Золотой Ипподром

* * *

Киннам смотрел на арену ипподрома, где шел первый заезд, и посторонний наблюдатель, конечно, приписал бы азарту болельщика воодушевление, читавшееся на лице великого ритора – поразительно красивом лице с античными чертами, которое смелый размах летящих бровей и темные глаза в обрамлении густых длинных ресниц, со спрятанной в уголках улыбкой, делали настолько привлекательным, что от него трудно было отвести взгляд. Но если бы кто-нибудь пригляделся внимательней, то в охватившем ректора Афинской Академии воодушевлении он мог бы уловить нечто, не вязавшееся с обычным возбуждением любителя лошадиных бегов, но напоминавшее, скорее, мальчишеский азарт при совершении опасной проделки, которая могла или обернуться крупной неприятностью, или принести необычайный выигрыш. Однако таких пристальных наблюдателей рядом с Феодором не было – всех занимало происходящее на ипподроме: колесницы пошли на предпоследний круг, и возница красных снова лидировал, несмотря на то что сегодня ему приходилось соревноваться с двумя новыми противниками, поскольку возницы зеленых и синих из первой и второй четверок поменялись местами.

– Если так пойдет дальше, устроителям скачек грозит разорение! – пошутил сидевший справа от Киннама ректор Сорбонны Эрве Рокар. – Теперь ведь, наверное, все бросились ставить на Феотоки, и если он все время будет выигрывать…

– Судя по тому, что творилось вчера в местных кофейнях, проигрышей первого дня хватит с лихвой, чтобы покрыть дальнейшие траты, – заметил Киннам.

– Да уж, я сам лишился некоторой суммы… А ты вчера не поставил ни на кого, хитрец!

– В первый день я обычно не делаю ставок, предпочитаю сначала оценить обстановку.

– Что ж, разумно! А я не могу удержаться, чтобы не рискнуть сразу! Зато вот Патрик не играет никогда, старый скряга!

– Не скряга, а рачительный хозяин, – возразил сидевший по другую руку от Феодора в меру чопорный англичанин лет пятидесяти. – Предпочитаю, чтобы мои деньги оставались при мне, а не попадали в руки неверной фортуны. К тому же я действительно не мальчик, дорогой Эрве, чтобы до сих пор предаваться таким играм. Когда-то на Дерби я просадил почти треть отцовского наследства и с тех пор предпочитаю быть наблюдателем. Это ничем не хуже игры на деньги для имеющих ум.

– Ладно-ладно, хозяйственный рачитель! – шутливо воскликнул Рокар. – Каждому свое, в конце концов… О-ля-ля, Феотоки! Фе-о-то-ки!

Колесница красных пришла первой, и трибуны огласились восторженным ревом, небо запестрело красными шарами, дамы из первых рядов возле финишной черты кидали победителю букеты алых роз, хотя цветы не долетали даже до края дорожки. Киннам с утра поставил на Феотоки довольно крупную сумму, но охватившее его возбуждение не имело никакой связи ни с бегами, ни с возможным выигрышем, хотя он искренне аплодировал победителю.

Мысли Феодора занимала августа: если восторженный прием, который она оказала ему в день приезда, приятно удивил его, но все-таки не выбил из обычной колеи, то вчерашнее поведение императрицы потрясло Киннама до глубины души. Теперь он почти не мог думать ни о чем другом и, хотя зрелище скачек всегда пробуждало в нем азарт, на этот раз бега мало трогали великого ритора – он был слишком взволнован другим. Что означало поведение Евдокии? Только флирт, которому она не прочь была предаваться в компании своих поклонников, или… нечто большее? Просто кокетство? Но она раньше никогда не вела себя так! Правда, еще в начале вчерашнего бала Киннам думал, что на нее мог повлиять столь возбуждающим образом восторг перед его двумя романами, которые она, наконец, прочла – прочла, когда он уже решил, что вряд ли дождется этого. Но ведь она сказала, что прочла их еще в начале лета – значит, около двух месяцев назад, – а улыбалась она ему сейчас, улыбалась так, как никогда раньше… Однако, за прошлые годы привыкнув быть лишь одним из многих ее поклонников, «одним из» в ее окружении – пусть и ближайшем окружении, но все-таки достаточно обширном и весьма блистательном, – он поначалу не смел верить в какие-то перемены, хотя вчера с самого начала бала она общалась с ним так много, как, пожалуй, никогда раньше. «Вы с этим согласны, Феодор? Читали ли вы эту книгу, Феодор? Что вы думаете по поводу этого, Феодор?..» Тогда он еще мысленно одергивал себя: просто, прочтя его «Записки», она обнаружила, что их душевное и умственное сродство гораздо больше, чем она могла заключить раньше из бесед с ним, ведь в своих романах он был откровеннее и больше раскрывался, чем в жизни, – вот откуда такое повышенное внимание, теперь ей интересно сравнить его взгляды на разные вещи со своими собственными, только и всего. Вполне естественное желание, еще ни о чем особенном не говорящее. Но потом…

Потом случился белый вальс. Именно случился – как чудо, как снег на голову летом, как роза среди зимы. Пять долгих лет, исполненных страсти и тоски, дней счастья от общения с августой на очередном Ипподроме и месяцев томительного ожидания новой поездки в Константинополь, безумных надежд и едких насмешек над самим собой, неистовых желаний и титанических усилий не выдать свои чувства, сладости и горечи, наслаждения и боли, – всё точно разрешилось ослепительной вспышкой, когда Евдокия, объявив белый вальс, спустилась с лестницы и с улыбкой подошла к нему. Можно ли думать, что это была всего лишь случайность?! Ведь она еще никогда не танцевала белый вальс с кем-либо, кроме мужа! И никогда не общалась с Феодором настолько благосклонно во всех смыслах, во всех – вплоть до благосклонности к нескольким не заметным окружающим, но, конечно, не оставшимся незамеченными августой дерзостям, которые он допустил во время последнего танца с ней, уже после вальса Муз…

Он понимал, что начал опасную игру, но остановиться было выше его сил: если августа в самом деле дает ему шанс, упустить его нельзя – потом он никогда не простит себе этого… да и она, конечно, не простит ему! Если же он обманывается, и ее «поощрения» ничего не значат… Впрочем, об этом лучше пока не думать, ведь забег только начался и глупо тормозить на старте! Киннама не могла остановить и мысль о том, что охватившее его возбуждение в каком-то смысле возвращает его к той жизни, в которую он был погружен в течение почти десятка лет до знакомства с императрицей. Сплетни о его тогдашних похождениях достигли и Царицы городов, и порой самые смелые и кокетливые из здешних дам довольно откровенно намекали Феодору, что не прочь проверить на деле, соответствуют ли слухи реальности, но он всегда едко отшучивался. Собеседницы иной раз даже оскорблялись, однако это его не волновало. Он отлично знал, что если б захотел вернуться к прежним играм здесь, на Золотом Ипподроме, где прекрасные гостьи со всех стран света отнюдь не всегда блистали строгостью нравов, у него не было бы недостатка в развлечениях. Но женщин помимо августы уже пять лет не существовало для великого ритора. И если сейчас он затевал игру, где можно только идти ва-банк, то она того стоила! Все прошлые увлечения, все испытанные чувства и желания, связанные с женщинами, стали бледным пятном по сравнению с тем, что пережил Феодор за годы знакомства с Евдокией: это была страсть всей его жизни, единственная, как он теперь понимал, настоящая любовь, которую ему довелось испытать, – и мог ли он отказаться от своих надежд, как бы они ни были призрачны?!

В конце концов, если он и рискует многим, то всяко не головой – ведь не средневековье на дворе! Да и какой смысл рассуждать об этом? В первый же день Ипподрома Евдокия сумела настолько зажечь ему кровь, что Феодор не находил в себе достаточно отрезвляющей воды, чтобы залить пожар, – да он и не хотел тушить этот огонь. Он слишком сильно любил, слишком долго томился, слишком пламенно мечтал. Лошади пустились вскачь, и теперь можно только или победить, или оказаться на обочине.

* * *

От кого: «Лаура Враччи» <laura-vracci@graphe. koin>

Кому: «Луиджи Враччи» <luigivracci@graphe. koin>

Отправлено: Вторник, 17 августа 2010 10:37

Тема: Re: мы на месте

–

Привет, Луи!

Так и не дождавшись от тебя обещанных фото и рассказов, выражаю тебе свое возмущение!!!

Почему ты молчишь? Ты знаешь, я человек ненавязчивый, но я почти обижена. Или может, тебя вконец околдовала принцесса, и ты потерял дар речи? Может, мне больше не молиться об избавлении тебя от нее?;)

Когда у нас показывали открытие Ипподрома и дали крупным планом императорскую ложу, дядя Марко, увидев принцессу, не донес до рта чашку с кофе, так и застыл, уставившись в экран. Через пару лет она точно будет одной из первых красавиц, каких я вообще когда-либо видела. Она и правда шикарная блондинка, просто умереть от зависти! А какие глаза! Какой изгиб бровей! Не удивлюсь, если ты уже передумал заниматься археологией;))) Вы с ней вместе хорошо смотритесь, кстати! :)

Императрица, как всегда, великолепна. Как она себя держит! Я больше всего жалею о своем отравлении из-за того, что упустила возможность вблизи поглядеть на нее. Ооочень надеюсь, что ты расскажешь мне о ней подробно!

Кто этот красавец-возница, который в первый день выиграл четыре забега? Комментаторы на ТВ были как-то скупы, а в сети я нашла про него совсем мало: Василий Феотоки, семья незнатная, отец погиб в автокатастрофе, одна сестра монахиня (!), а другая еще маленькая. Ездит верхом с 10 лет, зарабатывает на жизнь веб-дизайном (ну теперь-то не придется уже, наверное, разбогатеет!). По ТВ сказали, что в колесничных бегах он тренируется только год, все поражены его нынешним успехом. Сгораю от любопытства и жду, что ты расскажешь о нем побольше!

А у тебя был такой вид, будто ты, надевая рубашку, забыл вытащить вешалку! Что там с тобой происходит? Мамик звонила и бодро доложила, что все прекрасно, но честно говоря, я немного беспокоюсь.

Пожалуйста, черкни хоть пару строчек!

Твоя Лаура.

* * *

Дари глядела на огромный экран, где крупным планом показывали Василия – во втором заезде он пришел после Ставроса, но в третьем опять победил, – и думала, что у него очень красивая улыбка и вообще он ужасно пригож и напоминает античного героя… Наверное, если бы греки до сих пор создавали свои глиняные вазы с росписями, они бы изображали эти бега и победителей… А может, они и теперь такое делают?

– Послушай, Лари, а у вас тут не делают расписных ваз или статуэток… ну, как вот в античности, с изображениями героев, победителей на играх?

– Делают! Есть несколько фирм, которые этим занимаются, у нас в Городе «Лекиф», а самая известная – «Амфора» в Афинах, они даже по древней технологии делают вазы, но такие ужасно дорогие, по современной дешевле, конечно… Статуэтки тоже, да! А ты что, думаешь, изобразят ли Василя на вазе, если он победит?

Дари покраснела.

– Нет… Так просто, подумалось…

Она не решилась признаться Иларии, что думала о Василии. Ее саму смущало, что она слишком много о нем думает – и это вместо умной молитвы! Но какая молитва на ипподроме, в таком шуме, в таком азарте?! А вот Лари, она молится? Что-то не похоже… Но спрашивать об этом, наверное, неприлично – все-таки молитва это такое… интимное. Правда, в ее обители на родине сестры порой спрашивали друг у друга, «как идет умное делание», на каковой вопрос было принято, смиренно потупя взор, отвечать нечто вроде: «Помаленьку, с Божией помощью, вашими молитвами», – но, пожив в обители Живоносного Источника, Дари уже усвоила, что тут не принято любопытствовать о мере духовного преуспеяния и вообще о внутренней жизни других: это было личное дело каждого, лезть в эту область без приглашения считалось дерзостью.

– На вазах изображают обычно только тех, кто взял, по крайней мере, три Великих приза, – поясняла между тем Лари. – А так – если только кто-нибудь закажет. Но вообще эти фирмы больше любят древние сюжеты – античность, средневековье… Правда, конечно, государя изображают и августу… А еще, когда у них дети рождаются, тоже выпускают специальные вазы, очень красивые, у моих родителей есть такая, в честь рождения принца Кесария! Там он с императором и императрицей изображен, принц у августы на руках, и еще принцесса рядом маленькая.

– А как твои родители относятся к тому, что ты хочешь стать монахиней? – рискнула спросить Дари. – Они не против? Ты же у них одна.

– Ох! – Лари горестно вздохнула. – Мама очень расстроилась, когда я поселилась в обители, даже плакала… Сейчас-то она вроде уже смирилась. А папа… он сказал: всё это ерунда и я сама пойму, что это не для меня. Смеялся даже, говорил: «Рыжая монашка – как дырявая рубашка!» Я тогда на него очень разозлилась! Мне даже вот нарочно хотелось ему доказать, что я могу так жить! Но у нас в обители не постригают до окончания института, поэтому я учусь, еще два года, а потом… не знаю. – На ее щеках внезапно проступил легкий румянец, и она быстро проговорила: – Мне, конечно, хотелось бы остаться!

– Так и останешься, если хочешь! У вас же никого не гонят, ты говорила… А почему ты вообще решила идти в монастырь?

– Из-за романа про Кассию. Я его прочла, как только он вышел, у нас в Универе его обсуждали много, особенно на истфаке, спорили даже, правильно ли там показано то или это. – Лари рассмеялась. – Ну вот, а у меня подруга на истфаке, она мне про него и сказала, я прочла, и во мне что-то такое… ну, как перевернулось! Так вот подумалось: здорово, такое вот всё это… высокая жизнь! И не тупая какая-то, не то чтобы залезть в пещеру и только молиться да поститься… Ну, то есть, – она немного смутилась, – я не хочу сказать, что отшельники тупые, вообще-то у нас и сейчас много отшельников, особенно в Азии и в Сирии. Но такая жизнь – она ведь не для всех… То есть, если б я думала, что монашество это только поститься и молиться, сидеть в пещере и ни с кем не общаться, то я бы и не захотела так жить! А тут мне захотелось посмотреть, что это за Кассия Скиату и в каком монастыре живет, раз она романы такие пишет. Ну вот, и мне в обители очень понравилось, просто очень-очень! Так вот я там и оказалась.

– Да, у вас обитель чудесная! – с жаром сказала Дари. – Я и не поверила бы, что так бывает, если б сама не увидела! Но я всё хотела спросить: неужели у вас все монастыри такие?

– Нет, конечно, нет! Всякие есть. Есть и более традиционные, что называется, но это чаще за городом или где скиты и отшельники, они ведь до сих пор в древних пещерах живут, в ущельях, в горах… Мне наши сестры рассказывали, они бывали в Каппадокии, там древние монастыри, церкви, фрески потрясающие! Я тоже очень хочу туда съездить! Вот, хорошо, что ты спросила, я непременно покажу тебе, у нас есть несколько альбомов с фотографиями, о, как там красиво! Но там сурово, не как у нас! Каменное всё, и кельи, и трапезные, и всё-всё, и воду надо издалека носить, и колючки растут… Правда, во многие места теперь подвели воду, но есть и такие, где монахи за километр-два ходят за водой, представь! В общем, это подвиги там, да, нам такое и не снилось! Но там женщин мало живет. А в городах монастыри больше похожи на наш, хотя многие и попроще. А есть и плохие, где жизнь распущенная… То есть ты не думай, что у нас во всех монастырях переводами занимаются и книги издают! Просто тут у нас, понимаешь, столица, традиции такие, много ученых монастырей: Студийский, Сергие-Вакхов, Пантократор, Хора… Но это мужские, а из женских наш, наверное, самый известный, и еще Мирелейский. Еще в Элладе много ученых обителей, а вот в Вифинии и туда дальше в Азию, там уже всё суровее… Да тут и на Босфоре есть монастыри, где жизнь строже, чем у нас. Но вот мрачных лиц у нас и правда нигде нет, ну, то есть я не видела, я бывала с матушками в разных обителях… Есть такие, где сестры попроще и жизнь больше хозяйственная, но все-таки все радостные, и книги читают, и на все службы ходят. То есть не как у вас – работать-работать-работать, а потом упасть и всё, не-ет! У нас такого, думаю, нигде нет, я поэтому так и удивлялась, когда ты рассказала про всю эту вашу… каторгу!

– Да, хорошо вам! – Дари вздохнула.

Внезапно откуда-то донесся сильный аромат жареной рыбы, Дари даже оглянулась: сзади, чуть левее, сидели двое мужчин, держа в руках голубые коробочки с ярко-красной надписью. «Мега» – прочла Дари на одной, но дальше буквы закрывала рука едока, который с наслаждением обгрызал поджаристый рыбий хвостик, торчавший из коробочки.

– Что это они там сзади едят? – тихо спросила Дари.

Лари взглянула и с улыбкой ответила:

– Да это же мега! Меганикс, наши знаменитые ставридки! Вкуснотища, обожаю их! Разве до вашего царства они до сих пор не добрались?!

– Меганикс? – удивилась Дари. – Так это он и есть?! И у вас его тут вот так прямо едят… на улице?

– А что? – в свою очередь удивилась Лари. – У нас его везде едят! Это же быстрая еда!

– Ну, ничего себе, – протянула Дари. – А у нас это считается такой пищей для гурманов… В Хабаровске, например, всего один «Мега-Никс», я там никогда не была. Говорят, там дорого, с осетром, со стерлядью… А когда его открыли, туда вообще в первые месяцы стояли огромные очереди! Я сначала хотела пойти поглядеть, но так и забыла. А потом уже в монастырь ушла.

– Вот это да! – Лари была поражена. – С осетром?! Для гурманов?! У нас это все едят, «Мега-Никсы» тут на каждом шагу, вот и на ипподроме тут они при каждом секторе! Вот, знала бы я, так вчера бы не мороженого купила, а мегу, ты бы хоть попробовала… Ну, ничего, мы с тобой еще туда сходим! А что же у вас едят тогда… такое, чтобы для всех?

– У нас? Пироги. Пирожковые у нас на каждом углу, пирогов разных десятки, со всякими начинками, это тоже очень вкусно! И с рыбой пирогов много… Может, «Мега» у нас потому и не прижилась, что у нас к своему привыкли.

– Наверное, – согласилась Лари и умолкла; разговор о «Мега-Никсе» почему-то привел ее в задумчивость.

Дари тоже замолчала, размышляя о рассказе подруги про византийские монастыри.

– Нет, непонятно мне! – наконец, сказала она со вздохом. – Почему у нас всё совсем не так, как у вас?! Я имею в виду монашескую жизнь, а не пироги, – пояснила она с улыбкой. – Вроде бы и у нас православная страна, и у вас, и православие мы когда-то от вас получили…

– Никакая у нас не православная страна! – вдруг заявила Лари и нахмурилась.

– Почему?! – Дари опешила.

– А потому! Потому что, если б у нас была православная страна, то я бы вчера сказала этому Григорию, что я послушница в монастыре, а я… побоялась… Побоялась, как бы он не подумал обо мне… что-нибудь не то…

– Что же «не то»? – Дари была в недоумении. – Разве тут монахини – какая-то экзотика? Монастыри везде, и по улицам монахи ходят… Да ты же сама говорила, что в Университете знают, что ты послушница, и всё нормально, косо не смотрят!

– Ну, я не знаю! Не знаю. – Лари внезапно пригорюнилась, что было уже совсем удивительно.

– Может, ты чего-то другого побоялась? – нерешительно предположила Дари.

– Может быть, – тихо проговорила девушка. – Ладно, не обращай внимания, это я так, ерунду несерьезную говорю! Я ведь еще только учусь быть серьезной! Смотри, смотри, вон выходят акробаты с шестами, сейчас увидишь, какой будет трюк классный! Я его уже видела, с непривычки страшно немного, но ты не бойся, у них всегда получается!

Вскоре она уже смеялась и веселилась, как ни в чем не бывало. А Дари думала: «Что вообще значит – быть серьезной? Надо ли Лари быть серьезной? Разве она не самая лучшая вот такая, как есть, веселая и смешливая? А мне надо быть серьезной? Я ведь тоже… несерьезная. Я, как они говорят тут, унылая, а это же совсем другое!»

* **

Его высокопреосвященство Кирик, митрополит Ираклийский, сидел в своем кабинете на втором этаже небольшого особняка, построенного для него в ограде монастыря Святой Гликерии, который недавно волей патриарха обратили в Ираклийское подворье. Кабинет был заставлен книгами – в количестве совершенно невероятном, – завешан фотографиями владыки и его духовных наставников, иконами и картинами. Митрополит был крупным мужчиной пятидесяти шести лет, довольно загорелым. Его пышные, но не длинные волосы цвета румяной булки заметно вились, короткая борода колечками была намного светлее шевелюры.

Перед Кириком на экране компьютера был сценарий очередной просветительной передачи. Но в тот момент, когда в дверь постучали, митрополит отвлекся и созерцал что-то происходящее за окном, на монастырском дворе.

– Разрешите, владыка святой?

В дверь кабинета просунулась кудрявая голова юноши, который тут же и вошел, не дожидаясь позволения. На юноше был черный подрясник; умное, несколько вытянутое лицо украшали круглые очки.

– Что, Димитрий? – Кирик очнулся и слегка потянулся в кресле.

На митрополите тоже был подрясник, но по причине жары совсем легкий, из бледно-лазоревого шелка.

– Вот, поглядите, владыка. По-моему, это важно, – Димитрий, едва заметно изогнувшись, протянул митрополиту распечатку материала, появившегося утром на сайте «Синопсиса».

Статья Стратиотиса «Новые перспективы» поместилась на пяти листах красивой желтоватой бумаги, ключевые места были выделены алым маркером. Быстро пробежав текст, Кирик нахмурился и строго посмотрел на Димитрия, который терпеливо стоял, изображая напряженное внимание.

– Так. Ты понимаешь, что это значит?

– Да, владыка…

– Значит, все сначала, да? Именно теперь, когда мы расслабились и меньше всего готовы?

– Понимаю, владыка… – Димитрий, в свою очередь, нахмурился и скорбно опустил голову.

Высокий выпуклый лоб митрополита понемногу наливался краской, борода распушилась и стала походить на кипящую пену, а маленькие серые глазки, обычно казавшиеся благостными и доброжелательными, в эту минуту смотрели жестко и даже зло.

– Так, всё! Собрались! – Кирик прищурился. – Ты иди сейчас, набросай десяток лозунгов. Устраиваем молитвенное стояние. Прямо у ипподрома. Через два дня.

Глаза Димитрия округлились.

– Владыка, да, но… каковы могут быть последствия? Ведь подумают, что мы…

– Они подумают, что если мы на такое осмелились и так быстро, то значит можем, значит за нами сила! – воскликнул Кирик и весело посмотрел на помощника. – Не дрейфь! Пиши. Помнишь, что мы обсуждали? «Сильная церковь – сильное государство», «Мы все родились православными», «Встань за веру, ромейская земля». Остальное про трубу и нефть. Живее, их же еще нарисовать нужно будет. И позвони Лидии. Скажи, что она мне нужна, пусть бросает всё и едет сюда. И пусть Анну захватит, больше никого. Впрочем, я сам поговорю. Быстрее!

Димитрий выскользнул в приемную, постоял в задумчивости несколько секунд, затем посмотрел на популярный у православных плакат, висевший над письменным столом. Изображение напоминало герб Кантакузинов: два льва, стоя на задних лапах, передними подпирали дерево, в кроне которого явственно угадывались очертания имперских границ. Тело одного льва состояло из множества человеческих фигур – воинов, синклитиков, ученых, рабочих, земледельцев, во главе с самим императором; второй лев получился почти черным – его составляли монахи, священники и архиереи. Надпись на плакате гласила: «За наше равновесие!»

– Остается надеяться, что ломать равновесие посреди Ипподрома действительно будет не с руки, – пробормотал Димитрий. – А то ведь так можно и костей не собрать…

Чуть слышно цыкнув зубом, он стал набирать номер Лидии.

– Да! Бог благословит! – поздоровался Кирик, схватив поднесенную трубку. – Срочно бросай все, и сюда. Никому не слова. Скажи: кому-нибудь плохо стало. Анну захвати по дороге. Жду!

Отдавая трубку помощнику, митрополит посмотрел на него уже спокойнее.

– Ну, и что же твои выкладки? Разве мы предполагали такой оборот?

Димитрий слегка пожал плечами и открыл рот, но заговорить не успел.

– Ну, всё равно, – отчеканил Кирик. – Глупо было думать, что это затишье надолго. Всё было запрограммировано, начинается новая фаза отношений. Но каков Стратиотис! – процедил владыка сквозь зубы. – Благочестивец…

– Он не так плох. Теоретически, он наш единомышленник, владыка.

– Запомни, дружок, нам с тобой не нужны единомышленники, – наставительно заметил Кирик. – От них никакого толку, если они не свободны в действиях. Лучше один противник, который в нужный момент вынужден будет сделать то, что мы скажем, чем сто единомышленников, которые сделают потом то, что скажут другие. Пусть единомышленники лучше иконами машут, с ними нет смысла работать.

Митрополит, очевидно, уже совсем успокоился и вошел в обычный деловой раж. Его пальцы забегали по клавиатуре.

– Но вот с Панайотисом поработать придется, – произнес он неожиданно. – Чтобы другим неповадно было.

Лидия с Анной появились быстро. Совсем еще нестарые женщины, энергичные, хорошо и дорого одетые, они служили в солидных учреждениях, хотя и не на первых ролях. Примчавшись в Свято-Гликериевскую обитель посреди рабочего дня, дамы вошли в кабинет Кирика слегка запыхавшись и встали у порога с лицами, на которых читались обожание, радость и тревога.

Благословив посетительниц, митрополит сразу приступил к делу. Он был по-военному краток и точен.

– Собирайте как можно больше народа. Пусть девочки звонят всем, кого знают. Во все братства, во все сестричества. Тысячу человек, не меньше. Говорите, что церковь в беде. Вот, возьмите книжки, сколько унесете. Они уже с благословением.

Кирик указал на громоздившуюся в углу груду изданий в глянцевых обложках. На каждой было написано «Митрополит Кирик Ираклийский. Как спастись современному человеку». Под названием красовалась цветная фотография: респектабельное семейство, выбравшись из автомобиля, направляется к дверям храма.

Пока встревоженные женщины набирали книги в большие пакеты, Кирик расхаживал по кабинету. Но когда Лидия с Анной подошли к нему под прощальное благословение, он вдруг удивленно воскликнул:

– Как! А вы разве обедать не останетесь? Мы сейчас обедать будем.

– Владыка, мы с радостью, но работа…

– Ничего, за пять минут не уйдет! Димитрий, звони послушнице, пусть собирает на стол.

На обед подали вареный в вине рис, три сорта сыра, множество салатов, белое вино в кувшинах. Но главным блюдом был, конечно, огромный налим, обложенный маслинами.

– Ешьте, ешьте, – приговаривал митрополит, накладывая яства в тарелки своих гостий; Димитрий тоже присоединился к пиршеству. – Я уж вчера хотел выбросить все это, но потом подумал: вдруг Лиди с Ани придут? – пошутил он и расхохотался.

Женщины тоже засмеялись.

– Владыка, вы такой веселый!

– Да! – ответил митрополит. – Я не люблю унывать!

Он и вправду веселился от души: перестал напряженно щуриться, шутил, резвился и предлагал тосты. Но когда от налима остался лишь хребет, владыка вдруг снова стал серьезен.

– Дорогие мои, – сказал он, – смех это хорошо, но дело нам предстоит нешуточное. Мы должны за Господа постоять, за церковь Его! Это все очень непросто, но у нас почетная миссия, есть от чего возгордиться. Если мы сейчас этого не сделаем, с нас потом спросится на страшном суде!

Дамы слушали с напряженным вниманием, боясь пропустить хоть словечко. Но Димитрий, понимая, что речь произносится не для него, погрузился, по-видимому, в научные раздумья.

– Вы на меня не смотрите, мне ничего не нужно! – вещал Кирик. – Меня завтра выгонят – я на чердаке смогу жить. Или в подвале. Но подумайте, что есть такие принципы, которыми нельзя поступаться! Нам нужно возродить церковь, чтобы она опять стала сильной, чтобы императоры с ней советовались, чтобы жизнь строилась на канонической основе. Нужно оправославление всей нашей жизни. Нужна любовь христианская… – Тут он умолк на мгновенье и посмотрел куда-то в сторону и вверх, лицо его сделалось одухотворенным, глаза как будто даже намокли.

– Владыка, вас никто не выгонит! Все вас любят! Если что, мы за вас горой! Все настоящие православные с вами! – наперебой затараторили Лидия с Анной.

– Ну, добро, добро. Приведите мне хотя бы тысячу человек, а там поговорим, – отозвался митрополит. – Димитрий, за тобой Академия и обе семинарии, – добавил он, повернувшись к верному помощнику. – Соберемся у храма святого Андрея Стратилата, там как раз будет престольный праздник, никто не удивится.

Прощаясь, обе женщины смотрели на митрополита с нескрываемым обожанием. Умилился и Кирик. Быстро подойдя, он обнял Анну с Лидией и прижал к себе обеими руками. Дамы на несколько секунд коснулись висками горячих архиерейских щек.

– Благословите, святейший владыка! – попросила Лидия, получив свободу.

– Ну, какой же я святейший? – Кирик мягко рассмеялся, осеняя ее крестным знамением; на его лице отчетливо отпечаталось удовольствие.

Проводив дам, его высокопреосвященство поднялся в кабинет и вскоре опять вызвал Димитрия:

– Послушай, я всё никак не решу насчет Стратиотиса. У тебя есть какие-нибудь идеи?

– Пока нет, владыка, но… я не уверен, что это настолько уж важно. Ведь, в конце концов, он всего лишь огласил новую линию государства – что они все-таки хотят строить нефтепровод. Вот и всё.

– Да нет, ты, видно, самого главного-то не приметил! – воскликнул Кирик. – Ну да, ты пропустил его предложение!

– Это вы про… материальную компенсацию, отчисления?

– Именно!

– Но ведь, пожалуй, это было бы прекрасно, и это наша программа-минимум на данном этапе?

– Димитрий, ты ничего не понимаешь в политике! Занимайся своими канонами, ты в них спец, а сейчас слушай меня, – сказал архиерей раздраженно. – Статья раскрывает наши карты! Причем, совершенно случайно, я уверен. Этот протяженносложенный остолоп думает о том, что по его представлениям справедливо, но выдает то, что сейчас не должно упоминаться. Нам нужно думать о ближайшем будущем. Если такой вопрос встанет до серьезных и тайных переговоров, то очень многие благочестивцы скажут, что мы подняли всю эту бурю из-за денег и всё зависит от того, будем мы получать аренду или не будем. И тогда многие побегут назад, к нашему святейшему бессребренику. Они ведь не думают о реальности, не могут понять, что церкви нужны деньги для процветания, для внедрения наших идей, для новых газет, журналов, для радио, телевидения! Да даже и для того, чтобы такому ценному человеку, как ты, дом построить – что в этом плохого? И что они в этом понимают?

Димитрий ухмыльнулся и скромно опустил глаза.

– Ну да, не смейся.

– Да они готовы у нас каждую лепту считать! – подхватил Димитрий.

– Не говоря уж о том, что еще учат архиерея, чем ему заниматься в отпуске и в каких отелях проживать! Лыжи нельзя, яхта – неблагочестиво… тьфу. И вот, теперь Стратиотис поднимет всю эту муть со дна!

– Владыка, может быть, есть смысл связаться с Костакисом? – медленно и вкрадчиво проговорил Димитрий.

Кирик поморщился.