Различные миры моей души. Том 1. Сборник повестей

Quis es tu?
Кто ты?

Сказали ему: кто же ты? чтобы давать нам ответ

пославшим нас: что ты скажешь о себе самом?

Иоан. 1:22

Он сказал: кто Ты, Господи?

Деян. 9:5

Разве вы не знаете, братия, – ибо говорю

знающим закон, – что закон имеет власть над

человеком, пока он жив?

Рим. 7:1

Чего вы хотите? с жезлом придти к вам или с

Любовью и духом кротости?

1 Кор. 4:21

Ещё один день клонился к концу. Скучный, глупый, никчёмный день. Собственно, префекту можно было и не просыпаться, не вставать с ложа, не омывать лицо душистой водой, не смазывать руки и волосы благовониями. Сегодня всё было так же, как всегда. Снова холодное утро, жаркое солнце днём с удушающим воздухом и смердящая прохлада вечером. Эти иудеи, боги знают почему, предпочитают выбрасывать содержимое ночных сосудов, да и просто домашнюю грязь прямо на улицы. Как было хорошо в Риме! Пилат Понтийский расположился на мраморной скамье в большом зале дворца Ирода Великого, предоставленного ему, наместнику Рима, нынешним хозяином Иудеи, взбалмошным царём Иродом, сыном великого правителя. Темнота постепенно окутывала его, отступая только перед яркими пятнами светильников, которые тихо и незаметно зажгли рабы. Подперев голову рукой, он предался полудрёме, полувоспоминаниям.

Родившийся в семье учёного-астролога, жреца одного из мелких богов Рима, потомка всадников, от неизвестной наложницы с севера, он был единственным сыном у отца, от которого рождались только дочери. Увидев такое чудо, отец решил его отдать в храм Аполлона в Дельфах. Однако, мать, рождённая свободной воинственная дочь варваров, не отдала его, заявив, что в венах сына, несмотря на греческую водицу отца, течёт и её кровь, кровь воинов. И потребовала от отца ребёнка, – о, благодаря рождению сына она могла требовать! – нанять ему лучших учителей военного дела. Она была права, его мать. Эта женщина, не знавшая жалости и слабостей, но до безумия любившая его, своего единственного сына, воспитывала его жёстко, пока он был маленький, но никогда не отказывала ему в ласке. Отец признал его родным и наследником, и отправил подросшего юнца ко двору тогдашнего кесаря. Изысканность и бесстыдство Рима устраивали жадного ко всему новому молодого человека. Гигантский водопровод и термы, поражавшие воображение, заставляли его следить не только за формами своего тела, но и за мнением окружающих. Подозрительного и взбалмошного кесаря мог вывести из себя любой пустяк, а стать объектом насмешек из-за своей нечистоплотности было самым постыдным. Ощущать себя равным скотине, рабу, было для гордого юноши невыносимым. Друзья с веселыми попойками, женщины разных оттенков кожи и характеров, вельможные дамы, сами вельможи сменяли друг друга каждый день. Интриги под крышами помпезных дворцов, тайные убийства и явные самоубийства, признания отцовства, усыновления и инцесты, обсуждаемые с навязчивыми подробностями и болезненным любопытством в казармах училищ среди юных солдат и в термах среди лукавых и хитрых горожан, возбуждало его, будило воображение. Сейчас, вспоминая всё это, жизнь кажется ему прожитой зря. Суета и бессмысленные хлопоты. Всю свою жизнь он воевал. Всадническое сословие в которое смог ввести его отец, обязывало его быть военным. Сначала командовали им, потом командовал он. За всю жизнь в походах он осчастливил не одну женщину, будь то свободная или рабыня, своими бастардами. Но лишь одной он предложил разделить супружеское ложе и свой дом. Худенькая и скромная, с кожей цвета зрелых оливок, с копной чёрных прямых волос и влажными миндалевидными глазами она принесла в его жизнь покой и радость. Своей полуулыбкой и негромким ласковым голосом она гасила нередкие вспышки ярости своего супруга, а прохладные её ладони всегда приносили облегчение его голове, которая из-за копья, пущенного в него в своё время нубийцем, временами болела так, что он готов был броситься в Тибр, чтобы прекратить мучения, или испить настой цикуты. Той цветущей весной кесарь отпустил его со службы, чтобы он мог поехать и повидаться с женой, с которой он уже не виделся больше года. Они поехали на её родину, к берегам Нила, где провели всю пьянящую весну. Потом он вернулся на службу, и летом узнал, что скоро станет отцом мальчика, его наследника. Египтяне как-то умели предсказывать пол ещё до рождения ребенка. И дочь жреца владела этими знаниями. На время родов он снова попросил кесаря отпустить его домой. Странно, но подозрительный и всюду подозревающий измену – признаться, среди интриг приближённых к его престолу у него были для этого основания – кесарь отнёсся к нему с человеческим пониманием, столь непривычным для римлян вообще и совершенно редким для кесаря в частности. Однако всё прошло не так, как надо. Сначала ребёнок не хотел появляться на свет, и Пилат боялся, что должен будет уехать, не дождавшись его. И вот, в последний день перед его отъездом, роды начались. Он слышал, как страшно кричала его жена на женской половине. Он видел, как бегали мимо слуги с озабоченными лицами, как перешёптывались в тёмном углу рабы, пытаясь угадать свою дальнейшую судьбу. Наконец, к вечеру этого утомительного дня наступило затишье. Задремавший Пилат вдруг осознал мёртвую тишину и давящий сумрак. Никто не зажигал факелов, никто не выкатил рабам бочку вина. Терзаемый беспокойством, он почти бегом кинулся к жене. В жарко натопленной комнате среди кучки непонятных амулетов и группки женщин, отворачивавших от него лица, на высоком ложе лежала его жена. Её чёрные волосы разметались вокруг головы, образуя чёрное облако, смуглые худые руки плетьми лежали вдоль тела, глаза, ещё так недавно смотревшие на него с кроткой любовью – всё говорило о том, что её жизнь ушла от него. Не веря своим глазам, он подбежал и стал трясти и звать её, пытаясь вернуть. Но она его не слышала. Вторая новость едва не убила его: ребёнок тоже был мёртв. Он так не хотел в этот мир, что умер, едва в него попав. Ощущая в себе пустоту, Пилат стоял и смотрел, не видя. Потом, резко развернувшись, он вышел. Никому ничего не сказав, он тотчас же отбыл к кесарю. Его больше ничего не интересовало в этой жизни. Всё, что он любил и ради чего считал нужным жить, покинуло его. Ему стали безразличны войны, в которых он обязан был участвовать, женщины и друзья, пытавшиеся его отвлечь, дворцовые интриги и ужасы правления кесаря. Ему стало безразличным назначение префектом на задворки Римской империи, в Иудею, благодаря помощи своего «заклятого друга» Сеяна, любимого фаворита кесаря Тиберия. Надеясь на воинский талант Пилата Понтийского, кесарь Тиберий рассчитывал привести, наконец, к повиновению и покорности неспокойный народ. Обеспокоенный ещё слухами о пришествии царя Иудейского, которые породили новые слухи о том, что правитель, царь Ирод, один из сыновей Ирода Великого, поубивал из-за этого в своё время всех младенцев в Вифлееме, где этот новоявленный царь должен был, вроде бы, родиться, кесарь хотел знать всё об этом новом царе, вне зависимости от того, хочет он править Иудеей или вообще всем Римом. Признаться, слухи об избиениях выглядели совершенно неправдоподобно – Ирод имел власть, неохотно одобренную его народом и санкционированную Римом. И никакие фанатичные притязания не могли её поколебать, пока властитель угоден империи и кесарю. Как бы ни возмущались иудеи, какие бы смуты не устраивали, но свергать ставленника Рима они пока не решались. Потому устраивать побоище, да ещё детей, у него не было причин. Однако фанатики в Иудее были готовы на всё, чтобы добиться своего, устраивая мелкие пакости, сея сплетни и разжигая нехорошие настроения на всей территории. Рим же думал иначе – решением проблем он считал силу и покорность. И покорным позволял верить в своих богов и соблюдать свои обычаи, при условии соблюдения обычаев и поклонения богам Рима. Но о своей власти Рим не позволял забыть. Ибо, если одна провинция проявит неповиновение, почуяв слабину, тут же взбунтуются и другие покорённые народы, которым римляне давно уже навязывают свои порядки и обычаи. Не видя больше разницы между Римом и Иерусалимом, Пилат Понтийский с безразличием принял новое назначение, и стал пятым префектом, то есть, фактически хозяином Иудеи наравне с её царём Иродом. Потянулась череда серых дней, в которые изредка вливались стычки с местными первосвященниками, пытавшимися отвоевать у римского суда преступников для своего собственного, бунты непокорного народа, считавшего богоизбранным себя, а римских оккупантов-язычников нечистой низшей расой. Незнакомые обычаи, незнакомые язык и лица больше не возбуждали его любопытства и жажду познаний. Понтий Пилат больше не жил. Он существовал. И никак не мог дождаться своего конца, когда его голова, наконец, взорвётся от боли, и всё поглотит тьма. Он с безразличием убрал знаки орлов и щиты с символами императорской власти, которые при своем прибытии повелел установить в губернаторском дворце как знак подчинения провинции Риму. Его легаты, возмущённые и охваченные гневом на подобное унижение, проходя через Иудею, всё же не решались войти в Иерусалим с армейскими штандартами, чтобы не возбуждать и без того роптавший народ, смевший на подобное в его понимании святотатство жаловаться самому кесарю. Безобидные статуи кесаря тоже пришлись не по нраву иудеям, считавшими их идолами, а идолы в их понимании грех перед их невидимым богом. Павшие ниц, они пять дней и ночей стояли под окнами резиденции Пилата. Как безразлично Пилат поставил статуи, так же и с безразличием он их и убрал, получив повеление самого кесаря Тиберия. Решив сделать хоть что-то полезное для города и не в силах больше выносить его вонь, он однажды решил построить водопровод из Соломоновых прудов, для чего ему понадобились деньги. Решение кесарь одобрил, но с выдачей денег тянул. Пилат воспользовался Храмовой сокровищницей, что вызвало такой бунт среди не только священников, но и простых горожан, что Пилат решил эту деятельность свернуть. В Риме храмовые деньги тоже шли на нужды храма и его служителей. Но там ни один храм не отказывался помочь городу. Это было чревато гневом кесаря. Никто не знал, во что этот гнев выльется. Тем более после его долгого пребывания на Капри, где он предавался разгулу и лени, проводя свои дни, скорее, как полубог, чем как правитель империи, переложив свои обязанности на сенаторов и Сеяна, которому доверял, хотя и не избавлял от подозрений, повинуясь своей природе. А тут первосвященники, даже не выслушав префекта, завопили своё про то, что это величайший грех пускать на мирские цели священные сикли. Разозлённый Пилат тогда здорово отделал их с помощью своих воинов. И теперь, только несколько недель назад до него стали доходить сведения о некоем чародее, которого некоторые иудеи называли Мешиах – Помазанник, Спаситель, а некоторые – царём Иудеи, обещанным им пророками древности. Он не знал, тот ли это бунтовщик, про которого говорил Тиберий в Риме, или все-таки нет. Говорили, будто бы он прикосновением рук исцеляет недужных, благочестивым словом и простыми речами ставит в тупик умудрённых священников, называет Закон, установленный ещё Моисеем, костным и застывшим, чем возбуждает глухой ропот и негодование у фарисеев, считавших, что только они в праве толковать его, призывает любить одного бога и друг друга и после смерти обещает рай для всех, кто только поверит в него. Волнения, связанные с ним, на некоторое время отвлекли Пилата от скорбных мыслей. Но ненадолго. Сколько их было, этих пророков, прорицателей, колдунов и волшебников? Тот же Симон Маг, таскавшийся по городам вместе с проституткой Еленой,, которую называл воплощением божественной мудрости. Сколько ещё будет? Одно заставило задуматься грозного префекта. По словам этого Иисуса, после смерти человека ожидает вовсе не мрачный Харон, перевозящий через Стикс несчастную душу, обречённую вечно томиться во мраке, а золотые ворота рая, где её будет приветствовать Бог-творец, обрадованный воссоединением со своим творением. Если этот пророк Иисус прав, значит и Пилат, и его жена после смерти встретятся и будут счастливы всю вечность. Единобожие не трогало его. Это дело жрецов и священников. Однако надежда на рай вместе с женой заставила его сожалеть о том, что он не может сам поговорить с этим человеком. Хотя новая жена, Клавдия Прокула, на которой он женился ещё в Риме по настоянию кесаря, однажды проявившего к нему участие и пытавшегося его отвлечь от мыслей о смерти жены и ребёнка, а может и по сводничеству его друга-врага Сеяна, а может ещё и из-за маниакальной мысли унизить его, Пилата Понтийского, женитьбой на не слишком красивой и молодой женщине, только и говорила об этом. Она тоже хотела видеть этого нового пророка и говорить с ним. Не проходящие которую неделю кровотечения, тоска и меланхолия не поддавались знаменитым лекарям, и она почему-то была уверена, что этот чародей её вылечит.

Очнувшись от своих дум, Пилат тяжело поднялся и медленно направился в свои покои. Влажная прохлада на мгновение напомнила ему руки его первой жены. Боль в голове слегка утихла, уступив место щемящей тоски в душе. Постаравшись взять себя в руки, он взял один из свитков и улёгся на ложе. Вскоре свиток выпал из его руки, а самого префекта сморил сон.

Новый день принёс прокуратору новые сведения. Иисус, греческое произношение его еврейского имени Иешуа – не слишком приятное для уха римлянина, которого называли Мешиах – Мессия – Царь – Помазанник – Спаситель, смог накормить семью рыбинами и семью хлебами четыре тысячи человек, пришедших послушать его слова на близлежашей горе о любви к Богу, к ближнему, об истине, о рае. Некоторые умеющие писать, записывали его слова, обращённые к богу на хрупких листах пергамента: «Отче наш, сущий на небесах…», чтобы позже повторять их как молитву. Он призывает любить врагов и не отвечать ударом на удар. Он говорит, что вожделеющий взгляд уже есть прелюбодеяние, а гнев на брата подлежит Геенне огненной. И что просящему надо давать и не отвращаться от хотящего занять у тебя денег. Что никогда не надо клясться ни небом, ни землёй, ни Иерусалимом, ни своей головой. Он говорит, что разводящийся с женой, не имеющей вины прелюбодеяния, подаёт ей повод прелюбодействовать. Что если соблазняет тебя глаз – его надо вырвать, а если рука – отсечь. Что относиться к людям надо так, как хочешь, чтобы относились к тебе. Что один Бог может судить и карать. Он может ходить по воде, что показал своим ученикам. Один из них тоже хотел пройти по воде, но от недостатка веры не удержался на водной глади. Он может превращать воду в вино, что показал на одной свадьбе в Кане в Галилее (правда, втихую поговаривали, что это была его собственная свадьба – свадьба потомка царской крови иудеев с женщиной царской крови египтян, женщиной, которая была главной жрицей храма Исиды, чье прошлое не могло не шокировать добропорядочных иудеев), усмирять бури, изгонять бесов словом и болезнь прикосновением. Наконец, не так давно он воскресил умершего незадолго до этого иудея Лазаря, которого родные не только запечатали в гроб, но уже и оплакали. Слухи о нём множились и были всё фантастичнее и нереальнее. Иисуса встречали как спасителя Иудейской земли и, как шёпотом передавали шпионы друг другу, не решаясь высказать грозному префекту, как царя Иудейского. Ибо всем римлянам, находившимся здесь, были известны предсказания пророков о рождении и воцарении царя Иудейского. Предсказания, многократно повторяемые самими иудеями, в экзальтации ждавших избавления от гнёта Рима и наступления Золотого века. Все римляне были в курсе, что иудейские первосвященники, да и сами иудеи с нетерпением и надеждой ждут царя, который бы избавил их от власти Рима и принёс мир на землю Иудеи, возродил могущество и богатство, каковое было при легендарном царе Соломоне. Пилат собирал эти сведения, отбрасывал самые фантастические и неподтверждённые доносы и отсылал царю Ироду и в Рим кесарю Тиберию. Как говорил этот Иисус – кесарю кесарево, усмехался Пилат. В последние дни сведения о нём поступали всё чаще и чаще и были всё более фантастичными. Удивительно было то, что Иисус направлялся в Иерусалим, а не в Рим – заявить кесарю о своих правах. Пилат стал чаще задаваться вопросом, кто же все-таки был этот сын плотника? Да и плотника ли? Ведь это еврейское слово имело и второе значение – посвящённый. Действительно ли он был сыном Бога, посланным его матери непорочным зачатием, авантюристом с небывалым даром удачи и актёрства или иудейским царём? В непорочное зачатие Пилат не верил. Воспитанный на легендах и мифах о непорочно зачатых Юпитером, Аполлоном и другими богами детей, подвигах полубога Геракла и других греко-римских сказаниях, ничего подобного он в жизни не встречал. На авантюриста Иисус тоже не походил: за три года, что он слышал о нём, слишком много свидетелей подтверждали его чудеса, и ни один не говорил о том, что чудо не удалось. Были, правда, слухи, что он обыкновенный маг, обучившийся в Египте разным фокусам, заклинаниям и молитвам. Но веру простых людей нельзя купить просто демонстрацией ловкости рук. Требуется еще что-то – чудо, чтобы тебя ждали, на тебя надеялись и в тебя верили. Хотя трудно было отделить правду от вымысла, а фантастические измышления от реальности. Однако этот сын Человеческий, как он себя называл, имел учеников, которые тоже творили чудеса силой веры. Правда, не в таком масштабе. Значит, остаётся царь Иудейский, которого ждали как избавителя от римского владычества. Ну, что ж. Одно нелестное слово о кесаре, одна попытка поднять бунт против власти, и Пилат схватит его и заставит говорить, кто он есть такой.

Волнения, вызванные дошедшими слухами о беспутстве во дворцах кесаря и самого кесаря, поражением в очередной стычке между царскими стражниками и фанатиками-сикариями, пришествием спасителя-царя приводили к стихийным бунтам на улицах Иерусалима. Во время очередного столкновения некий торговец-зелот Иешуа бар-Рабба, непутёвый сын учителя-фарисея, изредка промышлявший разбоем среди римлян, за что часто был ловим римской стражей, пытался подговорить торговцев не платить налоги сборщикам. Его слова о том, что некий сборщик податей, мытарь Матвей, прозываемый Левием, бросил деньги от налогов на дорогу и пошёл за Иисусом, и слушал его проповеди, разжигали в соотечественниках бунтарский дух. Демонстрация силы в этот раз не помогла. Пришлось её применить. В результате столкновения на центральном рынке Иешуа бар-Рабба с криками: «Смерть римлянам!» убил одного из воинов. Однако крик центуриона о том, что сюда пригонят конницу и перебьют всех, кого достанет меч, возымели действие. Торговцы не воины, и они предпочли разбежаться. В руках римлян остался Иешуа бар-Рабба с окровавленным ножом-сикой и несколько других бунтовщиков.

В затенённой комнате рядом со святая святых иудейского Храма Иосиф Каиафа нервно ходил из угла в угол, сжимая и разжимая руки за спиной и что-то бормоча себе под нос. Сидевший недалеко седой старик в ритуальной одежде с квадратной золочёной табличкой на груди с символами 12 колен Израиля бесстрастно смотрел за его движениями. На его лицо иногда набегало облако и хмурились густые брови, а полные губы жёстко сжимались в одну тонкую линию и пропадали в густой седой бороде.

– Что я должен делать? – восклицал Иосиф Каиафа, нервно прохаживаясь по сумрачной комнате. – Со времён последнего восстания наша вера подвергается всё большим нападкам, нас всё больше ненавидят и всё больше преследуют. Кончились благословенные дни Юлия Цезаря, этого недостойного язычника, что благоволил к нам! Однако, как будто этого мало, появляются всякие нищие проповедники, что болтают о конце времён, великих последних битвах и снисхождении к нам нашего давно ожидаемого Мешиаха. Некоторые кощунственно уверяют, что видели его. Они смущают толпу фокусами, обманом и речами. Единого народа уже нет. Только здесь, в Ершалаиме, сикарии воюют с зелотами, а саддукеи грызутся с фарисеями, а за границей Ершлаима назореи спорят с ессеями о догматах веры. Наличие или отсутствие ангелов и ада становится причиной непримиримой вражды и взаимных обвинений в отступничестве. Рим своей роскошью совращает молодых, а вольностью в обращении с их мерзкими языческими богами отвращает их от почитания и поклонения Истинному богу и повиновения нам как его служителям. Но и этого мало! Появился безумец, утверждающий, что он пришёл от нашего Бога дать нам новый Завет! И его слушают! Он якшается с преступниками, падшими женщинами, мытарями, язычниками – и всем говорит о том, что они все достойны любви Бога, достойны жизни вечной в небесном Царстве! Его сладкие речи по душе отребью. Но хуже, что и состоятельные люди его слушают! Не все с радостью, ибо его слова о тлене богатства в земной жизни и нужде избавиться от него, не всем по душе. Но ведь есть глупцы, что за фантазию о мифическом Царстве раздают свои земли и драгоценности кому ни попадя! И как мы будем почитать нашего Бога и приносить жертвы всесожжения, если никто не будет приносить шекели, голубей, овнов и быков? Гнев Божий может запаздывать, но он всегда неотвратим и суров. И я со страхом жду, чем на этот раз он нас поразит. Хрупкий мир с коварным Римом грозит обрушиться, если хотя бы одного из этих смутьянов прилюдно не разоблачат и не уничтожат. Но в наших законах не указана такая ситуация! Забить камням, как блудницу или бродягу – да сколько их, таких, вдоль дорог и на улицах городов лежит! Но их становится всё больше, этих бродячих проповедников! А тут ещё этот сын блудницы, вор, жулик и бродяга дерзает говорить от имени нашего Бога! Что, что мне делать?

Иосиф Каиафа нервно ходил из угла в угол, вздымая руки и рвя на себе волосы.

– Не ставленник ли этот галилеянин Рима или хотя бы Пилата? – раздался спокойный голос из сумрака.

Каиафа остановился и обернулся. Благообразный седой старик, белый как снег, с тёмным морщинистым лицом задумчиво смотрел в пространство.

– Ему давно поперёк горла наши законы и обычаи, он не приемлет нашу веру и обряды и зарится на нашу сокровищницу. Не задумал ли он своей игры, чтобы нас изничтожить?

– Не думаю, отец. – Иосиф Каиафа медленно сел рядом с ним. – Для своих неизвестных целей он бы выбрал человека, более заслуживающего доверия, чем рождённый от блудницы в пещере бродяга.

– Однако его красноречие…

– Одной болтовни мало, – нетерпеливо перебил Каиафа. – Он должен иметь имя среди нас, чтобы ему поверили. Недостаточно просто заплатить вору и жулику, чтобы он кричал о том, что мы погрязли в роскоши. Таких крикунов и без него много. Их крики выливаются в стихийные погромы торговцев, и на этом всё заканчивается. Нет, тут идёт более тонкая игра. Только я не знаю игроков.

– Может кто-то в Сангедрине?

– И сам роет себе могилу? Не безумцы же они!

Двое мужчин помолчали.

– Эльханан, – начал Иосиф Каиафа после долгой паузы. – Ты мудр и знаешь римлян. Что нам делать?

Седой старик, по-прежнему глядя в пространство, медленно произнёс:

– Нам надо разделаться с главной проблемой, а потом просто вымести мусор из всяких фанатиков.

– То есть?

– Если галилеянин – ставленник Рима, надо принудить его сделать ошибку. А потом осудить. Прилюдно, с шумом. При участии этого нечестивого Пилата. Нужно, чтобы он сам дал приказ о его казни, не мы. Чтобы казнь была как можно более мерзкой и жестокой, чтобы внушить отвращение к казнённому. А через него – к его словам и идеям. И как можно больше шума, обвинений и благородного негодования. Кто станет слушать отверженного? Кому будут по душе его идеи, если за них ждёт даже не побитие камнями, а ещё более мерзкое наказание – долгое и мучительное умирание нагим на кресте под взглядами соотечественников, их плевками и поношением.

– Ты говоришь о распятии? – с ужасом отшатнулся Каиафа. Но в глазах его зажёгся интерес.

– Именно. Истинно римское наказание. Это будет жестокая ирония, если римская власть покарает за нарушение иудейских законов. Это будет наше торжество. И никто не посмеет оспорить, что наша власть от Бога!

Иосиф Каиафа встал. Заложив руки за спину, он отошёл от лавки, где они сидели вдвоём.

– Но захочет ли римский временщик казнить своего человека?

– Надо сделать так, чтобы у него не было другого выхода.

Каиафа медленно повернулся и долгим взглядом посмотрел на своего тестя.

– Иеханан Хаматвил…

– Забудь этого полоумного фанатика! Его горячечные бредни ещё будут повторять, но в конце концов забудут. А если бы его удавили тихо и без шума, как я советовал, не надо было бы сейчас разбираться с галилеянином. Ныне же не до расчётов и тайн. Сейчас нужно как можно больше шума и лжи. Многократно повторенная ложь уже становится правдой сама по себе. Даже, если это не так. Главное, не что есть на самом деле, а как это выглядит. Ты ведь слышал о его «чудесах»?

– Да, много раз.

– Неужели ты веришь, что человек может укрощать бури, ходить по воде и лишь одним прикосновением лечить проказу и паралич? Ну, а его кощунственный обряд, во время которого он «вернул к жизни» того, кого мы отвергли и признали «трупом»? Весь Сангедрин проголосовал за этот обряд, а он его извратил! Ты знаешь, что уже ходят слухи о том, что он воскрешает мертвецов из могил? Это насмешка над нашими обычаями, ритуалами и традициями! Это пора заканчивать.

– Надо найти близкого ему человека, чтобы докладывал о каждом его шаге, каждой мысли.

Эльханан неожиданно заинтересованно посмотрел на Иосифа Каиафу.

– Хорошая идея. Найди. Но не тяни. Сейчас вся наша страна похожа на бурлящий котёл. Когда он выплеснется, я не хочу, чтобы его содержимое залило меня.

– Ты мудрейший из мудрых, Эльханан. Я всё сделаю.

Иосиф Каиафа встал и низко склонился к сидящему старику. Затем развернулся и решительно вышел из комнаты. Эльханан, задумчиво улыбаясь, смотрел ему вслед.

Серое течение дня, прерываемое только сообщениями о Спасителе, сегодня снова было прервано. И довольно грубо. Запыхавшийся шпион ворвался прямо на колоннаду, где Пилат имел обыкновение заниматься делами: читать и диктовать бумаги или допрашивать заинтересовавших его преступников. Вот и сейчас он диктовал очередное послание кесарю в Рим, когда его так неожиданно прервали. Безразличие к жизни не победило впитанные чуть ли не с детства муштру и привычку к порядку. Выполнению долга не препятствовали ни болезнь, ни смены настроения, связанные с ней. Железной рукой он правил в Иудее, за что его ненавидели и боялись все, кто тут проживал. Прервав диктовку писцу, он грозно взглянул на нарушителя. Шпион, знавший, как и все во дворце, о переменчивом характере Пилата и о вспышках его ярости, тут же бросился на колени.

– Выслушай, великий префект, – с мольбой протянул он руки к встающему Пилату. – Это о Иешуа Галилеянине, – сказал он тише, опустив голову.

Пилат сел. Взмахом руки он отпустил писца, слуг и рабов, оставив у дверей только стражу.

– Что ещё сотворил этот сумасшедший, что ты пришёл сам, а не доставил отчёт, как всегда?

– Это очень необычно и серьёзно, – не поднимая головы и не вставая с колен, проговорил шпион. – Иешуа Галилеянин выгнал всех торговцев из Храма Давида. Он бил их столы и кричал, что это дом его отца – Бога, а они превратили его в рынок, хлев и меняльную лавку. Он кричал, что в храме надлежит молиться, говорить с Богом, а не торговать и держать животных. Жертвенные голуби разлетелись как песок во время песчаной бури, а монеты валялись под ногами и втаптывались в грязь. Не только варварские медяки и наши священные шекели, но и римское серебро. Префект, ты бы видел, что он творил! Все эти толстобрюхие торговцы как семечки высыпали из дверей! Шум стоял, что и тебе, наверно, было слышно.

– Да, волнения я слышал. Но не думал, что ваш Иисус может быть его причиной. Он всегда был кроток, судя по твоим отчётам. Даже фарисеев он не лупил по спине. Даже саддукеев. Хотя уж кого бы я отделал, так этих лицемеров.

– То было раньше. Сегодня он говорил о том, что этот Храм, Давидов, он может разрушить и отстроить в три дня.

– Вот это да! Если он такой чудесный мастер, почему бы ему не придти ко мне? У меня много зданий и дорог нуждается в ремонте.

– Он объяснял это нематериальным.

– То есть?

– Он говорил об истине Храма Давида. О Храме Истины.

Пилат задумался. Что-то всё же в этом Иисусе из Гаилеи есть. Простой сын плотника не может быть философом. Может, всё же, посвящённый? Он снова пожалел, что не может с ним встретиться.

– Донесение из Галилеи, префект.

Высокий светловолосый воин атлетического сложения от дверей прямиком направился к префекту. Не обращая внимания на стоящего на коленях шпиона, он подал префекту, преклонив колено, свиток с печатью царя Ирода на верёвке. Префект развернул донесение. Писал ему его знакомый ещё по учёбе в военной школе, а теперь ставший вельможей при дворе кесаря. Находясь в данное время по делам при дворе Ирода, он предупреждал Пилата о новой беде Иудейского царства: набирают силу последователи Иисуса, называющие себя галилеянами. А после того, по слухам, как дочь царицы Иродиады, Саломея, подговорённая своей матерью, потребовала за свой танец на пиру Ирода голову Иоанна Окунателя на блюде, возмущённого женитьбой Ирода на бывшей жене его брата, разведённой по римским, но не по иудейским законам, царь впал в помрачение ума. Поскольку первая жена Ирода была не абы кто, а дочерью царя сопредельной державы, и развод с ней грозил нешуточной войной итак обескровленному Риму, царь, на которого заботы сыпались как из рога Фортуны, стал говорить, что Иисус – это Иоанн, который воскрес и пришёл за ним, чтобы покарать его. Он заперся в своих покоях, и даже свою новую жену Иродиаду не подпускал к себе. Он очень зол на Пилата за то, что тот не поставил его в известность о том, насколько могущественно влияние Иисуса на толпу. Друг советовал Пилату быть осторожнее. Сейчас царь вроде бы пришёл в себя. Даже собирается почтить своим присутствием в Иерусалиме иудейский праздник Пейсах, который скоро наступит. По Иерусалиму ходят слухи, что царь тайно сговаривается с иудейскими первосвященниками о том, как бы незаметно убрать этого Иисуса. Но те на незаметно не согласны. Иисус переиначил их верования, не оправдал надежд на восстание и уничтожение власти Рима, а, значит, должен быть казнён. И казнён публично, с шумом, поруганием и самым постыдным образом – на кресте с прочим сбродом: ворами и убийцами. Пилат закончил чтение и задумался. Кто же, всё-таки, этот человек, никому не причинивший зла, кроме как побил – и побил ли? – недавно торговцев в Храме? Но они того заслужили. Даже в развращённом Риме в храмах торговля была запрещена, а животные присутствовали только в качестве жертвоприношения. Здесь же первосвященники жили не хуже самого императора, имея виллы, золота в изобилии на столе и в одежде, слуг и наложниц, которых прятали в тёмных комнатах подальше от глаз обычных людей. Кто же он, которого так ненавидят фарисеи, сами далеко небогатые люди, которого в каждом городе преследуют саддукеи, надменные аристократы и пренебрежительные разбогатевшие торговцы, которого так любит народ, и боятся первосвященники?