Траектория полета совы

Зимние надежды

С тех пор, как из внутренних фондов, где Афинаида занималась поиском заказанных книг и расстановкой на места сданных, ее перевели на выдачу книг и прием заявок в отдел справочной литературы, работать стало полегче. Больше не надо было целый день проводить на ногах, да и посетителей сюда приходило не так много, как в основные фонды. Урывками Афинаиде даже удавалось что-нибудь почитать. В первое время она надеялась, что сюда зайдет Киннам, но, не дождавшись, решила, что он уже всё знает и носит «справочник» в голове; у него притом большая личная библиотека и выходы на разные интернет-ресурсы – он часто присылал ей те или иные статьи в электронном виде, – так что вряд ли он будет постоянно появляться там, где она теперь работает… К тому же она работала по полдня, неделю в утро, неделю в вечер, и, даже если бы великий ритор пришел, они запросто могли бы разминуться. Конечно, это огорчало ее, но, как она вскоре убедилась, в некотором смысле было хорошо, что ректор Академии – редкий гость в справочном отделе.

В четверг, третьего декабря, Афинаида работала в вечер и к пяти часам уже изрядно уморилась: по вечерам посетителей обычно бывало больше, а тут они шли просто потоком – отчасти из-за недавнего объявления о новых поступлениях в отдел, но сказывалось и то, что декабрь был в Академии месяцем студенческих конференций, молодежь срочно дописывала доклады. В пять поступила новая порция заказов, Афинаида стала проглядывать ее и замерла перед монитором, увидев заказ от Феодора Киннама – на только что поступивший второй том каталога славянских рукописей библиотеки Московского института истории. Заказ был на шесть вечера, значит, великий ритор собирался придти сюда через час или, возможно, чуть позже.

Афинаиде немедленно захотелось посмотреться в зеркало – и тут же стало стыдно за это глупое желание: что, в самом деле, могло произойти с ее лицом и прической с момента прихода на работу? Она мужественно обработала поступившие заявки, стараясь не думать ни о чем постороннем, а потом на несколько минут сбежала в «гинекей» – так местные работницы называли комнату, где они пили чай и приводили себя в порядок, – чтобы все-таки проверить, нормально ли она выглядит. Что ж, всё как обычно: деловой костюм, коса-дракончик… и дурацкий румянец на щеках! «Ну, и долго ты собираешься так сходить с ума? – мысленно обратилась она к своему отражению. – Тоже мне, нашлась принцесса: то никто ей был не нужен, даже не думала ни о каких мужчинах, а то самого Киннама подавай!» Но сколько бы она ни осаживала себя таким образом, сердце никак не хотело сойти с ускоренного ритма, а время, оставшееся до шести вечера, казалось, замедлялось с каждой минутой…

Ей стало любопытно, зачем ректору понадобились описания славянских рукописей. Неужто он занялся еще и русской историей? Когда только он всё успевает? И как вся эта информация помещается у него в голове? Афинаида снова вздохнула, почувствовав себя тупой: она пока держала в уме информацию, связанную всего с одной темой, и ощущала, что голова определенно пухнет. Или это от недостатка тренировок? Еще бы – столько лет забивать мозг одними и теми же молитвами да наставлениями аскетов!

«Да, чтобы быть благочестивым, не нужно много извилин в мозгу, – подумала она с усмешкой, – и шевелить ими тоже не надо. Повторяй одни и те же молитвы, перечитывай одни и те же поучения, если что непонятно, смиренно приписывай это своим грехам и непросвещенности ума, а в сомнительных случаях проси совета у духовника и послушно следуй его указаниям. Удивительно ли, что мозг после нескольких лет такой жизни атрофируется? Это вот для всяких светских занятий, для науки нужны мозги… и для жизни по своему разумению, а не в послушании духовным наставникам. Зачем же, интересно, Бог дал нам так сложно устроенные мозги, если мы должны жить в полном послушании авторитетам и „выше себя не прыгать“? В предведении грехопадения, что ли? Все-таки ужасно странная теория…»

– Добрый вечер, Афинаида! Какая приятная встреча!

Размышляя о связи мозгов с благочестием и обслуживая читателей, Афинаида не заметила, как часы показали шесть, и опомнилась, только услышав бархатный голос, игравший с ее сердцем, как с мячиком.

– Здравствуйте, господин Киннам! – сказала она, поднимая глаза и чуть розовея.

– Давно вы работаете в этом отделе? – спросил он, протягивая ей читательский билет. – Я раньше не видел вас здесь.

– Меня только месяц назад сюда перевели, раньше я работала в фондах, книги расставляла… Ваш заказ готов!

Она повернулась вместе с креслом к стойке с книгами и сняла заказанную великим ритором. Сейчас он возьмет книгу и уйдет куда-нибудь за дальний стол… Афинаиде хотелось замедлить процесс выдачи, но разве это возможно? Всего несколько секунд: вспыхивает зеленый огонек сканера при считывании штрихкодов с читательского билета и с выдаваемой книги, теперь глянуть в компьютер, появились ли в нем данные, – всё в порядке, и вот она уже с тайным вздохом протягивает ректору билет и книгу. Киннам, однако, не ушел в конец зала, а уселся за стол недалеко от стойки выдачи, раскрыл серебристый ноутбук и принялся листать книгу: похоже, ему не терпелось с ней ознакомиться. Афинаида со своего места хорошо его видела и то и дело поглядывала на ректора, вручив книгу очередному читателю, или прямо наблюдала за его работой, пока посетителей не было. Правда, для этого пришлось приподнять кресло вверх до упора, чтобы видеть Киннама из-за стойки. Сначала великий ритор изучал что-то в конце книги – видимо, указатели или оглавление; потом принялся листать том, вчитываясь в отдельные страницы. Афинаида смотрела на него и думала, что сосредоточенный на научной работе он так же прекрасен, как и всегда… Пришли несколько посетителей, и когда Афинаида вновь улучила момент, чтобы взглянуть на Киннама, он печатал на ноутбуке – очень быстро, пальцы летали над клавиатурой. «Вот это скорость!» – завистливо вздохнула девушка. Сама она, хоть и умела печатать вслепую, но далеко не так быстро, как хотелось бы, и до сих пор не могла правильно попасть по клавишам с цифрами, приходилось подсматривать. Киннам же на клавиатуру не смотрел вовсе – лишь в книгу и изредка на экран ноутбука.

– Простите, вы мне дали не ту книгу. – Это вернулся только что обслуженный читатель. – Я ее не заказывал, я заказывал пятый том «Эфиопской энциклопедии».

– Ой, извините! – Афинаида увидела, что перепутала похожие номера читательских билетов и выдала не ту книгу.

Она тут же укорила себя за рассеянность: любовь любовью, но о работе нельзя забывать! Однако стоило юноше и подошедшей вслед за ним даме отойти, как Афинаида опять приковалась взглядом к ректору. И вдруг он поднял голову и посмотрел на нее. Застигнутая врасплох, она едва не пригнулась, чтобы спрятаться за стойку, но вовремя поняла, что это будет слишком уж глупо и некрасиво, поэтому не нашла ничего лучшего, кроме как робко улыбнуться, с ужасом ощущая, что ее щеки нестерпимо горят, а значит, наверняка становятся похожими на свеклу… Киннам улыбнулся в ответ, как ни в чем не бывало, рассеянно поглядел куда-то перед собой и снова вернулся к чтению. Афинаида поскорее опустила кресло до нормального уровня и мысленно дала себе слово больше не глядеть на великого ритора, пока он не придет возвращать книгу. Хватит, надо работать и не думать о несбыточном!

Она выдавала книги, принимала заявки, отправляла на печать поступившие заказы и героически продержалась почти час, ни разу не поддавшись искушению снова взглянуть на Киннама, пока он сам не возник перед стойкой, положив на нее книгу и читательский билет.

– Можете сдать ее, Афинаида.

– Хорошо.

Приложить сканер к штрихкоду на книге, потом на билете. Зеленый огонек вспыхивает, на экране компьютера возле строки с фамилией и данными Киннама появляется зеленая галочка. Вот и всё, сейчас он уйдет… Рискнуть? Ну и пусть он догадается, что она хочет его задержать. В конце концов, он может ответить кратко и тут же уйти. А может и поговорить… И тогда не всё ли равно, о чем он догадается!

– Вы изучаете что-то связанное с русской историей? – спросила она, возвращая ему билет.

– Да. Так получилось, что я заинтересовался византийско-славянскими связями эпохи Льва Ужасного. Иногда так бывает: вроде бы изучаешь совсем другие вещи, но внезапно натыкаешься на след интересной истории, и любопытство ученого уводит тебя туда, где ты и не предполагал оказаться. Но то, чем я занимаюсь сейчас, это вообще особый случай. Запутанная история, во многом таинственная. Порой я чувствую себя настоящим сыщиком.

– Что же вы ищете?

– Следы одной рукописи.

– О! Это, наверное, очень интересно?

– Невероятно интересно! И захватывающе, особенно потому, что я и сам не знаю, куда в итоге меня может завести это расследование… Так что пожелайте мне удачи, Афинаида, – вдруг добавил ректор с неожиданной серьезностью.

– Удачи, господин Киннам, – тихо проговорила она, – пусть у вас всё получится!

– Спасибо!

Когда великий ритор простился и ушел, Афинаида повернулась, чтобы переложить на тележку сданные книги, и вдруг заметила, что в дверях стоят Василиса и Лала и глазеют на нее. Василиса, высокая крепкая девушка спортивного вида, носившая исключительно арапки и мужские рубашки навыпуск, работала во внутренних фондах и куда легче справлялась, чем когда-то Афинаида, – все-таки это была определенная физическая нагрузка. Турчанка Лала, луноликая красавица с темными, как маслины, томными глазами, тонкими бровями идеальной формы и маленькими губами, которые она умела виртуозно складывать в презрительную мину, сидела в отдельной комнатке и занималась распечаткой и сортировкой читательских заказов. Василиса и Лала дружили, но если первая относилась к Афинаиде в общем хорошо, то турчанка ее откровенно недолюбливала и не упускала случая подколоть. Скорее всего, Лалу раздражало то, что их начальница почти с первого дня полюбила Афинаиду и относилась к ней с грубоватой нежностью, словно к дочери. Возможно, до недавнего времени не нравилась еще и «православная» внешность девушки… Быть может, имелись и другие причины для неприязни, но Афинаиде не хотелось разбираться в этом; понимая, что она раздражает Лалу, девушка просто старалась поменьше сталкиваться с ней.

Афинаида недоумевала, почему подруги так таращатся на нее. Присутствие же Лалы отдельно удивило: она всегда восседала принцессой в своей комнатенке и не любила лишний раз подниматься с места. Видимо, ее позвала сюда Василиса… но зачем?!

– Вы что? – удивленно спросила Афинаида. – Что-то случилось?

Девушки переглянулись. Лала, явно раздосадованная, молча пожала плечами и ушла, только каблуки зацокали. Василиса глянула ей вслед, усмехнулась – несмотря на дружбу, она относилась критически к некоторым проявлениям лалиного характера, – и снова повернулась к Афинаиде:

– Ты что, знакома с Киннамом?

Ах, вот оно что! Девушка едва сдержалась, чтобы не рассмеяться.

– Да. Он мой научный руководитель, я у него диссертацию пишу.

«И пусть теперь Лала иззавидуется!» – несколько злорадно подумала она, не сомневаясь, что Василиса всё перескажет подруге. Наверняка это она и притащила ее сюда, посмотреть на такое «чудо».

– Круто! – произнесла Василиса уважительно. – И давно пишешь?

– Нет, с сентября.

– И часто вы с ним… общаетесь?

– Да так, – Афинаида неопределенно пожала плечами, – как получится. Но в общем довольно часто, вопросов по науке много, и он мне книги нужные дает читать, статьи…

– Руководит, короче. Понятно. – Василиса, похоже, хотела еще что-то спросить, но передумала. – Ладно, я пошла, а то у тебя народ уже собрался.

Афинаида вернулась к работе, но ее мысли еще витали вокруг Киннама и разговора с ним, так что она опять умудрилась перепутать книги, чуть не выдав одному из читателей чужие, а потом два раза отправила на печать одни и те же заявки, в результате получив сердитое сообщение от Лалы.

«Нет, я не Элен! – уныло подумала Афинаида в конце дня. – У нее мечты не мешают работе, а у меня… Киннам не взял бы меня даже в секретарши!»

Закончив работу, она выключила компьютер и некоторое время сидела пригорюнившись, глядя перед собой отсутствующим взглядом, пока не услышала голос начальницы:

– Ида!

Девушка вздрогнула и повернула голову. Ника стояла в дверях и вопросительно смотрела на нее.

– Ты что тут сидишь? Все уже ушли! Что-то случилось?

– Нет-нет, – Афинаида покачала головой и поднялась со стула, – у меня всё в порядке! Просто задумалась.

***

Киннам стоял на металлическом мосту через Вислу и неторопливо курил одну сигарету за другой. Изредка он позволял себе это бессмысленное развлечение, хоть и не находил в нем особого удовольствия. Теплый дым приятно согревал нос, оставляя голову ясной и создавая иллюзию, что великий ритор занят делом и имеет право стоять на месте столько, сколько нужно. Несколько минут назад Феодор купил у разносчика знаменитые ароматные сигареты из валашского вилайета сопредельной Турции, которые не ввозились в Империю по причине драконовских пошлин, и теперь, опершись на перила, наслаждался одиночеством, засовывая окурки прямо в початую пачку. На нем было длинное черное пальто из дорогого кашемира и черная же фетровая шляпа. Весьма объемный коричневый дорожный портфель великий ритор поставил прямо на асфальт.

Мост Маршала Пилсудского едва заметно вибрировал под проезжавшими машинами и нервно содрогался, когда на него заезжали старомодные трамваи. Висевший над рекой туман через какую-то сотню метров уже полностью скрывал шеренги домиков под черепичными крышами, облетевшие деревья и редких прохожих, слонявшихся по набережной. Киннаму чудилось, что каждая сигарета заметно добавляет тумана в этот унылый, но не лишенный прелести пейзаж. Воды Вислы казались то желтоватыми, то темно-свинцовыми, и весь вид походил на сильно выцветшую старую фотографию.

Феодор прилетел в Краков утром и сразу же отправился на поиски папской резиденции, чтобы поскорей разделаться с официальной частью командировки и приступить к собственным делам. Но чем ближе он подходил ко дворцу понтифика – хотя для человека, хорошо знакомого с Константинополем, это здание казалось, скорее, просторным домом, – тем сильнее чувствовал, как ему не хочется туда заходить. Иоанн-Павел II, глава старокатоликов Польши, Франции и всего обитаемого мира, жил, разумеется, в самом центре города – в Старом Мясте. Великий ритор оказался в Кракове в середине декабря, и улочки заполняла предрождественская суета: всюду веселые толпы, развалы подарков, сувениров, сластей; иные прилавки были оформлены с большим вкусом и фантазией. Но Киннаму – хотя вряд ли он был объективен – виделась во всем одна лишь провинциальность, если и необъяснимая словами, то прекрасно ощущаемая сердцем. Ему нравились поляки – люди солидные и сосредоточенные, но при этом почти все они были немного нервными, отстраненными от реальности, словно смотрели на мир сразу с двух позиций – собственными глазами и неким вторым зрением, отрешенным, вознесшимся над землей и оттого грустным. Ректору Афинской Академии, привыкшему к кипению имперской жизни, такой взгляд казался застывшим, недостаточно динамичным. Сходное впечатление произвел и папский дворец, в котором не было ни малейшей претензии на соперничество с Ватиканом, на статус альтернативной резиденции вселенского понтифика: дескать, что уж тут притворяться, бывали у пап лучшие времена, да разве за ними теперь угонишься… Стоя напротив этой желтой двухэтажной постройки девятнадцатого века с банальным портиком из шести колонн и красной крышей, почти физически чувствуя тяжесть императорского послания в своем портфеле, Феодор мысленно усмехался и недоумевал: что занесло его сюда этаким невольным почтальоном, почему он должен беседовать с человеком, который в буквальном смысле провозгласил себя святее Римского папы только из тех соображений, что он твердо держится латинского языка и архаичных догматов? Провинция, провинция!..

Эта история началась несколько дней назад, когда с ним связался в режиме видеоконференции министр образования Георгий Ливадин. Он сообщил, что августейший, узнав о намечающейся поездке великого ритора в Краков, – тут министр замешкался на мгновение и посмотрел на Киннама выразительно, даже приподняв со значением палец левой руки; Феодор удивленно поджал губы: что бы могло означать такое внимание к его перемещениям?! – так вот, василевс просит ректора попутно выполнить важную миссию, а именно, побеседовать с краковским понтификом частным образом, как ученый с ученым, и передать ему лично в руки императорское письмо. Затем министр надел очки и процитировал собственноручную записку императора к ректору: «Дорогой Феодор, мы не хотим нагружать вас сверх меры, и притом несвойственной вам работой. Это не дипломатическое поручение, но и не курьерское. Просто благоволите передать письмо и поговорите с Иоанном ласково: пусть он поймет, что никто его обижать не собирается, что все действия по обмену святынями будут совершены исключительно по взаимовыгодной договоренности. Больше ничего от вас не нужно в данный момент, остальную работу выполнят специально уполномоченные люди…» На этом месте Ливадин сдернул с носа очки и, уставившись в камеру, пробормотал:

– Господин Киннам, я совершенно ничего не понимаю: при чем здесь вы, при чем Иоанн-Павел, – но письмо вам действительно отправлено, к вечеру его доставят. Надеюсь, вы не посрамите имени Академии, выполняя это ни к чему не обязывающее… то есть, я хочу сказать, крайне деликатное поручение?

– О, разумеется, это дело чести. – Феодор улыбнулся. – Не волнуйтесь, разберусь как-нибудь.

«„Ласково“! – Он мысленно фыркнул. – Можно подумать, понтифик – женщина и понадобились мои способности, чтоб ее обхаживать…» Тут Киннаму вспомнилась легенда о «папессе Иоанне» девятого столетия, и ректор едва не рассмеялся – впрочем, ощутив некоторую досаду. Несмотря на все симпатии к ее высочеству и юному итальянцу, которому предназначались ее рука и сердце, Феодору не особо хотелось выполнять подобные – а если уж быть честным, вообще любые – императорские поручения. Тем более в поездке, которую он запланировал целиком посвятить собственным научным изысканиям. Да и времени у него не так уж много, и неизвестно, удастся ли в Кракове осуществить задуманное…

В связи с объявленной на ноябрьском заседании Совета Европы помолвкой сына итальянского президента и византийской принцессы весь Старый Свет всполошился не на шутку. Правда, не из-за помолвки как таковой, а из-за требования Империи вернуть похищенные крестоносцами сокровища в обмен на долгожданное решение о строительстве нефтепровода Баку – Тифлис – Эги. Всех радовало то, что нефтяной кризис уже не так страшен, но в требовании такой символической уступки виделась слишком большая претензия, слишком большая!

В краковской папской ризнице хранилась, как считалось, древняя икона Божией Матери «Госпожа Дома», которую предшественники Иоанна Павла II вывезли из Рима. И вот, теперь Киннаму предстояло лично передать понтифику письмо августейшего… Да, это гораздо практичнее, чем отправлять послание с дипкурьером: ректор Афинской Академии – фигура заметная и известная в научном мире, а разговор двух ученых может носить абсолютно ни к чему не обязывающий характер. В то же время вопрос достаточно светский, ибо касается политики, а не межцерковных отношений, о которых полагалось бы говорить иерархам…

– Ну, и самое главное… – Тут министр смущенно кашлянул и сообщил Киннаму, что при удобном случае он вправе осторожно намекнуть понтифику, что Империя может кое-что предложить в обмен на святыню.

Икона «Госпожа Дома» когда-то являлась одной из главных святынь Фарского храма Богоматери, располагавшегося на территории Большого Дворца, и считалась покровительницей императорской семьи. В этом храме-реликварии до великого разорения хранилось множество святынь, связанных со Страстями Господними – довольно сомнительных, на взгляд современного ученого. И уж если думать о некоем символическом жесте, то, безусловно, лучше возвращать не странные артефакты вроде «детских пелен Христа», а икону, которая считалась защитницей августейшего семейства…

Внезапно в голове Киннама, созерцавшего фасад папского дворца, блеснула догадка, поразив своей ясностью и простотой. Феодор резко развернулся и пошел прочь по узким мощеным улочкам, лавируя среди неспешных горожан, рождественских елок, прилавков – сюда, на холодный мост, весь состоящий из тяг и заклепок. Он понял, что явившуюся мысль надо обдумать, а об аудиенции у папы можно договориться и завтра. Но, стоя над Вислой, великий ритор почему-то больше размышлял не о том, почему именно он должен здесь, в Польше, заботиться о мистической защите чужого семейства, а о том, что Краков с самого начала встретил его не слишком гостеприимно, отведя ему роль не исследователя, а исполнителя чужой воли, и внезапно заставил тяготиться холодным одиночеством… Уж не в отместку ли за то, что город показался Киннаму такой глубокой провинцией? А еще на Феодора нахлынуло давно, казалось, забытое воспоминание, связанное с Польшей, но не с Краковом, а с Варшавой. Лет восемь тому назад он познакомился там на научной конференции с потрясающей женщиной-ученым, Барбарой, яркой блондинкой, всегда немного насмешливой и страшно гордой. Они подружились быстро, как только могут подружиться опытный сердцеед и женщина без домашнего очага. Через несколько недель он снова приехал в Варшаву, уже специально к Барбаре, и теперь вспомнил то легкое и приятное волнение от сознания, что кто-то ждет его в этом чужом городе, надеется на встречу, поглядывает на часы. Ему показалось тогда, что вспыхнувшая между ними страсть могла бы перерасти в нечто большее, но… Роман вскоре увял, рассеялся как сон, осталось лишь незабываемое ощущение некой теплой и светлой точки, в которой сосредоточен целый город, которая одна делает его не чужим…

Висла медленно катила мутноватые воды, мост тихонько дрожал железными струнами в туманном воздухе, но в целом пейзаж оставался безучастным к сентиментальным размышлениям одинокого пришельца из другой страны и даже почти другого мира. «Что-то я тут попусту время трачу, – подумал Киннам. – Меня здесь все-таки ждут, меня ждет Роксана! И, наверное, еще кто-нибудь». Подхватив портфель и сойдя с моста на бульвар, он скомкал сигаретную пачку и бросил в ближайшую урну.

Ягеллонскую библиотеку, откуда ему не так давно прислали самое обнадеживающее письмо, Киннам, благодаря карте в айфоне, нашел быстро – огромное тяжеловесное здание с помпезным порталом, отделанным гранитом, с высоким трапециевидным крыльцом, где на ступенях сталкивались входящие и выходящие через единственную открытую дверь посетители. В высоченном холле было шумно, читатели образовывали очереди… С некоторым удивлением великий ритор обнаружил, что и перед тем окном, где выдавали спецпропуска, стоял изрядный «хвост». Несколько охранников в светло-зеленой форме меланхолично расхаживали в толпе, в самой их осанке Киннаму почудилось скрытое неодобрение всей этой толкотни и беспорядка, вызванных тягой к знаниям. А может быть, и самих этих знаний вообще?

По дороге Феодор растерял всю свою меланхолию и вполне готов был заняться поисками таинственной рукописи, но внезапно внутри зародилось сомнение, которое заставило его отойти к грязноватой стеклянной стене и призадуматься, разглядывая посетителей. Здесь было очень много студентов, но немало также людей среднего возраста и даже совсем пожилых. Большинство читателей уже имели пропуска, они сразу шли наверх по широкой лестнице, украшенной национальными флагами и канделябрами в виде бронзовых девушек. Но как же неспешно они поднимались – марш за маршем, чинно беседуя с коллегами. Так же неспешно двигались и сотрудники, которых можно было разглядеть за перегородками…

Внутренний голос запротестовал, и рассудок, помявшись, осторожно предупредил великого ритора: в таком месте даже со спецпропуском и при всяческом содействии ты провозишься неделю, прежде чем что-нибудь найдешь или хотя бы узнаешь, стоит ли искать. «В самом деле, нет ли другого пути, более быстрого? – подумал Киннам. – Что это я действую так шаблонно? Не попробовать ли просто… попытать счастье?»

Он вышел на улицу, поймал такси и назвал адрес издательства «Славянороссика». Таксист оказался понятливым и даже слегка болтал на любимом здешней интеллигенцией французском. По дороге Киннам попросил его остановиться около супермаркета: нужно было кое-что купить.

Издательство располагалось в старом здании, как и полагалось организации, занимающейся публикацией древних документов и старинных сочинений. Коридоры, отделанные деревянными панелями, были сплошь завалены папками, бумагой и пачками книг, но особой суеты не замечалось – видимо, работа шла достаточно размеренно. Главный редактор, пан Кшиштов Дембицкий, принял Киннама без лишних церемоний – миловидная секретарша даже не стала ему докладывать, вскочила с места, слегка поклонилась и испуганно пролепетала на скверном французском: «Проходите, проходите…» Улыбнувшись ей успокоительно, великий ритор отворил обитую мягкой кожей дверь и оказался прямо перед паном Кшиштовом. Дембицкий проворно выскочил из-за стола, учтиво раскланялся и пожал Киннаму руку. Потом усадил гостя в кресло у окна, а сам уселся напротив, не спуская с великого ритора глаз, в которых светилось вполне искреннее обожание. Но, возможно, пан издатель просто рад был оторваться от скучной работы? Феодор, тем не менее, почувствовал симпатию к этому человеку, которого видел впервые в жизни, хотя давно состоял с ним в переписке. Они поболтали о новинках издательства, о переводах, об оскудении научной мысли в современном мире и о том, что «старая гвардия» одна только и может нести бремя серьезного книгоиздания, и прочее в таком же духе. Киннам отметил про себя безукоризненный французский собеседника.

Над столом издателя висели два больших портрета: маршал Пилсудский на боевом коне перед кавалерийской лавой и генерал Добровольский, герой войны 1972 года, спаситель Польши, расстеливший карту прямо на броне боевой машины. В полутемном углу, слева от стола, помещалась большая, выполненная в сине-коричневых тонах Ченстоховская икона Девы Марии.

– Да, мы чтим наше прошлое! – гордо заметил пан Кшиштов, проследив взгляд гостя. – Это почти что настоящее для нас, ибо без такого славного прошлого мы бы сейчас… – Он сделал неопределенное движение рукой, словно бы вкручивал электролампочку.

– Понимаю. Тогда вам, наверное, понравится небольшой сувенир, который я вам привез. Мы ведь тоже чтим свое прошлое.

С этими словами он извлек из портфеля прекрасно изданный подарочный сборник «Афины: сквозь тысячелетия», подготовленный Академией к символическому двух с половиной тысячелетнему юбилею города – на обложке глянцевой репкой желтел расписанный свастиками сосуд геометрического периода.

– О, благодарю, благодарю вас, пан ректор! – Дембицкий расцвел, принимая двумя руками тяжеленную книгу. – Какая бумага! Какой запах! – воскликнул он, сунув нос в самую сердцевину раскрытого фолианта. – Вы знаете, новые тома – моя слабость, они как новорожденные дети, они…

– Но это еще не всё, погодите, – осторожно перебил его Киннам. – Вот, это тоже для вас, уже лично от меня, по старой дружбе. – Тут из недр портфеля появился знаменитый и бесспорно исключительный коньяк «Император»; великий ритор, правда, умолчал о том, что подарки предназначались в Ягеллонскую библиотеку…

– Прекрасно, прекрасно, господин Киннам! Я ваш должник. Признаться, очень люблю византийский коньяк. Сейчас найду рюмочки… – Пан Кшиштов сделал движение, чтобы подняться с кресла, но не очень уверенное, как показалось Феодору.

– Что вы, не стоит, – успокоил хозяина великий ритор, – это лично вам, поберегите для более значительного повода. Да я, признаться, и не пью коньяк до ужина.

– Ах, как жаль! – Дембицкий всплеснул руками. – А я уж хотел слегка отметить с вами нашу встречу…

– Ну что же, если желаете… – Великий ритор широко улыбнулся и поставил на столик большую бутылку «Зубровки», купленную по дороге сюда, а затем извлек из портфеля коробку с копченым мясом.

– Вы настоящий волшебник! – вскричал пан Кшиштов, восхищенно глядя на Киннама. – Вернее, нет, вы настоящий византиец: уж как начали удивлять, то нипочем не остановитесь.

– Я просто предусмотрительный человек. – Феодор рассмеялся.

– Этим, прежде всего, вы от нас и отличаетесь, – заметил издатель. – Впрочем, сегодня и я оказался предусмотрительным, ведь на два часа у нас было назначено в библиотеке небольшое совещание. Не откажитесь поучаствовать – не пожалеете, уверяю вас! Я сейчас попрошу, чтобы собрались пораньше.

Киннам благосклонно кивнул. Дембицкий позвонил секретарше и попросил передать кому-то, что у него гость и сбор в библиотеке через десять минут.

Библиотека «Славянороссики» располагалась в полуподвальном этаже и занимала большое помещение, разгороженное книжными шкафами и укрепленное массивными колоннами. В центре зала стоял длинный стол, на котором Киннам с удивлением увидел не рабочие материалы совещания, а изобилие закусок и бутылок. Двое мужчин и женщина вышли навстречу.

– Знакомьтесь! – Дембицкий широко повел рукой. – Пан Феодор, познакомьтесь, Марина Савицкая, наш лучший художник-оформитель, но прежде всего, конечно, красавица! Пани Марина, это пан Феодор Киннам, прошу любить и жаловать!

Не особо молодая дама – пожалуй, постарше Киннама – обдала Феодора таким фонтаном обаяния, что ему захотелось немедленно раскрыть над головой зонтик. Несмотря на полноту, удачно скрытую шоколадным костюмом строгого покроя, пани Марина действительно была красавицей и притом незамужней, о чем великому ритору сразу поведали ее лучистые глаза. «Эге! – подумал он, мысленно подтрунивая над собой. – Что же будет под конец застолья? Куда унесет нас этот поток, куда бежать?»

– А это, – продолжал пан издатель, приобнимая чернявого господина в толстых очках, – Станислав Моржицкий, наш главный переводчик.

Моржицкий поклонился медленно и чрезвычайно изящно, но быстрый взгляд, брошенный на бутылку зубровки, которая, разумеется, не осталась скучать в кабинете, не укрылся от наблюдательного Киннама. Пан Станислав весьма бегло изъяснялся по-гречески и даже умудрился сказать Феодору замысловатый комплимент.

– Пан Константин Струсь, – продолжал Дембицкий, – наш компьютерный гений, мы без него никуда.

Пан Константин выглядел непривычно, совсем не как повелитель пикселей и матриц: костюм-тройка, белоснежная сорочка… Только щетина на щеках выдавала его кибергениальность.