Czytaj książkę: «Громов: Хозяин теней – 3», strona 5
– Таня, а ты не хочешь маму проведать? И вот их взять с собой…
– Нет, – я опять позволил себе перебить Тимоху. И повторил. – Говорю же, нельзя разделяться. Не факт, что в гостях… безопасно. И что по дороге никто не выкрадет её вот… нас…
Нас, конечно, попробуй выкради, но Таньку могут. Она, конечно, и драться умеет, и тень у неё есть, но одно дело противостоять деду или гвардейцам в тишине гимнастического зала, и совсем другое – взаправду бороться.
К этому она не готова.
– Ты так говоришь, будто они… их там много и все против нас… – Тимоха махнул.
– Много, – вот тут у меня было время подумать. – Это точно не дело одного человека. Да, стоять во главе может и один… и скорее всего. Власть обычно не делят.
Я-то знаю.
– Но исполнители у него имеются. И возможности обширные. Убрать мою маму. Организовать покушение на меня. На Громовых. На тех же Моровских… помочь купцу… даже элементарно на почте кого-то подбить, чтобы письма перехватывал. И на телефонной станции.
– Воротынцевы? – предположил Тимоха.
– Не уверен. Я… не знаю.
– Хоть чего-то ты не знаешь, – проворчал дед. – А то прям умный, что спасу нет.
И вот пойми, это похвала или наоборот.
А может, просто намёк. Вон, взгляд какой превнимательный. И чуется, что спалился я с этими теориями крепко. Ладно, если вдруг, буду врать, что там, на той стороне, мне мозгов отсыпали, вроде как нематериальным вкладом в светлое будущее рода.
– Но кое в чём ты прав… – продолжил дед, глаз не отводя. – Если что и есть, то мимо такой оказии не пройдут.
А я вот начинаю думать, случайно ли этот самый архидиакон прибывает или тоже частью тайного плана. Нет, этак вовсе на почве конспирологии свихнуться недолго, но… раньше-то не приезжал. А теперь вдруг раз и собрался?
Но тогда… Синод тоже замешан?
Спокойно.
Этак я и батюшку-царя заподозрю в недобром. Так что будем потихоньку…
– И что делать станем? – задаю вопрос, который интересует больше прочих.
А дед, сцепивши руки на животе, окидывает нас взглядом, вздыхает и отвечает:
– Готовиться… там… скоро Варфоломей вернётся. Напишу ему, чтоб нанял кого, но тишком… а вы… учитесь.
Глава 9
«Новый скандал в среде английской аристократии. Женится герцог Ноксбург, один из пэров Шотландии, 27 лет, на дочери нью-йоркского миллионера мисс Мари Вильсон Геле, или, как зовут ее обыкновенно, Май Геле. Невеста приходится родственницей двум миллиардерам Астору и Вандербильду; отец оставил ей приданное в 40 миллионов долларов».
Газета-Копейка
Подъем.
Тренировка.
Завтрак.
И учёба. Будто ничего-то и не было. Всё вокруг следует своему распорядку, разве что дед дважды выезжает в город, но возвращается один. И о поездках своих рассказывать не спешит. Он и вовсе занят, семейные обеды вон пропускать начал. А нам нельзя.
Но я эти обеды почти полюбил. Какая-никакая передышка.
После обеда – снова тренировка. Тени, которые пытаются догнать друг друга, а я – не утратит связь и чётко контролировать энергетический поток. Большего нельзя.
Структура ещё восстанавливается. А магический перегруз – это не шутки. И если физически тело мое находилось в более-менее нормальном состоянии, то вот энергетические каналы пострадали сильно.
Мне ещё повезло, что вовсе не выгорел.
И окружающим тоже повезло, как я понимаю. И не только я.
А значит, из всей магии мне остаётся лишь теория, медитации и игры с тенью, но такие, которые не вызывают напряжения.
– Как только ты научишься не только чётко видеть связь, но и ощущать потоки исходящей и входящей энергии, станет легче, – Тимоха любил устраиваться на полу в библиотеке. Он подсовывал под задницу бархатную подушку и прислонялся к стене. – Связь двухсторонняя. Смотри, твоя сила идёт к тени и даёт ей фактическую защиту от нашего мира. Она как бы делает тень частью этого мира.
Тени тоже устраивались.
Буча вытягивалась поперек прохода, разворачивая и длинный хвост свой, и шею. Моя же пряталась за спиной, делая вид, что вообще просто так сидит.
– Но в то же время она сама поглощает силу с той стороны и отдаёт тебе. Когда поток входящий более-менее равен исходящему, то и ты, и она чувствуете себя неплохо. Также ты можешь управлять потоками. К примеру, поделиться силой с ней, что увеличит её возможности…
– А я тогда?
– Ты, как она, поглощаешь силу своего мира. Это исконное свойство всех людей. И не только людей. Все живые и неживые существа, возникшие в этом мире, являются его частью. Соответственно, связаны с миром.
Я не особо любил учиться.
Раньше.
Теория так вообще доходила туго, но Тимоху слушал. И старался.
– Способность пропускать или накапливать внешнюю энергию у разных существ или веществ отличается. Именно поэтому одни камни годятся для нужд артефакторов, а другие – нет. С золотом они работать любят, серебро тоже принимают, а вот медь или бронза – уже не то. Рубины, топазы и иные благородные камни из первой дюжины – это одно, а вот нефрит и яшма – совсем иное. Опять же, на свойства влияют огранка, окрас, целостность. У крупных камней вовсе свой характер имеется. В этом, отчасти, и сложность, что, допустим, александрит в одной огранке усиливает потоки, а в другой, напротив, гасит. Розовый алмаз отлично накапливает, а прозрачный – идеально проводит и уравновешивает разные потоки, потому их используют в сложных артефактах с ядром из многих камней. В общем, нюансов много. С растениями тоже непросто. Свойства их во многом зависят от места, в котором они росли. Да и в целом условий. Важно не просто собрать, а вовремя. Ясно?
Киваем, причём и я, и Тени.
– В живых созданиях сила накапливается, и вот в людях – куда больше, чем в животных. Тут я… не особо скажу, почему. Одни уверяют, что это будто бы свойство души, другие – что разума, который и создаёт тонкое тело. Но как по мне всё сомнительно. Есть же весьма умные неодарённые и тупые, уж извини за прямоту, дарники.
– Возможно… это свойство, но оно как… ну… талант. Кто-то умеет играть на скрипке, а кто-то нет, – отвечаю.
– Может… отец… сколь знаю, он интересовался вопросами развития дара. В том числе.
Об отце Тимоха говорить не любит.
Даже там, в дедовом кабинете, мы не стали делиться мыслями. Я не рискнул. Он промолчал. А сейчас вот… два сопливых заговорщика.
– Он от рождения был не слишком силён. Дядька… тот сильнее. Гораздо. И год от года силы прибавлялось. Когда есть тень, то растёте вдвоём. Она и ты вот.
Тень поглядела на меня и кончиком хвоста дёрнула. Крылья приподнялись, готовые распахнуться. Летать у неё пока не выходило, зато планировать научилась, с ветки на ветку так вообще отлично получалось.
– Помню, он всё замерял что-то. И с дядькой много говорил. Потом заставлял меня упражнения какие-то делать. Глупые… я делал. А он цеплял на шею амулетик. Камешек такой…
И в памяти вдруг выскочила картинка.
– Белый, – выдал я. – Такой… с одной стороны гладкий-гладкий, а с другой – колючий.
Я помню этот камень Савкиной памятью. И это что-то да значит.
– Горячий, – подумав, согласился Тимоха. – На цепочке.
Витой.
Камень тяжёлый и цепочка врезается в кожу. Сперва её просто чувствуешь, но чем дальше, тем сильнее она давит. И звенья впиваются, будто врастают внутрь. Это больно.
– Тяжёлый…
– Значит, и ты?
– Плохо помню… я… после горячки вообще мало что помню. И про камень не помнил, пока ты не сказал.
И не белый он, скорее такой вот, молочный, полупрозрачный, а внутри – искорки.
– Просто подержи для начала, – камень ложится в руку, а цепочка обвивает её, словно змея. – И посмотри. Видишь огоньки? Вот за ними и следи. Считай. Считать-то тебя научили?
В голосе сквозит эхо недовольства. Кажется, отец раздражён. И Савка замирает. Его пугает этот человек, который вдруг появился в их с мамой тихом доме. От него нехорошо пахнет. И мама становится беспокойной.
Ещё они ругаются. И мама плачет.
А он приказывает Савке идти следом. И приводит в этот… подвал? Куда? Так, надо полегче, чтоб не разрушить хрупкое это воспоминание. Привёл и привёл. Расслабимся…
– Савка? – Тимоха качнулся навстречу.
– Пытаюсь вспомнить. Не мешай.
– Тень призови, пусть поделится. Иногда они видят больше, чем ты можешь. И лучше работают с тонкими структурами.
Зову, хотя не совсем понимаю, как она поможет. Но тень нависает надо мной, крылья её разворачиваются, заслоняя меня от Тимохи. А в выпуклых глазах отражаюсь я-нынешний.
Или…
Да, так и есть.
Теперь я вижу, реально вижу, но как бы… точно не на плазме. Скорее уж напоминает первые телевизоры, кинескоп которых сверху накрывали увеличительным стеклом. И фигурки нелепы, но ведь…
Так, а запомнить она запомнит, если что?
– Тени способны вытащить почти любое воспоминание из числа активных, – подсказывает Тимоха. – Правда… скажем так, особенности восприятия накладываются.
Ну да.
И отец в этом телевизоре чужих глаз похож скорее на ворона, чем на человека. Он несуразно длинен и тощ, а чёрные одеяния – то ли плащ, то ли ряса, усиливают сходство. Лицо и то выглядит серым.
И недовольным.
До крайности.
– Смотри, – снова звучит приказ.
И Савка подчиняется.
Я отвожу глаза от тени. Пересмотрю позже, а пока надо самому в себе разобраться. Значит… отца не было, а потом он появился. И принёс какую-то подвеску, которая ни хрена не простая, потому что я ощущаю, как она нагревается в руке. Медленно так. И от этого страшно.
Мама рассказывала, что есть такие артефакты, которые, если в руку взять, загорятся и руку спалят.
А в других – проклятья прячутся.
Но отец не стал бы.
Так, опять мысли и личности путаются. Ладно. Пусть. Позже разделю.
– Смотри.
Смотрю. Уже не Савка – я. От жара и страха в животе урчит. И сидеть неудобно. Табурет жёсткий, подушечку никто подложить не додумался.
А искорки.
Играют. Вспыхивают и гаснут. Вспыхивают… только камушек тяжелеет.
– Нет, – отец чем-то недоволен. – Так дело не пойдёт. Дай.
И вырывает. Резко. Так, что цепочка больно скользит по руке. Отец же, перехватив ладонь, одним движением вспарывает кожу. И острая боль пронизывает руку до локтя. Савка вскрикивает.
– Хватит ныть. Как баба…
Он бросает это и морщится, добавляя:
– Чего ещё ожидать от…
Правда, в последний момент сдержался. Но и так понятно.
Любовь?
Ага. Хрена с два. Он же возит камнем по Савкиной раскровавленной ладони, чтобы потом сунуть платок.
– Прижми.
И Савка прижимает. Теперь ему совсем-совсем страшно.
– Послушай, – отец, кажется, начинает понимать, что как-то иначе надо диалог выстраивать. Гений педагогики, хренов. – Это просто проба. Я хочу понять, можно ли разбудить в тебе кровь. Это неприятно, да, но нужно потерпеть. Если у тебя есть хоть крупицы дара, они откликнутся. И перед тобой откроются весьма интересные перспективы. Ясно?
Нет.
Я-то вижу, что Савке эта речь – белый шум. Но он кивает. На всякий случай. Потому что боится разозлить отца ещё сильнее.
– Нужно просто немного потерпеть, – он и себе руку прокалывает, но куда как аккуратней. – Постарайся.
Можно подумать, есть иные варианты.
И Савка снова кивает.
– Вот так…
Цепочка ложится на шею, а отец, оттянув ворот рубашки, пальцем пропихивает её глубже, к коже. Он же и пуговицы пытается расстегнуть. Когда же те не поддаются, просто дёргает и пуговицы летят на пол. Мама расстроится. Она всегда расстраивается, когда Савка одежду портит. Даже если он не специально.
– Смирно сиди, – отец обрывает попытку сползти с табурета и собрать пуговицы. – Попытайся нащупать внутри себя источник.
Какой?
Он бы объяснил ребёнку, чего искать.
А камень начинает разогреваться. И тяжелеть. Он, сперва лежавший где-то на груди, медленно съезжает, оставляя после себя горячий след. И повисает на цепочке, и шея клонится под тяжестью её.
Что за…
А потом воспоминание просто обрывается.
– Савка? – меня держат. И Тимоха явно нервничает. – Савка, ты…
– Что случилось?
– Ты сидел. С ней вот. А потом вдруг полыхнул силой и падать начал.
Тень крутится рядом, посвистывая и пощёлкивая. И перья её стоят дыбом. Буча тоже взволнована. Почему-то мне кажется, что эти двое вполне сносно болтают между собой. Буча вон и башкой кивает. Вот… точно обсуждают.
Или это уже паранойя?
– Вспомнил… кое-что.
Голова гудела. А внутри вот… вот дерьмо. Тонкое тело зияло свежими дырами.
– Погоди. Сидеть можешь? – Тимоха придерживал меня. – А лучше ложись… вот так…
– Тим? У вас всё в порядке? – Татьяна, конечно, не нашла момента лучше. – Я ощутила всплеск…
– Это Савка вспомнил кое-что. Вот теперь…
– Вот… вот я говорила, что нужно ограничители носить! Нет, ну где это…
Где это видано, где это слыхано… и прочее, прочее…
– Клади его на пол, давай… – Татьяна вытаскивает из-под платья камушек.
На цепочке.
Правда, не белый, а желтый, что капля солнечного света.
– Н-не надо…
– Это стабилизатор, – соизволил пояснить Тимоха. – Тебе бы такой на постоянной основе носить, хотя бы пару месяцев, но он восстановление замедлит.
Камень был тёплым.
Интересно.
– И да, у меня дар нестабильный! – Татьяна сказала это с вызовом. – До сих пор…
– Из-за белого камушка?
От нынешнего янтаря исходило тепло. Оно пробиралось внутрь и растекалось по телу приятной истомой. И прорехи, что расползались в тонком поле, перестали расползаться, даже затягиваться стали, этакой дрожащей полупрозрачной плёнкой.
Интересно.
Очень.
– Он… откуда? – Татьяна растерялась.
– Похоже, у нас больше общего, – ответил за меня Тимоха, – чем мы предполагали. Значит, и над тобой опыты ставил?
Не знаю, кому из нас адресовался вопрос, но я кивнул. И Татьяна кивнула.
И что сказать?
– Мне он сказал, что дар слабый, а потому нужно развивать дополнительно, – Тимоха на правах старшего заговорил первым. – Забирал в лабораторию. Раз в неделю. И надевал этот камушек. Сперва, правда, тот был небольшим, с ноготь мой. И отец прижимал его к коже, и камень приклеивался.
Очень интересно.
Вот чем больше про папеньку узнаю, тем больше возникает вопросов.
– От него было то жарко, то холодно. Потом только жарко. В какой-то момент камней стало два, затем с десяток мелких, которые он крепил на руки и ноги. Но потом, как я сейчас думаю, собрал в единую конструкцию. Тогда стало совсем тяжко. Он горячий. И потом сила… в общем, её прибавлялось, да…
Тимоха глянул виновато:
– Нестабильной, – добавил он так, будто тайну страшную открыл. – Потом… уже выровнялась. И всплесков с лет пятнадцати не было.
– А до того?
– Случались.
– И это…
– Семейный целитель знает.
А значит, где-то там, в карточке, и запись будет о всплесках и о том, что когда-то давно Тимоха был нестабилен. Вот и главное, врач этот мне ещё когда не понравился.
– А у меня дара не было, – произнесла Татьяна тихо. – Но отец пообещал, что исправит. И исправил. Только… у меня до сих пор случается… сбои. Правда, сейчас их Птаха гасит почти полностью. Возможно, что и стабилизатор скоро будет не нужен.
Исправил, значит.
Бесталанный папенька хотел получить сильно одарённых детей?
Осталось понять, не исправил ли он и Савку в том числе.
И главное, как?
Глава 10
Париж. В спектаклях видят много черных бархатных шляп, тисненых и гладких, с розовыми очень короткими перьями. Нынешним сезоном в моду возвращается блонд, а ещё ленты и позумент, каковой, однако, надобно использовать с большою оглядкой, ибо излишнее его количество в наряде будет свидетельствовать скорее о дурном вкусе владелицы…
Дамский журнал
Тимоха приложил палец к губам и покачал головой.
Понятно.
Тему это обсуждать стоит не здесь и не сейчас. Татьяна чуть нахмурилась, но спорить не стала.
– Жарко здесь, – сказала она капризным тоном. – И надоело до жути. День за днём то же самое. Возись с ними… прогуляемся? Кстати, где второй бездельник?
Это она про Метельку?
– Еремей его забрал, – я отлипаю от пола и возвращаю камешек. – Спасибо. Уже лучшее… и… просто, спасибо.
– Пожалуйста, – она нервно пожимает плечами и камешек забирает, чтобы закинуть цепочку на шею. – Так что, меня будут сопровождать? Кстати, ты был прав. Я подумала и поняла, что со стороны Весновского было довольно низко отправлять мне то письмо. Нет, конечно, подарки я верну… но вот теперь думаю, стоит ли возвращать ношеные перчатки? Я с ними, конечно, обращалась очень бережно, однако…
Голос у сестрицы звонкий.
– Возвращай, – отвечает Тимоха и, подав руку, рывком поднимает на ноги. – Всё – так всё… носовые платки не забудь.
– Носовые это я ему отправляла. С вышивкой. Но, пожалуй, требовать не стану.
– Ты весьма великодушна…
Таньяна задирает голову и фыркает. И кажется, улыбается, вот только сколько правды в этой улыбке. А в коридоре я натыкаюсь на горничную, одну из трёх, что скользят по дому невидимыми тенями. Немолодые, не слишком красивые и старающиеся не попадаться на глаза лишний раз. Эта вот замерла, а потом, присев, поинтересовалась:
– Эмма Матвеевна велела спросить, будем ли завтра серебро чистить…
– Завтра? – Танечка сделала вид, будто задумалась. – Нет, пожалуй, не стоит пока. Гостей мы не ждём, а тут скоро и пост начнётся. Уже перед Рождеством почистим.
И женщина, опять присев, ушла.
А я не удержался, посмотрел вслед. Отправить бы за нею тень.
Нет, сейчас не след. Рваные дыры затягивались, но чуялось, что любое мало-мальски серьёзное напряжение сорвёт эту, созданную янтарным камнем, плёнку. Ничего-то серьёзного нет, к вечеру и следа-то не останется, но это к вечеру.
– Я дедушке и сказала, что, если Весновские столь мелочны, то пускай, а нам не след уподобляться, – голос Татьяны заполнил узкий коридор. Тёмный.
Безлюдный.
На первый взгляд.
А ведь то, что мы с Тимохой занимаемся, все знают. И эта вот женщина… да. Могла и случайно тут оказаться. А могла и не случайно.
– …и мне кажется, что моё появление на рождественском балу губернатора будет вполне себе уместно. Как и твоё, Тимофей. Савелий ещё пока молод, хотя вот графиня Контанская организует очень милые детские балы. И это отличная возможность представить тебя свету, хотя, конечно, ты категорически не готов… нужно будет поискать учителя по танцам.
Если кто-то слушал, то он явно проникся заботами.
Я вот проникся, пытаясь представить, куда в моё расписание ещё и танцы впихнуть.
– Манеры опять же… я бы сказала, что они отвратительны, но правда в том, что их просто-напросто нет!
– Ты преувеличиваешь.
– Я? А ты видел, что он сделал? За завтраком? Он ложку облизывал!
Ну… было дело.
А что, завтрак вкусный, но маленький, а я маленький, но голодный. И до обеда ещё тьма времени, а на ложке еда оставалась. Как было не воспользоваться случаем?
– Чудо, что ещё крошки со скатерти было собирать не стал…
Была мысль. Но отказался, сообразил, что это как-то слегка чересчур. А вот с ложкой да, с ложкой прокололся. Я вот даже задумался над тем, облизывал ли я ложки там, в прошлом мире, потому как вроде и случалось бывать и на вечерах званых, и на банкетах всяких, но вот хоть убей… ладно, если и облизывал, то желающих указать мне на неправильность сего действа не находилось.
– …и вообще не удивлюсь, если он в носовой платок сморкаться станет!
А что с ним ещё делать-то?!
Я хотел спросить, но поймал предостерегающий взгляд Тимохи. Ясно. Точнее не совсем ясно, что там не так с платками, но лучше помолчать.
Так мы и молчали сперва до пруда, а потом до знакомой уже колючей стены, которая этими самыми колючками приветливо помахала.
– Ты его и сюда таскал? – возмутилась Татьяна, но как-то без былого вдохновения. – Ох… я уже и забыла, как тут. Тимоха, ты вперёд иди, и ты тоже… а я вот… может… просто постою. Прогуляюсь.
– Чулки порвать боится, – Тимоха фыркнул. – Тань, а помнишь, раньше ты прям напролом лезла…
– Когда это было.
– Было.
Она закатила глаза.
– Ладно… но если что, платье будешь штопать ты!
– Сама ж не доверишь, – Тимофей действительно коснулся лозы и та услужливо скаталась клубком, освобождая путь.
– Дамы вперед, – сказал я Татьяне. И та не стала спорить. Она вовсе молчала до самого убежища, а в нём вдруг втянула воздух резко и со свистом, как бывает, когда долго-долго сдерживаешься перед вдохом.
– Иногда мне кажется, что они правы… и дед действительно сходит с ума. И ты тоже… и я с вами… что эта подозрительность ненормальна, – Татьяна прошлась вдоль стены. А убежище, как мне кажется, стало чуть больше. Нет. Глубже. Точно. Вон, ступенька прибавилась.
Или всё-таки кажется?
Надо было сосчитать.
– Они – это кто?
– Дамы из благотворительного комитета… знаешь, меня приглашали Никольские. Они на воды собираются…
– На зиму?
– Вот и меня удивило. А они с собой зовут. Мы довольно дружны с Лизонькой. Это их старшая. И она прямо каждый раз теперь… вчера вот снова написала. В Кисловодск собираются. Отбывают через неделю.
Тимоха ничего не говорит. А я прохожусь, отмечая, что одеял стало больше. Лежат, свернутые тугими скатками. И вот фляги появились. Вода? Вино? Тянет заглянуть. Пара коробов. И свертки из плотной промасленной бумаги.
– Прямо умоляет отправиться… это даже неприлично, такая настойчивость.
– Может, стоит?
– Нет, – Татьяна покачала головой. – Когда там, с ними, сидишь и пьёшь чай. Обсуждаешь… поэзию или вот музыку… кажется, что вот оно, настоящее. А вот здесь, с вами, мрак какой-то.
Она одёрнула руку.
– Я думала согласиться. В конце концов, почему бы и нет… я даже сказала Лизоньке, что с дедом переговорю. Обещала завтра ответ дать. Она так обрадовалась. И матушка её обрадовалась. Сказала, что даже расходы готовы возместить. И это странно, верно?
А на меня чего смотреть? Я понятия не имею, что тут странно, а что нормально. Вроде и язык тот же, и люди те же, а вот порой такое всё другое, что прямо слов нет описать.
– А к нынешнему Лизонькиному письму её матушка своё приложила. Знаешь, такое сочувствующее. И что, мол, в моём положении лучше нет, чем обстановку сменить. У них свой дом имеется. И я их нисколько не стесню. И Лизонька будет рада. И можно до самой весны отдыхать. Лизонька живопись изучает, ей даже наставника выписали. Из Италии. И я могу присоединиться.
– Ты же всегда хотела.
– И хочу. Только… знаешь, наверное, будь всё иначе, я бы согласилась с радостью. Дед отпустил бы…
Он и сейчас отпустит, если это даст хоть малейший шанс вывести Татьяну из-под удара.
– Но я слишком долго жила рядом с ним, чтобы просто взять и поверить. Откуда они узнали о разрыве помолвки? Я сама письмо только-только получила. Как и вы… да не врите, знаю, что дед вам сказал. И Лизонька… она хорошая, искренняя, но в прошлом году мы не были особо близки. А тут она первой начала подходить, писать… и матушка её такая добрая, ласковая. Прямо до приторности.
Татьяна стиснула кулаки.
– Ещё у Лизоньки появился кузен. Вдруг. Я не помню, чтобы она о нём прежде упоминала.
А сестрица у меня не промах. И головой пользоваться умеет.
– Теперь же только и разговоров о том, какой он замечательный…
– Может быть совпадением, – сказал Тимоха, но как-то так, что стало ясно – сам он в такие совпадения не верит.
– Может. Только какое-то очень своевременное. Кто едет к морю на зиму? Учиться? Об учёбе тоже договариваются заранее… и мои акварели, которые якобы отправили итальянцу. Те, что я Лизоньке подарила… но я ей не дарила. Я акварель вовсе не люблю, мне уголь больше по вкусу. Мелочи… я уже давно перестала обращать внимание на то, что в моих вещах копаются. Уверена, что и письма читают…
Тимоха кивает.
Согласен?
– Но сейчас это делать стали как-то… чаще… наглее? То же серебро… мы давно договорились, когда его чистить. Это есть в плане хозяйственных работ, который мы составляли и расписывали на каждый день, – улыбка у Татьяны нервная.
Но с такой-то жизнью этому ли удивляться.
– Значит, мелкий не ошибся, – устало произнёс Тимофей.
Я не мелкий!
Ладно. Пока ещё мелкий, но…
– Зачем им я? – Татьяна обняла себя. – Я ведь не могу наследовать…
Это да. Это мы уже прошли.
Женщины здесь совсем не так уж бесправны, но вот возглавить род они не могут.
– Может, это и не надо? – Тимоха опустился на лавку, вытянув ногу. – Ноет и ноет сегодня.
– Это хорошо, – я сел рядом.
– Чем же?
– Значит, мышцы живые и работают… а так…
Мозаика хренова. Вот… опять не стыкуется. Если Громовых хотят вырезать, то зачем им Татьяна? Или… Моровских извели, но не под корень. Наследник есть. Матушка его. Сидят под покровительством Романовых и никому не мешают. Татьяна тоже не будет. Она же, перейдя в род мужа, утратит право на фамилию Громовых. С детьми сложнее… их могут восстановить в правах.
Может, в этом дело?
В будущих детях?
Как-то… зыбко всё. Нужны были бы дети, тогда стоило бы погодить пяток лет. Пусть бы вышла замуж за этого жлоба, родила, а там уж и войну устраиваться. История-то эта, с вырезанием родов, уже полтора десятка лет тянется как минимум, если не больше. Так что годик туда, годик сюда – вряд ли оно критично.
Тут же…
Мы точно чего-то не знаем. Скорее всего не знаем очень и очень многого. Это как из хобота и хвоста целого слона сложить, причём вслепую.
– Савка…
– Чего?
– У тебя лицо такое, будто ты того и гляди обделаешься.
– Тимофей!
– Да ладно, Тань… ну в самом деле.
– Я думаю, – буркнул я.
– И о чём?
– О том, что не стыкуется одно с другим. Зачем вырезать род, но не до конца? Почему тогда отец сбежал, и Громовых оставили в покое? Если сначала мы думали, что из-за опеки Романовых, то… теперь зачем Татьяну вытаскивать? Если вдруг что… кто её замужеством распоряжаться станет?
– Государь, – помедлив немного, произнёс Тимофей. – В случае, если нет иных договорённостей. Как правило, если помолвка заключена, то её оставляют в силе.
– То есть… если бы Татьяна вдруг влюбилась без памяти в этого вон… кузена… как её? Лизоньки? И, скажем, обвенчалась бы с ним… ну или бумаги какие подписала бы…
– Я на дуру похожа? – возмутилась Татьяна.
– Не похожа. Но… могло бы быть иначе. Отвезли бы в церковь, обвенчали бы. И сказали, что из большой любви. Если бы брак состоялся…
А он бы состоялся. По любви там, но можно и без неё, главное, невесту правильно зафиксировать.
– А если б ещё забеременела… – Тимофей хмурится и от него прямо тянет плохо сдерживаемой злостью.
Ничего. Злость, она порой не худшее лекарство.
– Но вот с наследством могли бы возникнуть… Романовы не любят, когда кто-то на их права покушается.
– Да нечего наследовать, – перебила его Татьяна. – Завод в долгах, мы… скажем так, тоже. Дом этот? Его в округе проклятым считают. Или думаешь, я не пыталась приглашать кого в гости… желающих не находится. Так что не в доме дело.
А в чём?
Или… в ком?
– Дар, да? – я высказал догадку, которая явно пришла в голову не мне одному. – Возможно, что им не нужна ты, как наследница Громовых, но вот сама по себе… почему бы и нет?
Татьяна фыркнула, но как-то… неуверенно.
– Слухи о том, что помолвку расторгают, ходили давно.
– Давно? – а вот теперь она удивилась.
Я же кивнул.
– Я их ещё там… в детском доме слышал, когда Громовых обсуждали. А если уж туда эхо докатилось, то в свете, думаю, всё обговорено и переговорено было. И твои знакомые вполне могли воспользоваться случаем. То, что у тебя дар имеется, знают ведь?
Кивок.
– Почему просто… не предложить…
– Не знаю, – я тоже задумался. – Может… может, опасаются, что предложение не примут? Скажем, жених кривой.
– Кривизна – это не помеха. Не в нашем случае, – Тимоха наклонился к ноге. – Скорее в другом дело… может, игрок. Или пьяница… или происхождения низкого.
– Или не низкого… – пробормотала Татьяна. – Если он из Воротынцевских. Под ними много охотников ходит, но все слабые. А Воротынцевы никогда не упускали случая усилиться. Помнишь, к деду ведь приезжали. Он тогда ругался крепко.
– Помню. За Воротынцевых… ну или того, кто с ними связан, дед бы в жизни Татьяну не отдал, – это уже для меня Тимоха объяснил.
А я что? Я не дурак. Понимаю. Может, прямых доказательств и нет, но имя Воротынцевых у деда крепко связано с отцом и со всем, что потом случилось. Виновны они или просто мимо пробегали, так не скажешь. Но имя это – что красная тряпка.
– Кстати, а они вполне могли и надавить на Весновских, чтобы те помолвку разорвали, – сказал Тимоха презадумчиво. – Те ведь тоже из Охотников, пусть не старых родов, но вольные… и не удивлюсь, если через месяц-другой новую помолвку объявят, с кем-нибудь из Воротынцевских.
Ага, и одним крючком две рыбы: род Весновских под могучую руку и Татьяну заодно уж.
Для улучшения породы.
– Вот… твари! – она добавила пару слов, которых приличной барышне и знать-то не положено. И покраснела.
Мы сделали вид, что не слышим.
– Это только домыслы, – успокаивающе произнёс Тимоха.
– Деду надо сказать, – Татьяна обняла себя. – Если так… больше ко мне никто из наших не рискнёт…
– Надо. Или… подумай… если так, то убивать тебя не хотят. И это шанс. Выжить, – он говорил совершенно серьёзно. – Воротынцевы, может, и не виноваты в том, что было… род большой, богатый. Обижать тебя точно не станут. Оно им ни к чему. Савка, тебя тоже вполне могут под опеку взять. Отправим с Танькой вон, поправлять здоровье… а там…
А они с дедом тут вдвоём останутся и героическую гибель примут.
Я скрутил фигу и сунул Тимохе поднос.
– Невоспитанно… – откликнулся тот.
– Возможно. Но в данном конкретном случае я готова поддержать, – Татьяна встала за мной. – Бросить вас и уехать… и вообще… это подло! Гадко! Это… я не знаю, как!
– А лучше всем вместе помереть? – Тимоха спросил это жёстко и взглядом вперился. Ничего. Взглядами меня давно не напугаешь.
– Лучше, – говорю, – выжить и похоронить этих упырей.
А что? Почти уже план… только мелочи докрутить осталось.
Darmowy fragment się skończył.
