле совсем "тю-тю", но в сегодняшних условиях работать среди людей не могу. И ждать эту унизительную грошовую пенсию… господи, да они, там наверху, ещё такого натворят, что неизвестно, будет ли хоть какая-то пенсия в этой стране лет через пять! Мне как-то уютней наблюдать за происходящим апокалипсисом из своей уютной антикварной норки. А наблюдать есть за чем. И эти наблюдения наводят меня на мысль, что дефективная, возможно, вовсе не я. Тех денег, что присылает мне Глеб, хватает не только на мою скромную жизнь и более чем скромные запросы, но и на "отложить" на ту самую старость, которой всех стращают в России. И правильно делают! Старость у большинства здесь ужасающая, а будет еще хуже. Ничего ж из обещанного, скажем, моему поколению, уже нет и не будет. Фонды, государственные программы – всё потрачено и сожрано, отнюдь не пенсионерами. Надеяться не на что. Надо жить сегодняшним днём, благо у меня есть такая возможность.
А ещё у меня в Америке сын, самый прекрасный в мире сын! Он скоро закончит обучение в том самом университете, где преподаёт его отец, и будет учиться дальше, как я шучу, "на прохфессора". Потому что сильно умный. Мы с ним на связи довольно часто, несколько раз в неделю – точно. Просто не всегда бывает просто сойтись во времени, живя в таких разных часовых поясах. Но стараемся. И я вижу, каким всё более красивым он становится – ну, вылитый папка. И такой же порядочный и добрый. Пару раз в год он ко мне приезжает… Ну, про это я даже говорить не могу – каждый раз задыхаюсь от счастья, чуть с ума не схожу! Постоянно зовёт к себе, но, увы, не для меня такие перелёты и потрясения – я слишком норное животное.
Как и многие молодые американцы, Дрюнька постоянно подрабатывает и шлёт своей мамке бесконечные подарки и сувенирчики. И что чаще всего? Не догадываетесь? Банданы и бейсболки, конечно! Знает мой бзик и всё время прикалывается, хулиган: находит там, в Штатах, какие-то сумасшедшие головные уборы с самыми придурочными надписями – вот они все мои! Пришлось в шкафу специальную полку выделить, поскольку их накопилось несколько десятков. Паршивец маленький, это он так дразнится.
А я что? Я, между прочим, их ношу. Со своими любимыми балахонами – чем безразмернее, тем лучше, шокируя прохожих, хоть немножко знающих английский язык. Потому на моей бандане или бейсболке вполне может быть написано "fuck off", "all shit", "I am a killer", "psycho evil" и прочие весёлые фразочки. И это в моём-то возрасте!
Я одинока и свободна. Счастлива? По-честному – не совсем. Нет рядом Андрюньки, нет в моей жизни Глеба. Двух моих самых любимых людей. Почему я не делаю то же самое, что сделала Лидия? Да потому что они, дорогие мои, живы и, слава богу, здоровы, хоть и за тысячи километров от меня. Мы уже никогда не будем вместе, это очевидно. В то же время я обожаю свои одиночество и свободу. Они мне дались не так уж и просто, была борьба – с жизнью и с любимым человеком, это вам не в оловянные солдатики играть. Я одержала свою победу. Такую вот неоднозначную победу. Пришлось выбирать, и я выбрала. Но любимый мой жив – и это самое главное! Он есть, существует, дышит, работает, смеётся, возможно, влюбляется. А рядом с ним – его копия, моя гордость – наш сын. И вот это сочетание – свобода, одиночество, а на том конце Земного шара два дорогущих мне человека – всё это вместе уже и есть счастье. Только бы все были живы… Чтобы все были.
Разбередила сама себя, чёрт… Пойду пройдусь. Возьму сигареты, надену самую наглую бейсболку с самой разнузданной надписью… Буду гулять, курить, кутаться в любимый шерстяной балахон (нынче похолодало) и думать про хитросплетения любви, свободы, одиночества и… смерти. Я ещё не разобралась окончательно, формулу не вывела. Да и может ли она быть, формула эта? Которая для всех…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
И снова я сижу перед редакторшей, милой моей провинциалкой с неправильными ударениями. Она заметно нервничает.
– Это очень красивый рассказ! Такая настоящая любовь, такая печальная. Вот в этом и проблема.
– Проблема?
– Понимаете, нужен хэппи-энд. Только не обижайтесь! Ну, нельзя на Восьмое марта расстраивать наших читательниц! Пусть бы всё закончилось на том, как героиня вылечилась, а?
– И в чём тогда вообще смысл истории? Они жили долго и счастливо?
– Ну да, что в этом плохого? Кстати, у вас не было мысли, чтоб они в Израиле после больницы поехали в Иерусалим к святыням, поклониться и поблагодарить.
– Они были атеисты, – я очень старалась не злиться и не ржать. Приходилось прикладывать много усилий, честно.
– Это сейчас не очень приветствуется. И, вы знаете, лучше, чтобы Лиду вылечили в Москве, пусть в самой лучшей и дорогой клинике, но у нас!
Я обалдела и, глядя на редакторшу во все глаза, тихонько пробормотала:
– Как создавался Робинзон.
– Что? – вздрогнула и без того напряжённая бедняжка. – Какой Робинзон?
– Это Ильф и Петров, читали?
– А, "Двенадцать стульев", – обрадовалась девушка.
– Нет, это другая вещь, – вздохнула я. – Впрочем, неважно, продолжайте.
– Так как вы смотрите на то, чтобы она вылечилась в Москве?
– Допустим. Это всё?
– Ну, еще нужен какой-то финал и лучше жизнеутверждающий. Я подумала… как вы на это смотрите… если бы они потом усыновили ребёнка, а? Это в тренде, востребованная тема! Смотрите, состоятельные люди, нашедшие любовь уже немолодыми, не имеющие своих общих детей, усыновляют сироту. Здорово же, правда? Нашим читательницам очень понравится!
Какое-то время я помолчала, переваривая происходящее. Нет, я уже совсем не злилась, если только на себя. Ведь я сама вступила в отношения с журналом, рассчитанным на тех, кто смотрит сериалы и читает шлак. Я описала известную мне историю, вроде бы, на вполне понятном для них языке, слезливо и даже в некоторых местах святочно. Но, очевидно, учла не всё. Соглашаться? Или послать? Послать или соглашаться?
Да, господи, какая, в конце концов разница! Пусть будет так, как им надо. И всем хорошо: мне гонорар, редакторше – покой, читателям – почёсанное брюшко.
– Сделаю, окей, – и моя провинциалка шумно вздохнула, её явно отпустило дикое напряжение. Ещё бы: под угрозой срыва было срочное задание, а она, бедняжка, видимо, за меня поручилась.
– Только на сей раз у меня одно условие, – твёрдо сказала я, – лав-стори будет под псевдонимом, не под моей фамилией.
Ударили по рукам.
Словом, в ближайшем номере читайте рассказ, который закончится триумфальным выздоровлением Лидии после лечения в московской больнице и усыновлением супружеской парой самого несчастного мальчика из самого бедного детского дома, после чего ребёнок становится самым счастливым. И все будут довольны, здоровы в ближайшие сто лет. Ведь после хэппи-энда, очевидно, всегда бывает хэппи-лайф и никакой смерти. Тётенькам-читательницам понравится. Руководству журнала тоже.
Мы никогда не умрём и даже не заболеем. Мы живём в сказке, в вечной сказке… Не так ли?