Золотой Ипподром

* * *

Утро выдалось ясное и довольно свежее. Ветер нес легкие облачка высоко в небе, шелестел листвой громадных кипарисов на улицах и гнал легионы мелких волн по челу Пропонтиды, играл имперскими флагами, поднятыми высоко над трибунами ипподрома. Черные орлы на золоте выглядели сегодня совсем не хищно и были похожи на болельщиков, дождавшихся любимого зрелища. На флагштоках пониже трепетали разноцветные флаги сотни стран, откуда прибыли именитые гости.

Народ начал собираться на площади Ипподрома еще с вечера – не потому, что билетов никогда не хватало на всех: просто радостное возбуждение не давало спать августовской ночью. Желающие могли спокойно сидеть на траве до рассвета, неспешно потягивая вино или пиво в компании друзей, обсуждая перспективы любимых возниц и своих партий. Но лишь только рассветало, начинал действовать строгий запрет на веселящие напитки, и их продажа в ближайших окрестностях прекращалась. Тогда нетерпеливым и немного сонным болельщикам оставалось лишь любоваться на огромный эллипс древнего сооружения, который после выключения подсветки становился розовым в лучах восходящего солнца.

Два яруса мощных пилонов поддерживали трибуны. Стены были сложены из серого камня с широкими прослойками потемневшего за многие века кирпича. Шутка сказать – почти тысячу семьсот лет простоял ипподром и до сих пор действует! При этом перестраивался он совсем незначительно: поновлялась облицовка, перекладывались обветшавшие арки, но, в общем, всё оставалось так, как при Константине Великом. За исключением, конечно, множества технических новинок, никак не влиявших на внешний облик полукилометрового цирка. Тяжелые времена пережил ипподром после захвата Константинополя крестоносцами. Почти четыреста лет длилось его запустение, но древние зодчие потрудились на славу, и когда в шестнадцатом столетии Город стал быстро возвращаться к былому великолепию, оказалось, что для восстановления огромного сооружения не понадобится титанического труда. Правда, за эти годы основательно ушла в землю древняя Спина – каменный четырехметровый гребень со статуями и обелисками, который огибали беговые дорожки. Зато она больше не загораживала обзора нижним рядам, а диких зверей на ипподром давно не выпускали, так что с близостью арены к зрителям вполне можно было мириться.

Еще одним существенным новшеством в оформлении цирка стали деревянные скамьи со спинками, укрепленные на каменных ступенях трибун: теперь зрители могли наблюдать бега с достаточным комфортом. Конечно, со временем под действием погоды и буйства азартных болельщиков сиденья из дерева приходили в негодность, но за их состоянием следили: при ипподроме существовал благотворительный трудовой центр для бродяг и попрошаек, которые занимались починкой скамей, получая взамен кров и пищу. Центр находился на попечении августы.

Длинная восточная сторона ипподрома примыкала к Большому Дворцу, откуда по специальным переходам появлялись знатные гости, члены Синклита и сам император. Все свободные помещения под арками нижнего яруса были заняты кофейнями, лавками с прохладительными напитками, сувенирными магазинчиками и «Мега-Никсами».

Из-за праздничной службы в Великой церкви, где уже много столетий находился чтимый Нерукотворный образ Спасителя, церемония открытия бегов начиналась в полдень, но Средняя и прилегающие улицы были уже с десяти заполнены народом. Горожане с билетами спешили поскорее протиснуться к своим скамьям, зачарованные туристы глазели по сторонам, как будто не в силах поверить, что перед ними сокровища тысячелетней Империи – Августеон с портиками, летящий купол Святой Софии с громадным резным крестом, колонна со статуей Юстиниана, грозно простирающего руку к востоку…

Те же, кому билетов не хватило или кто не имел возможности их купить, готовились наблюдать действо на больших экранах, которыми были уставлены Августеон и Форум Константина. Экраны имелись и в других частях Города, а также на малых ипподромах – Мамантовом и Аспаровом, где болельщикам еще легче было представить себя в центре бегов. Словом, вся столица Империи превращалась на время Ипподрома в зрительный зал, где люди сидели, ходили, спорили, покупали еду и напитки у бойких разносчиков, ссорились и держали пари.

Дари и Лари, пробившись через толпу у южных ворот и предъявив билеты, очутились в прохладном каменном коридоре, чьи стены за столетия были до блеска отполированы плечами зрителей. Коридор окончился лестницей, приведшей их на самый верхний ряд скамей, расположенных в изгибе огромной подковы ипподрома. Отсюда не так удобно было рассматривать императорскую ложу, зато конские ворота, откуда появлялись колесницы, находились точно напротив, хоть и довольно далеко. Лучше всего был виден обелиск Константина Порфирородного на Спине, покрытый блестящими бронзовыми пластинами – точь-в-точь такими, какие ободрали с него когда-то крестоносцы.

Лари протянула подруге подзорную трубу.

– Держи, а то всего не увидишь.

Пробегавший мимо служитель, скользнув по Дари опытным взглядом, сунул ей в руку глянцевый листок, исписанный какими-то текстами в несколько колонок.

– Это аккламации, – пояснила Лари, – и гимн. Когда придет время петь, петь должен весь Ипподром! Здорово, правда?

Действительно, на листочке были транскрибированы греческие стихи для всех европейских языков.

Ровно в одиннадцать часов послышался перезвон колоколов, возвещавших об окончании торжественной службы в Святой Софии и о том, что уже скоро император, после легкого завтрака, начнет торжественное шествие по дворцовым переходам.

Колокола еще не смолкли, когда растворились ворота расположенного в полумиле от ипподрома гвардейского манежа, и оттуда под плавные переливы Марша Бессмертных стали вытягиваться эскадроны блестящей конницы. Схоларии были разбиты на подразделения по цвету лошадей – гнедые, белые, рыжие, вороные и соловые. Сюда мечтали попасть служить военнообязанные юноши из самых богатых семей, но доместик схол, зная отношение императора к аристократам, чаще отдавал предпочтение деревенским здоровякам из Каппадокии и Вифинии.

Первый эскадрон сверкал панцирями и шлемами времен римского принципата, второй был обмундирован скромнее, в стиле эпохи войн с арабами, на третьем синели латы времен крестовых походов, четвертый щеголял кирасами, напоминавшими о великой Битве Народов. Всадники последнего эскадрона красовались в подлинных войлочных шляпах времен Последней Европейской Войны. Конники ехали шагом по запруженной народом улице, и далее через Августеон – в ворота ипподрома. Солдаты были веселы и с явным удовольствием ощущали взгляды тысяч глаз. Обычно они несли охранную службу на внешнем контуре Дворца, и большие праздники среди армейских будней были для них праздниками вдвойне. Правда, Синклит давно намекал императору, что дворцовая гвардия, да еще на лошадях, стоит слишком дорого, но сегодня никто бы не усомнился в ее полезности и даже ценности.

Императорские схолы всегда открывали Золотой Ипподром и уже стали частью его легенды. Неспешно обогнув Спину в колонне по трое, они покинули арену, только трубачи спешились и заняли места над главными колесничными воротами. И тогда на беговой дорожке появился последний, шестой эскадрон, где служили юноши из восточных хурритских племен. Все они были на горячих караковых лошадях, в красно-синих развивающихся одеждах и с кривыми саблями. С боевыми криками они пронеслись по ипподрому в бешеном галопе, не соблюдая ни строя, ни порядка. Все как на подбор смуглые курчавые красавцы, они, очевидно, вкладывали всю душу в эту бешеную и прекрасную скачку, но при этом поглядывали по сторонам гордо и вызывающе – дескать, мы еще и не так можем!

Солнце припекало, и по громадным штангам, нависшим над каждым сектором трибун, поползли плотные белые экраны, сразу давшие желанную тень. Еще мгновение, и включились мощные проекторы, готовые транслировать на экраны все происходящее на арене в сильно увеличенном виде. Впрочем, многие зрители все равно запаслись биноклями. А из ворот манежа, тем временем, показалась колесничная процессия. Ведущий актуарий, появившийся на всех экранах, объявил зрителям, что сейчас по арене продефилируют победители прошлых заездов. Актуарий – высокий представительный мужчина с волосами до плеч и в белой парадной тунике – стоял в пустой пока ложе Кафизмы, и камеры сначала были направлены на него, но затем быстро сосредоточились на возницах, проплывавших вдоль трибун под радостный гул толпы. Почти все они были в серебряных наградных касках. Заметны были и каски позолоченные, принадлежавшие обладателям Великого приза. Непривычно смотрелись яркие рекламные наклейки на квадригах – в этом году император, скрепя сердце, впервые разрешил это новшество. Впрочем, больше нигде никакой рекламы видно не было.

Тем временем в ложах стали появляться высокопоставленные гости – важные президенты, министры, благородные короли и принцы угасающих европейских династий, молодые загорелые диктаторы. Актуарий громко и церемонно представлял каждого, а публика приветствовала аплодисментами тех, кто был ей особенно приятен. Некоторые персоны заметно нервничали, не видя перед собой привычной пуленепробиваемой стеклянной стены, но хозяев праздника такие мелочи, очевидно, не беспокоили.

Из отдельного входа появились димархи и виднейшие представители цирковых партий в одеждах своих цветов. Для них специально выделили по ряду скамей на каждой трибуне – красная, синяя, зеленая и белая полосы раскрасили людской муравейник длинными мазками.

– Почему их не посадят всех вместе? – спросила удивленная Дари.

– Это правило такое, еще с шестнадцатого века, – ответила Лари. – Тогда была большая драка, целое побоище после бегов, и с тех пор их не сажают большими группами.

– Ой, да неужели эти старички и толстячки могут драться?

– Ну, конечно, нет! – Лари рассмеялась. – Я же говорю, традиция! И потом, так красивее.

В этот момент раздался рев труб, и на плоской крыше Кафизмы появилась знаменная группа. Восемь подтянутых схолариев в парадных мундирах и с винтовками за плечами вынесли императорский штандарт и несколькими четкими движениями подняли его на флагшток. Весь ипподром уже был на ногах.

Гимн Империи был написан в начале девятнадцатого века, оттого в нем было много античной романтики и полностью отсутствовали социальные рефлексии. Это был даже не гимн Империи – к чему Империи гимн? – а гимн консерватизму как здоровому началу. Ну, и дань прежней моде, конечно. Дари несколько раз слышала эту величественную мелодию, но только сейчас осознала, насколько она захватывает человека, стоящего на трибуне ипподрома и вливающего свой голос в многотысячный хор. Музыка текла медленно, с плавными переходами. Она напоминала реку, постепенно набухающую в половодье и выходящую из берегов.

«…Если хранит храбреца щит твой зеркальный, Афина,

Он, обращаясь назад, знает, что ждет впереди…»

Пел, казалось, весь Город. Даже самые легкомысленные гости перестали посмеиваться и, уткнувшись в буклеты, старательно выпевали незнакомые слова.

При звуках гимна в ложе Кафизмы появился император в полном парадном облачении – в золотой далматике, перевитой лентой лора, и царском венце. «Как он выдерживает такой наряд в жару?» – подумалось Дари. Как бы в ответ на ее мысли, Константин опустился на приготовленный для него малый трон, и – единственный из всех – дослушал гимн сидя.

За императором появились августа, принц Кесарий, принцесса Екатерина и несколько избранных, по обычаю, гостей. Ими оказались главы нескольких европейских держав со своими семьями, в том числе президент Итальянской Республики; его сына посадили рядом с принцессой.

Последние строки гимна окончились народным восклицанием, на которое откликнулись старинные пушки босфорских фортов. Им ответили укрепления Пропонтиды, после чего ужасающий грохот раздался сзади, от азиатского берега – это громадный ракетный «Посейдон», маячивший на траверзе Принцевых островов, за неимением больших орудий, выпустил в воздух четыре очереди из светящихся шаров, ослепительных даже при ярком солнечном свете – белых, красных, синих и зеленых.

Тем временем, началась жеребьевка. Рыжий человек в красном одеянии поднял над головой большую чашу, наполненную белыми шариками, и подошел к принцессе. Та удивилась и что-то пробормотала. Потом стала по одному вынимать шарики и опускать их в поданный ей высокий и узкий стакан. Когда двенадцать шариков уместились в нем стопкой один над другим, рыжий, поклонившись, отошел от ее высочества и поставил стакан на столик. Миг – и шарики вспыхнули фиолетовым светом, отчего на них ясно стали видны крупные римские цифры.

– Первые три забега! – громко провозгласил мужчина, вынимая шарики один за другим. – Синие: Александр Муселе, первая дорожка! Зеленые: Михаил Нотарас, вторая дорожка! Красные: Василий Феотоки, третья дорожка! Белые: Георгий Митропулос, четвертая дорожка!

Трибуны взорвались восторженными криками, причем больше всего, как показалось Дари, горячились красные.

– Он может подойти к каждому из высоких гостей, – объясняла Лари. – Никто не знает заранее, кому придется выбирать шары!

Со второй чашей рыжий подошел к Луиджи. Тот смутился еще больше, чем принцесса, заметно покраснел и даже беспомощно покосился в сторону. Однако протянул руку и стал один за другим опускать в стакан шарики с невидимыми номерами.

Из ворот манежа, тем временем показались одна за другой, колесницы первой четверки участников соревнований. Проезжая по улице к воротам Ипподрома, возницы успевали перекинуться парой слов со стоявшими в толпе друзьями или поймать букетик, брошенный какой-нибудь юной особой. Дальше их ждала яркая площадь, наполненная разодетым народом, флагами, цветами и аппетитными запахами.

Как только колесницы заняла свои места в арке стартовой башни, актуарий взмахнул белым платком. Канат, перегораживавший все четыре проезда, упал, и кони рванулись вперед. Бега начались.

Тяжелые квадриги разогнались не сразу. Видно было, как напряглись лошадиные спины, как сжались возницы, словно желая помочь великолепным животным. Но колесницы быстро набрали нужную скорость и понеслись по каменистым дорожкам колесо к колесу.

– Красиво, да? – воскликнула Лари, взглянув на соседку. – Это настоящие боевые квадриги, не что-нибудь! Такого больше нигде не увидишь! А править сразу четверкой коней это вообще целое искусство!

Дари смотрела на арену во все глаза. Колесницы уже приблизились к сфенде ипподрома, и им нужно было поворачивать. Дари тянуло зажмуриться. Она не представляла, как можно на такой скорости заставить четырех лошадей уклониться в сторону. Казалось, они врежутся в трибуны и на этом все закончится. Она не спускала глаз с Василия. Тот стоял на своей колеснице, напряженно сжимая поводья и смотрел вперед, чуть наклонив голову. Он был сейчас необычайно красив. Ремешок красной каски туго охватывал упрямый подбородок, красный пробковый жилет походил на панцирь. А мощные загорелые руки были, кажется, вылеплены с античной статуи.

«Эх, если б ему еще волосы подлиннее…» – подумала Дари и тут же мысленно усмехнулась: однако, что за мысли ее посещают!

Между тем белый возница стал немного притормаживать, зеленый шел с ним вровень, а синий, кажется, увеличил скорость – по крайней дорожке ему было удобнее всех поворачивать, но и путь предстояло пробежать больший, чем другим. Но всеобщее внимание захватил Василий: он вдруг резко рванулся вперед и, обогнав синего и зеленого, занял короткую первую дорожку! Трибуны взорвались криками и свистом.

– Ну ничего себе! – Лари всплеснула руками. – На первом же круге! Он или очень уверен в себе, или еще совсем неопытный. Ему же семь кругов нужно сделать, а он сразу так гонит коней!

– Семь кругов?! – изумилась Дари.

– Ну да, конечно! И потом, по первой дорожке тяжелее огибать Спину!

– Я думаю, он справится, – пробормотала Дари, глядя вслед удаляющимся теперь запряжкам.

А те понемногу выстроились в цепочку, которая медленно удлинялась. Дари почти физически чувствовала, как вибрирует арена под копытами шестнадцати лошадей, как колеса стирают в пыль мелкие камешки. На поворотах Василий сильно отклонялся влево, закладывая на своей квадриге крутые виражи. Казалось, он вот-вот чиркнет каской по каменному полукругу. Пока никто не мог его обогнать.

– Это ужасно опасно, ужасно! – горячилась Лари. – Сколько возниц погибло на этих поворотах!.. Но сейчас они должны беречь силы до последнего круга.

– Беречь? Как беречь? Им же нужно скорее прийти к финишу?

– В этом-то и загвоздка! С какой скоростью идти, кого обгонять и когда, и как не расшибиться при этом. Это очень сложно, тут думать надо!

«Ну да, это нам отсюда хорошо думать, когда всё видно, – пронеслось в голове у Дари. – А каково там, на колеснице, когда нужно и править, и спиной чувствовать противников?!»

Трибуны ревели. Впереди шел Феотоки, и сразу за ним – Нотарас. Синие и белые заметно отстали. Иногда от непривычного шума Дари даже казалось, что наступила глубокая тишина, и тогда запряжки казались ей диковинными жуками, медленно ползущими по песку.

Василий выиграл первый забег! На финишной прямой Нотарас попытался обойти соперника, но с его коней уже летела пена, и колесница зеленых пришла к финишу второй, опоздав на пять секунд. Зрители чествовали победителя древним приветствием, которое возглашалось на ипподроме уже много столетий:

– Прекрасно прибыл, несравненный возница!

Во втором заезде Нотарас, переменив коней, попробовал повторить трюк Феотоки, но, видимо, занервничал, ошибся и снова отстал. Третий заезд тоже выиграли красные. Трибуны кипели. Дари и Лари, забыв про всё на свете, кричали и прыгали от восторга, когда Феотоки в третий раз оборвал финишную ленточку. Болельщики синих, зеленых и белых были явно разочарованы. Особенно те, кто ставил на Нотараса!

* * *

Григорий никогда еще не видел таких напряженных и неожиданных состязаний. Шутка ли – появляется никому не известный юноша, и путает карты всему Ипподрому! Похоже, на этой волне поднимется и второй возница красных! Начался шестой заезд, и трибуны снова взорвались криком. Зрители махали синими, зелеными, красными или белыми флажками, некоторые держали полотнища с ободряющими призывами, пускали в небо разноцветные шары. В ряду выше болельщики орали басом и топали ногами; Григория это несколько раздражало, но Елизавета не замечала ничего вокруг – она была вне себя от возбуждения: стало ясно, что Феотоки имел шансы стать не только финалистом первого дня, но, если продолжит в таком же духе, получить и Великий приз Ипподрома. К тому же Лизи с братом впервые в жизни сидели на таких отличных местах.

– Вот видишь? Видишь?! – повторяла Лизи. – Я тебе говорила, на кого ставить, а ты все: «Нотарас, Нотарас!» Вот тебе и Нотарас! Я уже выиграла кучу денег, а ты что?

– Деньги это хорошо, конечно, но ведь ты хочешь получить возницу, а это совсем другое дело, – ехидно заметил Григорий. – Если он выиграет седьмой заезд, то сегодня будет во Дворце, и я зуб даю – принцесса его окрутит! Она ему хлопала и кричала не хуже, чем ты, и красотка она ух, какая!

В отличие от сестры, во время забегов с участием Василия почти не отрывавшей глаз от колесниц, Григорий, когда на экранах появлялась императорская ложа, наблюдал за принцессой и заметил, как бурно она ликовала, видя победы Феотоки. Лизи пропустила мимо ушей колкую реплику брата. Конечно, ее немного беспокоил возможный визит Василия во Дворец, но она была уверена, что у принцессы даже при всем желании не получится с возницей ничего серьезного – родители не дадут!

В шестом забеге выиграл возница белых, а это означало, что в седьмом будут участвовать он, Феотоки и выигравший четвертый и пятый заезды возница синих из второй четверки, а двум зеленым кинут жребий – никто из них не выиграл в этот день ни в одном заезде. «Какой облом для Нотараса! – подумала Лизи. – На него точно многие ставили, а он теперь Великого приза не получит… Если, конечно, ему сейчас не выпадет жребий и он не обойдет Василя в седьмом… Нет, Василь должен выиграть! Ну же, Василь, давай, я в тебя верю!»

– Ну что, пойдем промнемся? – спросил Григорий. – Или ты опять будешь на акробатов пялиться?

– Ну, я бы поглядела, а что? Тебе разве не нравятся они? Такие прикольные! А ты какой-то прямо неугомонный! Вроде на работе целый день на ногах, так посидел бы вот, отдохнул!

– Ты на работе сидишь сиднем, а вот же, не хочешь гулять. Уж кто как привык… Я долго сидеть не могу! А отдыхать надо лежа. – Григорий встал. – Ладно, я пошел, а ты сиди, раз так. Принести тебе мороженого? Или сок?

– Давай, всего неси! Гранатовый сок и фисташковое мороженое, граммов двести… А после бегов мы с тобой загуляем, я же выиграю! – Она засмеялась. – Ну, иди, иди. – И Лизи, взяв бинокль, навела его на императорскую ложу, хотя с такого расстояния в деталях разглядеть происходящее там все равно было невозможно.

В кофейнях, расположенных под трибунами ипподрома, стоял дикий гвалт. Когда Григорий зашел в одно из этих заведений, ему показалось, что он попал внутрь орущей стаи ворон.

– Откуда он взялся, этот Феотоки, черт бы его побрал?! – вопили проигравшие.

– Богородица ниспослала нам на утешение!¹ – ехидничали сделавшие ставку на Василия.

Последних, впрочем, было немного, и в основном это оказались люди случайные: большинство «профессиональных» болельщиков ставили на Нотараса или на Мелетия Ставроса, возницу синих из второй четверки.

– Ведь, правда же, правда это возмутительно? – вдруг бросился к Григорию какой-то краснолицый толстяк. – Скажите, молодой человек!

– Э-э, – протянул ошарашенный Григорий, осторожно пытаясь высвободиться из объятий нежданного собеседника, который обеими руками крепко схватил его за плечи. – Что именно вы считаете возмутительным?

– Ну, как же! – брызгая слюной ему в лицо, крикнул толстяк. – Этот Феотоки! Почему нас не предупредили о его способностях?

– Да кто тебя будет предупреждать, Пончик? – насмешливо отозвался высокий поджарый мужчина лет пятидесяти с массивным носом и длинным подбородком. – Ты что, спятил совсем от горя? Бега на то и бега, чтобы никто не знал будущего призера, иначе какой интерес? Ну, чего ты пристал к юноше? Отпусти его!

Толстяк с плаксивым вздохом выпустил Григория так же внезапно, как схватил. Молодой человек едва не отлетел назад и, облегченно вздохнув, поскорее пробрался к стойке, чтобы купить мороженое и ретироваться. Конечно, работая в «Мега-Никсе», он насмотрелся на всякую публику, но такое количество чрезмерно возбужденных фанатов, собранных в одном месте, его напрягало. «Хорошо, что здесь, по крайней мере, не продают спиртного!» – подумал он. Купив угощение для сестры и взяв себе двойную порцию шоколадного мороженого, он направился к выходу и вдруг остановился, словно запнувшись. В дверях кофейни стояла миниатюрная худенькая девушка в синем платье строгого покроя, длиной чуть выше щиколоток и с короткими рукавами; из-под копны огненно-рыжих волос испуганно смотрели большие светло-серые глаза. Очевидно, девушка тоже пришла купить что-нибудь перекусить, но царившая в кофейне атмосфера способна была обескуражить и не такое трепетное создание. Растерянный взгляд девушки остановился на Григории, она вдруг улыбнулась и быстро подошла к нему.

– Простите пожалуйста, вы не могли бы мне помочь? Я хотела купить мороженого себе и подруге, но тут такая толпа, все кричат еще хуже, чем на бегах… Вы тут, кажется, самый нормальный из всех! – Она рассмеялась. – Может, вы побудете со мной, пока я тут покупаю? А то мне немного боязно здесь одной…

– Да, конечно, пожалуйста, госпожа, – Григорий неожиданно для самого себя, заговорил галантным тоном официанта «Мега-Никса».

– Ну, какая я вам госпожа? – Девушка опять засмеялась. – Я просто Лари!

– Лари?

– Ну, Илария, но лучше зовите меня Лари, ага?

– Ага, – заулыбался молодой человек. – Очень приятно! А меня зовут Григорий… то есть можно просто Грига.

– Рада познакомиться! Как хорошо, что вы тут оказались, а то я уж подумала, не бежать ли мне отсюда!

Она смеялась, показывая белые зубы, и веснушки на ее лице тоже словно смеялись вместе с ней. Григорий заметил, что она совсем не накрашена и у нее удивительно белая и нежная кожа.

– Какое вы любите мороженое? – спросил он, когда они подошли к витрине, где пестрели всеми цветами радуги ванночки с холодным лакомством.

– О, я всякое люблю! Только мятное и ванильное не очень… Но сейчас я возьму разного! – Она достала из маленькой черной сумочки кошелек и обратилась к продавцу. – Будьте добры, два мороженых, шарики все разные… В одно кофейный, малиновый, лимонный и дынный, а в другое…

Григорий смотрел на нее и думал: «Какая интересная девушка! Такая веселая… и такая рыжая! Лари. Илария и значит „веселье“ – какое подходящее имя! Всё время смеется… Какие у нее рыжие волосы! Такие яркие…»

– Большое вам спасибо! – улыбаясь, сказала Лари, когда они вышли из кофейни. – Благодаря вам мы с Дари не остались без мороженого! Дари это моя подруга, – пояснила она. – Мне хочется ее угостить получше, она наша гостья, из Сибири.

– То есть прямо из Сибирского царства? – удивился Григорий.

– Да, из Хабаровска. Мне нужно ее веселить, а то она жила там, где все ходят мрачные… наверное от холода! Зимой бывает ниже тридцати, представьте! Вот ужас, я бы там умерла, наверное! Не люблю холод! Ой, но я, наверное, задерживаю вас? У вас уже мороженое тает! Или, может, нам по пути? Мне в тридцать второй сектор, двадцать пятый ряд.

– Неужели? Я там же в двадцать первом с сестрой сижу.

– О, почти рядом! Тогда пойдемте! У вас тоже билеты на все заезды?

– Да, сестре подарил один знакомый.

– Надо же, какое совпадение! Нам тоже по знакомству билеты достались. Я давно уже не была на Ипподроме, но тут почти всё по-старому, так приятно! А вы часто тут бываете?

– Тут нет, но я в Мамантовом бываю очень часто. Люблю бега! В детстве я даже сам хотел стать возницей.

– А почему не стали?

– Отчим был против. – Григорий чуть нахмурился. – Он был страшный самодур, даже бил нас с сестрой, особенно когда мама уже болела…

Тут он запнулся, удивившись про себя, как это он вдруг сходу рассказал этой незнакомке такие подробности про свою семью, какие редко говорил даже тем девушкам, с которыми крутил романы.

– Какой ужас! – сочувственно воскликнула Лари. – А что потом?

– Потом мама умерла, отчима мы выставили, но уже стало не до скачек – надо было зарабатывать на жизнь. Лизи, моя сестра, еще училась в школе.

– Понятно. – Девушка вздохнула. – А где вы работаете?

– В «Мега-Никсе», – чуть смущенно ответил молодой человек.

Григорий не стыдился своей работы, но сейчас ему почему-то стало немного досадно, что нельзя назвать перед этой девушкой более «интеллигентное» место. Илария, однако, даже обрадовалась:

– О, здорово! У «Повелителя рыб»! Я так люблю мегу! Ставридки! М-м! – Она даже облизнулась. – А самого Никоса вы видели?

– Только однажды издали. – Григорий заулыбался, обрадованный таким детским восхищением перед местом его работы. – Он приезжал, когда наш филиал отмечал пятилетие. Так что вот, возницей я не стал, только слежу за чужими бегами. Мне нравится бывать в Мамантовом, там больше начинающие тренируются, интересно наблюдать, загадывать, кто выйдет в люди, а кто нет…

– Да, понятно! А я там была всего раз, давно. А вот здесь бывала часто, когда в школе училась. А сейчас некогда стало, Университет и вообще… серьезная жизнь!

– У вас – серьезная? – недоверчиво спросил Григорий, повернувшись к ней.

Их глаза встретились, и Григорий заметил, что вокруг зрачков ее серых глаз точно вспышкой разбросаны лучики золотисто-карих искорок. Лари вдруг смутилась.

– Ну, я несерьезная, да. – Она быстро опустила взгляд. – Но я пытаюсь… пробую стать серьезней… Такая жизнь, мне в ней многое нравится, но… не знаю, хватит ли духу…

– Какая же «такая»?

От этого вопроса Лари почему-то пришла в замешательство, даже немного покраснела.

– Ну, понимаете… Нет, это так сразу не объяснить… Ой, у вас совсем мороженое растаяло! Идите скорей, а то сестра вас изругает! – Лари засмеялась. – А я вот уже и пришла, у нас места с той стороны, так что я по верху пройду. Спасибо вам! До свидания!

Григорий проводил ее глазами и спустился к своему ряду. Елизавета недовольно надулась на вафельную трубочку с потерявшими форму светло-зелеными шариками:

– А чего такое растаявшее?

– Да так… – Григорий на мгновение замялся. – На меня там мужик один набросился, едва убежал от него!

– То есть как? – удивилась Лизи.

– Да там знаешь, что творится? Все орут, как галки, ругаются, друг друга за грудки хватают. Твой любимец всех подставил! Мало кто ставил на него, вот теперь все проиграли и возмущаются.

– А-а! Правда? Ну, прикольно! Расскажу непременно Василю при встрече, какой он произвел фурор! Ничего, всё равно вкусное, даже и растаявшее… Люблю фисташковое! А ты чего не ешь? Сейчас совсем вода будет! Что ты вертишься вообще?

Григорий уже два раза обернулся назад, пытаясь высмотреть, где сидит Лари.

– Так, ничего. – Он рассеянно взглянул на сцену, где акробаты выделывали разные трюки на лошадях, и принялся за свое мороженое.

Говорить сестре о знакомстве с Иларией ему не хотелось: он знал, что Лизи начнет подсмеиваться над его донжуанским нравом и строить предположения, на сколько дней хватит у него пыла удержать в памяти очередную прекрасную даму. Обычно он реагировал на подобные шутки беззлобно, но сейчас мысль о том, что Лизи может сострить подобным же образом насчет него и Иларии, отчего-то была Григорию неприятна.