Восточный экспресс

– Всё с тобой ясно! – улыбнулась тем временем Лизи на реплику Иларии. – Ты у нас вообще такая… воробышек. А ты, Дари? Или у тебя совсем никаких светских потребностей нет? Ты ж из нас троих самая благочестивая!

– Ну, почему? – Дарья смутилась и, помолчав, призналась: – На самом деле я бы сходила на бал, только… Василь ведь не любит всё это, не одной же туда идти, это будет выглядеть странно.

– Нашла проблему! – Лизи фыркнула. – Василя под ручку и вперед! Если он не хочет танцевать, то и Бог с ним: там бильярдная есть, фуршетные столы и куча народа вроде моего Пана! Пан там общается с кем ему надо, а я танцую, и всё хорошо, все довольны, да еще я его всякими сплетнями снабжаю полезными, на балу ведь чего только не услышишь! В общем, Дари, советую тебе обработать Василя в этом направлении. Он, конечно, у тебя немного тюфяк, но думаю, расшевелить его реально!

– Ну, это если только к следующему Ипподрому. На эту неделю у нас уже всё распланировано, да и бального платья у меня нет.

На миг Дарья представила, как могла бы выглядеть в темно-красном шелковом платье, вроде того, в какое одета принцесса на фотографии в последнем номере «Синопсиса», с красиво уложенными волосами и с кулоном на шее… Вот только муж почему-то рядом не рисовался. Наоборот, опять вспомнилось, как он наступил ей на ногу во время танца, и Дарье снова стало досадно, но она постаралась ничем не выдать своего настроения: не хотелось показывать подругам, что она огорчена. Да и откуда взялось в ней такое острое огорчение? Неужели от нескольких фраз, сказанных Елизаветой? Но Лизи и раньше порой пеняла Дарье и Иларии при встречах, что они слишком уж «домоседствуют», однако никогда ее полушутливые укоры не вызывали досады…

Громкая музыкальная трель возвестила о конце перерыва между забегами, и Дарья облегченно вздохнула: сейчас они вернутся на свои места, вновь рванутся с места лошади, взорвутся криками трибуны, полетят в небо разноцветные шары, и неприятные мысли разбегутся из головы перед лицом этой бешеной гонки тяжелых квадриг по семнадцативековой арене…

***

На другой день в перерыве после первого забега Елизавета сказала Дарье:

– Зря вы с Василем не пошли на бал! Подумаешь, танцуете не очень, там таких танцоров пруд пруди: ученые, например, далеко не все умеют хорошо танцевать… Зато уж если умеют, так умеют! – Она оживилась. – Меня в этот раз сам Киннам пригласил, представляешь? Вот он танцует просто сказочно, я до сих пор под впечатлением! А Пан меня приревновал к нему. – Лизи рассмеялась.

– Да ну? Что же он сказал? – полюбопытствовала Дарья.

– Надулся, как индюк, и заявил, что у Киннама «аморальное прошлое» и поддаваться его очарованию опасно.

– И что ты ответила?

– Предложила ему обсудить это с госпожой Киннам. И он сразу сдулся!

Дарья засмеялась и подумала: «Какая Лизи находчивая, никогда не теряется с ответом! А я вечно то смущаюсь, то раздражаюсь…»

– Вчера ведь еще принц первый раз был на взрослом балу, – продолжала Лизи, – ему уже пятнадцать, теперь будет зажигать! Красавчик! Сейчас-то еще молодо-зелено, а вот года через три-четыре все девушки будут у его ног! Смотрите-ка, вон как раз его показывают, ну, разве не красавец?

– Ой, не говори! – воскликнула Илария. – Прямо удивительно, что бывают такие красивые люди!

Пока циркачи готовились давать представление перед Кафизмой, на больших экранах ипподрома показывали императорскую ложу. Темноволосый и синеглазый, с высоким лбом, упрямым подбородком, красивыми густыми бровями, озорным веселым взглядом и заразительной улыбкой, Кесарий в самом деле был чудо как хорош. Его златокудрая сестра сидела справа от него рядом с мужем и чему-то смеялась. Дарья вспомнила, как на дне рождения Фроси пять лет назад принцесса с Елизаветой подкалывали ее с Василем… Как давно это было! Даже не верится, что она сидела за одним столом с ее высочеством и та ела испеченные ею пироги… Впрочем, Катерина помнила ее и даже подошла к ней на балу полтора года назад, спросила, как жизнь. Дарья ответила, что у нее всё хорошо… Тогда и правда всё было хорошо. Но если б и не так, она бы, конечно, ни в чем не призналась принцессе. Интересно, как живет Катерина со своим Луиджи? Об их помолвке официально объявили через два с небольшим месяца после того Ипподрома, но свадьбу сыграли только спустя три года. Три года ждать свадьбы, наверное, можно только при действительно большой любви… Детей у них до сих пор не было, хотя в первый год после свадьбы принцессы в прессе постоянно мусолилась тема пополнения в семействе молодого кесаря – Луиджи Враччи получил этот титул вместе с рукой ее высочества. Но, видимо, принцесса не собиралась торопиться, ведь она еще даже не закончила учебу. Однако сейчас она училась на последнем курсе Университета, и, может, года через полтора-два император станет дедушкой?..

«А если бы нам с Василем пришлось ждать свадьбы три года?» – подумала вдруг Дарья. Эта мысль вызвала у нее неясное смущение. Она начала сознавать, что вышла замуж очень быстро, не успев толком очухаться от монастырского прошлого, – и не могла понять, хорошо это или плохо. Может, и хорошо сохранить чистоту чувств и незамутненность восприятия, но при этом получилось так, что Дарья, будучи старше и Иларии, и Елизаветы, и тем более принцессы, меньше них знала жизнь: даже на родине, учась в институте, она во многом отгораживалась от нее, потому что уже тогда старалась быть благочестивой, затем была обитель, потом приезд в Византию, а вскоре – можно сказать, не приходя в сознание – замужество…

«Неужели моя тоска связана с тем, что я не успела до свадьбы пожить сама по себе, в свое удовольствие?» – эта мысль показалась ей банальной и даже обидной. Но все-таки нельзя отрицать, что, например, Лизи и пять лет назад разбиралась в жизни и людях лучше Дарьи, а уж теперь и говорить нечего… Да и Илария, в общем-то, тоже, ведь в послушницах в обители Живоносного Источника она провела всего два года, не бросая притом учебу в Университете. Ну, с принцессой вообще всё понятно: у кого еще столько возможностей насыщенно жить, везде ездить, общаться с интересными людьми и делать то, что хочется! И вот, все живут и радуются, а Дарья тоскует, словно ей чего-то не хватает, а чего, непонятно…

«Какой-нибудь благочестивец, наверное, сказал бы: рожна надо – по голове бревном дать, и сразу тогда поймешь, что раньше было счастье. – Дарья усмехнулась и вздохнула. – Странный все-таки способ – урезонивать собственные желания мыслью о том, что всё может быть куда хуже! А ведь в человеке, наоборот, заложено постоянное стремление к большему и лучшему… Впрочем, это стремление вроде как надо обращать к Богу, а не к земному – вот и выход из положения. То есть, получается, чтобы мне избавиться от тоски, надо не новизны в жизни искать, а побольше читать Псалтирь и четки перебирать?.. Аскетически логично, только… вряд ли поможет!»

***

Дни Золотого Ипподрома промелькнули быстро. Василий с Дарьей посетили несколько музеев, побывали в Большом театре на премьере комедии «Аристипп Киренский», в сокровищнице Святой Софии, на традиционной экскурсии по Дворцу и неформальном ужине после нее. Как ни странно, интереснее всего оказался визит в Художественный музей, где на Рождество открылась выставка современной русской живописи: были представлены художники и из Сибири, и из Московии. Дарья немного опасалась, не увидят ли они что-нибудь «неудобь сказуемое» в духе авангардизма, но большинство картин оказались вполне реалистическими, местами с налетом сюрреализма, иногда мистицизма, а московиты неожиданно порадовали яркими красками и почти детской наивностью восприятия.

Во Дворце Дарья старалась держаться рядом с Елизаветой, присматриваясь к тому, как она ведет себя и общается с другими гостями. На Лизи было красивое коктейльное платье из голубого шелка, а Дарья, за неимением платья – она, как всегда, слишком поздно вспомнила о том, что при дворе оно будет смотреться органичней, – оделась так же, как на празднование годовщины открытия лаборатории. Очень хотелось надеть и кулон с уроборосом, но она подумала, что Лизи непременно заметит, станет расспрашивать, а если это случится в присутствии Василия, то может вызвать определенную неловкость… И дракончик остался скучать дома, запертый в черной коробочке, и вместо него Дарья надела давний подарок мужа – жемчужные бусы. Однако не могла отделаться от ощущения, что уроборос смотрелся бы с ее нарядом куда лучше.

Василий весь ужин проболтал с Панайотисом о политике – обсуждали британские интриги в Африке и возможность военных действий в ближайшем будущем: североафриканские исламские государства в последнее время занимали по отношению к Империи всё более вызывающую позицию, и, хотя пока всё ограничивалось словесными заявлениями и планами по созданию Африканского Союза, временами на границе Египта и Эфиопии, а также в Айлатском заливе происходили небольшие, но малоприятные инциденты, распространявшие отчетливый запах пороха. Было уже вполне очевидно, что воду мутят английские спецслужбы, стараясь взять реванш за резкое усиление византийского влияния на севере после Московской революции две тысячи десятого года. Правда, Стратиотис уверял, что император не позволит событиям пойти на поводу у англичан, ибо у него в запасе множество рычагов влияния, «о которых мы даже понятия не имеем». Василий был настроен более скептически, хотя, конечно, надеялся на то, что до военных действий не дойдет. Краем уха слушая их разговор, Дарья думала, что по сравнению с событиями такого масштаба страдания от тайной тоски, а тем более от оставленного дома кулона не имеют никакого значения, но, однако, ее занимают именно они, а происходящее в Африке кажется столь же эфемерным, как война миров из фантастического боевика.

– Ну, а ты как, Дари, всё еще лаборантствуешь? – спросила Лизи.

– Да, – ответила Дарья небрежно, – но, наверное, скоро уйду оттуда.

– Не понравилось?

– Нет, почему, там хорошие люди и работать нетрудно, но я же туда пошла так, развеяться немного.

– А мой-то Пан всё удивляется, что ты из дома побежала в лаборантки, он вот меня хочет дома посадить, ворчит: мол, денег он и сам заработает, а детям лучше с матерью, чем с няней… Но я без работы не могу, мне нужна какая-то область приложения себя помимо семейных ценностей. Да и на людях побыть хочется. Тем более, в «Гелиосе» сейчас такие проекты – одно освоение Луны чего стоит! Нет, я оттуда ни за что не уйду!

– Ну да, понятно.

– А детей я всё равно с февраля в садик отправляю. Пан сначала не хотел, бубнил про «растлевающее влияние», но я сказала, что не собираюсь растить будущих монахов, и он в итоге согласился: пусть уже привыкают к общественной жизни «как животные общественные». – Лизи рассмеялась.

Дарья подумала, что, пожалуй, она тоже может отправить детей в садик прямо с нового года: Феодоре в октябре исполнилось три, а Максиму в ноябре четыре, и лучше вывести их в свет, чем продолжать тратиться на няню… К тому же она сама не знала, долго ли еще проработает в лаборатории и что будет делать после ухода оттуда. Она не была уверена, что захочет опять безвылазно сидеть дома, как раньше, – скорее, предполагала обратное, хотя пока не представляла, чем будет заниматься помимо переводов и частных уроков. Идти преподавать в гимназию не хотелось, но куда еще можно приложить свои силы?.. Дарья снова ощутила глухое раздражение: и на себя – за то, что она так и не сумела разобраться, чего же ей надо, и на мужа – за то, что он не понимал ее тоски и, похоже, втайне мечтал вернуть всё на круги своя, и на собственную жизнь – за то, что из нее вдруг словно исчез стержень, а почему, неясно, ведь она как будто не так уж отличалась от жизни подруг: семья, муж, дети, работа, всё как у людей… Если поначалу Дарья еще надеялась на решение проблемы с помощью устройства на новую работу, то теперь видела, что это не помогло… А значит, дело в другом, но в чем?! Впрочем, на мужа злиться несправедливо: как может он понять, чего ей не хватает, если она сама не может этого понять? Интересно, это вообще можно понять?.. Лари всё списывала на домоседство, так что смысла опять говорить с ней об этом, наверное, нет. Может, поговорить с Лизи?.. Но с Лизи она была не так близка и откровенна, как с Иларией, и не решилась говорить о подобных вещах.

И всё же один случайный разговор с Елизаветой у Дарьи состоялся. В последний день бегов Лари осталась дома – у нее внезапно затемпературила дочка, и пришлось вызвать врача, – а Лизи с Дарьей в перерыве после третьего забега, как водится, пошли в кофейню погреться и слегка перекусить. Дарья еще с утра заметила, что Елизавета раздражена, и за чаем – они взяли традиционный турецкий чайник на двоих и по фруктовому пудингу – спросила, почему она не в настроении.

– Да вчера на ужин свекровь заходила, – недовольно ответила Лизи. – Нет, я ее уважаю и всё такое, она, в общем, неплохая дама и неглупая вроде, но некоторые взгляды у нее… пахнут плесенью! Обычно ничего, обходится, но иногда она на Пана действует как демотиватор!

– То есть как? – удивилась Дарья. – Уныние наводит, что ли?

– Ну, – кивнула Елизавета. – Она, видишь ли, дама очень благочестивая… нет, не такая зануда, как Пан, – Лизи улыбнулась, – и, слава Богу, не пичкает нас духовными наставлениями, но она страх как любит всякие истории про подвижников. Представляешь, при каждой возможности ездит по монастырям, святым местам, отовсюду привозит иконки, книжки, сувениры всякие… Ну, она это называет «святостями», но как по мне, это те же сувениры, только церковные. У нее не квартира, а целый склад всяких таких штук, хоть музей устраивай! И вот, она как придет к нам, так начинает рассказывать, где в последний раз была, что видела… Не, иногда это даже интересно, но вот если она начнет про современных подвижников вещать, то это беда! Причем она это без задней мысли, у нее восторг и всё такое, чайку попьет, расскажет про подвиги очередного отца Панкратия или там матери Елпидии, у которых она «сподобилась взять благословение», и уйдет. А Пан мой потом ходит в печали и ноет: мол, он прожигает жизнь в душепагубных занятиях, христианин из него никакой, и так далее, и тому подобное. Уж, право, отец Григорий из нашего храма и то куда лучше в этом смысле, чем свекровь: он мастак про духовную жизнь вещать, но ссылается всё больше на святых отцов, а святые отцы что – они ж когда-то раньше жили, чаще всего давно, притом они святые, возведены на пьедестал… ну, понятно. Но вот эти Панкратии и Елпидии…

– Они живут сейчас, и Пан сокрушается, что его современники живут вот так, а он нет, – догадалась Дарья.

– Точно! Не, я его, в общем, быстро в чувство привожу, – с некоторым самодовольством сказала Лизи, – но иногда всё это страшно бесит! Почему вообще человеку надо доказывать, что он не должен жить так, как отец Панкратий, просто оттого, что он и не отец, и не Панкратий?! Ведь это же очевидно! Что за стремление загонять себя в чужую программу? Не понимаю!

– «Колея эта только моя, выбирайтесь своей колеей!» – пробормотала Дарья по-русски.

– Что-что?

Дарья перевела и пояснила:

– Это песня такая есть у одного московского барда, «Чужая колея» называется. Там человек сознаёт, что сам виноват в своих бедах, сам заехал «в чужую колею». Хотя вроде в колее уютно, «условия нормальные», многие по ней едут, и чего бы не ехать – «доеду туда, куда все». Но в конце концов он понимает, что так нельзя, выбиратся из этой колеи на собственную дорогу и других призывает к тому же. Ну, это, конечно, в советских реалиях еще писалось, когда в Московии все ходили строем в одну сторону, но это для жизни в любой системе подходит, наверное. В христианстве такого тоже много, к сожалению. Здесь-то, в Византии, еще не так, в России это куда заметнее, я когда в монастыре жила, так много чего повидала… Обычно считается: чтобы спастись, надо жить по определенным стандартам, непременно соблюдать кучу правил, иначе впадешь в заблуждение или вообще погибнешь… Знаешь, может, всё еще не было бы так плохо, если бы сами эти подвижники не говорили, что если ты не будешь жить так и так, то не спасешься. Но они ведь всё время это повторяют…

– То есть абсолютизируют свой опыт? Если я достиг совершенства таким способом, то уже никаким другим его не достичь?

– Вроде того. Хотя это и странно.

– Да уж! – фыркнула Лизи. – Особенно на фоне так прославляемой добродетели смирения! Но и от нее есть своя польза: я всегда призываю Пана смириться и успокоиться мыслью, что он просто не может дотянуть до уровня отца такого-то, и потому лучше ему держаться своего уровня. «Держи, что имеешь», и так далее. – Она засмеялась. – Он вообще-то уже ничего, не так зациклен на всех этих правилах, как раньше, но иногда у него случаются э-э… припадки благочестия.

– И в чем они выражаются? – с улыбкой поинтересовалась Дарья, отметив, что Лизи, несмотря на всю свою светскость, кажется, неплохо знакома с Новым Заветом.

– Ну, он пытается меня убедить каждое воскресенье причащаться, например. Или, – Лизи усмехнулась, – периодически всё еще пеняет, что я не хочу воздерживаться в посты, кроме Великого, и еще там во всякие кануны праздников… Ты понимаешь, о чем я, да? Ну, конечно, мы не занимаемся любовью накануне причастия, но насчет остального я ему сразу сказала, что не собираюсь так «поститься» чуть не круглый год. Я же сразу посчитала – это больше двух третей года, обалдеть вообще!

Дарья едва не поперхнулась чаем: она не ожидала такого поворота темы, и тем более для нее стала открытием позиция Панайотиса.

– И что, – проговорила она, – он… согласился не воздерживаться?

– Еще как согласился! – Елизавета рассмеялась. – Ну, я, конечно, выступила с его же оружием, процитировала апостола, что «муж не владеет своим телом, но жена», да еще припугнула… нежелательными последствиями в случае, если он заупрямится и будет держать меня на голодном пайке. И он сразу сделался милым и сговорчивым! Ну, а потом ему и самому понравилось. – Лизи подмигнула Дарье.

– Находчивая ты! – сказала та с невольным вздохом. Лизи внимательно взглянула на нее и спросила удивленно:

– А разве вы с Василем соблюдаете… все эти дни?

– Ага, – призналась Дарья. – Мы это и не обсуждали даже… Ну, это, в общем, не так уж и сложно, – добавила она, к собственной досаде ощущая, что в ее голосе не хватает уверенности.

– Хмм, – протянула Лизи недоверчиво и, не удержавшись, спросила: – И что, Василь никогда не пытается приласкаться в неположенное время?!

Дарья качнула головой. Ей было трудно да и не хотелось обсуждать эту тему. Не потому, что она сочла вопрос Лизи бестактным: может, она бы и поговорила об этом… если б сама была так же уверена в собственной правоте, как Елизавета – в своей. Но такой уверенности Дарья не ощущала. Напротив, сейчас она почувствовала себя уязвленной: Лизи так легко смогла заставить мужа делать то, что ей нравится, тогда как Дарья…

– Извини, я разлюбопытствовалась, – сказала Елизавета. – Я просто думала, что если уж мой такой благочестивый Пан… Ладно, сменим тему.

– Да ничего! – Дарья улыбнулась как можно беспечнее.

Они заговорили о другом, но Дарья никак не могла отделаться от неприятного ощущения, что кто-то обвел ее вокруг пальца. «Неужели я завидую Лизи? – подумала она, когда они снова усаживались на свои места на трибуне ипподрома. – И значит ли это, что мне не хватает… любовных удовольствий? Или все-таки чего-то другого? Но как это понять? И как мне вообще выбраться… на свою колею?»

Ипподром окончился, принеся Василию победу и долгожданный приз – четверку великолепных коней из императорских конюшен. Муж был вне себя от восторга, и Дарья радовалась с ним и за него, ходила вместе с детьми смотреть на лошадей и искренне восхищалась вороными красавцами… Но тоска продолжала ворочаться на дне души, и Дарья чувствовала, что независимо от того, удастся или нет ей в ближайшее время понять, какие «демоны» ее терзают, к прежней жизни возврата уже не будет.

Алхимия вкуса

Январь подошел к концу, а Дарья по-прежнему работала в лаборатории. Зачем? Она сама толком не понимала, чего ждет, но все-таки не увольнялась, а детей после нового года отдала в детский сад. Няня огорчилась, когда Дарья сообщила, что больше не нуждается в ее услугах.

– Мне пришлись по душе ваши дети, – сказала Миранда. – Жаль, что мы так быстро расстаемся… Что ж, если вам когда-нибудь понадобятся услуги няни, имейте меня в виду.

– Обязательно! – уверила ее Дарья: девушка понравилась и ей, и детям.

Впрочем, Макс и Дора вскоре забыли о няне. В садике на них обрушилась масса новых впечатлений, завелись новые друзья… и даже первые враги, с которыми Максим порой лез в драку. Феодора быстро стала в группе звездой по рисованию, и воспитательница посоветовала Дарье в будущем отдать дочь в художественную школу. Словом, за детей можно было только порадоваться. Василий целыми днями объезжал выигранную четверку лошадей и готовился к скачкам, проводившимся ежегодно 25 февраля по случаю дня рождения августы. В общем, все были довольны, а Дарья делала довольный вид.

Правда, случилось то, чего она опасалась: Макс начал клянчить наладонник с играми – другие мальчишки вовсю «резались» в пиратов и «спасателей», и ему тоже хотелось похвастаться, что он прошел очередную ступень… Дарья не была принципиальной противницей подобных развлечений, хотя сама считала компьютерные игры бессмысленной тратой времени и никогда в них не играла, но она боялась, как бы дети, пристрастившись к ним так рано, не стали бы в итоге компьютерными маньяками, которые, вместо того чтобы читать книги и гулять, проводят время, прилипнув к экрану. Дарья не хотела такой участи для своих детей и категорически отказалась покупать сыну игры, как он ни клянчил и не возмущался.

– Ну почему ты так непреклонна, мама?! – в конце концов воскликнул он пафосно. – Почему ты не хочешь? Ведь у всех…

– Мне не интересно, что там «у всех», – строго ответила она. – И тебе это не должно быть интересно. Ты должен хотеть чего-то не потому, что оно есть у других, хотя бы и у всех, а потому, что оно нужно лично тебе. И ты должен понимать, зачем это тебе нужно. Когда я была маленькой, у нас не было никаких компьютерных игр, но мы с друзьями никогда не скучали. Мы сами придумывали себе игры, сочиняли целые миры, героев и их приключения. Мы годами играли в них и всегда могли придумать что-нибудь новое. И я хочу, чтобы ты понял: лучше самому придумать для себя игры, чем играть в игры, навязанные тебе другими.

Макс задумался, грызя ногти – дурная привычка, но Дарья не сделала замечания, чтобы не отвлекать от важных мыслей.

– Я понял, – серьезно проговорил он. – Лучше мы с Дорой сами сочиним игру, да?

– Конечно! Это гораздо интереснее.

– Мы сами будем пиратами! – Глаза сына загорелись: идея ему явно понравилась, и он уже начал что-то придумывать.

Мальчик побежал к сестре, а Дарья задумалась. Она сказала ребенку правильную вещь… а между тем сама лишь недавно осознала, что уже несколько лет играет в игру, навязанную ей другими, пусть даже из хороших побуждений. И теперь она не знала, можно ли выйти из этой программы. И если да, то как.

Собственно от работы в лаборатории и общения с коллегами она едва ли могла получить что-то новое – этот ресурс исчерпан: мнение о людях она составила, на химические реакции насмотрелась, а реакция, шедшая в ней самой, так и не стала для нее ясной. Наоборот, всё еще больше запуталось – и виной тому был Ставрос. Единственный человек в лаборатории, остававшийся для нее знаком вопроса. Что греха таить, очень хотелось разрешить загадку по имени Алхимик! Или хотя бы понять, что означали те несколько фраз, которые он сказал ей за время знакомства. Когда она думала об этом, ей представлялись разные объяснения, но ни на одном она не могла остановиться. То казалось, что эти слова ничего не значили, вернее, были просто общими фразами, так подошедшими к ситуации именно по своей универсальности, а вовсе не из-за догадок Ставроса о Дарьиных тайнах. В самом деле, что может быть банальнее пожелания успеха в «великом делании», если понимать это как символ жизненного пути, или замечания, что человеку иногда хочется большего? Такое истолкование представлялось успокоительным, но… чересчур простым. Слишком обычным для объяснения слов такого человека, как Алхимик. И его фразы начинали казаться Дарье непонятными и интригующими, с глубоким двойным дном…

Как же узнать правду? Будь на месте Ставроса, например, Аристидис или Йоркас, Дарья давно бы завела наводящий разговор. Но Алхимик был слишком закрыт, слишком молчалив, слишком язвителен… Правда, над ней он до сих пор ни разу не насмешничал и вроде бы даже проявлял некоторую симпатию… Нет, это слово тут не подходило. Он… выказывал благоволение. Благородно снизошел до того, чтобы защитить от Контоглу, блеснул под Рождество великолепным подарком… А еще наблюдал за ней и наверняка пришел к каким-то умозаключениям. Вот что хотелось узнать! Если его слова имели скрытый смысл, то он, конечно, проистекал из тех выводов, которые сделал Ставрос относительно нее. Что он там о ней напридумывал?!

Всё чаще в те моменты, когда она ловила на себе его взгляд, ей хотелось прямо взглянуть в обсидиановые глаза и насмешливо спросить: «Ну, и к каким же выводам вы пришли?» Однако она сознавала, что у нее вряд ли выйдет задать вопрос так насмешливо, как воображалось, а Ставрос в ответ, пожалуй, съязвит или, в лучшем случае, выдаст очередную фразу с двойным дном, да и не говорить же об этом с ним за чаем, при всех!.. Если же заговорить с ним вечером, когда они изредка оставались в лаборатории одни, то это выглядело бы вызывающе или, по крайней мере, странно: малознакомая сотрудница вдруг ни с того, ни с сего требует отчета в том, что о ней думают… Как будто человек не имеет полного права думать о других что угодно, ни перед кем не отчитываясь!

Наконец, пятого февраля мироздание решило сжалиться над ней. В тот день она работала во вторую смену, Эванна отпросилась уйти на час раньше – торопилась попасть к зубному, – и Дарья, в одиночестве убирая использованные пробирки, расставляя по коробкам «зелья», как она мысленно называла результаты экспериментов, и заполняя компьютерный журнал, не заметила, как осталась в лаборатории одна, если не считать Алхимика, который, как обычно, еще возился в своей стеклянной «пещере». Он вышел оттуда как раз тогда, когда Дарья застегнула молнию на сумочке, готовясь уходить. Она сняла с крючка ключ от лаборатории, чтобы отдать Ставросу, и, повернувшись, внезапно почти столкнулась с ним самим.

– Я тоже ухожу, – сказал он.

– А, хорошо, – ответила Дарья и вдруг спросила, сама не зная, зачем: – Сегодня решили закончить пораньше?

– Нет, это вы сегодня задержались.

– Разве? – Она взглянула на часы и увидела, что действительно провозилась дольше обычного. – Да, и правда…

Алхимик не сводил с нее своих бездонных глаз, и это смущало. Она взяла сумочку и, неловко шагнув в сторону, пробормотала:

– Что ж, тогда пойдемте, – и направилась к двери.

Ставрос последовал за ней, но у выхода быстрым и по-кошачьи грациозным движением обогнал и распахнул дверь лаборатории. Дарья смущенно улыбнулась и вышла. Она думала, что Алхимик сразу же простится и уйдет, но он остановился рядом и, когда она повернула ключ в замке, сказал:

– Раз уж сегодня мы синхронно закончили работу, госпожа Феотоки, быть может, вы составите мне компанию? Я собираюсь поужинать в ресторане здесь неподалеку.

Сердце Дарьи сделало кувырок в груди. Вот она, возможность с ним поговорить, наконец-то! Правда, Дарья не могла с ходу сообразить, как завести разговор с Алхимиком о том, что ее в последнее время так сильно интересовало… Но не упускать же случай пообщаться в неофициальной обстановке с тем, кто давно будоражит любопытство!

– Спасибо, я не против, – ответила она с улыбкой.

Дарья хотела по дороге спросить Ставроса, какой опыт он сегодня проводил – она заметила, что реакция была многоэтапной и долгой, – но у нее зазвонил мобильник, и она проболтала с Иларией до самого ресторана. Она догадывалась, куда Ставрос поведет ее, и действительно, минут через десять они усаживались за столик в «Алхимии вкуса». Ресторан был очень уютным и оформлен соответственно названию: приглушенное освещение, отделанные под камень стены и сводчатый потолок, электрические камины в виде древних печей с горном, там и сям на перегородках между столиками котелки и пробирки, в которых вместо химических смесей представлены яства и вина, на столах графины с водой в виде колб, салфетки с узором из алхимических знаков и свечи в тяжелых медных подсвечниках. Дарья с восхищением оглядывалась вокруг. Она так редко бывала в хороших ресторанах, что едва могла вспомнить, когда в последний раз посещала подобное заведение. Пожалуй, полтора года назад, когда Елизавета пригласила их с Иларией отметить свое новое назначение: о том, чтобы стать ведущим программистом в «Гелиосе», она мечтала несколько лет. С мужем Дарья иногда ходила в «Мега-Никс» или небольшие таверны, которые наводняли Константинополь, особенно в черте старого Города. Но в целом Василий предпочитал домашнюю стряпню, и Дарье после свадьбы пришлось не только еженедельно совершенствовать свой талант в области выпечки пирогов, но и пристально изучить поваренную книгу и тонкости греческо-турецкой кухни. Колдовать у плиты, конечно, было интересно, но иногда всё же утомительно…

– Нравится вам здесь? – спросил Ставрос.

– Да, красиво!

– Кормят тоже очень недурно. Рекомендую на будущее. Но сегодня вы моя гостья, так что прошу не стесняться и пробовать всё, чего пожелаете.

Официант принес меню и лучезарно улыбнулся Алхимику как постоянному посетителю. Меню оказалось столь богатым, что у Дарьи разбежались глаза. Видя ее растерянность, Ставрос взял инициативу в свои руки:

– Чего бы вы хотели – мяса, рыбы? Вы любите острое? Пряности? Какое вино предпочитаете – сухое или послаще?

Скоро заказ был сделан: набор закусок, наполовину пряных для Дарьи, наполовину острых для Алхимика; рыбная чорба для нее, суп с потрохами для него; турецкие кёфте для нее, мусака для него; красное полусладкое для нее, сухое для него, а на десерт кофе и ассорти из медово-ореховых сладостей.

– Предлагаю выпить за хорошую еду, – Алхимик поднял бокал, – и за способных оценить ее по достоинству.

Дарья улыбнулась, и они чокнулись.

– Но вы, наверное, изначально выбрали этот ресторан из-за названия? – спросила она.

– Вы угадали. Но после первого же снятия пробы понял, что здешняя кухня достойна более пристального исследования.