Траектория полета совы

– Ну, пока! До завтра!

Но назавтра Афинаида в институт не пришла – болело ухо. Потом началась ангина, которая подозрительно долго не проходила. Маме, конечно, пришлось рассказать всё… почти всё. О том, как она прижималась к плечу возлюбленного, Афинаида умолчала. Мать долго охала, вздыхала, с кем-то советовалась по телефону, но дочери до поры не говорила ничего.

Настала зима, приближалась сессия. Студенты давно забыли про случай на Пниксе: пора было учиться, о том ли думать! Только Филиппа, который получил пакетом с навозом прямо по макушке, еще долго дразнили «Копронимом». Алекс с Афинаидой не общался, лишь здоровался, а ей теперь было вдвойне неловко подойти и заговорить с ним. Да и вообще, после ангины Афинаиды определенно впала в депрессию. Всё опостылело ей – и философия, и литература, и колоннады Академии, и холодный парк…

Тогда-то и случилась эта встреча. Афинаида шла рано утром по сонной еще улице в центре города – мимо опущенных жалюзи, мимо желтых картинок на белых стенах, мимо собак, смотревших жалобно, но молчаливых и застенчивых – и заметила девушку, которая шагала по самой середине мощеного тротуара. Ее рыжие волосы были, похоже, давно не чесаны и лишь для вида заплетены в две рассыпающиеся косы. Клетчатый пиджак, юбка почти до щиколоток, странная полублаженная улыбка, взгляд, блуждавший по небу, балконам и карнизам. С разведенными в стороны, словно для удержания равновесия, руками, что-то шепча, она поравнялась с Афинаидой и вдруг, остановившись, внимательно посмотрела на девушку. Улыбка пропала с губ незнакомки, но тут же вернулась.

– Привет! Это тебе счастье. Читать умеешь? – весело проговорила она, быстро достав из-за пазухи книгу без обложки и протянув Афинаиде.

– Спасибо… – опешила та. – А зачем мне это?

– Не знаю, может, пригодится. Ты заходи в гости!

– А… где ваш дом? – Афинаида старалась быть вежливой.

– Не знаю, я давно бездомна, выгнали. – Девушка рассмеялась и, махнув в сторону Акрополя, побежала вниз по улице.

Афинаида посмотрела ей вслед и навсегда запомнила эту картину: неряшливые косы, руки, раскинутые, словно в полете над бездной, колеблемая ветром юбка… А наверху – голубизна январского неба, желтые тени на лепнине карнизов, сверкающие стекла мансард…

Обложки и титульных листов в книге не было, но в колонтитулах стояло: «Священник Андрей. Аскетическое учение Григория Паламы». Желтоватая бумага, бледная, местами смазанная печать – такую Афинаида позднее видела в дешевых церковных книжках. Но содержание Афинаиде понравилось: хороший, живой язык, красивые цитаты из святителя Григория. В книге описывалась христианская жизнь – такая, какой она должна быть по представлению фессалоникского архиепископа. Почти всё в этом учении стало для Афинаиды новостью. Раньше она и не слыхала о таком, ведь до маминого увлечения православием о религии в семье говорить было не принято. А мать, пролистав книгу, всплеснула руками и сразу побежала куда-то звонить. Затем подошла, села рядом и заговорила. Книгу, как оказалось, написал отец Андрей Лежнев. Вернее, он молча кивнул на вопрос Афинаиды, когда она с матерью впервые пришла в Свято-Михайловский храм. А потом был тяжелый разговор наедине… Отец Андрей объяснил тогда всё: и затяжную болезнь, и уныние, и одиночество, которое девушка чувствовала всё сильнее.

– Пойми, – говорил он, – ты, хоть и невольно, но приняла участие в настоящем идолослужении. Бросить ладан на эти угли – это прямое отступничество. Неужели ты не понимала, что делаешь? Рипидоносцы не так уж неправы, хотя методы у них грубоваты. Язычество растет, набирает силу, нужно же как-то с ним бороться? И смотри, ведь всё случилось промыслительно! Ты знаешь, как современные ревнители толкуют фамилию Паламы? – Афинаида, конечно, не знала. – А очень просто, – объяснил отец Андрей, – «палама» это кисть руки, которой мы берем с земли… гной и бросаем в нечестивцев. Так раньше делали болельщики на ипподроме. Но они выражали этим порицание возницам, а мы всё это должны понимать духовно… Даже эти вот пакетики с навозом!

Растерзанный плащ, повешенный на фонарь, отец Андрей тоже объяснил «духовно» – как «совлечение ветхой ризы», вступление в новую жизнь:

– Разве ты не видишь, что Господь зовет тебя к Себе, что для тебя закрываются постепенно мирские пути? – убеждал он. – Но нужно каяться в совершённом преступлении!

После той исповеди Афинаида действительно начала ощущать угрызения совести. А что до мирских путей… Они постепенно и впрямь стали закрываться, хотя поначалу это ей было вовсе не очевидно. Почти год прошел, прежде чем девушка осознала, что самая ясная и понятная цель, которая стоит перед ней, это сделаться настоящей – «истинной», как говорил отец Андрей – христианкой и научиться смотреть на всё происходящее в жизни именно с этих позиций.

Алекс не обращал на нее внимания – да и никто не обращал. Робких заученных мальчиков, которые порой пытались с ней познакомиться, невозможно было брать в расчет. Прежде она еще могла позволить себе из вежливости ответить на записку какого-нибудь бледного патлатого философа, но накануне диплома? Нет, она могла думать только об учебе и об Алексе!

После получения диплома Алекс, как и Афинаида, поступил в аспирантуру, они продолжали видеться, и она сочла это благоприятным знамением, ответом на молитвы… Теперь, спустя годы, ей самой не верилось, что она могла быть так наивна. В итоге всё кончилось романтическим письмом, дурацким объяснением… О, нет, она не стала писать ему прямо о своей любви! Она сплела тончайшую сеть из туманных фраз и намеков на симпатии, которые порой возникают у двух одиноких сердец, на нежную дружбу, на смысл жизни, который обретается лишь тогда, когда человек вырывается из своей замкнутости. «Но даже если кажется, что мир пуст и ни в ком нельзя найти родственную душу, я гоню от себя эти мысли, потому что знаю, что один такой человек непременно есть и, возможно, живет совсем рядом…» Она хотела написать, что Бог обязательно пошлет такого человека, но, вспомнив, что Алекс нерелигиозен, исправила эту строчку. Только молилась, усердно молилась, чтобы он воспринял письмо с благосклонностью… Но разве Бог исполняет такие молитвы? Молитву всегда нужно заканчивать: «но не моя воля, а Твоя да будет», – так научили позже Афинаиду в храме. Одна немолодая прихожанка – даже имя ее уже стерлось из памяти, – видя неприкаянность девушки, посоветовала молиться о том, чтобы Господь послал ей хорошего жениха. Но именно так – не о конкретном человеке, а о таком, который будет угоден Богу. А отец Андрей понемногу начал заговаривать о том, что лучший жених – Небесный… Хотя делал это деликатно, ни на чем не настаивая.

Мечты и молитвы Афинаиды не исполнились, а вскоре Алекс бросил аспирантуру и исчез из поля ее зрения. Она училась хорошо, но занятия наукой всё сильнее шли вразрез с православными понятиями. Ведь изучение трудов давно умерших и попавших в ад язычников или не очень-то благочестивых христиан, писавших о земной любви, а не об умерщвлении плоти, – неподходящее дело для души, ищущей спасения! Раньше Афинаида и не думала, что такое спасение и от чего надо спасаться, но под влиянием Лежнева стала думать со всей серьезностью. Думать и постепенно отсекать всё, что этому мешало. Часто «лишнее» отсекалось и само собой, прав был отец Андрей: «стоит лишь захотеть, как сразу весь мир с его соблазнами тебя оставит»… Вопрос в том, кто больше захотел, чтобы мир оставил Афинаиду – она сама или Лежнев? Пожалуй, все-таки он, но как ловко сложились тогда кирпичики: ты унываешь, мучаешься и всё валится из рук потому, что над тобой тяготеют нераскаянные грехи, которых ты пока и увидеть-то не можешь. Но настройся на духовную жизнь – и всё обернется иначе! Придет спокойствие, радость и неземная любовь. Мирские занятия этому только мешают, отнимают драгоценное время…

Тряхнув головой, Афинаида заставила себя не думать о мороке, в котором пребывала столько лет. Быстрым шагом пройдя портретную галерею, она стала подниматься по мраморной лестнице.

***

Приемная ректора находилась на третьем этаже. С душевным трепетом Афинаида отворила красивую дверь орехового цвета, на которой строго поблескивала золотистая табличка, и вошла. Справа за компьютерным столом сидела загорелая белокурая девушка. Красный топик под белым летним жакетом лишь до половины прикрывал ее высокую грудь, на которой поблескивал небольшой золотой крестик; короткая белая юбка позволяла любоваться длинными стройными ногами в сетчатых колготках с мелким узором из роз; алые лаковые туфли на высоченных шпильках дополняли картину – несомненно, это была Элен, секретарша Киннама. Она смерила посетительницу взглядом, и в ее серых глазах, обрамленных густо накрашенными ресницами, отразилось пренебрежение. Афинаида сразу почувствовала себя крайне неуместно в своей черной юбке до щиколоток, туфлях без намека на каблук и скромной блузке светло-зеленого цвета – единственной, которая составляла удачное сочетание с ее каштановыми волосами, – а потертую сумку вообще хотелось спрятать за спину… Однако она взяла себя в руки и даже чуть вздернула подбородок.

– Здравствуйте, я Афинаида Стефанити. Могу я видеть господина Киннама? Он назначил мне встречу в два часа. Вероятно, я с вами и говорила об этом по телефону?

– Здравствуйте! Да, я помню. Господин Киннам еще не пришел с лекций, видимо, его что-то задержало. Но я сейчас сообщу ему, что вы уже здесь. Садитесь, пожалуйста.

Афинаида опустилась в кожаное кресло и тут же подумала, что в таком удобном кресле поневоле чувствуешь себя раскованно, не то что на табурете или венском стуле, которые только и водились у нее дома. Элен между тем говорила по мобильному:

– Господин Феодор, простите за беспокойство, тут к вам пришла госпожа Стефанити, вы ей назначили… О, понятно… Через полчаса?… Хорошо, господин Феодор. – Она отложила мобильник и взглянула на Афинаиду. – Господин Киннам просит его извинить, он немного задерживается. У него произошла незапланированная встреча с гостями из Барселоны. Он будет примерно через полчаса, самое большее через сорок минут.

– Ничего, спасибо, я не тороплюсь, могу подождать. – И Афинаида, достав из сумки сборник «Античность и Византия», погрузилась в чтение.

В приемную заглядывали люди, оставляли бумаги на подпись ректору, спрашивали, когда можно к нему зайти… Элен работала ловко и привычно, и Афинаида, несколько раз взглянув на нее, подумала, что она тут вполне на своем месте и, несмотря на несколько вызывающий вид, наверняка подходит ректору как секретарша. Посетителей было много, и Афинаида перестала отрываться от книги, чтобы посмотреть на очередного пришедшего. Когда, наконец, вошел Киннам, она подняла голову, только услышав, как Элен сказала:

– Ох, наконец-то, господин Феодор! Вас тут спрашивали уже столько раз!

Афинаида взглянула на вошедшего и замерла. Она действительно никогда не видела такого красивого мужчину. Стройный, загорелый, с волнистыми черными волосами, точеными чертами лица, высоким лбом и темными глазами, в уголках которых пряталась улыбка, ректор Академии полностью оправдывал вчерашние рассказы Марии. Один его взгляд из-под густых бровей, изломленных у висков словно крылья птицы, заставил сердце Афинаиды ускоренно забиться. Но когда он заговорил, его бархатный голос породил в ее душе странный трепет, какого она, пожалуй, не испытывала еще никогда в жизни.

– Госпожа Стефанити? Здравствуйте! Прошу прощение за то, что заставил вас так долго ждать!

– Здравствуйте! – ответила Афинаида и хотела вскочить, но с низкого кресла, где она успела удобно расположиться, быстро встать оказалось не так-то просто.

Когда она, наконец, неуклюже поднялась и предстала перед великим ритором, Элен едва не прыснула со смеху: они в самом деле составляли забавный контраст – красавец-мужчина в элегантном костюме и убого одетая девушка неопределенной наружности… Впрочем, Элен отметила, что Афинаида, пожалуй, недурна лицом, в котором особенно привлекали внимание большие зеленовато-карие глаза, да и осанка ничего… «Но, боги, что за мешок вместо юбки она нацепила на себя?! – подумала секретарша. – И блузка тоже – балахон какой-то страшный… Да еще с длинным рукавом – в такую жару! Или она мусульманка? Нет, вряд ли – без платка… А что за ужасная прическа!.. Ну и кадры попадаются в жизни!» Элен мысленно хихикнула и снова устремила взгляд на экран компьютера, а Киннам провел Афинаиду в свой кабинет.

Большой и солнечный кабинет оказался неожиданно уютным: обитый светлым деревом, с дубовой мебелью, вьющимися по стенам цветами, жалюзи кремового цвета на высоком окне и квадратным ковром с желтовато-коричневым геометрическим рисунком, – всё это совсем не походило на ту чопорную атмосферу, которую представляла себе Афинаида, отправляясь сюда. Киннам предложил девушке сесть в кресло у стола и, пока она рассматривала кабинет, внимательно оглядел ее саму.

– Итак, госпожа Стефанити, вы намерены писать диссертацию по византийскому роману?

Афинаида вздрогнула и, отведя взгляд от большого парадного портрета императорской четы, висевшего на стене напротив ректорского стола, посмотрела на великого ритора, тут же опустила глаза и торопливо достала из сумки папку с распечатками.

– Да, господин Киннам, я заинтересовалась романом Евмафия Макремволита…

– «Повесть об Исминии и Исмине»? Прекрасно, этот роман действительно всё еще ожидает своих исследователей. Чем же именно он заинтересовал вас?

Афинаида чуть покраснела.

– Во-первых, мне понравился сам роман… Точнее, сначала я прочла отрывок из него в «Памятниках византийской литературы» и увидела, что там много аллегорий. Мне стало интересно, как они толкуются, и я решила почитать исследования о «Повести». Но я увидела, что о ней почему-то отзываются очень пренебрежительно, пишут, что она холодная, плоская, неправдоподобная, «труд школяра и жалкого софиста…»

– «…который на всю жизнь по заслугам так и останется школяром», – да, я помню этот отзыв Аидипулоса! А известен ли вам отзыв Крумбахера?

– Да, он тоже ругает «Повесть» за «безвкусное подражание…»

– «…не отличающемуся вкусом роману Ахилла Татия»! А вы сами что думаете о «Левкиппе и Клитофонте»?

– Мне вовсе не показалось, что этот роман безвкусен. По-моему, в нем гораздо больше вкуса, чем во многих современных!

– Совершенно с вами согласен! Итак, вы решили опровергнуть суждения оных ученых мужей, упомянутых и многих других?

– Да, я бы хотела попробовать это сделать, – Афинаида снова покраснела, – конечно, с вашей помощью, если вы… если вас заинтересует такая работа…

– Считайте, что она меня уже заинтересовала. Вы позволите? – Киннам протянул руку, взял папку, которую Афинаида положила на край стола, вынул распечатки и принялся просматривать. – Так, это, как я понимаю, план диссертации? Хорошо… Значит, вы хотите сосредоточиться на теме аллегории?

– Да, мне думается, что, хотя эта «Повесть» – переработка романа Ахилла Татия, на самом деле Евмафий сознательно отодвинул ее от прототипа, по духу она другая…

– Я вижу, вы написали об этом статью? Очень интересно! Вы позволите мне оставить себе эти распечатки, чтобы изучить на досуге?

– Да, конечно, я для того и принесла их…

– Благодарю!

– Там наброски для первой главы и еще вторая статья… Эти статьи уже готовы, а сейчас я пишу еще… Но я пока не знаю, где можно опубликовать… Точнее, одну статью я опубликовала, подруга пристроила в один журнал весной…

– В какой?

– «Вопросы филологии», номер два за этот год.

– Хорошо, я обязательно посмотрю. – Киннам черкнул что-то в ежедневнике. – Насчет публикаций не волнуйтесь, с этим не будет проблем! Я смогу быстро пристроить ваши работы в подходящие сборники и журналы. – Он продолжал проглядывать распечатки. – Да, вы основательно подошли к делу… Замечательно! Итак, ваша тема – «„Повесть об Исминии и Исмине“ как аллегория любви»?

– Это всего лишь предварительное название…

– Но звучит! – Великий ритор улыбнулся. – Вы хорошо знаете древнегреческий, как я вижу?

– Да, я окончила филфак Академии, отделение классической филологии. Я писала диплом как раз по Ахиллу Татию, а потом собиралась защищать диссертацию по Илиодору, проучилась год в аспирантуре, но бросила…

– Почему? Ведь у вас очевидные способности к научной работе! Что-то случилось?

«Случился провал в православие, – подумала Афинаида. – Но как объяснить ему это? Стоит ли вообще об этом говорить? Не сочтет ли он меня дурой? И будет прав, конечно! Ладно, будь что будет, раз уж зашла речь, расскажу в двух словах… Не скрывать же теперь!»

– Так получилось, что я… В общем, всё началось с того, что мой отец ушел от мамы к другой женщине.

– Вот как… Сочувствую! Вы тяжело пережили это?

В голосе Киннама слышалось непритворное участие, и Афинаида вдруг почувствовала себя раскованно, словно они были давно знакомы, и принялась рассказывать:

– Я-то нет, я давно видела, что ему с мамой тяжело. У нее был… очень специфический характер… В общем, папу можно было понять. Но мама понимать его, конечно, не хотела. Были ужасные скандалы, она пыталась его вернуть… Папа с той женщиной даже уехал в другой город. Когда стало понятно, что он ушел навсегда, мама впала в депрессию. И тут… подвернулся отец Андрей… Отец Андрей Лежнев.

– Что вы говорите?! – воскликнул Киннам. – Неужели тот самый Лежнев, которого разоблачили два года назад?

– Да, тот самый. Мама с горя ударилась в религию, стала часто ходить в церковь, сначала ходила по разным храмам, а потом попала к Лежневу…

Афинаида умолкла. На нее нахлынули воспоминания обо всем этом хождении в православие, последствия которого она до сих пор не могла расхлебать. «Как я могла упасть в такую яму, так быстро, так надолго?» – в который раз подумала она. Но голос ректора вернул ее к реальности:

– Вероятно, оный отец стал пугать вашу мать адскими муками и прочими прелестями загробного жития?

Афинаида невольно улыбнулась.

– Да, именно так, и мама очень быстро доверилась ему. Уверяла меня, что он читает мысли, что он прозорливец, всё подбивала сходить к нему на исповедь… Я сначала даже и не думала… У нас семья была нецерковной, папа был поклонником всего античного, эллинских философов, древнегреческого искусства, а мама религией не интересовалась, и я была от всего этого далека. То есть меня в детстве крестили, и всё на этом… Правда, атеисткой я не была, но я никогда не ходила в церковь, не причащалась… в общем, ничего такого. Но потом… потом у меня… возникли некоторые сложности в личной жизни…

Сложности? Подумаешь, сложность – влюбленность в Алекса, по которому сохла почти половина девиц их курса! Как она страдала по нему, а недавно при встрече с ним в ней ничто не затрепетало, она даже не может теперь понять, что в нем тогда находила! И из-за этого, из-за этой романтической дури она умудрилась загреметь к Лежневу!..

Тень мучительного прошлого легла на ее лицо, и Киннам мягко сказал:

– Простите, я, кажется, невольно вынудил вас вспомнить не очень приятные вещи! Не стоит рассказывать мне подробности. Значит, у вас произошли личные неприятности, и вы решили пойти за советом к отцу Андрею, так?

– Да, и после этого… Честно говоря, мне самой непонятно, как это вышло так быстро и… радикально… Но это так: уже через год я решила всё бросить и только спасать душу.

– То есть вы пустились во все тяжкие?

Афинаида недоуменно взглянула на ректора.

– Насколько я помню, – пояснил Киннам, – в Евангелии сказано, что спасти душу можно, лишь погубив ее.

– Да, но… – растерянно проговорила девушка, – ведь это толкуется как жизнь…

– И вы, значит, решили загубить свою жизнь, чтобы спасти душу.

Афинаида чуть вздрогнула.

– Вы правы, именно так и вышло! – Она горько усмехнулась. – Наверное, над такой глупостью можно только посмеяться… Когда я теперь вспоминаю всё это, мне иногда хочется избить саму себя, такой я была дурой!.. Впрочем, – она смутилась и покраснела, – вам это вряд ли интересно… все эти подробности… Простите, что я так…

– Почему же, очень интересно! Я ведь не только ученый, но и писатель, а писателей всегда занимают разные истории из жизни. Поэтому, если вы сочтете возможным посвятить меня в вашу историю, я с интересом ее выслушаю. – Ректор внимательно посмотрел на девушку. – Тем более, что вам и самой, как мне кажется, будет полезно рассказать всё это. Вы с кем-то делились этой историей?

Афинаида покачала головой.

– Но у вас есть большая потребность рассказать обо всем кому-нибудь.

Она снова вздрогнула и, чуть поколебавшись, кивнула:

– Вы правы, господин Киннам. Но… не знаю, могу ли я… Это отнимет у вас время…

– Пустяки! Всё время, какое ни есть – наше, и мы вольны тратить его, как считаем нужным. А мне в данный момент представляется нужным выслушать вашу историю. Обещаю, что не буду смеяться, что бы вы ни рассказали!

Афинаида грустно улыбнулась.

– Даже если б вы стали смеяться, я это вполне заслужила… Но я думаю, что смогу отличить юмор от насмешки.

– Отлично! В таком случае… – Киннам нажал кнопку на столе. – Елена, будьте добры, приготовьте нам кофе. Мне как обычно, а для госпожи Стефанити… минуточку… – Он взглянул на девушку. – Что-то говорит мне, что вы предпочитаете покрепче и послаще, я угадал?

– Да, – смущенно ответила она.

Великий ритор засмеялся, снова нажал кнопку и сказал:

– Для госпожи Стефанити, пожалуйста, крепкий и самый сладкий!