Траектория полета совы

***

Дни зимнего Золотого Ипподрома в Константинополе были наполнены развлечениями до предела. Тому, кто хотел бы участвовать во всех, для отдыха не оставалось времени: зимние бега, начинавшиеся сразу после Рождества, совпадали с древним праздником Календ, который снова стали отмечать в начале восемнадцатого века. Как будто в компенсацию за промозглую погоду и короткие дни, эта неделя вся состояла из музыки, шуми, ярких красок и огней.

Церковь с давних пор боролась с языческими празднествами, но вполне безуспешно. Несмотря на последовательные запреты соборов, эти веселые дни так или иначе всегда отмечались в Городе. А уж после знаменитого указа императора Иоанна Веселого Календы стали обязательным государственным праздником. Это произошло в 1729 году, после неудачного покушения на василевса, случившегося прямо в древнем городском театре, в Кинегии. Иоанн был обязан жизнью не только Календам, но и своей страсти к актерству и переодеваниям. Когда убийцы, смяв немногочисленных стражников у императорской ложи, ворвались туда, они застали там лишь дрожащего от страха Петро, персонажа уличного театра Мазарис, в традиционном дурацком костюме, похожем на одежду славянских крестьян. Им было невдомек, что Иоанн тешил свое императорское величество тем, что иногда через тайный ход пробирался на сцену и принимает участие в пьесе собственного сочинения… Бросив в ложе человека, который был, по их мнению, всего лишь презренным актеришкой, они разбежались по театру в поисках самодержца, но вскоре были переловлены. Суд над заговорщиками был громкий, все они поплатились головами, которые выставили у Милия – первая публичная казнь за предшествовавшие сто лет. При тогдашней обстановке даже патриарх не мог воспротивиться введению праздника, тем более, что связи убийц с церковными кругами были очевидны. Впрочем, тяжелые времена для высшего духовенства только начинались, вскоре ему стало не до осуждения Календ.

А праздник прижился, несмотря на отчетливый отпечаток официоза. Теперь Календы праздновались в центре Города за счет казны и были довольно жестко регламентированы. Начинались они, в отличие от древних, не первого января, а сразу после Рождества, вобрав в себя период языческого празднования в честь Пана, когда-то известного как Вота. В течение десяти дней в зоне карнавала – на Августеоне и на исторической части Средней улицы – вообще нельзя было появляться без маски, хотя бы чисто символической. Ослушников штрафовали, могли даже арестовать. С другой стороны, чиновникам высоких рангов, особенно людям богатым, запрещено было появляться в дорогих костюмах. Они обязывались носить маски ремесленников, торговцев или крестьян, и каждый, кто узнавал их в карнавальной толпе, мог обращаться к ним совершенно свободно – чем многие и пользовались, чтобы быстро решить затянувшееся дело или высказать недовольство. Правда, о недовольстве в период веселой суматохи Календ помнили редко. Весь Город гулял, пел и плясал, наслаждался жизнью и веселился. В девятнадцатом, а особенно в двадцатом веке константинопольский карнавал стал привлекать толпы любопытных со всего мира и превратился в одно из самых важных европейских шоу. Уж гостям-то позволялись самые богатые костюмы, самые изысканные маски. Императоры, со своей стороны, содержали для праздничных дней обширную реквизиторскую палату, откуда за небольшие деньги можно было получить роскошный костюм – всем, кроме имперских чиновников высоких рангов.

Словом, во время Календ всё перемешивалось – все чины, звания, нищета и богатство, скупость и щедрость. Только духовные лица были освобождены от обязанности носить маски, но они и не стремились попасть на территорию Календ, понимая, что присвоенные их званию наряды сами по себе будут выглядеть личинами ряженых.

Августейшие пили вечерний кофе над дворцовыми воротами Халки. Тысячу лет назад здесь, на высоко расположенной площадке, стоял храм, хранилище древних святынь. Но после того как ворота были воссозданы фактически заново, о нем напоминал лишь большой крест, воздвигнутый на точеной колонке. Под ним оборудовали место для отдыха императорской семьи – небольшой павильон, который открывался в сторону главной площади просторным мраморным балконом.

За стеклянными дверями шумела, сверкая огнями, площадь Августеон, блестели в лучах прожекторов мокрые крыши столицы – то и дело принимавшийся моросить холодный дождь не давал скидки ради праздников, хотя на него мало обращали внимания, – но внутри было относительно тихо. Большие напольные часы неумолимо постукивали, приближая момент, когда нужно будет явить имперское величие перед праздничной толпой.

Законы Календ распространялись и на августейших, поэтому Евдокия была в костюме Тихе, Судьбы Города – белой длинной хламиде, перепоясанной широким голубым поясом. Константин облачился в алую тунику и панцирь, которые должны были придать ему сходство с великим и равноапостольным тезкой. Катерина нарядилась дриадой – в зеленый балахон и парик из веток и цветов. Ее глаза смеялись, тонкие руки то и дело взлетали к прическе, чтобы хоть немного привести ее в привычный вид. Принцесса чувствовала необычное смущение от того, что придется в таком виде показаться перед толпой. Может быть, потому, что оттуда, снизу, будет смотреть Луиджи?.. Кесарий облачился в форму маленького гренадера времен войн с Наполеоном. Его сегодня ждал детский бал в Триконхе, и он ерзал от нетерпения, быстро поедая пирожные с большого серебряного блюда. Сейчас нужно было набраться терпения: порядок есть порядок, нарушать его нельзя даже принцу.

– Как тебе нравится Ходоровский? – поинтересовалась императрица у мужа между двумя глотками ароматного напитка. – По-моему, он ужасно зажат и напуган.

– Полагаю, он держится весьма неплохо для человека, который впервые за границей, да еще в таком статусе и на таком празднике! – возразил император. – Не знаю, смог бы я так на его месте… Впрочем, нам сложно представить его ощущения.

– Ну да, можно сказать, что с соловецкой каторги – прямо сюда, – поддакнула Катерина.

– По крайней мере, температура у нас сейчас похожа на тамошнюю, того и гляди, снег пойдет, – Константин усмехнулся, – такая на Соловках летом… Хотя ничего смешного в этом нет, – автоматически поправил он сам себя.

– Ты что-то опять в мрачном расположении духа. – Августа покачала головой. – Все-таки сейчас праздник, время веселья!

Ее слова потонули в грохоте салюта. Раскаты орудий на минуту заглушили и гомон праздничной толпы на Августеоне, и стрекот маленьких вертолетов, разбрасывавших конфетти, и тихий перезвон колоколов, которым многочисленные храмы настойчиво, но безнадежно созывали прихожан на вечерню…

Катерина бросила взгляд на часы: пора! Все надели маски и, встав из-за стола, вышли на украшенный цветами балкон. Тут же раздались звуки труб, огромная толпа на площади затихла, чтобы в следующий миг взорваться приветственными криками и рукоплесканиями. Хоры цирковых партий, разместившиеся в длинных портиках, затянули славословие августейшим.

Император смотрел вдаль, на залитую огнями Среднюю, на огромный Город, который словно шевелился, устраиваясь поудобнее в лучах желтого электрического света. Вся центральная магистраль была ярко освещена, как и соседние улицы с переулками. Император мог видеть Среднюю только до поворота, где когда-то был Дворец Антиоха, а теперь раскинулся археологический парк, но он знал, что и дальше, на Форумах Константина, Феодосия, до самого Форума Тавра плещется праздничная толпа, звучит музыка, поднимается пар от бесчисленных лотков, подносов и кружек; клубится дым кальянов и кадильниц с ароматами, шуршат по мостовой башмаки замаскированных гостей, тарахтят тележки разносчиков снедей, цокают копыта коней – вся конная жандармерия сегодня следит за порядком на улицах. И всё это месиво поет, пляшет, играет, хлопает в ладоши, жует, просто расхаживает взад-вперед, любуясь на диковинные маски. Тысячи туристов съезжаются специально, чтобы посмотреть на то, как византийцы справляют Календы. Символические картонные полумаски можно получить бесплатно, но большинство предпочитает приезжать со своими, а то и привозить роскошные костюмы, вокруг которых так и вьются фотографы.

Второго такого праздника в мире нет, ни по насыщенности событиями, ни по богатству красок, ни по размаху! Даже на Босфоре вечерами прекращается движение больших кораблей, повсюду снуют только прогулочные яхты, катера и трамвайчики. Люди готовы платить немалые деньги просто за то, чтобы полюбоваться Константинополем с воды, посмотреть, как светится каждый зубец морских стен, как тянутся ввысь древние колонны, как сияет громадная корзина ипподрома, мигает подсветкой похожий на вставную челюсть древний акведук – а над всем этим сверкают мириады огней от фейерверков. Отражаясь тысячами бликов в неспокойной босфорской воде, они создают ощущение, будто небо давно перевернулось, не в силах спокойно смотреть на этот праздник жизни.

А пилоты вертолетов видят ночной Город как бурлящую огненную реку или даже как мощную конечность неведомого существа с круглыми суставами залитых светом форумов. По ее нервным пучкам носятся разноцветные импульсы, проносятся жизненные токи – но уже никогда не пошевелится эта волшебная длань, не поднимется из футляра стен и портиков. После столетий запустения Средняя заключена в мрамор и гранит – навсегда, до последней трубы.

Император стоял на балконе рядом с семейством, за спиной возвышались два лабарума, еще выше – большой крест. Евдокия, Екатерина и Кесарий радостно махали руками, что-то крича вниз. Створки высоких медных ворот, закрывавших величественную арку Халки, были замкнуты на ключ, перед ними стояла стража в ярких костюмах. Ворота эти украшали барельефы, на которых потомки святого Константина повергали в прах врагов Империи – талантливая имитация середины позапрошлого века. Пар от дыхания тысяч людей поднимался в прохладном ночном воздухе, и свежий ветерок гнал его в сторону, принося то ароматы Пропонтиды, то благоухание фимиама, курившегося в Святой Софии.

Лицо василевса закрывала маска Константина Великого, напоминавшая прежнюю статую с колонны Форума: строгие античные черты Аполлона, сияние вокруг головы в виде тонких лучей… А настоящий, живой Константин, пряча под маской тревожную складку губ, пытался понять, что за сигналы несутся к нему из бурлящего людского моря. Враждебна оно или снисходительно? Может быть, все эти люди – его союзники, соратники и болеют за благополучие страны? Где же тогда недовольные, которые не далее как нынешним утром вопили, что умирают от голода, что им недостает свободы, что звери-астиномы до смерти напугали невинных девушек, решивших устроить художественную акцию на могилах Ласкарисов? Да еще наложили большие штрафы, да еще, говорят, невежливо пихали коленками пониже спины, заталкивая в машины… Разве не возмутительно?!

Понимая, что его настоящее лицо никто не увидит, Константин позволил себе усмехнуться. Да, протестующая общественность, похоже, обижена тем, что акция в усыпальнице прошла почти незамеченной. О ней бы и вовсе не говорили, если б не шум, поднятый Кириком с его юродствующей братией, легковозбудимыми фанатиками, уже кричащими о крестовом походе за веру и о несмываемой обиде, нанесенной Вселенской Церкви…

Средняя шевелилась и пульсировала, гнала в сторону Августеона человеческие потоки, словно напряженная вена – темную кровь к сердцу Империи. На миг Константину показалось, что в толпе мелькнула характерная маска «Экзегерси Гатес» – так, оказывается, называлась поп-группа, сплясавшая на могилах его предшественников. Или это просто морок?..

Как раз сейчас должно было начаться ритуальное действо – переход на статую Юстиниана. Давным-давно, более тысячи лет назад, при императоре Феофиле, некий кровельщик умудрился натянуть веревку от копыта Юстинианова коня до крыши Великой церкви и перебраться к царственному всаднику: с бронзового шлема исполина от землетрясения попадали золотые перья, и нужно было вернуть их на место. За это обещали награду, однако желающих долго не находилось: уж очень высоко вознесся великий император со своим скакуном, уж очень грозно простирал он руку на Восток, в сторону Персии, Индии и самых дальних варварских стран… И всё же человек придумал, как покорить бездну между Святой Софией и конной статуей василевса.

Вот очередной смельчак уже на крыше Великой церкви. Прожектор высвечивает его силуэт, он машет толпе рукой и смеется. В правой руке тяжелый арбалет. Секунда – он приложен к плечу, стрела летит под копыта коня, за ней тянется тонкая леска… Получилось! В этом-то и заключается основная интрига трюка: сумеет ли канатоходец натянуть веревку – каким угодно способом, с помощью ли стрелы, метко пущенного копья, камня из пращи или какого-нибудь другого снаряда, к которому привязана прочная нить – и насколько ловко вскарабкается он на голову Юстиниана за вставным пером плюмажа…

Внизу стрелу подхватывают, тянут, налегают: за леску привязан тонкий канат, он быстро натягивается от пьедестала статуи до кровли – можно идти! Отважный канатоходец ступает на зыбкую нить. Снизу канат и правда кажется ниткой, которая к тому же предательски растягивается, провисает, несмотря на усилия тех, кто внизу. Но у канатоходца надежный длинный балансир, он двигается медленно, пройти нужно более ста метров, на высоте пятидесяти… Толпа внизу замерла – и как будто даже слышно, как потрескивают каштаны на жаровнях, пузырится пиво в кружках… Тянутся секунды, минуты, и кажется, что это путешествие никогда не кончится или завершится ужасно: все знают о страховке, но ее не видно снизу, да и что в ней толку? Оступиться на глазах многотысячного Августеона, перед императорской четой и десятками телекамер – хуже смерти. Смерть могла бы быть почти мгновенной, даже почетной, а позор барахтания в воздухе на спасательном поясе под крики и улюлюканье – непереносим…

Но он дошел! Смелый канатоходец кланяется императорской ложе, сама Судьба посылает ему воздушный поцелуй, приветственно поднимает длань основатель Города, внизу плещется восторженная толпа… Смельчак устраивается в блестящем подвесном треугольнике, скользящем на роликах по стальному тросу, и через несколько мгновений оказывается на земле. Там с восторгом встречают канатоходца, он передает на трибуну синклитиков символическое перо, принесенное с головокружительной высоты, – и получает горсть отнюдь не символических золотых номисм. Трибуна синклитиков пристроена к стене Дворца и не особенно поместительна, ведь только люди самого почтенного возраста соглашаются в такой день представлять выборную власть посреди веселой толпы. Но и этот атрибут праздника совершенно необходим – обычай, древний обычай…

***

– Обычай, это наш древний обычай! – объяснял человек в длинном золотом придворном гиматии и с золотой же полумаской на лице, другому, одетому в строгий черный костюм, но в такой же золотой полумаске и накинутом на плечи серебряном плаще.

На плече у чиновника красовалась вышивка, говорившая о принадлежности к коллегии переводчиков. Его визави был вежлив, сдержан, но гладко выбритые щеки и волевой подбородок непостижимым образом выдавали крайнюю степень удивления происходящим вокруг, смущения и даже тоски.

– Календы длятся десять дней, – объяснял переводчик.

– А потом?

– А потом огни торжественно заливают водой и наступает крещенский сочельник.

– Соче… Ах, да. – Мужчина кивнул, вспомнив устаревшее слово.

– До него еще далеко. Так вот, каждый день посвящен одному из диоцезов Империи, коих тоже десять – Болгария, Сербия, Пелопонесс, Каппадокия, Палестина и так далее. В этот день на Среднюю доставляются кушанья и напитки, традиционные именно для данной провинции, выступают артисты, поэты, родившиеся в тех местах. Даже оформление улицы делается в цветах диоцеза. Вот сегодня, например, день Халдии, она населена преимущественно турками, и вы видите красно-синюю гамму. И, между прочим, зрители должны выбрать лучшие маски театра Мазарис, которые будут участвовать в финальном представлении.

– Какого театра, простите?

– Мазарис. Это греческий народный театр, уличный театр, у него долгая история.

– Я уже понял, что здесь не бывает кратких историй. – Гость улыбнулся.

– Истинно так… Благодарю вас, вы необычайно любезны! – Переводчик почему-то почувствовал себя польщенным.

«Какой у него архаичный язык! – подумал президент Российской Республики, а это был именно он. – Не иначе, проходил стажировку в Сибирском царстве… Или у местных эмигрантов научился?»

С представителями ортодоксальной русской эмиграции Михаил Ходоровский уже успел встретиться позавчера в бывшем посольском храме апостола Андрея Первозванного. Пожилые интеллигентные люди, говорившие со странным прононсом, который они называли истинно-петербуржским, ему чрезвычайно понравились. Всё в них было изящно, сдержанно, пропорционально. Если бы не странное желание, чтобы в ленинградском Эрмитаже немедленно водворился толстый избалованный мальчик, почему-то считавшейся истинным наследником российского престола, с ними было бы очень приятно общаться… Но эта деталь, к сожалению, смазывала впечатление: президенту чувствовал себя крайне неловко, видя, как умные адекватные люди совершенно теряют голову, говоря о законе императора Павла I и сакральной особе монарха… И где – в Константинополе, который, хотя внешне достаточно традиционен, при этом, однако, не абсолютизирует ни одну из политических теорий.

– Я всё же позволю себе вкратце рассказать о Мазарисе, если вы благоволите выслушать, – вернул Ходоровского к действительности переводчик. – Видите ли, народный, площадной театр существовал у нас очень давно, задолго до Великой Осады. Только это был еще не театр вовсе, а нечто вроде… балагана, как говорили у вас в России. Ходили повсюду такие люди, которые на потеху публике кривлялись, плясали, изображали попов и фискалов, смеялись надо всеми…

– Что-то вроде скоморохов?

– Именно! Я запамятовал это слово. И их, разумеется, осуждали, даже преследовали, особенно церковь. Но когда началась Реконкиста, когда произошло смешение племен и наложение друг на друга всяких новых смыслов, этот жанр очень сильно изменился, вернее, оформился в нечто цельное. Появились эдакие стандартные персонажи: турок Балабан – хитрый, но недалекий; крестьянин Петро – честный, но совсем простой парень; монах Симеон со своей подружкой, уличной девкой Федорой; отважная Зулейка, которая всегда борется за правду; злой судья Воидат… Готовые маски, понимаете? Их довольно много.

Ходоровский кивнул, наблюдая тем временем, как воздушные гимнасты выделывали невероятные трюки на канатах и трапециях, натянутых между портиками Августеона. Некоторые при этом пытались самыми различными, порой комическими способами подняться с земли на статую Юстиниана: один полз по тросу задом наперед, другой ехал на детской лошадке, за третьим гналась жена с большой скалкой…

– Так вот, – продолжал переводчик, – для этих героев придумывали всяческие приключения, часто фантастические, пока, наконец, не поместили их в загробный мир – в такое странное место, которое описано в сатирическом диалоге «Мазарис». Там-то вообще всё можно, никаких запретов, полная свобода творчества… И этот театр Мазарис стал пользоваться огромным успехом в варварском мире. Бродячие труппы ходили по всем окрестным странам, потешали публику, которая раньше ничего подобного не видела…

– У нас в России, кажется, тоже одно время была мода на что-то подобное, – припомнил президент.

– Да. Варвары так падки на всё блестящее, на внешние эффекты, и это их губит… То есть, простите, – поправил переводчик сам себя и даже закашлялся от неловкости, – я, собственно, хотел рассказать историю завоевания Северной Болгарии, она связана с Мазарисом. Вы не слыхали?

– Нет. Я думал, ее завоевание связано с восстанием болгар против османов.

– Нет, что вы, болгарские области потом очень долго находились под властью турецкого султана – я разумею того, который воцарился в Киеве.

– Вот оно что…

– Да! Турки ведь доходили до Вены, и если бы не постоянная угроза от Империи с тыла, то как знать… Коротко сказать, во время войны за испанское наследство они оказались в крайне невыгодном положении, и император Иоанн Веселый решил этим воспользоваться. В один прекрасный день коменданту Варны, Юсуф-паше, доложили, что у ворот города стоит труппа бродячих артистов и просится дать несколько представлений. Паша был известным любителем изящного, – тут переводчик усмехнулся, – и тотчас приказал пустить актеров внутрь, с тем, чтобы первый спектакль они дали в его дворце, в цитадели.

– Неужели он ничего не заподозрил? – Ходоровский проницательно посмотрел переводчику в глаза. Он уже представлял, о чем будет дальнейший рассказ.

– Ну что вы, – кротко ответил тот, опустив глаза долу, – ведь с Империей был тогда заключен мир на пятьдесят лет…

– Понятно…

– Да. Так вот, паша со своими приближенными, развалясь на ковре, наслаждался зрелищем. И, вероятно, остался бы в конце концов очень доволен, если бы актеры вдруг не выхватили откуда-то сабли и не изрубили всех зрителей в куски… Говорят даже, что сам император был в этой труппе и, если лично не размахивал клинком, то, во всяком случае, не отказал себе в удовольствии наблюдать за неожиданной развязкой пьесы из-за занавески…

– Довольно безответственно для правителя, не находите?

– Возможно. Но никаких подтверждающих документов не сохранилось, и вообще…. Таков был его характер!

– И что же дальше?

– А дальше всё просто: начало представления странным образом совпало с появлением в гавани Варны нашего флота, который высадил десант. Никто в городе не сопротивлялся.

– Потрясающая история, – задумчиво промолвил Ходоровский.

– Да, очень античная! – радостно согласился переводчик. – В общем, турки в Северной Болгарии защищались недолго, у них тогда были обширные проблемы на польском фронте, да и венгры наседали. Короче говоря, вся территория до Дуная с тех пор вернулась к Византии. Болгары не возражали, естественно, – им было с чем сравнивать… И, главное, всё это тоже произошло в Календы! Так что император Иоанн приказал сделать одну пьеску, которую он специально написал для Мазариса, обязательным атрибутом этого праздника. Ее представляют в главном театре, очень торжественно, и раз в три года ставят заново, но каждый режиссер это делает по-своему, поэтому скучно не бывает. Сюда ведь едут ведущие мастера сцены! А право сыграть в пьесе получают лучшие уличные актеры, которых выбирают сами зрители.

– Так что же, у них всего несколько дней или даже часов на репетиции? – удивился президент.

– Что поделать! Так заведено, у них эти дни не для отдыха, как вы уже, может быть, имели удовольствие заметить. К тому же постановка являет собой, по современным меркам, всего лишь небольшой одноактный фарс.

– Вы весь вечер мне рассказываете какие-то чудеса! – Президент рассмеялся.

– Что же делать, я ведь обязан рассказать вам всё, как есть, – серьезно ответил переводчик. – А вы лучше поглядите туда, вот где настоящее чудо! – С этими словами он указал вверх.

На головокружительной высоте был натянут металлический канат, блестевший в лучах прожекторов; один его конец был закреплен на колонне Юстиниана, другой терялся где-то во тьме, на дворцовых крышах. Невероятно, но по этому канату медленно и, как казалось, внутренне сосредоточенно, ехал человек на одноколесном велосипеде. Канат слегка раскачивался из стороны в сторону, смельчак, находившийся в весьма шатком равновесии, раскинул руки, словно бы исполняя экзотический танец. При этом ведущий объявил на нескольких языках, что трюк будет без страховки… Заиграла восточная музыка.

– Это называется «Полет турка», – продолжал объяснять византиец. – В конце семнадцатого века некий юноша турецкого происхождения предложил невиданное зрелище: он обещал переместиться с крыши дворца на колонну Юстиниана без помощи рук… Правда, за весьма круглую сумму. Сказал, что долго думал, прежде чем выбрал именно константинопольские Календы для этого представления. Ну, как ему было отказать? А строго говоря, он действительно без рук попадает в объятия великого императора…

Этот аттракцион, пожалуй, был самым сложным из всех, показанных зрителям. Длиннющий трос, более двухсот метров, на двух промежуточных опорах… А вокруг холодная январская ночь, лучи света, пар, поднимающийся над тысячной толпой – и одинокий смуглый юноша с насупленными бровями и сжатыми губами на фоне иссиня-черного неба…

– Это уже потом придумали начинать представление с повторения подвига кровельщика времен Феофила, – объяснял переводчик. – В какой-то момент показалось неприличным, что гвоздем программы всегда становится номер, исполняемый иноверцем…

– Да, вы умеете развлекаться, – заметил Ходоровский, глядя на турка, парящего над бездной.

– Конечно, ведь кто не умеет развлекаться, тот и жить не умеет, по большому счету. То есть, я хочу сказать, это мое личное мнение, – добавил переводчик предупредительно.

– Что ж… Наверное, вы правы, – согласился президент.

– Я бы рекомендовал вам походить по Городу, присмотреться ко всему самостоятельно. Одному или с небольшой компанией, здесь вполне безопасно. Вы, должно быть, видели в программе Ипподрома, что завтра у гостей свободный вечер – это сделано именно для того, чтобы все желающие могли погрузиться в стихию карнавала, слиться с простыми людьми… Правда, некоторые наши гости всё еще опасаются это делать, и совершенно напрасно! Раньше, разумеется, случались покушения на политиков, но сейчас такого не бывает. То есть желающие попытать счастье находятся, как без этого, но, видите ли, драка в Музее фарфора интересна только до тех пор, пока не приходится платить за разбитые предметы… Гм… Короче говоря, я сообщил вам по этому всё, что имел сообщить. – Переводчик многозначительно улыбнулся. – А вот послезавтра вечером, например, на Золотом Роге будет потрясающее зрелище – «Гонки по цепи». Там, где раньше натягивалась цепь, запиравшая бухту, сейчас наводят что-то вроде легкого понтонного моста, довольно узкого и зыбкого, он качается на волнах, и по нему устраивают гонки на мотоциклах и всяких подобных штуках. Там главная сложность в том, чтобы просто удержаться, не соскользнуть в воду.

– Наверное, не всем удается?

– Разумеется. Зато какая практика для водолазных команд! Они потом поднятые со дна мотоциклы забирают себе в качестве премии.

– Ловко! – Ходоровский усмехнулся. – Я не перестаю поражаться тому, как всё у ват тут рационально устроено.

– Это же наша жизнь, странно было бы, если б мы не старались сделать ее удобнее для всех.

– Так ли уж для всех? – спросил президент недоверчиво. – Даже для последнего бомжа?

– Безусловно. После того, как все разойдутся со Средней, бродяги кинутся собирать мусор, им платят за каждый принесенный мешок.

– Вас не собьешь! Но не может же здесь всё быть так идеально? Ведь должна быть… недобросовестность, коррупция?

– Как пить дать. – Византиец вздохнул. – Но, видите ли, у нас есть крепкое основание для борьбы с теми же взятками. Пока там, – он сделал легкое движение рукой в сторону балкона, на котором располагалось императорское семейство, – стоят люди, которых в принципе невозможно подкупить, всё не так плохо, как в иных странах…