Czytaj książkę: «Тайна красной пряди», strona 3

Копна красно-золотых волос

В тот вечер я легла рано и, частично раздевшись, накинула на себя халат и сидела на кровати, читая, пока Мэри не пришла сказать мне, что Робби уснул и что пора начинать наше ночное дежурство. Я больше не разговаривал с Мэри на эту тему, потому что вскоре после моих поисков на кухне миссис Брейн попросила меня помочь ей разобраться со старыми, давно закрытыми ящиками и шкафами в северном крыле, и у меня был очень напряженный и утомительный день. Однако я с облегчением обнаружила, что Сара бросила свои труды при моем появлении. Г-жа. Брейн выглядела почти такой же счастливой, как и я.

– Это самая неутомимая работница, которую я когда-либо встречала, мисс Гейл, – сказала она в своей вялой, нервной манере, – она приклеилась ко мне с тех пор, как мы начали эту бесконечную работу.

– Я бы хотела, чтобы вы бросили это, дорогая миссис Брейн, – сказала я, – и позволили неутомимой Саре истощить свою собственную энергию. Я уверена, что у вас нет ничего лишнего, и это перебирание старых писем, бумаг, книг и одежды – очень утомительная и удручающая работа для вас.

Она мучительно вздохнула. – О, не так ли? Это старит меня. – Она стояла перед огромным старым комодом с выдернутыми панталонами и выглядела такой крошечной и беспомощной, почти такой же маленькой, как Робби. Вся остальная мебель была такой же массивной, как высокий комод, кровать с балдахином, мраморное бюро и высокое зеркало в потускневшей раме. Мне нравилось зеркало, и я восхищалась своим отражением.

Миссис Брейн задумчиво оглядела комнату, и ее глаза, как и мои, остановились на зеркале. – Какая ты молоденькая рядом со мной, – сказала она, – и такая яркая, с такими чудесными волосами! Я действительно очень люблю тебя, ты знаешь, и у тебя должна быть какая-то история с твоей красотой и твоим "величественным видом", и тем ореолом трагедии, о котором говорит мистер Дебни. – Она дразняще улыбнулась, но мне было слишком грустно, чтобы улыбнуться в ответ.

– Моя история не романтична, – с горечью сказала я, – она скучна и грязна. Вы очень добры ко мне, дорогая миссис Брейн. – Я почти плакала. – Жаль, что я не могу сделать для вас больше.

– Больше?! Если бы не ты, дитя, я бы убежала из Пайн и никогда не вернулась. Никакие побуждения, никакие соображения не удержали ли бы меня в этом месте.

Она, конечно, говорила так, как будто имела в виду какое-то очень весомое побуждение и соображение.

– Почему вы остаетесь, миссис Брейн? – Спросил я импульсивно. – По крайней мере, почему бы вам не уехать для разнообразия? Это принесло бы вам столько пользы, и это было бы замечательно для Робби. Почему, миссис Брейн, вы не покидали этого места ни на день с тех пор, как умер ваш муж?

– Нет, дорогая, – печально ответила маленькая леди, – едва ли на час. Это моя тюрьма. – Она снова оглядела комнату и добавила, словно разговаривая сама с собой, – может осмелиться?

– Осмелиться? – Повторила я.

Она укоризненно улыбнулась. – Это было глупое слово, не так ли? – Опять этот мучительный вздох. – Видишь ли, я глупый маленький человек. Я не в состоянии нести груз чужих секретов.

Я снова повторила, как какой-то безмозглый попугай, – есть секреты?

– Конечно, есть секреты, дитя, – нетерпеливо сказала она. – У каждого есть секреты, свои или чужие. У тебя, без сомнения, есть секреты?

У меня были. Ей удалось заставить меня замолчать. После этого мы работали стабильно, и больше никаких попыток заговорить не предпринималось.

Тем не менее, лежа на кровати, пытаясь читать и ожидая вызова Мэри, я решила, что приложу все усилия, чтобы вытащить миссис Брейн и Робби из дома. Я пришла к выводу, что моя хозяйка стала жертвой легкой мании, одним из симптомов которой был страх покинуть свой дом. Я решила посоветоваться с доктором Хаверстоком и попросить его прописать Робби и его матери смену обстановки. Это могло бы излечить малыша от его нервных страхов. Как жаль, что я не придумала этот план на несколько дней раньше! Как я сожалею о своей задержке!

Мэри долго не приходила. Должно быть, я заснула, потому что через некоторое время почувствовала, что соскользнула на подушки и моя книга упала на пол. Я встала, чувствуя себя несколько испуганной, и посмотрела на часы. Была уже половина первого, а Мэри так и не пришла. Я подошла к своей двери и обнаружила, что она заперта. Я вспомнила, что у меня был другой план, чтобы Мэри заперла меня, и я предположила, что она забыла, что наше окончательное решение было в пользу другого плана, или она предпочла присматривать за Робби в одиночку. Мне было немного обидно, но я смирилась со своим заключением и вернулась в постель. Я погасила свет и очень скоро снова заснула.

Меня разбудил ужасный крик. Я села в постели, оцепенев от страха, сердце мое бешено колотилось. Потом я подбежала к двери, вспомнила, что она заперта, и встала посреди комнаты, сжимая руки.

Крики прекратились. Робби приснился кошмар, и все было кончено. Слава Богу! На этот раз мое алиби было установлено без всяких сомнений. Я испытала огромное облегчение, потому что сама начала бояться, что гуляла во сне и, возможно, под влиянием описания любимого кошмара Робби, бессознательно разыграла ужас у его кровати. Через некоторое время, когда в доме стало довольно тихо, хотя мне показалось, что я слышу, как Мэри ходит по комнате, я вернулась в постель. Когда она сможет оставить своего подопечного, я знала, что она придет ко мне со своей историей. Я старалась быть спокойной и терпеливой, но у меня это не очень получалось.

Было уже почти утро, слабый зеленоватый свет разливался по небу, раскрывая веерообразные пальцы сквозь щели моего ставня. Через некоторое время, показавшееся бесконечным, в коридоре послышались шаги. Это была не мягкая, как у кормилицы, поступь Мэри, а быстрые, решительные шаги мужчины. Он остановился у моей двери. Не было никакой церемонии стука, не поворачивался ключ. Ручка резко повернулась, и, к моему крайнему изумлению, дверь открылась.

Там стоял Пол Дебни, полностью одетый, с бледным и мрачным лицом.

– Выходи, – сказал он. – Пойдем со мной, посмотрим, что случилось.

Я заметила, что он держал одну руку в кармане и что карман оттопыривался.

Я встала, все еще в халате, с распущенными волосами, заплетенными в две длинные растрепанные косы, и ошеломленно подошла к нему. Он взял меня за запястье левой рукой, другая все еще была в кармане. Его пальцы были холодными и твердыми, как сталь. Я немного отпрянула от них, и он странно, жестоко потряс мое запястье.

– На что это похоже, а? – Прорычал он.

Я просто смотрела на него. Его неожиданное появление, его ужасные манеры, открывание запертой двери без ключа, а главное, тупое чувство какой-то всепоглощающей трагедии, за которую я должна был нести ответственность, – все это делало меня немой и бессильной. Я позволила ему держать меня за запястье и пошла рядом с ним по коридору, как будто и впрямь была сомнамбулой. Итак, мы подошли к двери детской. Внутри я увидела Мэри, стоящую на коленях возле маленькой кровати Робби, и услышала, как она всхлипывает, словно ее сердце вот-вот разорвется.

– В чем дело? – Прошептала я, глядя на Пола Дебни и отстраняясь.

Должно быть, мой взгляд произвел на него какое-то впечатление. Странный проблеск сомнения, казалось, промелькнул на его лице. Он потянул меня к койке, не сводя с меня глаз.

Там лежал маленький мальчик, который никогда прежде не подпускал меня к себе так близко, неподвижный и тихий – белое личико, тело, похожее на сломанный цветок. Я сразу поняла, что он мертв.

– О, мисс, – всхлипнула Мэри, пряча лицо, – почему вы не выполнили свой план? О Боже, помилуй нас, мы убили бедную душу!

– Мэри, – прошептала я, – ты заперла меня.

– О, конечно, мисс Гейл, нет. Мне показалось, вы сказали, что придете и проведете со мной ночь. Я приготовила кушетку. Я ждала вас и, должно быть, заснула… – Тут она поднялась на ноги, вытирая слезы. Мы оба разговаривали шепотом, Дебни все еще держал меня за запястье, маленький труп лежал перед нами молча, как будто спал. – Меня разбудил Робби. О, мой ягненок! Мой ягненок! – Она снова заплакала, и слезы потекли по моему лицу.

– Я слышала его, – выдавила я. – Я бы пришла. Но дверь была заперта.

Тут пальцы мистера Дебни ощутимо, почти болезненно сжали мое запястье.

– Я открыл твою запертую дверь, – усмехнулся он. – Помни об этом.

Мэри посмотрела на меня с недоумением. – Я не запирала вашу дверь, мисс.

Мы смотрели друг на друга в немом и трагическом недоумении.

– Я прибежала к Робби так быстро, как только смогла, – продолжала она. – Я опоздала и не заметила, как кто-то вышел. Он бился в конвульсиях, жалкий младенец! Мистер Дебни пришел почти сразу же и … О, мисс, кто скажет его матери?

Я сделала движение. – Я должна … – начала я, но холодная стальная хватка на моем запястье заставила меня остановиться.

– Иди, Мэри, – сказал Дебни, – и расскажи ей все как следует. Пошлите за доктором Хаверстоком. Этот … лунатик останется здесь со мной, – добавил он сквозь зубы.

Мэри со стоном повиновалась, вышла и медленно пошла прочь. Мы с Полом Дебни стояли молча, странно связанные друг с другом в этой комнате смерти. Это был человек, которого я любила. Я посмотрела на него.

– Ты выглядишь невинной, как цветок, – сказал он с болью. – Возможно, это тебя тронет.

Он притянул меня поближе к Робби. Он поднял одну из маленьких рук и положил ее, еще теплую, в мою. Маленькие пальцы были сжаты в кулак, и около двух из них была обернута прядь рыжевато-золотых волос.

Я упала к ногам Пола Дебни.

Сознание его хватки на моем запястье, не дававшее мне растянуться во весь рост на полу, оставалось со мной во время странного короткого путешествия в забытье.

– Ах! – Воскликнул Пол Дебни, когда я очнулась и подняла голову. – Я знал, что это выбьет почву у тебя из-под ног.

Он тихонько высвободил волосы из детской ручки и, не выпуская меня из рук, спрятал клок в записную книжку и положил во внутренний карман.

– Встань! – Сказал он.

Я повиновалась. Кровь начала возвращаться в мой мозг, а вместе с ней и невыносимое чувство возмущения. Я вернула ему его взгляд.

– Если мне посчастливилось ходить во сне, – сказала я дрожащим голосом, – и если из-за этого несчастья я была так ужасно несчастна, что стала причиной смерти этого бедного хрупкого ребенка, разве это причина, Пол Дебни, чтобы вы держали меня за запястье, угрожали мне и обращались со мной как с убийцей?

Я стояла во весь рост и не сводила с него глаз. К моему невыразимому облегчению, выражение его лица изменилось. Его глаза дрогнули от неумолимого осуждения, губы расслабились, пальцы медленно соскользнули с моего запястья. Я схватила его за руку обеими руками.

– Пол! Пол! – Ахнула я. Вскоре после этого я поняла, что использовала его имя. – Как ты можешь, как ты можешь подвергать меня таким мучениям? Как будто этого недостаточно! О Боже! Боже!

Я совершенно сломалась. Я дрожала и плакала. Он держал меня в своих объятиях. Я чувствовала, как он дрожит.

– Возвращайся в свою комнату, – сказал он, наконец, тихим, виноватым голосом. – Постарайся взять себя в руки.

Я попятилась, жалостливо, как наказанный ребенок, стараясь быть послушной, хорошей, заслуживающей доверия. Он смотрел мне вслед с таким выражением сомнения и отчаяния на лице, что, если бы не маленькое восковое личико Робби, я бы, наверное, не могла оторвать от него глаз.

Я кое-как добралась до своей комнаты и легла на кровать. Я была сломлена телом, разумом и духом. На какое-то время во мне не осталось ни сил, ни мужества. Но они вернулись.

Русские книжные полки

К счастью для всех нас, особенно для бедной Мэри, после смерти Робби миссис Брейн нуждалась в заботе и внимании, которые мы могли ей оказать. Что касается меня, то я ожидала немедленного увольнения, но, как оказалось, миссис Брейн более чем когда-либо настаивала на том, чтобы я осталась экономкой. Ни Мэри, из-за ее преданности мне, ни Пол Дебни, по какой-то менее дружеской причине, не сказали бедной маленькой женщине о причине смерти Робби, ни о своих подозрениях относительно моего соучастия, бессознательного или иного.

Читателю может показаться странным, что я не оставила Пайн. Теперь и мне это кажется странным. Но у моего мужества и упрямства была не одна причина. Во-первых, я почувствовала, что после необычайного обращения со мной Дебни, обращения, которое он не пытался объяснить и за которое не извинялся, моя честь потребовала, чтобы я осталась в доме и разгадала двойную тайну запертой двери, которая открылась, и пряди рыжевато-золотистых волос, обернутых вокруг пальцев бедного маленького Робби. Конечно, мне могло присниться, что дверь была заперта. Может быть, в то время, когда я воображала, что бодрствую, я действительно находилась в состоянии транса и, вместо того чтобы найти запертую дверь и вернуться в постель, я прошла через дверь и дальше по коридору в детскую Робби, придя в себя только тогда, когда, снова оказавшись в постели, проснулась от его криков. Это объяснение, я знаю, было принято Мэри, но у мистера Дебни были другие, более мрачные подозрения. Я поняла, что каким-то таинственным образом он назначил себя моим судьей. Мало-помалу я поняла, и в этом, если хотите, была главная причина, по которой я не покидала Пайн, что Пол Дебни просто не отпустил бы меня. Незаметно, тихо, более того, почти с отвращением, он держал меня под строгим наблюдением. Я начала медленно осознавать это. Если мне приходилось уезжать по делам, он сопровождал меня или посылал Мэри. Примерно в это же время миссис Брейн, не спрашивая у меня совета, наняла двух мужчин. Они должны были привести в порядок территорию, сказала она мне, и сделать кое-какой ремонт внутри и снаружи. Они, безусловно, были самыми неэффективными рабочими, которых я когда-либо видела. Они вечно возились в доме или в саду. Я устала от одного их вида. Мне казалось, что они всегда были у меня на виду, что бы я ни делала, куда бы ни шла.

Миссис Брейн, конечно, ужасно переживала смерть Робби; она страдала не только от естественного материнского горя, но и от болезненной фантазии, что в какой-то мере в трагедии виновата она сама. – Я должна был забрать его. Я не должна была позволять ему жить в этом унылом, ужасном доме. Что может стоить столько же, сколько его дорогая жизнь!

Снова возникло предположение, что жизнь в этом доме чего-то стоит. Мне следовало обсудить все эти вопросы с мистером Дебни. В самом деле, я сделала бы его своим доверенным лицом во всех тех тайнах, которые стояли передо мной, если бы не его грубость в ту ужасную ночь. А так мне было невыносимо смотреть на него, невыносимо говорить с ним. И все же, бедная, несчастная, одинокая девушка, какой я была, я любила его больше, чем когда-либо. Я продолжала вытирать пыль с книг, а он продолжал свои бесконечные заметки о русской литературе, так что мы по-прежнему были в обществе друг друга. Но какая печальная перемена в нашем общении! Тень печали и беспокойства, лежавшая на Пайн, лежала тяжелее всего в той солнечной, мирной библиотеке, где мы провели такие счастливые часы. И я не могла не радоваться его присутствию, и иногда я ловила на себе его взгляд, устремленный на меня с таким сомнением, с немым и жалким чувством. В те дни я пыталась решиться заговорить с ним. Я думаю, что в конце концов я бы так и сделала, с каким результатом, я и теперь не могу себе представить, если бы не, во-первых, эпизод с русским бароном и, во-вторых, другое дело, бесконечно и несравненно более ужасное, чем любое другое переживание моей жизни.

Русский барон пришел в Пайн однажды утром, дней через десять после смерти маленького Робби. Миссис Брейн встретила его в гостиной, позвонила в колокольчик и послала Сару наверх с поручением для меня.

Я сразу же спустилась. Барон сидел напротив миссис Брейн перед маленьким угольным очагом. Это был грузный, широкоплечий, бородатый человек с таким видом, будто у него слишком много белых зубов, которые прикрывает густая черная борода. Его фигура напоминала мне разодетую подушку. Она была круглой и узкой, без всякой формы и казалась мягкой. Его пухлые руки были втиснуты в светлые перчатки, которые он не снимал, а ноги обуты в экстравагантно длинные, заостренные, очень светлые коричневые туфли. Он держал брови поднятыми, а глаза раскрытыми так широко, что белки проступали над радужкой, и это без всякого усилия и без всякой причины. Это скрывало все возможные выражения, кроме совершенно необоснованного, крайнего удивления. Сначала, войдя в комнату, я подумала, что каким-то образом вызвала этот взгляд, но вскоре обнаружила, что он ему привычен. Миссис Брейн выглядела одновременно взволнованной и слегка удивленной.

– Мисс Гейл, – сказала она, – это барон Борф. – Она посмотрела на карточку, лежавшую у нее на коленях. – Он был другом моего мужа, когда мой муж был в Европе, и он тоже, как и мистер Дебни, хочет посмотреть коллекцию русских книг моего мужа.

Барон встал и отвесил мне такой глубокий поклон, что я заметила, что его волосы разделены пробором.

– Мисс Гейл, – сказал барон, глядя на меня и кланяясь. Он был похож на какое-то дрессированное морское животное.

– Я попрошу вас показать ему книги, мисс Гейл, – продолжала миссис Брейн. – Похоже, это одна из ваших главных обязанностей в доме, не так ли? И уж конечно, я не нанимала вас библиотекарем. Но я не очень хорошо себя чувствую с тех пор, как умер мой маленький мальчик … – Губы ее задрожали, и барон издал великолепный, глубокий, похожий на орган шепот сочувствия, его беспричинно удивленные глаза тем временем были устремлены на меня. По правде говоря, с момента моего появления он неотрывно смотрел на меня, и я была совершенно не в духе.

– Это правда, что я не должен был вторгаться в столь трагическое время в ваш дом скорби, – сказал он, – но, к сожалению, мое пребывание в вашей стране так коротко, что, если я не приеду сейчас, то я не смогу приехать вообще, и поэтому я не мог не приехать.

– Я, конечно, понимаю, – сказала миссис Брейн, вставая и вертя в руках карточку барона. – Я очень рада, что вы пришли. Не поужинаете ли вы с нами сегодня вечером?

Барон посмотрел на меня, как бы спрашивая согласия или совета, и, думая, что он думает о здоровье хозяйки, я сделала движение губами в ответ “нет”, на что он быстро, но очень вежливо и экспансивно отказался от ее гостеприимства и последовал за мной из комнаты.

Молодой Дебни встретил нас в холле. Я представила его барону, который очень побледнел, даже позеленел. Я была поражена этой потерей краски с его стороны, особенно потому, что мистер Дебни был чрезвычайно вежлив и нежен с ним в своей скромной манере и шел рядом с ним в библиотеку, болтая самым дружеским образом и напоминая мне о его манере вести себя со мной в первый день нашего знакомства. Барон стоял посреди книжного зала, стягивая перчатки, словно у него были мокрые руки. Лоб у него, конечно, был зеленым, и он не сводил с меня изумленных глаз, так что мне захотелось закричать, чтобы он убрал их.

Пол Дебни сел на подоконник и взял книгу.

– Я буду вести себя совершенно спокойно, барон, – сказал он, – и не стану мешать вашим расследованиям.

Он был удивительно спокоен, но я не могла не заметить, что он очень мало читал. Он не перевернул страницу, а сидел, засунув руку в карман. Я вспомнила, что именно так он держал свою руку в ночь смерти Робби. Один из мужчин пересек лужайку и начал подрезать виноградную лозу у одного из открытых окон. Я подумала, что барон не может жаловаться на слишком большое уединение для своих исследований.

– Это русская библиотека, – сказала я и направилась к полкам. Он следовал за мной так близко, что я чувствовала его дыхание на своей шее. Он дышал часто и довольно неровно.

– Большое вам спасибо, – сказал он. Он достал том и зашуршал страницами. – Интересно, мисс Гейл, – раздраженно спросил он, – можно ли мне продолжить изучение только в вашем присутствии? – Он вытер лоб. – Я студент, затворник. Это глупо, но эти существа, – он указал на мистера Дебни и человека у окна, – беспокоят меня.

Я взглянула на Пола Дебни, который улыбнулся и спустился со своего места у окна, направляясь к двери с книгой под мышкой, рука все еще была в кармане. Он ничего не сказал, но тихо вышел и почти закрыл за собой дверь. Я закрыла ее совсем. Через секунду я услышала, как он разговаривает с человеком снаружи, и тот тоже удалился. Барон испустил громкий свистящий вздох облегчения, подбежал к каждому окну по очереди, затем вернулся ко мне и заговорил тихим, бормочущим голосом.

– Вы несравненны, мадам, – сказал он.

Я была совершенно поражена и его речью, и манерами. Но это был мой первый образец русского дворянства, и, полагая, что это был аристократический русский прием комплимента, я поклонилась и собиралась последовать за мистером Дебни, когда барон, стоя на коленях у книжного шкафа, схватил мою юбку в руку.

– Вы не оставите меня?

Я выдернула юбку из его рук. – Нет, если я могу быть вам чем-нибудь полезна, барон, – сказала я и не смогла сдержать улыбки, настолько он был нелеп.

– Помочь? Боже мой!

Он отвернулся от меня и стал быстро вынимать из шкафа все книги. Я подумала, что это странный способ изучения, особенно потому, что он был так ужасно быстр в этом; я никогда не видела, чтобы кто-нибудь так удивительно быстро двигал руками, опрокидывая одну книгу за другой. Когда ящик был совершенно пуст, и я поняла, что мне придется снова его наполнять, он очень спокойно отодвинул полку и начал ощупывать пальцами заднюю стенку ящика. Я молча и зачарованно смотрела на него. Я считала его безвредно безумным. Он явно был очень взволнован. Он постучал пальцами. Пот струился по его лицу. Он взглянул на меня через плечо.

– Вот видишь, – сказал он. – Он там, сзади. Разве ты не слышишь?

Я слышала, что его постукивание производило глухой звук.

– О чем вы? – Сурово спросила я.

При этих словах он принялся ставить книги на место так же лихорадочно, как вынимал их. За невероятно короткое время они были возвращены на место.

– Да, да, вы совершенно правы, – сказал он, как будто мой недоуменный вопрос был всего лишь советом. – Теперь вы сами видите. – Он встал и отряхнул колени. – Для вас это гораздо безопаснее, но я не решился доверить это письму. Однако у вас гораздо больше возможностей, чем я предполагал. Оно, конечно, будет на русском, но это тоже не доставит вам хлопот. Я хотел устроить встречу с Мейдой, но это гораздо лучше.

Я уставилась на него, разинув рот, в этой речи не было никакого смысла.

Он взял мою руку и поднес к губам.

– Вы необыкновенны, поразительны! Какая молодость! Какая невинность! Боже мой! Как это делается? – Он приблизил рот к моему уху и пробормотал что-то по-русски. То, что он сказал, я сумела перевести, и это заставило меня, бледную и дрожащую, опуститься на ближайший стул.

– Не пройдет много времени, а? – Прошептал мне на ухо барон. – И молодого человека тоже найдут с тремя золотыми волосками на пальцах, а?

Я села и закрыла глаза руками, что, казалось, повергло его в судорогу веселья. Когда я подняла глаза, отвратительная, гротескная фигура исчезла.

Я подошла к окну. Он быстро шел по подъездной дорожке. Когда он завернул за угол, я увидела, как с обочины вышел человек и неторопливо направился за ним. Это был один из мужчин, нанятых миссис Брейн.

Я побежала наверх, в свою комнату, села в кресло перед туалетным столиком и положила голову на руки. Я сидела там долго-долго, и мне казалось, что я борюсь с туманом. Точно так же должна бороться какая-нибудь жертва-стрекоза с ужасной липкостью паутины. Я была мысленно ослеплена теми самыми сетями, которые начали обволакивать меня. Теперь я знала, что нахожусь в большой опасности, что со мной играют зловещие и злые силы, что, возможно, нарочно, я была напугана, сбита с толку и озадачена. Не было никого, кого я могла бы с уверенностью считать своим другом, никого, кроме Мэри, и как могла она или кто-либо другой понять неопределенные, похожие на сон, гротескные формы, которые приняли мои переживания. Миссис Брейн, возможно, была тем человеком, которому я могла довериться, и все же справедливо ли было пугать ее, когда она была такой хрупкой? В этом доме уже слишком многие были напуганы: мистер Дебни был моим врагом. Независимо от того, какое чувство владело его сердцем, его мозг был настроен против меня. Меня сделали жертвой, кошачьей лапой. Но кто и как? Этот барон обращался со мной как с сообщником. Он открыл мне тайну. Он сделал мне ужасное предложение. Сила, которая отпугнула трех домоправительниц, сила, которая отпугнула Делию, Джейн и Энни от их дома, сила, которая повергла маленького Робби в конвульсии, вызвавшие его смерть, сила, которая забрала всех, кроме меня и Лорренсов, ибо Мэри теперь спала рядом с миссис Брейн, из северного крыла эта сила угрожала Полу Дебни, и по шепоту барона я поняла, что она угрожает Полу Дебни через меня. Разве это не сверхъестественное зло? Разве я не была одержима? Можно ли заставить меня совершить преступление и оставить в качестве улики против себя эти пряди волос? Плоть и кровь не могли вынести всего этого ужаса. Я немедленно отправлюсь к мистеру Дебни.

С этой решимостью утешить себя я встала и приготовилась к обеду. Переодеваться было уже поздно, но миссис Брейн не придавала особого значения тому, как мы одевались к обеду; кроме того, мое платье было опрятным и свежим: мягкий серый креп с широким белым воротником и манжетами. Все мои рабочие платья были сшиты одинаково и отделаны в том квакерском стиле, который я нашла подходящим. Я подумала, что, несмотря на крайнюю бледность и тени под глазами, я выгляжу довольно симпатично. Кажется, это был последний вечер, когда я получала какое-то особое удовольствие от собственной внешности. Я немного нервничала из-за предстоящего разговора с Полом Дебни и с некоторым облегчением услышала от миссис Брейн в столовой, что наш гость ушел и не вернется сегодня вечером.

– Как странно снова быть одной! – сказала она, но мне показалось, что она выглядела скорее встревоженной, чем обрадованной.

Однако в тот вечер, несмотря на свою робость, она была в лучшем расположении духа, чем когда-либо после смерти Робби. Ее вялость была не такой сильной, как обычно, она даже болтала о своей молодости и танцах, на которые ходила. Она, должно быть, была красива, как фея, и, очевидно, была чем-то вроде красавицы, хотя я заметила, что все южанки задним числом видят себя центром небольшой толпы поклонников. Мэри прислуживала нам, потому что у Генри разболелся зуб, и он лег спать. Это была довольно уютная и веселая трапеза. Невольно неприятное впечатление, произведенное бароном, немного померкло в моем сознании, а по мере того, как оно померкло, стало усиливаться другое чувство. Другими словами, я начала остро интересоваться глухим звуком, производимым постукиванием по задней стенке книжного шкафа.

– По-моему, вы произвели на барона большое впечатление, мисс Гейл, – поддразнила миссис Брейн, когда мы сидели за чашкой кофе в гостиной. – Он, кажется, не мог отвести от вас глаз. Я не удивляюсь. Вы действительно странным образом необычайно красивы.

– Странным образом? – Не удержалась я от вопроса.

– Ну да, вы самая странная красивая девушка, какую я когда-либо видела. Знаете, моя дорогая, если бы я составила каталог ваших черт, никто бы не подумал, что это портрет ангельского существа. Это прозвучало бы, как описание лисы. А теперь напрягите свое тщеславие и слушайте. – Она оглядела меня и дала такое описание. – Во-первых, у вас огненные волосы, а это самый подходящий цвет для лисицы, знаете ли, и у вас длинное, тонкое, бледное лицо и зелено-голубые глаза, хотя ночью они кажутся черными, а иногда и серыми, но все же это настоящий цвет Бекки Шарп. У вас очень тонкие красные губы, и, если бы выражение их не было столь безошибочно милым, я бы сказала, что они выглядят жестокими и … ну да … злыми.

– О, миссис Брейн, какой ужасный портрет!

– Что я вам говорила? Это тоже правда, строчка за строчкой, и все же вы самая красивая женщина, которую я когда-либо видела. Мисс Гейл, ну же, вы должны видеть, какое впечатление производите. Вас не беспокоит состояние бедного Пола Дебни?

– Я не заметила его состояния, – с горечью сказала я.

Она покачала головой. – Вранье! – Сказала она. – Бедный мальчик неугомонен, как ястреб. Он становится бледным, худым и изможденным. Он ничего не ест. Он не может выпустить вас из виду.

– Если его снедает любовь ко мне, – сказала я, – то странно, что он никогда не признавался мне в своих страданиях.

– Но разве не так, Дженис? – Я просто буду называть вас по имени, можно?

Я была так благодарна ей за то, как мило она это сказала, и за нежный взгляд, которым она меня наградила, что поцеловала протянутую руку.

– Разве это не любовь, Дженис? Я могла бы поклясться, что в течение всех тех часов, что вы двое провели в библиотеке, что-то в этом роде происходило.

– Ничего подобного. На самом деле, миссис Брейн, я думаю, что Пол Дебни очень не любит меня.

Она задумалась, рассеянно помешивая кофе и глядя в огонь. – Это довольно загадочно, но иногда я тоже так думаю. По крайней мере, его чувство к тебе очень сильно, так или иначе. Иногда мне казалось, что он и ненавидит, и любит тебя. Как ты с ним обращаешься, Дженис?

Я старалась не смотреть ей в глаза.

– Никак, – пробормотала я. – Именно так я себя и веду, с вежливым безразличием.

Миссис Брейн издала короткую трель грустного смеха. – О, как я наслаждаюсь этой чепухой, Дженис! Я уже много лет не говорила таких вкусных вещей. Нет, дорогая, ты вовсе не относишься к нему с вежливым безразличием. Ты обращаешься с ним с самым ужасным, сокрушительным и величественным высокомерием, какое только можно себе представить. Теперь ты была гораздо приветливее с бароном.

Я невольно вздрогнула.

– Какое нелепое создание, не правда ли? – Рассмеялась миссис Брейн. – Я с трудом сдерживалась, когда смотрела на него. Он был похож на какой-то грим. Он не казался настоящим, ты понимаешь, что я имею в виду? Жаль, что он не остался на ужин.

– Он не позабавил меня, – сказала я решительно, – я думала, что он отвратителен.

– Бедный барон Борф! И он был так очарован. У тебя очень жестокое сердце, Дженис. Ничего, когда я разбогатею, я устрою тебя как королеву. Ты не должна быть экономкой всегда, даже если ты отказываешься быть баронессой. Ты ведь не знала, что я надеюсь на богатство, не так ли? – Она выглядела довольно хитрой, когда задавала этот вопрос.

– Нет, миссис Брейн, – сказала я.